70 лет назад нацистами в тюрьме был обезглавлен участник сопротивления Александр Шморель, наполовину немец, наполовину русский, противник и нацизма и большевизма. Читайте, кто был этот первый в XX веке немец, православный святой и смотрите репортаж с Литургии на мюнхенском клабище.
  Как во времена древней Церкви Литургия совершалась на кладбище переносной престол был установлен прямо на могиле св. Александра, семисвечник поставлен на стеллу

Новомученик Александр ШморЕль родился в г. Оренбурге 3/16 сентября 1917 г. в семье Шморелей - немцев, давно живших в России, но сохранявших германское подданство. Отец его, Хуго, был врачом и трудился в Университетской клинике в Москве. Первая мировая война вызвала всплеск враждебности к немцам в России, административные ограничения, даже ссылки. Пришлось вернуться в Оренбург, где у большой семьи Шморелей был свой промысел. Вернувшись туда, Хуго Шморель занимался больными ссыльными немцами, а после революции и раненными в гражданской войне.

Еще будучи в Москве, Хуго Шморель познакомился с Натальей Петровной Введенской, изучавшей в Москве экономику. Она была из благочестивой семьи, отец ее был православным священником. Невеста последовала за женихом в Оренбург, где состоялось венчание в Петро-Павловском храме, и в следующем году крестили Александра.

Всю жизнь Александр сознавал себя православным.

Такому восприятию способствовал образ матери, которая умерла от тифа, когда Александру было немногим больше года. Всю жизнь он был привязан к ней душой, и также внешне был на нее похож. Способствовала исповеданию православия будущего мученика и простая русская женщина Феодосия Константиновна Лапшина. В семье Шморелей ее звали «няня». Она отличалась сердечной теплотой, благочестием и верностью семье Шморелей. С ними она, как мнимый член семьи, выехала в Германию в мае 1921 года, когда Шморели решились, ввиду установления на Руси богоборческой коммунистической власти, воспользоваться последней, пожалуй, возможностью покинуть страну, утопавшую в беззаконии и разрухе.

Еще до отъезда из России отец Александра женился второй раз. Мачеха Александра – Елизавета Хофманн – также была из немцев. В Мюнхене она родила двух детей Эриха и Наталью. Эти дети воспитывались в католичестве. Но мачеха Александра позаботилась о том, чтобы Александру частным образом преподавался православный Закон Божий приезжавшим тогда в Мюнхен для богослужений священником. Вообще в семье сохранялся русский язык и русский уклад жизни.

Атмосфера в семье была дружной. Как «няня», так и Александр, питавшийся рассказами взрослых о прошлом, мечтали о потерянной России.

Об укорененности Александра в православии свидетельствуют рассказы о том, как он вел себя юношей в школе. Поскольку тогда в Баварии не было признанного государством преподавания русского православного Закона Божия (он было введен лишь в 1956 году), Александр в школе был обязан посещать католические уроки. Здесь учитель перед всем классом неоднократно призывал его: «Шморель, будучи гостем у нас, Вы могли бы совершать крестное знамение как мы – слева направо». Александр неизменно отвечал: «Я православный, и мы совершаем его иначе!»

Александр был очень живым юношей. Его внутренняя жизнь была полна эмоций. Он любил жизнь, хотя в общении был очень сдержанным, отчасти стеснительным. При этом он был волевым и определенным, действовал по собственному выбору. Кому хотел, открывался, и тогда покорял в общении, располагал к себе людей. В сущности, Александр предпочитал уединение, или дружеские беседы наедине с немногими близкими ему душами. В окружающей среде его звали Алекс, дома – Шуриком. Он участвовал в спортивных организациях, сперва германско-консервативного толка, а по мере их запрещения после 1933 года, национал-социалистического. Это не означало согласия с политическим направлением последних. Просто, согласно своему возрасту, деятельный его характер искал применения своих сил. При окончании 8-летней гимназии были отмечены его спортивные достижения – по легкой атлетике «отлично». Спортивные награды Рейха и СА.

