Прасковья Шереметева: "Всегда остаюсь русской"

"Петербургский дневник": Прасковья Петровна, пожалуй, больше всего удивляет место жительства вашей семьи – Марокко.

Прасковья Шереметева: А почему нет? После того как в 1924 г. семью бабушки выселили из дома на Воздвиженке, она после долгих скитаний уехала в Париж. Там ее сын, мой отец, поступил в школу агрокультуры учиться на инженера по сельскому хозяйству. И потом, отправившись однажды на практику в Марокко, остался там навсегда. Он перевез сюда свою жену, мою мать Марину Дмитриевну Левшину, и решил, что в Марокко сможет устроить себе жизнь немножко легче, чем во Франции. Ему очень не хотелось жить в этаком «эмигрантском соку», как он говорил всегда.

"Петербургский дневник": Его надежды оправдались?

Прасковья Шереметева: Жизнь нашей семьи в Африке складывалась непросто, денег не хватало на самое необходимое. Все говорят о несметных богатствах, которые русские эмигранты вывезли из России. Но это совсем не так! Многие продавали последние семейные реликвии, чтобы хоть как-то обеспечить себе пропитание. Мы все оставили в России, уехали только, простите, с ночным горшком. Мы были очень, очень бедные. Ходили в самую обычную школу и даже питались более чем скромно.

"Петербургский дневник": А каковы ваши первые воспоминания?

Прасковья Шереметева: Я родилась уже в Марокко. Моя семья была очень музыкальной. Я помню, что в нашем доме в Рабате много занимались музыкой. У бабушки, в девичестве Голенищевой-Кутузовой, был прекрасный голос. Папа играл на виолончели еще в Москве, где он учился в Гнесинском училище в одном классе со знаменитым Арамом Хачатуряном. Брат папы Николай Петрович был первой скрипкой в теат­ре Вахтангова. В Марокко отец создал большой хор, они давали концерты, исполняли песни.

Знаете, когда мы стали здесь жить, все решили, что имя Прасковья французам сложно произносить. И тогда в соборе меня назвали Полин. Кстати, мне мое имя тоже вначале не нравилось. Но теперь я уже привыкла. Тем более что в нашем роду есть традиция давать всем женщинам именно это имя.

"Петербургский дневник": Наверное, вашей семье было непросто адаптироваться в чужой стране, так не похожей на Россию?

Прасковья Шереметева: Вы, наверное, удивитесь, но русских людей, причем из разных сословий, в Марокко было уже много. Здесь, в Африке, все надо было делать практически с нуля. Не было дорог, не было сообщения между городами. И многие офицеры Черноморского флота, другие эмигранты приезжали сюда по приглашению французского правительства. Они строили морские порты, железные дороги, возводили здания. Все это были талантливые люди, которые очень много сделали для развития этой страны.

"Петербургский дневник": Но это был совсем иной мир. Вы чувствуете себя больше европейкой или русской?

Прасковья Шереметева: Да, мы жили во французской среде, окруженной арабской страной. Белые джалабы (халаты в виде длинных рубах. – М. А.), цветастые женские кафтаны вперемешку с нашими русскими сарафанами. Были всегда в ладу с арабами, мусульманские праздники перемежались с христианскими. Арабские слуги начинали говорить по-русски, а мы – по-арабски... Простые люди всегда были очень искренни и хорошо относились к русским. Буржуазия... Она везде одна и та же, она оторвана даже от своей культуры. А вот с мусульманами мы жили в полном понимании. Кажется, это называется «толерантность»?

Мы становились уже наднациональными людьми, или, как теперь говорят, гражданами мира.

"Петербургский дневник": Но вы очень хорошо говорите по-русски. И, как мне представляется, ваш пример подтверждает правоту слов Анны Ахматовой: «Не страшно под пулями мертвыми лечь,/ Не страшно остаться без крова,/ И мы сохраним тебя, русская речь,/Великое русское слово...».

Прасковья Шереметева: Вы правда считаете, что я хорошо владею русским языком? Спасибо!

Знаете, мы были детьми, которые росли в среде франкоговорящих людей. Уроки русского языка нам давали наши бабушки и дедушки, но это было неинтересно. По-настоящему язык мы узнали в церкви, которая играла в жизни эмигрантов огромную роль. Каждый, кто попадал в город, тут же спрашивал: а есть ли здесь храм? Вот и с моим мужем Патрисом мы венчались в русской православной церкви Воскресения Христова в Рабате. Это было непросто. Его мать, мадам Берта, была против брака с «какой-то русской», тем более что я православная, а де Мазьеры и Лафорги – католики. Но он пошел мне навстречу и после объявления независимости Марокко не уехал, как большинство французов, из страны, а остался здесь работать.

