В Полоцкой епархии продолжается реставрация росписей одной из жемчужин древнерусской культуры — Преображенского храма Спасо-Евфросиниевского монастыря, действующей женской обители. На вопросы о ходе работ и открытиях, сделанных за период реставрации, ответил реставратор высшей квалификации Владимир Сарабьянов.
  — Владимир Дмитриевич, несколько лет Межобластное научно-реставрационное художественного управление, где вы трудитесь, реставрирует фрески Преображенского собора Спасо-Евфросиниевского монастыря в Полоцке. Как начиналась и как продвигается эта работа?

— Этот монастырь действующий, уже с начала 1990-х годов он возрождается. И тогда же началась планомерная реставрация, которую вели белорусские реставраторы. Но их было очень мало. Собственно, эту работу вел один профессиональный реставратор — Владимир Васильевич Ракицкий. Приезжали студенты, волонтеры, но он был единственным специалистом. Поэтому все шло чрезвычайно медленно. Храм внутри был весь зашит лесами. Это длилось год, другой, пять, десятилетие. Он проработал 15 лет, и поскольку работал практически один, то сделал очень немного из того колоссального объема, который надо было сделать.

В храме, как оказалось (никто этого не знал), сохранились росписи от пола до купола, стопроцентно. Есть, конечно, какие-то лакуны, утраты, где-то получше сохранилось, где-то похуже, но в целом это огромный ансамбль, который отреставрировать в одиночку, конечно, невозможно.

Церковь выступила с инициативой ускорения работ, потому что 15 лет прошло, а раскрыты были только росписи наверху, в барабане, их никто не видит из-за лесов. Полоцкий владыка архиепископ Феодосий, с которым были согласны и игумения, и все сестры, связался со мной. Я приехал туда в конце 2006 года. Мы сделали зондажи, пробы; поняли, каков характер реставрации. Сообщили все комиссии белорусского министерства культуры, и дело пошло.

С 2007 года мы в Полоцке безвылазно сидим, каждый сезон, по 6–7 месяцев. Года четыре назад к нам подключилась бригада минских реставраторов. Человек 10–15 работает каждый сезон, и вот сейчас дело уже близится к концу. До нас в храме были раскрыты фрески в барабане, парусах и сводах. Все, что ниже сводов: стены, алтарная часть, западная — все было под сплошной масляной записью. Все было черное, как печная труба. Накопилась копоть, потому что это долгое время был единственный приходской храм в Полоцке и во всей округе.

— То есть, эта церковь не была закрыта после 1917 года?

— Была какое-то время, но ее открыли в 1943 году во время немецкой оккупации, а потом уже советские власти не закрывали. До реставрации церковь внутри выглядела как обычный, несколько затрапезный провинциальный храм, а сейчас это просто «звезда» и сенсация, потому что ничего подобного нигде нет. Мало того, что сохранность живописи прекрасная, там невероятное содержание этой росписи.

Помимо чисто богослужебных функций, этот храм имел еще два акцента. Во-первых, это храм, который был построен в середине XII века самой преподобной Ефросинией Полоцкой. Это была ее личная инициатива, ее творение. Она была ктитором: храм строился на ее деньги. Она храм строила вовсе не для того, чтобы он стал главным в этой местности.

Рядом уже был огромный Георгиевский храм (конца XI века), и он в плане богослужебных площадей полностью удовлетворял потребности этого окраинного района Полоцка. Георгиевский большой храм был усыпальницей полоцких архиереев. А маленькую Спасскую церковь Ефросиния строила, во-первых, как усыпальницу своей семьи, своего княжеского рода. Она была, ни много, ни мало, праправнучной св. князя Владимира по прямой линии.

Во-вторых, храм задумывался как место хранения величайшей реликвии, находившейся в Полоцкой земле. Это был реликварный крест, в котором находились великие христианские святыни: частица Древа Креста Господня с каплей Крови Спасителя, частицы камней Гроба Господня и Гроба Богоматери, частицы мощей первомученика Стефана, целителя Пантелеимона, Димитрия Солунского. Крест был создан, скомпонован по указанию самой Ефросинии, а храм, где крест был положен, стал храмом-реликварием.

Ефросиния принимала в создании храма и его декорации самое непосредственное участие. Храм имеет совершенно уникальные архитектурные формы: это первый храм, где мы видим два ряда наружных кокошников вокруг барабана. Такая чисто русская черта, Византия ничего подобного не знала.

Роспись храма совершенно удивительна по своему содержанию. Половина всей фресковой живописи — это циклы обязательные, обычные для храмовой декорации (но тоже интерпретированные очень не просто), а вторая половина — это личное дополнение преподобной. Видно, что она была очень образованным, книжным человеком. В ее житии говорится несколько раз, что она любила книги, книжную премудрость. Книги для нее — это источник мудрости, это источник знания. И это отразилось в росписях.