Окончив гимназию в 1937 году, Александр должен был полгода отбывать «трудовую повинность». Здесь его охватило уже полное отвращение к окружавшей его бездуховной среде, особенно ввиду грубого обращения руководителей с людьми. Его душа отвергала «стадность», трусость и приспособленчество, отвращалась от «толпы».

Александр думал и писал о том, насколько ценны и необходимы свобода мысли и бесстрашная самостоятельность воли. Роман Достоевского «Братья Карамазовы», оставил в его душе неизгладимый след. Порой он даже подписывал свои письма именем положительного героя этого романа, переделывая немецкое «Алекс» в русское: Алеша.

Живое ощущение личностной свободы Александр черпал в красивой баварской горной природе, где учился верховой езде, но также он – любитель лошадей – мечтал о вольной скачке на лошадях по российским степям и просторам. Многократно в его письмах мы читаем о том, как он лежит на лугу, порой даже в мокрой траве, и днем наблюдает за облаками, а ночью всматривается в звездные просторы, восторгаясь творением Божиим и наполняясь сознанием того, что человек призван любить и творить.

С целью поскорей разделаться с военной службой Александр добровольно вступил в армию, в артиллерийско-кавалерийскую часть в Мюнхене. Здесь его настиг глубокий кризис в связи с внутренним сопротивлением армейской дисциплине и нежеланием приносить присягу «вождю» Гитлеру. Его отец и командир помогли Александру преодолеть тяжелое состояние, и он продолжал служить, вступал с немецкой армией в Австрию и в Судетскую область (1938).

Ощутимо надвигались грозовые тучи войны, и Александр был озабочен тем, что ему придется, возможно, выступить на стороне Германии против России. Медицинское образование давало возможность в случае войны служить людям, спасать жизни, а не убивать. Вместе с ближайшим другом Христофом Пробстом они решили поступать на медицинский факультет. Покинули они военную службу на полгода раньше срока, в марте 1939, и последние месяцы в армии оба уже учились в школе для санитаров.

С нападения на Польшу 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. В 1940 году с апреля по июнь последовали нападения на Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды, Люксембург и наконец Францию. Был занят Париж. Ожидалось нападение на Англию. Александр находился в Лотарингии, просил присылать ему книги – исключительно русских авторов: Достоевского, Тургенева, Чехова. Кроме того, выяснял для себя политику Сталина. Вернувшись в Мюнхен, сдал свои медицинские экзамены с хорошими оценками.

Избегая армейской «массовки» он уклонялся от казарменного режима, и – хотя был приписан к мюнхенской студенческой роте – ему удавалось жить в отдельной квартире. Он лишь приходил на смотр.

Александр еще и в детстве и юношестве самостоятельно посещал православный храм в Мюнхене. Вследствие войны с Францией в Мюнхен прибыла волна русских людей, некогда покинувших после революции Россию. Немцы, заняв Францию, поставили перед французскими властями задачу отправлять в Германию рабочую силу. Местные мэры по спискам стали отсылать из Франции именно русских эмигрантов, уже потерявших однажды все, и теперь вновь отсылаемых в неизвестность. Их увидел Александр теперь молящимися в храме. Глубоко впечатлила его молитвенность этих русских людей и их маленьких детей. Его поразило, – как он писал, – что эти люди оставили все, только чтобы уйти от рабства, а теперь вновь лишенные всего прибыли в чужую страну, но продолжали молиться от всего сердца с верой и полной покорностью Богу. Способность верить, страдать и любить – вот что увидел Александр в этих лицах, и оценил.

Это было утром на "Вход Господень во Иерусалим", а по западному календарю была Пасха, и по дороге в храм Александр – видя толпы народа, собиравшиеся у кинотеатров – был возмущен этой жаждой пустых развлечений. Обывательское отношение к драгоценному Божиему дару жизни вызывало у него отторжение.

В то же время его медицинское обучение отступило для Александра на второй план. Его влекло к себе творчество, искусство. Он стал усердно заниматься рисованием и скульптурой, лепкой из глины.

