Митрополит Николай (Пачуашвили) родился в Тбилиси, закончил физфак МГУ, потом учился анимации в Театральном Институте. Теперь он несет послушание заместителя отдела Миссии и Евангелизации Грузинской Патриархии. Свою деятельность характеризует просто: «У всей моей деятельности есть одно направление — миссионерство — и одна цель: служить Богу и помогать людям прийти к Нему, в Церковь».
 
Митрополит Николай — правящий архиерей Ахалкалакской и Кумурдойской епархии. Это край, находящийся на границе Турции и Армении, называют «грузинской Сибирью» за тяжелый климат. Православных христиан здесь мало: абсолютное большинство населения епархии составляют армяне. Владыку это не тревожит: «В основном люди по природе верующие, — уверен он. — Я крайне редко встречал неверующих, и на них смотреть очень тяжело».

Если вы случайно упомянете на местном рынке имя владыки, некоторые армянские торговцы с гордостью сообщают, что специи, овощи или кофе в епархию поставляют они, а грузинский архиерей — чуть ли не их лучший друг. Разница в конфессиях ни капельки не беспокоит и их.

Владыка проявляет восточную хитрость. В своем доме, в котором он радушно принимает гостей (тридцать человек из Москвы? Не вопрос!), он сделал музей — современная религиозная живопись, осколки метеоритов, головоломки и чучела рыб на подоконниках. И правило: все можно трогать, обо всем можно спрашивать.

Очень скоро после открытия «музея» сюда потянулись дети. А вслед за ними — и взрослые. Так трудами митрополита Николая и местное население понемногу начинает интересоваться Православием и ходить в храм.



Как и многие люди нашего поколения, я вырос в обычной светской семье. В храм не ходил, никаких церковных правил не соблюдал, не постился, не молился. Сейчас я понимаю, что с Богом общался с детства, только не осознавал этого.

В молодые годы у меня появились амбиции: надо стать культурным человеком! А культурный человек, знал я, должен быть образованным. Поэтому я решил прочитать Священное Писание. Это было нелегко. Перевода на современный язык еще не было (а когда появился, его стало трудно достать, да и вообще он был не очень качественным). Пришлось читать на старо-грузинском, а он отличается от современного, пусть и меньше, чем церковно-славянский от русского. Я не все понимал, а спрашивать было не у кого. Я думал, что если буду читать много, то что-нибудь да пойму.

Когда я учился в Москве, один мой друг, тоже грузин (он какое-то время работал в Патриархии), посоветовал мне выбрать из Евангелия несколько предложений и каждое утро их читать. «Потом, — сказал, — „откроется“». Я читал первые пять стихов Евангелия от Иоанна и ждал «откровения».

Гораздо позже, когда я уже начал церковную жизнь, я узнал, что ежедневное чтение Евангелия — тоже молитва. Я до сих пор так и делаю, стараясь глубже и глубже понять.

Так что я просто читал Евангелие и через него пришел к вере.



Я интересовался разными религиями, особенно восточными, и знал, что все они советуют человеку не только учиться по книгам, но и иметь наставника. А кроме того, во всех религиях существуют методы воздействия на тело. В христианстве это пост.

Я слышал, что у католиков пост состоит в том, что они не едят только мясо (это не совсем так, но я уже потом это понял), и решил один Рождественский пост провести по-католически. А уже в Великий пост 1985 года я пересилил себя и стал поститься по-православному.

Потом я где-то услышал, что надо обязательно причаститься. В одно прекрасное воскресное утро я решил пойти и причаститься (дело было в Тбилиси). Серьезно подготовился: хорошенько позавтракал (как же без завтрака идти?) и подготовился к исповеди (прочитал десять заповедей).

Прихожу в церковь, а там несколько бабушек стоят. Я — единственный мужчина.

Мне понравился священник с белой бородой. Я к нему решительно подхожу и говорю, что хочу исповедаться и причаститься. Отошли мы в сторону, он начал меня слушать. И я заявляю, что прочитал заповеди и вообще-то все их нарушал. Священник испугался: «Как же так?» — «Вот так». Он перекрестил меня и допустил к причащению.



Лишь два года спустя я узнал, что причащаться надо натощак. Тогда же я задумался о поиске духовного наставника. Выбор в Тбилиси был небольшой, я договорился об исповеди с одним неизвестным тогда молодым священником, всего три года как рукоположенным. Сейчас этот священник — один из наших выдающихся архиереев, митрополит Даниил (Датуашвили). До сих пор он является моим духовным наставником.

Меня больше всего удивило, что плотские и самые личные грехи, о которых мне было труднее всего говорить, он выслушал без всякого интереса. А потом спросил, хожу ли я в церковь. Я сказал, что иногда захожу. «А вы, — говорит, — регулярно службы посещаете?» Я вообще не понял, о чем речь, потому что не знал, что это за службы. Он уточнил: «Ходите ли вы в храм каждое воскресенье утром?», — «Нет», — ответил я. — «Вот с этого и начинается христианство. Если хотите быть христианином, надо обязательно ходить в церковь». Я засомневался: «Я работаю, учусь. Это мой единственный свободный день». Он повторил: «Без этого христианства не бывает».

