Доктор церковной истории, профессор Московской духовной академии Алексей Иванович Сидоров ответил на вопросы корреспондента портала Православие.ru.
  — Алексей Иванович, расскажите, пожалуйста, что такое патрология и когда она появилась?

— Об этом я писал в своем первом (и пока единственном) томе патрологии. Патрология — это учение об отцах, которое, однако, не ограничивается только святыми отцами, в него обязательно входят также и просто церковные писатели. Без этого патрология не может быть полной. Если мы, например, не будем изучать Климента Александрийского, который не был отцом Церкви, но был ярким церковным писателем и мыслителем, то не поймем становления всего святоотеческого богословия.

Собственно, патрология, как наука, возникла в новое время, но не хотелось бы говорить о ней сугубо в наукообразном плане, потому что ее предмет — живая жизнь Церкви, это подлинное святоотеческое Предание, которое живет в Церкви и начинается сразу же после апостолов. Почему мы изучаем мужей апостольских, таких, как священномученик Игнатий Богоносец? Потому что он говорил и учил в духе Предания. Можно сказать, что патрология как наука об отцах и сама жизнь Церкви неразрывно соединены. Нельзя отделять, как у нас иногда делают, науку об отцах от живого течения церковного Предания, как нечто инородное этому Преданию. Такой подход, на мой взгляд, является пагубным для патрологии.

— Чем патрология отличается от патристики?

— Раньше считалось, что патристика изучает только учение отцов, а патрология включает в себя три главных элемента: жизнь отцов, их творения и богословие. Но в настоящее время эти два понятия практически взаимозаменяемы. Мне больше нравится слово патрология, но это уже мое личное мнение.

— Алексей Иванович, какие периоды выделяются при изучении святоотеческой письменности?

— Эту периодизацию я обычно даю в самом начале введения в патрологию. Обязательно хочу предупредить, что патрология не имеет верхнего предела, а поэтому сейчас в духовных школах начали изучать русскую и вообще славянскую патрологию, которая постоянно как бы «отодвигает» этот верхний предел, ибо наша Православная Церковь всегда рождает все новых и новых отцов. На очереди, думаю, стоит изучение «новогреческой патрологии».

Лично я занимаюсь классической патрологией, которая охватывает огромную эпоху от конца I века и заканчивается на греческом Востоке с гибелью Византии. Внутри этой огромной эпохи существуют более конкретные периоды, хотя подобную периодизацию не всегда можно обозначить с предельной четкостью. Традиционно всегда выделяется доникейский период, потом «золотой век» святоотеческой письменности. В «золотом веке» появляются несколько особых течений: например, каппадокийские отцы, «новоалександрийцы» (святители Афанасий Великий и Кирилл Александрийский), отцы и церковные писатели Антиохийской школы, латинские отцы и церковные писатели. Появляется и сирийская патрология: Афраат Персидский Мудрец, святой Ефрем Сирин. Но после «золотого века» начинается трудно фиксируемый период — до начала иконоборчества: он охватывает два с половиной века. Вслед за ним, то есть после преподобного Иоанна Дамаскина, начинается уже собственно византийская патрология, имеющая ряд своеобразных черт, но она пока менее изучена по сравнению с предшествующими периодами.

— Когда предмет «Патрология» появился в ряде дисциплин, преподаваемых в духовных школах?

— У нас этот курс появился в начале XIX века, и появление его, на мой взгляд, совершенно правомерно. Раз изучается Предание Церкви, как же можно не изучать патрологию в духовных школах?

— Сколько курсов студенты-семинаристы изучают патрологию?

— В семинарии патрология изучается три года.

— Из чего исходите лично вы, когда выстраиваете композицию курса?