Небольшой круг его друзей состоял из студентов, отрицавших национал-социалистический режим, приверженных высшей культуре и христианскому осмыслению происходящего в мире. На них Александр влиял своей горячей любовью к жизни, к творчеству, к России, ее литературе, музыке, культуре, привлекал к изучению русского языка. О его немецких корнях даже не вспоминали среди его немногих близких друзей – для них он был просто «наш русский». Так он и сам ощущал себя. А друзья свидетельствовали: когда Александр смеялся, то как бы «сияло солнце».

Как увлекающаяся, горячая и поэтическая натура, Александр тогда не был лишен страстности. Это не должно удивлять. В ответственной к Богу и благу Его, во внимательной жизни присутствовали те задатки, которые со временем все более определяли его подход. А по мере восхождения к мученичеству выявлялся и преображался его внутренний человек.

На самом деле, о его потаенной, глубинной духовной жизни известно мало. Вот пример: одна его знакомая – Лило Рамдор – утверждает, что Алекс постоянно носил при себе небольшую книгу, по ее понятиям: Библию. Не зная русского, она не могла определить, какая это была книга. По свидетельству родственников, он носил при себе православный молитвослов (издание неизвестно). После казни молитвослов этот был, вместе с другими оставшимися вещами выдан родственникам. И характерно: Елизавета-мачеха сохраняла у себя это драгоценное воспоминание об Александре и подвиге его, завещала похоронить ее с этим молитвословом. Похоронена она была в той же могиле, что и Александр и его отец.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, Александр был в походе в Альпах с друзьями – известием этим он был раздавлен. Всем своим существом он отрицал большевизм, но воспринял это нападение как нападение на Россию.

Летом 1941 года студентам медицины было разрешено выбрать в своем военном округе место для медицинской практики («фамулатуры»). Александр и друг его Ханс Шолль (которого потом именовал «Ваня») выбрали больницу Харлахинг. Она находилась недалеко от дома Шморелей на юге Мюнхена – и по стечению обстоятельств она ныне ближайшая к нашему русскому храму. Всю вторую половину 1941 года Александр и Ханс служили санитарами, проводя свободное время (которого было достаточно) в уединенных беседах, активно занимаясь искусством. Еще один месяц практики последовал под Ландсбергом в деревне Хольцхаузен, в результате чего Александру Шморелю было дано свидетельство о том, что он «старателен, поведение отличное, годен работать врачом».

В общении двух друзей, идущих параллельным путем обучения, стали развиваться мысли о деятельной ответственности за судьбы своих народов, поиски дальнейшего осмысления. Александру уже во Франции бросилось в глаза жестокое обращение нацистов с населением, теперь же до друзей стали доходить обрывочные сведения о преступном отношении нацистов к населению занятых на востоке областей, о начавшемся уничтожении евреев. Через некоторое время, когда Александр и Ханс решились активно выступить против национал-социалистического режима, эта тема была особо поднята во второй листовке «Белой Розы».

Решению выступить активно предшествовало также изменение атмосферы во 2-й студенческой роте. После проявлений в ней открытого недовольства и протеста, в дотоле более свободном студенческом обществе стало ощущаться проникновение гестапо, развилась атмосфера доносительства. Резко разделились миры «лояльных» и «нелояльных» элементов, вся рота была наказана. На фоне подобных событий и в других областях жизни происходило обострение восприятия двух друзей. В то время как Ханс Шолль стал целенаправленно расширять свои знакомства, углубляясь в философские и политические размышления, Александр организовывал, вместе с товарищами, «литературные чтения» в доме своих родителей. Области эти сливались, и такие встречи не случайно превращались в вольные обсуждения ответственности каждого человека в современной жизни и о дальнейших перспективах.

В самом узком кругу уже родилась мысль действенного сопротивления через распространение вольного слова. Об этом решении Александр поведал «с блестящими глазами» Ангелике Пробст и, как она пишет, «страх, поднявшийся во мне от этих слов, исчез от его сияющей убежденности». Были предприняты шаги по приобретению множительной техники. Четыре листовки «Белой Розы» были созданы и распространены в краткий период 27 июня по 12 июля 1942 года. Они написаны были Александром Шморелем совместно с Хансом Шоллем. 23 июля оба были отправлены со 2-й студенческой ротой на восточный фронт, в Россию.