Я подумал, что если это и есть христианство, то с этого и начнем. Ответил, что это будет нелегко, но я преобразую свою личную жизнь, чтобы ходить в церковь. И так и сделал.

В первое воскресенье я не пришел, во второе тоже, а вот с третьего за двадцать пять лет я пропустил всего несколько воскресных служб.



Я для себя не выбирал ни священства, ни монашества. Я просто жил как жилось, делая то, что считал правильным. В 1986-ом поступил в театральный институт, а в 88-ом у нас открылась духовная академия — первое за восемьсот лет высшее духовное училище в Грузии. Мой духовный наставник посоветовал мне попробовать сдать вступительный экзамен. Мне самому даже в голову это бы не пришло, потому что я слова-то некоторые впервые услышал. Надо было сдать, например, экзамен по литургике, а мне даже это слово было незнакомо. Спросил у духовника, а он говорит: «Подготовишься и сдашь», — и подсказал, где про эту неизвестную мне дисциплину можно прочитать.

Выяснилось, что, на самом деле, я это все-таки знал. Я регулярно посещал службы, и построение службы было мне понятно.

Экзамен по литургике принимал Патриарх. Я ответил по билету, и он мне задал дополнительный вопрос: «Что общего между построением утренней службы и молебна?» Я подумал и ответил: канон и Евангелие. Он меня сразу принял.

Поступление в духовную академию для меня было абсолютно логичным и естественным, хотя никогда мне в голову не приходило, что я могу стать священником. Просто начал учиться. А когда через три года Святейший мне сказал: «Приготовьтесь, скоро будет ваше рукоположение», — мне даже в голову не пришло отказываться. Так и должно быть.



В семье было безоговорочное правило (особенно требовательным в этом отношении был отец): провинишься — обязательно попроси прощения. И никогда не лги. Сделал — значит сделал. Причем родители меня приучили к тому, что даже если я что-то очень плохое натворил, но признался и попросил прощения, то меня простят.

Мне это очень помогло в общении со сверстниками, потом — во всяких общественных работах… Мне совсем не трудно извиниться, если я вижу, что был не прав.

Кроме того, родители меня поощряли за хорошую учебу, и учиться мне всегда нравилось. За это родители мне иногда разрешали, например, пойти с друзьями в кино без сопровождения в шестом классе.

Один раз в конце 6-ого класса я, круглый отличник, пришел домой в слезах: мой одноклассник заявил, будто родители ему обещали купить мотоцикл, если не будет двоек. Конечно, никто никакой мотоцикл не покупал, но я этого не знал. «Мама, — грустно говорил я, — я всегда учусь на одни пятерки, а никакого мотоцикла никогда не видел. Это же несправедливо!»



Я в детстве мечтал стать водителем такси. Во-первых, на машине ездить, во-вторых, пассажиров возить, что-то для них делать, а в-третьих, с ними можно пообщаться.

Примерно так и вышло: тружусь для людей, веду их к Цели и общаюсь с ними.

В Евангелии написано: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Матф. 7:7). Искусство учит тому же. Основная мысль в фильме Андрея Тарковского «Сталкер»: человек обязательно должен иметь заветное желание. Я этому учу своих прихожан и сам стараюсь формулировать просьбу Богу.

Есть и конкретные мечты. Например, сейчас мы планируем завершить ремонт в нашем епархиальном училище. Я очень хочу и молюсь, чтобы все успели, и училище заработало.

Исполняется одна мечта — начинается другая. У меня уже есть мечта на ближайшее время: хочу построить домик на берегу озера, где мы в 2012 году проводили летние студенческие лагеря, и попробовать там, в суровых условиях, провести целую зиму без цивилизации. Правда, без интернета обойтись не получится.



Еще до того, как я начал ходить в церковь, я преподавал физику в школе. Однажды я сказал своим шестиклассникам: «Сегодня у нас будет контрольная, но не по физике. Представьте себе магазин. Вы заходите туда, а там можно купить любое желание, но за него надо заплатить. Вы должны загадать любое желание и написать мне, сколько бы вы за него заплатили». Один парень написал: «Я бы купил, чтобы мама у меня никогда не умерла, а за это я готов сразиться с акулой».

Если человек не имеет вообще никакого желания — мне кажется, это даже грех. Проси Господа хотя бы о чем-то личном: о хорошем автомобиле или шоколадке — и Господь даст. Конечно, это не мечта всей жизни, как если бы тебе предоставилась возможность загадать одно или три желания на всю жизнь. Но можно ведь иметь и маленькие мечты!



Я думаю, что самое тяжелое — когда теряешь опору. Смерть любимого человека или разочарование в человеке. У меня таких ситуаций не было. По крайней мере, точно могу сказать, что в Церковь я не из-за этого попал.