— Каждый курс — это всегда творчество. Раньше я думал, что достаточно написать книгу и вот вам — читайте. Но, как оказалось, одной книги недостаточно. Случается, что студенты либо не читают учебники, либо бегло просматривают их, а поэтому материал или до них не доходит, или улавливается ими очень поверхностно. Помимо всего прочего, то, что написано в книге, воспринимается по-иному, нежели устная речь. Иногда говорят: «Зачем, собственно, нужны лекции?» Одно время я тоже думал приблизительно так, а потом понял, что живое слово и книга — это совершенно разные вещи. В том, что дает преподаватель, всегда присутствует, естественно, определенный информативный материал, но дело даже не столько в информации, сколько в том, как преподаватель подбирает материал и как его выстраивает. Здесь и проявляется творчество преподавателя, которое зависит от его личных взглядов, духовного опыта и даже культурных и эстетических симпатий. Очень важно установление живой связи с аудиторией. Каждый курс своеобразен и неповторим, а преподавание зависит от того, как материал воспринимается аудиторией. Найти точки соприкосновения с первых занятий, как правило, трудно, но потом отношения обычно выстраиваются, и уже тогда определяется линия преподавания на отдельно взятом курсе. Конечно, есть определенная программа, и преподаватель обязан ей следовать. Но в эту «матрицу» можно вложить разные составляющие, в чем и проявляется творческий подход каждого преподавателя. Всегда следует помнить одну простую вещь: педагог — это не компьютер, дал информацию — и изучайте. Каждая лекция является «синергией» преподавателя и студентов. И от последних во многом зависит успех преподавания.

— Как долго вы изучаете святоотеческое наследие?

— С тех пор, как пришел в Церковь, это около тридцати лет.

— Алексей Иванович, читателям сайта хочется подробнее узнать о ваших научных трудах.

— У меня сейчас 10 книг и более сотни статей. Основная масса — это переводы и комментарии. Я открыл для себя этот огромный пласт совершенно неожиданно, поскольку не являюсь филологом в прямом смысле этого слова. Но перевод святых отцов сразу стал для меня не просто главной составляющей моих научных интересов, он начался одновременно с процессом воцерковления. К сожалению, времени на эти переводы никогда не хватало и не хватает. Одно могу сказать: самое блаженное состояние для меня — это сидеть за переводами текстов святых отцов, а точнее — общаться с ними. Они ведь — живые и мои духовные наставники.

— Вы в совершенстве владеете древнегреческим языком. Где вы его учили? Вы рассчитывали, что он пригодится при переводе святых отцов?

— Владеть древнегреческим языком в совершенстве невозможно, потому что это мертвый язык. Просто, чем больше переводишь, тем лучше отрабатываются какие-то навыки; когда часто работаешь с греческим текстом, возникают определенные стереотипы подхода к нему. Но еще раз повторюсь, я не филолог, и есть куда более одаренные филологи, которые намного профессиональнее меня. Для меня филология всегда была и остается просто инструментом. В свое время я окончил Московский государственный университет, кафедру истории древнего мира и кафедру древних языков — они всегда тесно взаимодействовали. Предполагалось, что историк должен владеть языковым инструментарием. Но так, как филолог, владеть языками историк не может.

Однако я не могу назвать себя и историком в узком смысле этого слова. В университетские годы и после них я всегда тяготел к изучению античной философии: Платона, Плотина и неоплатонизма. До прихода в Церковь я этим занимался весьма активно, также как и гностицизмом. Естественно, в советское время никто не мог обучить меня переводам святых отцов. Андрей Чеславович Козаржевский, к которому я ходил на лекции, преподавал чисто филологическую дисциплину — язык Нового Завета, и при преподавании он старался избегать прямых «религиозных ассоциаций» (за это могли просто выгнать из университета). Мне пришлось быть самоучкой. Да я и до сих пор учусь, ведь каждый святой отец, к творениям которого я обращаюсь, требует постоянного углубленного «вхождения» в него. Обычно перевожу два-три текста, и каждый автор становится для меня учителем. Мне 65 лет, и честно признаюсь без всякой рисовки, что до сих пор постоянно учусь.

Что же касается святоотеческих текстов, то их практически невозможно перевести, ибо, как правило, получается более или менее адекватный пересказ этих текстов. Убежден, что любой перевод — это только перевод. Никогда он не имеет статуса «первой свежести» из-за передачи содержания средствами другого языка. Но такая передача заставляет переводчика понять автора, и для меня это — основное. Понять не только интеллектом, умом, но главное — сердцем. Поэтому я глубоко уверен, что переводить святых отцов может только человек церковный. Если он не церковный, он просто не поймет, о чем идет речь, даже если он будет самым блестящим филологом.

— Как вы полагаете, семинаристу необходимо знать древнегреческий язык для изучения патрологии?

— По крайней мере, желательно. Но, зная нагрузки семинаристов, я вижу в этом некий изыск. Начинать изучать греческий надо пораньше. А потом, что такое изучать язык? Язык — это труд, а поэтому и плод такого труда, то есть знание нового языка — всегда полезно, если оно служит прославлению Бога, а не личному честолюбию и гордыне.