Из 4-й листовки «Белой Розы»:

«Каждое слово, исходящее из уст Гитлера, - ложь: если он говорит «мир», то подразумевает войну, и если он самым кощунственным образом упоминает имя Господа, то имеет в виду власть зла, падшего ангела, сатану. Его рот - это зловонная пасть преисподней. Его власть порочна в своей сути. Очевидно, необходимо рациональными средствами вести борьбу против национал-социалистического террористического государства. Тот, кто сегодня еще сомневается в реальном существовании демонической силы, совершенно не понял метафизической подоплеки этой войны. За конкретным, за осязаемым, за всеми обстоятельными логическими рассуждениями стоит иррациональное, это - борьба против демона, против посла Антихриста.

Повсюду и во все времена демоны в темноте поджидали того часа, когда человек ослабеет, когда он сам оставит свою основанную Богом на принципах свободы позицию, когда он поддастся давлению зла, освободится от сил высшего порядка, а затем, когда он добровольно сделает первый шаг, его будут подталкивать ко второму, третьему - со все возрастающей скоростью. Повсюду и во все времена страшнейшие беды поднимали людей - прорицателей, святых, которые сохранили свою свободу, которые тянулись к одному Богу и с его помощью призывали народ изменить ход событий. Человек, конечно, свободен, но без истинного Бога он беззащитен перед злом, он - как корабль без руля, отданный на волю волн, как грудной младенец без матери, как облако, тающее в небе.

Есть ли, спрошу я тебя, ведь ты христианин, есть ли в этой борьбе за сохранение твоих высших ценностей нерешительность, игра в интриги, не откладывается ли принятие решения в надежде, что оружие в твою защиту поднимет кто-либо другой? Мы должны нападать на зло там, где оно сильнее всего, а сильнее всего оно во власти Гитлера.»

Александр вернулся на свою родину в рядах немецкой армии. Сразу окунулся в народную стихию. Общался и со священником (в Гжатске, но дальнейшие детали неизвестны). Для своих спутников-друзей «Алекс» стал важным мостиком к русскому народу. Во время своего пребывания в России он сделал ясный вывод, что с большевизмом по сути уже покончено: народ его полностью отвергает и ненавидит – этот режим не сможет уже вернуться никогда! Многие в то время так считали, не в последнюю очередь и самые храбрые бойцы, о чем свидетельствовал А. Солженицын. Но оказалось, что не только ненависть не достаточна для подлинного преображения, но и внешняя победа со временем способна затмить умы и сердца так, что внутренняя победа и сущностное возрождение не следуют за ней. Так что подлинного освобождения от лжи приходится ожидать в будущем. Но именно с подобной перспективой «Белая Роза», и в частности мученик Александр, встретились лицом к лицу. Они были глубоко озабочены вопросом перерождения народов к лучшему. И знали, что это вопрос духовный.

Основываясь на той Христовой истине и правде, которую хранит Православие, Александр в тюрьме изложил свои мысли на эту тему. Этот рукописный текст сохранился. Александр назвал его «Политическим исповеданием» (Politisches Bekenntnis), но суть его гораздо глубже простой «политики».

В нем, конечно, речь о воле народа, о необходимости свободной оппозиции для критики и исправления ошибок правительства, о недопустимости насилия, о естественном различии народов при выборе их пути; к недостаткам демократий Александр относился критически; национал-социализм резко отвергал за создание системы страха, захватническую политику и насилие; высказывал, вместе с тем, пожелание крушения большевизма, только не ценой столь великой потери для России ее территорий; для России Александр личное предпочтение отдавал царскому правительству при должном его отеческом отношении к народу, считал его для России наиболее подходящим и желательным; для будущего Европы он желал братского единения народов. Главным здесь для него были соответствующие духовные измерения. Обличив насильнический путь, на который встало «немецкое правительство», Александр переходит к положительному своему видению будущего Европы: «Народ вполне вправе встать во главу всех других народов и вести их к конечному братству всех народов – но ни в коем случае не насилием. А только в том случае, если он знает спасительное слово, выскажет его, а затем все народы добровольно последуют ему, постигая истину и веруя в нее. Этим путем, я уверен в этом, в конце концов, произойдет братское единение всей Европы и мира, на путях братства, добровольного следования». И вот он желал скорейшего конца войны, прекращения этой бойни.