— То есть она сама принимала участие в разработке сюжетов?

— Да. Она, имея, видимо, прекрасную библиотеку, засев за книги, составила как бы второй пласт иконографической программы, который носит просветительско-назидательный характер. Очень много сюжетов, связанных с деяниями апостолов, святителей, преподобных отцов. Конечно, приоритет отдан преподобным, потому что храм монастырский.

Тема обращения к людям, просвещения ощущается сильно. Вся нижняя зона стен — это все призыв к изучению премудрости: открытые книги, изображения святых отцов, которые все время пишут, пишут, пишут в книгах. Они пишут, а из книг прямо буквально источники истекают. Это такая иконография — «Источник Премудрости».

В храме есть две большие композиции: Иоанн Златоуст и Григорий Богослов сидят за пюпитрами, и из их книг вытекают водные потоки, из которых толпы народа пьют. Наглядное изображение премудрости. Огромное количество монахов, которые держат в широко разведенных руках гигантские свитки. И в свитках все тексты, тексты, тексты… Невероятно насыщенное обращение к пастве, к сестрам, ко всем с таким зримым призывом к христианскому просвещению. Это уникальная особенность иконографической программы.

— Теперь эти росписи будут исследоваться, наверно, не одно десятилетие?

— Конечно, это огромный материал. По возможности, мы стараемся все, что раскрываем, исследовать, фиксировать, потому что леса постепенно снимают, наверх уже не подымешься. К счастью, все самое интересное для исследователя, все идеи Ефросинии — в сюжетах нижней зоны, они будут доступны всегда.

— Есть предположения, откуда были художники?

— Артель, скорее всего, греческая. Эти художники могли работать где-то еще в пределах Византийского мира, потом приехать в Полоцк. Они же не подписывались.

— А что-то близкое по стилю было еще где-то в Русских землях? Может, они еще что-то расписали?

— У нас похожих фресок нет. Но вспомните, что до нас дошло? Тот же Полоцк: нам известно из разных источников, археологических, летописных, что в XII веке в Полоцке было полтора десятка церквей, а сохранилась одна. Кто знает, может быть, эта артель расписывала что-то еще. Везде, всегда храмы расписывались. Это было железное правило. Но до нас так мало дошло, что найти прямые аналогии невозможно.

— В этом храме ваша бригада применила уникальную технологию отслоения поздних слоев росписей от первого, авторского слоя. Это сложно делать?

— Росписи храма поновлялись несколько раз. Дважды были поновления в XIX веке: 1833 и 1885 годах. Более-менее те же самые сюжеты изображались масляными красками поверх старой фрески. Эта церковная живопись XIX века вторична.

В результате раскрытия, реставрации более древних слоев этой вторичной живописи в наших храмах столько было уничтожено, что она мало где осталась. У нас возник вопрос: нельзя ли снять эту живопись так, чтобы сохранить ее? Мы использовали опыт и наработки других реставраторов — иногда снимали такие записи со стен, но совсем небольшими фрагментиками по 5 — 10 квадратных дециметров. Мы подумали: «Почему нельзя сделать целиком, всю запись снять?» Довольно быстро придумали систему, как снимать большие площади записей целиком.

Сейчас Полоцкая картинная галерея имеет уже целую потенциальную выставку отслоенной живописи. И они думают, как все это экспонировать, так как им передали уже около 100 квадратных метров. Мы три года этим занимаемся, и белорусы подключились активно к процессу отслоения, они всему научились. Это утомительный процесс, трудоемкий и очень вонючий, очень.

— Это какой-то химией делается?

— Да, это очень жесткие растворители, приходится работать буквально в респираторах. Это вредный процесс. Мы даже научились расслаивать эти два слоя записи: отделять слой 1833 года от слоя 1885. Есть несколько участков, на которых получилось так: одна древняя композиция остается на стене храма и две мы отслоили и монтировали на холст.

— То есть, получается даже не двойной, а тройной комплект росписи для одной и той же стены.

— Да. Два участка можно экспонировать отдельно.

— И в будущем, когда XIX век станет исследоваться глубоко, ученым будет, что изучать?

— Уже сейчас росписи XIX век — это ценность, и их надо исследовать. Теперь можно их таким способом сохранять. Раньше их просто счищали скальпелем.

— А где-то в мире что-то подобное делают?