Вообще, чем больше языков знаешь, тем более понятным становится родной язык, так как при изучении иностранного языка начинаешь понимать и ценить свой собственный язык. Поэтому я всегда проявлял инициативу, чтобы студенты наших духовных школ изучали древние языки — греческий и латинский, но реальные результаты этого изучения оставляют желать лучшего.

Впрочем, следует отдавать себе отчет в том несомненном факте, что глубокое изучение иностранных языков большинству семинаристов не нужно, ибо у нас ведь не языковый вуз. Здесь требуется разумный минимум, необходимый для общего развития. Но думаю, что целесообразно создавать небольшие языковые группы (пусть даже из одного или двух студентов) на каждом курсе для желающих углубленно изучать древние и новые языки.

— Какие существуют тенденции в изучение патрологии на Западе и в России? Существуют ли какие-то методологические особенности?

— Я бы по-другому поставил вопрос. Запад ведь является очень неоднородным, а, помимо всего прочего, он катастрофически дехристианизируется. Есть Запад католический и есть протестантский, а отцов Церкви изучают и католики, и протестанты. Отцов изучают даже люди внеконфессиональные, то есть неверующие. Как и в России, к творчеству святых отцов обращаются в специфическом ракурсе и философы. Но если говорить о патрологии, то, конечно, мы в России многим обязаны тому, что делается на Западе. И я лично признателен католическим исследователям, которые издают тексты святых отцов, а мы пользуемся их работой. Также пользуемся плодами и протестантских ученых, стоит отметить их труды по изучению, например, Макария Египетского.

Но если рассматривать патрологию (не патристику) как особую дисциплину, то здесь предполагается в первую очередь церковность, являющаяся, на мой взгляд, основным критерием в подходе к святоотеческим произведениям. Вот, например, изучают на Западе святителя Григория Паламу. Католики воспринимают его по-разному, в зависимости от своих убеждений и взглядов, колебание которых бывает очень значительным: одни ученые почти симпатизируют ему, а другие видят в нем чужеродный католической традиции элемент. Но и у нас также его учение иногда воспринимают как некую интеллектуальную систему, акцентируя внимание преимущественно на различие сущности и энергий в Боге. Но здесь надо понимать, что при всех проблемах в изучении творчества Григория Паламы для нас наиважнейший постулат — осознание того, что он есть святой отец. Этот святитель является неотъемлемым достоянием церковного Предания, и он выше любого исследователя, который может находить некоторые неувязки в его аргументации или еще какие-то недостатки. И выше он в силу одного того факта, что он — святой отец.

Если мы исходим из презумпции святости при изучении святоотеческого наследия, то тогда это — наш главный и отличительный принцип православного подхода к святоотеческому наследию. Для католиков Григорий Палама — лишь один из византийских писателей, он для них не святой отец и они его не признают в качестве такового, а для нас он является одним из главных звеньев святоотеческого Предания. И когда говорят о некоем «паламизме», я всегда выступал и выступаю против этого неадекватного термина. Давайте тогда и учение преподобного Максима Исповедника называть «максимизмом» и изучать его как «максимизм». Святого отца тем самым как бы выделяют из контекста святоотеческого Предания, в котором он находится. Кстати, об этом писали и владыка Василий (Кривошеин), и Владимир Николаевич Лосский, и отец Георгий Флоровский. Они все прекрасно чувствовали живую связь святителя Григория Паламы со святоотеческим Преданием.

— В чем, по-вашему, заключается сложность изучения святоотеческого наследия для современных семинаристов? Можно ли выделить творения наиболее трудные для восприятия?

— Видите ли, здесь нужно понимать и чувствовать контекст. Попробуйте просто так почитать сочинения, например, святителя Иоанна Златоуста, в частности, «Беседы на Евангелие от Матфея». Через некоторое время почти каждому семинаристу станет скучно, а вместе со скукой придет и усталость: это другой язык, другое восприятие мира и культуры, а, соответственно, и культура слова другая. Чтобы святитель Иоанн Златоуст стал близок и понятен, нужно совершить внутренний подвиг, и это требование подвига — необходимое условие при чтении любого святого отца. Это то, что я называю своего рода аскезой, то есть преодолением нашей греховной лени, а люди, как известно, далеко не всегда любят преодолевать ее и прилагать усилия. Такая аскеза предполагает, конечно, что свою жизнь надо выстраивать, как учат отцы. Поэтому обычно тут возникают трудности.