У Александра была мысль остаться в России, и в его письмах вновь и вновь звучит мечта о возвращении на Родину. Но вместо исполнения этой мечты, он избрал иное. Он с друзьями удесятерил подвиг, повел самую ожесточенную борьбу со злом, окружавшим их, путем свободного слова. Александр не двоился, участвовал всей душой. Он ощущал ответственность за друзей и за общую дальнейшую деятельность в Германии. В письме в Россию, он упоминает свою тягу вернуться, но противопоставляет ей чувство долга: «Но пока я должен оставаться в Германии. Я смогу тебе много рассказать, когда мы увидимся вновь. Пока же еще рано об этом говорить» (25.11.1942 - обр. пер. с нем.).

В том же письме Александр описывает и свое участие в расширившейся приходской жизни, хвалит церковный хор и священника, заботливого пастыря. «Недавно сюда прислали 1700 человек русских – здесь теперь очень много русских! Некоторые здесь встретили своих родственников, которых они не видели уже 20 лет. Наша церковь всегда переполнена – там мы всегда встречаемся». Действительно, тогда количество только регистрированных членов прихода возросло в два с половиной раза (636 чел.), не говоря об остальных прихожанах. У о. Александра (Ловчего), возведенного в игуменский чин и ставшего постоянным священником в Мюнхене, вскоре возникла острая нехватка крестиков, даже муки и вина для богослужений… Не пройдет полугода, как о. Александр (Ловчий) будет в тюрьме исповедовать и причащать осужденного на смерть Александра Шмореля. Верность внутреннему долгу привела его на плаху.

«Беспокойство, ужасное беспокойство – вот основная черта моей здешней жизни. Я бы здесь больше не выдержал, если бы не имел здесь некоторых обязательств. Только они дают мне моральное право оставаться здесь. Я должен пока еще здесь оставаться. Когда эти обязательства закончатся, то закончится и мое пребывание в Германии» (09.12.1942 – обр. пер. с нем.).

По возвращении из России круг друзей и объем деятельности «Белой Розы» значительно расширился. Количество листовок перешло из сотен в тысячи. Александр не только участвовал в самых рискованных операциях по рассылке листовок, но и писал метровыми буквами на стенах Мюнхена лозунги. Впоследствии он скажет на следствии: «То, что я делал, я делал не неосознанно, наоборот, я даже рассчитывал на то, что в случае расследования мне придется расстаться с жизнью. Я просто перешагнул через все это, потому что мой внутренний долг действовать против национал-социалистического государства стоял выше этого» (Допрос 26.02.1943, С. 13 об.).

Александр при всем этом не только занимался художеством, но и продолжал учиться. Летом 1943 года он должен был после 10 семестров обучения окончить университет и стать врачом.

При неосторожном сбросе листовок в вестибюле Мюнхенского университета арестованы были Ханс Шолль и его сестра София. Узнав об этом на пути в университет, Александр решил бежать. Его поддержал верный друг, Николай Д. Николаев-Хамазаспян, дал паспорт, одежду, деньги. Но перейти Альпы не удалось, и Александр вернулся в Мюнхен. Не зная, что уже объявлен уголовный розыск, он при налете бомбардировщиков был вынужден, недалеко от знакомых, к которым направлялся, войти в бомбоубежище. Был узнан. И предан. Ночь 24 февраля 23:30.

Александр не знал, что его друзья Ханс и София Шолль и Христоф Пробст были осуждены на смерть 22 февраля и в тот же вечер казнены. Их могилы совсем недалеко от места погребения Александра Шмореля.