— Я не знаю таких примеров. Обычно широко практикуются различные методы отслоения там, где авторская роспись была заштукатурена и поверх толстого слоя штукатурки расписали заново. Но это делается элементарно, верхний слой хорошо снимается, потому что он на штукатурке лежит. А у нас проблема в том, что масляная краска была положена прямо на фреску. Надо все так устроить, чтобы не повредить нижнюю фреску.

— Как это технически можно сделать?

— Сначала лицевая поверхность масляной живописи заклеивается марлей. Потом подбирается композиция растворителей так, чтобы она размягчала масляную запись, но не воздействовала на фреску. В полоцком храме фреска очень прочная — это нам облегчает работу. На участок стены наносится на строго определенное время компресс с растворителями. Время подбирается опытным путем.

Масляная запись размягчается, но остается приклеенной к марле. Потом этот размягченный участок начинают сверху аккуратненько подрезать скальпелем, постепенно отгибая от стены марлю вместе со срезанной масляной живописью и продвигаясь вниз. Это делают два человека, каждый со своей стороны. Похоже на процесс снятия шкуры с животного. Постепенно все отрезается от стены и сворачивается тут же в рулон.

Если композиция большая, то ее снятие может длиться месяц. Дальше очищается, выравнивается, пластифицируется тыльная сторона этой снятой живописи. Потом тыльной стороной живопись наклеивается на холст, после чего марлевая ткань с лицевой стороны удаляется. И — вуаля — получается картина маслом, но уже не на стене, а на холсте.

— А во всех храмах, где есть такие поздние росписи, можно таким методом их снимать? Есть какие-то условия?

— Думаю, это возможно практически везде, храмов таких много. Сейчас мы будем пробовать делать такую работу в Рождественском соборе Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде. В этом храме на росписях XVII века очень качественная масляная запись. Две трети площади записи давно счистили, и там ее больше нет, а на оставшейся площади она сохранилась, и мы попробуем сделать такое отслоение. На будущий год, может быть, удастся включить эти работы в программу реставрации, тогда там тоже появятся масляные картины, которые можно будет разместить в монастыре.

— Это может быть отдельным пунктом экскурсионной программы?

— Да, это и музейный объект и молельный образ. Чем плохо? Это перспективное дело. Я считаю, что главное наше достижение в том, что мы можем записи отделять от стен большими площадями. Когда снимают маленькими фрагментами и потом скрепляют их вместе, получаются швы, швы, швы, они мешают восприятию — единого впечатления не складывается.

— Храм Ефросиниевского монастыря действующий. Теперь, когда фрески раскрыты, нужны особые условия их хранения. Удалось выработать такой «режим пользования», с которым бы согласилась община, и который не нарушал бы сохранность росписи?

— Знаете, я должен сказать, что такого заботливого отношения со стороны духовенства к древним росписям, как к Спасо-Ефросиниевском монастыре, я не видел нигде и никогда. Всегда и везде приходилось убеждать священнослужителей, монахов, монахинь, что это ценность, что это драгоценность. На это уходили годы, пока пробьешься через какие-то стереотипы.

В Полоцке все: весь монастырь, игумения, владыка, всё приезжающее духовенство (туда все время кто-то приезжает, это духовный центр и святыня всей страны, там толпы паломников) — все понимают, какая это ценность. Духовенство и монахини «дышат в полдыхания», они прекрасно осознают, что это надо беречь, что нельзя эксплуатировать этот храм «по полной». Сейчас там службы почти не ведутся, бывают молебны перед воссозданным крестом-реликварием.

Когда реставрация завершится, наверно, будут служить литургии. Но сестры согласились с требующимися условиями. А именно, что нельзя жечь свечи, потому что свечи — это смерть для фресок. Восковые, не восковые — неважно. Восковые — более медленная смерть, парафиновые — быстрая. Свечная копоть «съедает» живопись, так как она химически активна. От копоти краска выцветает. В Преображенском храме не жгут свечей, горит только лампадка, а в будущем будет одна общая свеча. Эту практику надо применять везде в древних храмах, где есть росписи.

— А климатические условия в этом районе не сильно вредят фрескам?

— Там вообще неплохой климат. Храм так устроен, что быстро просыхает. Сам по себе климат внутри храма хороший: сухо и тепло. Но, конечно, надо его контролировать. Нужно будет все рассчитать: параметры поддержания температуры и влажности. Община абсолютно на все это готова.

— Это уникальный случай взаимодействия?

— Нет, не такой уж уникальный. Просто надо правильно построить взаимоотношения. Надо, чтобы все было донесено до сознания священнослужителей не каким-то танковым наездом, не в приказном порядке. Нужно разъяснять. Все же люди, все всё могут понять. Если ласково и нежно повторять: «Смотрите, какие хорошие фрески здесь!», — любого проймет в конце концов.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.