По-настоящему всех нас, русских, объединяла православная церковь. Она держала нас вместе, помогала сохранять русскую культуру и русский язык, была центром всей нашей жизни. Мы ходили в построенную русскими в Рабате церковь и молились за спасение России, в великое будущее которой мы всегда верили.

"Петербургский дневник": Ваша семья столько лет была оторвана от России. У вас не возникало желания вернуться на родину?

Прасковья Шереметева: Еще мой отец, Петр Петрович, мечтал вернуться в Россию. Он думал, что эта вынужденная эмиграция долго не продлится и мы обязательно вернемся домой.

Сейчас, в наш последний приезд в Петербург, мы посетили Александро-Невскую лавру, где в Лазаревской усыпальнице находится наше родовое захоронение. Наместник лавры епископ Назарий отслужил там панихиду и подчеркнул, что у нас, Шереметевых, можно поучиться любви к Родине, даже несмотря на то что она в определенный период стала нам мачехой.

Я тоже, как и мой отец, хотела бы пожить в России, но негде. В 1990-х гг. я много работала в архивах, изучала документы. И работа была настолько увлекательной, что мне очень хотелось продолжить начатое. Я написала тогдашнему мэру города Анатолию Собчаку письмо с просьбой о приоб­ретении квартиры здесь, в Санкт-Петербурге. Но мне ответили примерно следующее: идите в агентство недвижимости и покупайте. Это был очень жесткий ответ, который меня сильно обидел. У нас было столько владений, так могли бы выделить хотя бы небольшую каморку. Я так мечтала иметь уголок в Санкт-Петербурге!

Конечно, чувство некоторого одиночества присутствует прак­тически постоянно. Но что теперь говорить, так сложилась судьба. Главное, я чувствую себя глубоко русской.

"Петербургский дневник": Сейчас вы работаете над новой книгой о русской эмиграции. О ком и о чем будет в ней рассказано?

Прасковья Шереметева: Недавно я вдруг осознала, что я последняя из той, самой первой, волны эмиграции. Моя мать умерла, и я поняла, что после меня вообще никто не будет знать имена этих людей: кто они были, как сюда добрались, как жили и работали.

В моей книге будут представлены разные люди, разные семьи. Например, Михаил Львович Толстой, сын Льва Толстого. Он жил в нашем доме, много рассказывал о своем отце, о Ясной Поляне, об охоте. Мое представление о русской зиме мне дал именно он. Он хорошо играл на гитаре, сочинял музыку на стихи своей жены, занимался сельским хозяйством, разбивал сады. Но кто знает, что он жил и умер в Рабате? Никто.

А рядом с ними жил сын Станиславского – Игорь Константинович Алексеев. Только представьте: в какой-то глуши, в Рабате, обосновались две такие замечательные семьи.

А Николай Меньшиков, выдающийся, знаменитый во всем мире геолог, который обнаружил нефть в Алжире и основал Центр изучения Сахары?! И так как это случилось во время войны, он не мог вернуться во Францию и вмес­те с женой-врачом, которая создала при этом центре ботанический сад, стал жить в Марокко. Вокруг него сформировался круг из студентов, специалистов, подвижников, которые вместе с ним работали в области геологии.

Все эти и еще много других выходцев из России немало сделали для развития Марокко. Хотя, сложись все иначе, могли бы многое сделать для процветания нашей родины.

Я начала эту работу, собрала материалы и думаю, что уже скоро закончу ее. И в течение ближайших нескольких месяцев книга будет издана издательством «Русский путь».

"Петербургский дневник": Прасковья Петровна, вы практически каждый год приезжаете в Россию. И вам со стороны, наверное, лучше видно, чего нам не хватает для полного счастья?

Прасковья Шереметева: Мир меняется стремительно. Россия встает в полный рост, что нам на Западе видно особенно хорошо и как русским очень приятно. Но сегодня все большую роль начинают играть деньги, материальные ценности, успех. А надо, чтобы состоятельные люди помнили о бедных, не уводили капитал из страны, а вкладывали его в воссоздание исторических зданий и музеев, участвовали в благотворительных акциях. Если бы мы больше любили, чаще желали друг другу добра, наша жизнь стала бы лучше и счастливее.