— Скажите, пожалуйста, труды каких отцов вам наиболее близки?

— Я могу назвать святителя Афанасия: его «Слово о воплощении Бога Слова» есть не просто классика, а является, на мой взгляд, шедевром. Или «Житие преподобного Антония» того же святителя. Вообще, у каждого отца есть некие сочинения, которые мне особенно дороги. Возьмите преподобного Максима. Некоторые произведения его вошли в «Добротолюбие», то есть в антологию святоотеческой аскетики, например «Главы о любви», где дается концентрированное отражение духовного опыта этого великого подвижника и не менее великого православного мыслителя. Еще мне доставляет подлинное удовольствие чтение таких кристально чистых произведений, как, например, «Древний патерик». Но проблема для меня состоит в том, что я постоянно чувствую отсутствие в себе равноценного духовного опыта, который позволил бы мне в полноте воспринимать святоотеческие творения.

— Актуальны ли сегодня вопросы, рассматриваемые святыми отцами эпохи раннего христианства?

— А как же! Еще в молодости я пришел к выводу, что мысли, высказываемые нами и кажущиеся нам достаточно оригинальными, на самом деле в принципе уже существовали и были высказаны раньше, только в несколько иных формулировках. Можно, наверное, сказать, что подлинно принципиальных вопросов, как и ответов на них, не очень много. Ведь для православного человека какие вопросы главные? Первый и самый наиважнейший вопрос: как спастись? И святые отцы на него отвечают, и их ответы так же актуальны для нас, как были они актуальными много веков назад.

Иногда говорят, что отцы не всегда поднимали, например, вопросы социального служения. Но что такое социальное служение? Это проявление нашей веры, ведь вера без дел мертва есть. Поэтому социальное служение представляется одним из вторичных моментов главного вопроса: как спастись? Если ты стараешься осуществить это спасение, помогая людям, лечишь больных или идешь в тюрьму, то таким образом ты стремишься к цели христианского жития. И при этом следует всегда помнить, что достижение данной цели невозможно без приоритета внутреннего над внешним. А внутреннее — молитвенный подвиг, духовное преуспеяние и стяжание Святого Духа. Без них немыслимо никакое социальное служение и прочее внешнее делание. Это — аксиома православной жизни.

— Почему священнослужители ныне аппелируют к авторитету отцов XX века, а не к древним отцам?

— Далеко не всегда. Лично я часто слушаю, как священники на проповеди ссылаются на отцов далекого церковного прошлого. А как же без этого? Ведь Церковь живет в вечности. И святитель Игнатий (Брянчининов), как и праведный Иоанн Кронштадтский, они вместе с преподобным Максимом Исповедником — наши современники. Но современники не в том плане, что они живут в одном с нами времени, а в том, что они живут в вечности, к которой мы стремимся постоянно приобщаться. Возможно, нынешние священники чаще апеллируют к духовным писателям XIX — ХХ веков потому, что отцы того времени говорят более понятным для нас языком. Однако повторяю, что я встречал много священников, которые постоянно ссылаются и на святителя Иоанна Златоуста, и на святителя Василия Великого и так далее. Поэтому я бы не сказал, что они обращаются только к отцам ХХ века.

— Студенты пишут по патрологии курсовые и дипломные работы. Делают ли при этом семинаристы выводы, которые можно назвать насущными и интересными?

— Конечно, делают. Есть ряд работ, которые становятся для самих студентов жизненно насущными и интересными. Потому что вдруг открываются такие пласты видения мира, о которых они думали или поверхностно, или совершенно не в том ракурсе. Есть, конечно, отписки, и это понятно, но бывают очень серьезные работы.

— Известно, что патрология входит также в учебный план духовной академии. Чем принципиально отличаются семинарский и академический курсы?

— Мне приходиться преподавать и в семинарии, и в академии, вследствие чего выработался такой принцип: в академии охватить те слои святоотеческой письменности и богословия, которые в семинарии не затрагиваются. Но, к сожалению, здесь возникает одна специфичная особенность: в академию приходят люди из различных семинарий, где патрология преподается также по-разному. Хотя есть и общий курс, но многое зависит от местных условий, преподавателей и так далее. Иногда то, что изучают, например, в Московской или Сретенской семинариях, в других местах бывает неизвестно. Поэтому преподаватель в академии стоит перед сложной проблемой: стоит ли давать материал, который в принципе должен был проходиться в семинарии, или не стоит.