Вот первые слова Александра два дня после ареста: «В первую очередь я хочу снова подчеркнуть, что я по своему мышлению и чувствованию больше русский, чем немец. Но я прошу учитывать, что я не отождествляю Россию с понятием большевизма, напротив, я откровенный враг большевизма» (26.02.43, С. 13). По ходу допросов Александру ставили в упрек, что его анти-нацизм определен симпатиями к коммунизму. Это было типичным, тоталитарно-односторонним искажением его позиций и внутреннего облика. По вопросу редактирования 6-й листовки он ответил: «Если в этой связи речь идет о том, что я при изменениях, которые я вносил в текст проекта последней листовки, проявил свою коммунистическую позицию и фанатическое противление Нац. Соц. [национал-социализму], то я должен категорически протестовать против такого обвинения, так как в действительности я убежденный противник большевизма» (01.03.43, С. 19). Определяя себя как человека русского, Александр исповедовал свое Православие: «Я сам строго верующий приверженец русс. правосл. Церкви» (01.03.43, С. 19 об.). Но при этом он, отрицая какую-либо организационную личную связь, защищал Церковь от подозрения, что священники или клирики могли бы иметь какое бы то ни было отношение к его «антигосударственным деяниям».

Его письма говорят о ясной вере в воскресение из мертвых, великую встречу. В сравнении с этим пронизывающим все его существо восприятием, прежняя его вера уже показалась ему самому ничтожной: «Ведь что я доселе знал о вере, об истинной глубокой вере, об Истине, последней и единственной, о Боге? Очень мало!» - пишет он сестре (02.07.1943).

Александр получал от другого смертника книги, как пишут, «религиозно-научного характера». Здесь он черпал утешение, углубляясь в открывающуюся ему Истину Христову. И утешал родных.

Он цитирует в письме родителям преп. Федора Студита, присоединяясь к церковному опыту этого великого защитника образа Божия в человеке, защитника почитания святых икон: «Посему я благодарил Бога за несчастье и полностью покорился неисследованным судьбам Его промысла, которым он еще прежде сложения мира, предусмотрел время и место смерти для каждого человека во благо». (18.06.1943) Александр этими словами преп. Федора лишь еще раз подтверждал то, что уже ранее от себя написал родителям: «Бог всё управляет так, как Сам хочет, и как это служит нашему благу, мы только должны всегда с полным доверием предавать себя в руки Его – тогда он нас никогда не оставит, всегда будет помогать и утешать.» (05.06.1943). И еще в подтверждение он выписывает из «очень хорошей и значительной книги» (какой, установить доселе не удалось) одну подходящую, с его точки зрения, для родителей цитату, которая, вместе с тем, говорит о том, чем занята была и его собственная душа: «Чем больше жизненная трагедия, тем сильнее должна быть вера, чем больше кажущаяся богооставленность, тем благонадежнее нам следует вручать свою душу в Божии отеческие руки» (18.06.1943).

Вскоре, совсем близко ко дню кончины Александр напишет сестре: «Ты вероятно удивишься, если я напишу тебе, что внутренне я становлюсь с каждым днем все спокойнее, даже радостнее и веселее, что мое настроение в основном лучше, чем оно было раньше, на свободе! Откуда это? Я хочу сейчас рассказать тебе об этом: все это страшное «несчастье» было необходимо, чтобы наставить меня на правильный путь – и потому на самом деле оно вовсе не было несчастьем. Я радуюсь всему и благодарю Бога за то, что мне было это дано – понять указание перста Божия и через это выйти на истинный путь. Что знал я до сих пор о вере, о настоящей, глубокой вере, об истине, последней и единственной, о Боге? Очень мало!

Теперь же я достиг того, что даже в моем нынешнем положении весел, спокоен и в благом расположении – будь, что будет. Я надеюсь, что вы также прошли сходный путь развития, и что вы со мной вместе после глубокой боли разлуки достигли того состояния, при котором вы благодарите Бога за все» (02.07.1943).

Родственники из семьи Хофманн были в партии, даже имели партийные награды. Они просили о помиловании Александра, об отправке его на фронт, чтобы он мог «искупить» свою вину перед государством. Гиммлер отверг это предложение. Но и Александр совсем не тратил мыслей по этому поводу. На суде он уже показал, что признать за этой системой права распоряжаться его жизнью, признать злодеев как вершителей судеб человеческих и его собственной судьбы, он не мог, не хотел даже косвенно. Он окончательно проникся тем, что его судьба в Божиих руках.