По моему мнению, в академии должны читаться в основном спецкурсы, то есть рассматриваться какие-то определенные разделы, например становление монашеской письменности «золотого века», или церковные писатели VI века, и читать по этим разделам более подробный и углубленный курс. В академии должна быть специализация. Но сейчас уровень подготовки студентов из различных семинарий разный, и это вызывает затруднения. Поэтому преподавателю приходится все время лавировать между спецкурсом и общими темами. Вот вам я читаю лекции, например, о святом Дионисии Александрийском, а приходят студенты из какой-нибудь провинциальной семинарии, которые они о нем ничего не слышали. Приходиться повторяться.

Кроме того, обычно забывается, что подготовка лекций — очень трудоемкий процесс, занимающий несколько лет, а тем более — подготовка спецкурсов. У нас труд преподавателей оценивается по совершенно примитивной схеме: по лекционным часам, а эти часы — лишь маленькая верхушка огромного айсберга всего труда преподавателя. Кстати, могу сказать, что я всегда стараюсь накануне повторить для себя и обновить уже «обкатанный» курс — это также требует определенного времени.

— Преподается ли патрология в светских вузах?

— Насколько я знаю, в светских вузах патристика преподается как история христианской письменности или как часть истории философии.

— Располагают ли семинаристы на сегодняшний день качественными учебными пособиями по патрологии?

— Курсов достаточно много. Известен общий обзор «Введение в святоотеческое богословие» отца Иоанна Мейендорфа. Недавно у нас появилась книга инока Всеволода (Филипьева) «Путь святых отцов: Патрология». Очень полезны книги Константина Ефимовича Скурата. Более фундаментальным является курс Н.И. Сагарды «Лекции по патрологии». Но большой провал с точки зрения разработанных курсов наблюдается по разделу церковной письменности и богословия периода после «золотого века» в Византии. Здесь уже надо готовить особый курс (или лучше — курсы).

— Вы часто предостерегаете семинаристов от использования недобросовестно переведенных святоотеческих текстов. А чьи переводческие работы вы считаете удачными и адекватными?

— Как я понял, речь идет о современных переводчиках? Опять повторюсь, что любой перевод есть только перевод. Каждый переводчик, вольно или невольно, делает ошибки. Нет таких переводчиков, которые никогда не делают ошибок, и связано это со многими чисто субъективными вещами.

Несомненно, есть хорошие переводчики. У нас я могу назвать Алексея Георгиевича Дунаева, который как филолог очень хорошо переводит. В частности, вновь найденные творения преподобного Макария Египетского у него вполне неплохо переведены. Но, к сожалению, его установки на святоотеческое наследие глубоко, на мой взгляд, некорректны. И здесь возникает вопрос: что такое хороший перевод?

Перевод — это либо четкая передача оригинала с чисто филологической точки зрения, либо это все-таки видение глубинных пластов. Я часто имею дело со старыми переводами, и мне они больше нравятся, чем некоторые новые переводы, несмотря на то, что там ошибок тоже хватает. Но в них есть культура перевода, тесно связанная не только с культурой языка, но и культурой церковного миросозерцания и мироощущения. Святоотеческий текст — это тексты Гомера или Шекспира, которые, кстати, неоднократно переводились, причем каждый переводчик передавал их по-своему. Церковные переводы — это то, что живет и работает в соборном сознании Церкви. И старые переводы произведений святых отцов отличаются от новых тем, что в них присутствует глубокая церковная культура. По уровню этой культуры нынешнее поколение переводчиков не может идти в сравнение с ними. Лично я уже 30 лет в Церкви и всеми фибрами своей души ощущаю, сколь долгим и мучительным процессом является усвоение церковного языка и церковного видения бытия. В старых переводах есть и ошибки, и промахи, но они несут в себе удивительное обаяние церковного благолепия. Мне кажется, что современные переводы иногда страдают поверхностностью, плоскостным видением и не поднимают духовные глубинные пласты оригиналов.

— Алексей Иванович, какие у вас планы на будущее? Перевод какого святоотеческого труда вам бы хотелось осуществить?

— Планы на будущее — это уже как Господь даст, но все-таки я уже практически закончил «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника, и хотелось бы издать полный текст этого перевода, первая часть которого издавалась почти 20 лет назад. Сейчас буду над этим работать. А в дальнейшем планируется издание творений святителя Фиолипта Филадельфийского, перевод которых также движется к концу. Я надеюсь, с Божией помощью, закончить его. Уповаю на то, что Бог даст время и силы для этого, а их обычно всегда не хватает. А так хотелось бы еще многое перевести!

— А чем интересны эти переводы, которыми вы занимаетесь?

— «Вопросы и ответы к Фалассию» преподобного Максима Исповедника интересны тем, что данный труд — своего рода «высший пилотаж» святоотеческого богословия и аскетики. Это живой синтез духовного опыта и высокого богомыслия. Поэтому приходится пробираться вглубь сложной мысли преподобного отца, в его сложный язык — отсюда, между прочим, и рождаются мои комментарии. Потому что мне иногда непонятно, что этот отец имеет в виду. Я пытаюсь объяснить непонятные для меня места, найти к ним святоотеческие параллели. Так появляются комментарии, которые, как мне представляется, могут быть полезны и для других, особенно — для вдумчивых читателей. Вследствие этого я очень медленно перевожу. Проблемы возникают и тогда, когда при понимании смысла греческого текста я никак не могу переложить его на русский язык. Поэтому приходится рубить фразы и придумывать какие-то вставки, чтобы это адекватно звучало по-русски. Но само по себе это сочинение является действительно одной из вершин святоотеческой мысли.

Святитель Фиолипт интересен тем, что он учитель святителя Григория Паламы и выдающийся исихаст, который у нас известен лишь по некорректному переводу одного только сочинения в «Добротолюбии». В XX веке нашли новую рукопись, включающую более 20 творений святителя. Мы начинали перевод этих творений с моим бывшим студентом — сейчас он уже отец Александр Пржегорлинский. Хотели его быстро издать, но получилось так, что доработка переводов занимает много времени, которого, как всегда, не хватает.

Святитель Фиолипт Филадельфийский — уникальный автор. Он показывает, что исихазм является не столько спором о сущности и энергиях в Боге, сколько уникальным духовным опытом, наработанным многими поколениями православных иноков. Сам святитель Феолипт не касался указанных споров, но его творения являют глубинную основу всего исихазма как преимущественно внутреннего делания. Без святителя Фиолипта непонятна вся традиция православной духовности в лучших ее выражениях.

Помимо прочего, мне очень интересно заниматься преподобным Анастасием Синаитом, переводы некоторых сочинений которого я уже публиковал. Сейчас занимаюсь его уникальным произведением под названием «Вопросы и ответы». Планов много, а какие из них осуществятся – ведает один Бог.

— Как вы считаете, каким багажом знаний должен располагать семинарист, пройдя полный курс патрологии?

— Желательно, конечно, иметь багаж как можно более объемный, но тащить большой багаж часто бывает тяжело. Когда садишься на самолет, то можно взять с собой только определенное количество килограммов, чтобы не было перегруза. Так и в багаж семинариста должно вмещаться определенное количество знаний. Хотелось, чтобы они хотя бы приблизительно знали, кем был тот или иной отец Церкви, когда он жил.

Например, мы на Литургии постоянно вспоминаем великих вселенских учителей. А кто такой святитель Василий Великий? Он ведь был живой человек, прожил короткую, но богатую и яркую жизнь, писал сочинения, многие из них поражают удивительной свежестью благодатной мысли, в которых отразился его неповторимый духовный лик. И этот лик отличался от такого же лика его друга святителя Григория Богослова. И у семинаристов, на мой взгляд, должно остаться в душе видение духовного лика того или иного отца Церкви, который есть как бы «икона» внутри нашей души.

В заключение хотелось бы выразить пожелание, чтобы семинаристы читали и самих святых отцов и работы о святых отцах. Без такого чтения невозможно стяжание полноты духовного опыта и ведения.



***

Алексей Иванович Сидоров — доктор церковной истории, профессор Московской духовной академии и Сретенской духовной семинарии. Родился в 1944 г., в 1975 г. окончил исторический факультет МГУ по кафедре истории древнего мира, заочно окончил аспирантуру Института всеобщей истории РАН. А.И. Сидоровым издано десять книг, среди которых «Творения преподобного Максима Исповедника: Богословские и аскетические трактаты»; «Творения аввы Евагрия: Аскетические и богословские трактаты»; «Блаженный Феодорит Кирский: История боголюбцев»; «Курс патрологии: Возникновение церковной письменности», а также свыше сотни научных статей.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.