Это окончательное, решающее, последнее, истинное и спасительное слово просвещало его душу своей вечной новизной, давало ему предвкушать плоды Христова воскресения. Истина эта не зависит от того, примет ли народ русский свое духовное призвание, вместит и осуществит ли его, выскажет ли это «новое слово», она не зависит от того, воспримут ли это «слово» другие народы, или же изберут себе другие пути. Призвание православного человека, а отсюда уже, и во вторую очередь, русского человека, в Александре совершилось. Он и сам познал это. И назвал «истинным путем».

В пять часов утра 13 июля 1943 года – в день собора свв. Двенадцати Апостолов –

Александру сообщили о предстоящей вечером в 17 часов казни. Александр написал последнее письмо родителям, еще надеявшимся на иной исход дела.

«Итак, все же не суждено иного, и по воле Божией мне следует сегодня завершить свою земную жизнь, чтобы войти в другую, которая никогда не кончится, и в которой мы все опять встретимся. Эта встреча да будет вашим утешением и вашей надеждой. Для вас этот удар, к сожалению, тяжелее, чем для меня, потому что я перехожу туда в сознании, что послужил глубокому своему убеждению и истине. По всему тому, я встречаю близящийся час смерти со спокойной совестью.

Вспомните миллионы молодых людей, оставляющих свою жизнь далеко на поле брани - их участь разделяю и я.»

Адвокат Зигфрид Дайзингер добился разрешения, чтобы Александра посетил православный священник. О. Александр (Ловчий – будущий архиепископ Берлинский и Германский) исповедовал и причастил Александра.

Дайзингер описал последние минуты мученика. Александр, недавно причастившийся и явно уже отбросивший все земное, встретил его почти весело, объяснил, что даже если адвокат сейчас принес бы весть, что умереть должен не он, а кто-то другой, то он все равно выбрал бы сам эту смерть, поскольку совершенно убежден, что он своим делом исполнил задачу своей жизни (Lebensaufgabe): «Я бы не знал, что мне еще делать в этом мире, если бы меня даже и выпустили сейчас».

Александр простил своей знакомой, которая выдала его в руки гестапо, и просил позаботиться, чтобы ей не причинили вреда, если после падения Гитлеровского режима ее привлекут к ответственности. Его сердце источало прощение.

Сама казнь внезапно была задержана тем, что прибыли три офицера СС. Выяснилось, что по их мнению злостного врага национал-социалистической власти должна была ждать виселица, и что им хотелось присутствовать при повешении. Как бы в утешение, прокурор с палачом стали им обстоятельно показывать, как работает гильотина. Задержка совершенно не смутила 25-летнего Александра. «Твердо и громко прозвучало его „Да“ в глухом помещении казни, когда прокурор спросил, он ли Александр Шморель. Кратко на меня еще упал последний приветствующий его взгляд, и уже несколько секунд спустя не стало Александра Шмореля».

Он всю жизнь искал, томился, тянулся к подлинному искусству, к красоте, и своим жизненным стремлением влиял на своих друзей, и наконец – именно перед лицом смерти – обрел в себе самый источник вечной своей жизни, Воскресшего Христа, живого Бога-Спаса.

Тропарь св. новомученику Александру Мюнхенскому, глас 4:

Днесь светло красуется славнейший град наш, / имея в себе святыя мощи твоея, святый мучениче Александре, / сего ради молися Христу Богу / избавити нас от всякия напасти, / да сошедшеся любовию память твою светло празднуим, / подражая твоему мужеству, // противляяся безбожным властем и супостатам.

Кондак, глас 4:

От матери любовь ко Христу приим, / от любящия тя вместо матери воспитан еси в страсе Божием, преславне, / к Тому притекл еси весь всецело, Александре всечестне, / и со ангелы молишися прилежно. // Проси всем почитающим память твою оставления грехов.

Служба св. Александру Мюнхенскому в формате PDF

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.