Но жизненных кризисов я не избежал.

До двадцати пяти лет я жил миром, и у меня всегда были проблемы с общением. По своим склонностям, интересам, мыслям, оценкам я почему-то абсолютно не был похож на других.

Мне с первого класса говорили, что я самый умный и обладаю чуть ли не гениальными способностями, хотя это было совсем не так. В восьмом классе я поступил в физмат школу, и в моем классе сразу оказалось несколько учеников (они стали моими близкими друзьями), которые были гораздо способнее в физике и математике.

Но я был очень упертым и любил точность. На олимпиаде по математике у нас была задача: (299 — 1) — делится ли это число на три? Я никак не мог найти зацепку и решил возвести 2 в степень 99.

Учитель ходил по рядам и, увидев это, начал на меня кричать: «Что ты делаешь?!» Конечно, я знал, что на такое число книги не хватит, и всего лишь надеялся, что появится какая-то закономерность. Но объяснить это было трудно. Все запомнили только, что я начал умножать два на два, и до сих пор бывшие одноклассники об этом вспоминают.

Другой случай: мы решали задачу, когда нужно найти стороны треугольника. Учитель уже хотел дать следующее задание, когда я вдруг заявил: «Нет, еще не все! Задача имеет еще одно решение — тривиальное. То есть каждая сторона равна нулю». Учитель отвечает: «Здесь не может быть тривиального решения. Как может быть треугольник, у которого все стороны — нули? Ты можешь себе представить такой?», — «Да, — говорю, — это точечный треугольник».

В общем, всегда у меня было какое-то несоответствие. Это сейчас смешно, а тогда было трудно.

Мне и потом, в университете и позже, было трудно найти общий язык с коллективом, даже с близкими друзьями. Например, все мои друзья считали вышедший тогда фильм Отара Иоселиани «Пастораль» абсолютно бессодержательным. А я говорил, что не могу объяснить почему, но он мне очень нравится. Спрашивали, что именно мне нравится, а я отвечал, что фильм создает «пасторальное настроение», и конечно же все смеялись.

Все это я переносил очень тяжело, пока не понял, что ничего страшного, если мое мнение отличается от всеобщего, нет. Может быть, так даже интереснее. А потом оказалось, что мое мнение иногда правильное.



В церковной жизни переживания были серьезнее.

Очень тяжело осознавал свои грехи. К тому же, мой стаж христианской жизни был совсем не солидным: в 1987-ом впервые сознательно причастился, в 88-ом поступил в семинарию, в 91-ом году стал священником, а в 96-ом уже архиереем. Как священнослужитель особенно тяжело переносишь некоторые свои ошибки. Например, просят причастить кого-то, ты не можешь или опаздываешь, а человек умирает.

Один раз, помню, я решил одного молодого человека обратить в христианство. Он увлекался восточными религиями, и я, желая показаться авторитетным, заявил, что очень хорошо их знаю и тем не менее решил стать христианином. Он начал меня проверять, задавать какие-то вопросы, и оказалось, что я на самом деле хвастал, а серьезных книг по восточным религиям толком не читал.



Я не думаю, что верующему человеку вообще может быть страшно. Если человек реально уповает на Бога, чего ему бояться? Но во время войны с российскими вооруженными силами в Абхазии было тяжело. Я там помогал правящему архиерею оказывать поддержку населению, и нам пришлось оставлять Сухими вместе со ста двадцатью тысячами беженцев в конце сентября 1993 года. Им некуда было идти. Во время перехода через перевал очень многие погибли.

Я тогда сломал ногу. Освещать дорогу было опасно, можно было выдать себя. Мне пришлось двенадцать дней лежать в лесу. Перед моими глазами проходили сотни и тысячи моих соотечественников, старики и дети — все шли пешком, кто-то босиком… Смотреть на это было больно.



Очень трудно было в 2008 году, во время пятидневной войны между Россией и Грузией.

Во всей стране царила апатия. Я и сам помню, и от других священников слышал: тяжело было до такой степени, что даже молиться было трудно.

Война шла между двумя православными народами, но у нас не было сил об этом думать. В российских СМИ говорили, что войну начали мы, что было совершенно не так — но нам было не до этого. Невозможно передать, что значит, когда вооруженные силы другого государства стоят в двадцати километрах от твоей столицы, и никто не знает, когда они на нее двинутся! Невозможно передать, что значит, когда в тебя целится другой человек, когда твою столицу бомбят, когда ты слышишь, как трясется земля и понимаешь, что и твой дом может быть разрушен…

Потом стало известно, что бомбили конкретные точки: военный госпиталь, авиационный завод — но сначала-то мы не понимали, что жилые помещения столицы не пострадают.



Эта тяжесть касается самой сердцевины веры. Что священник в это время должен сказать народу? Что происходит? Что с этим делать? Как быть?

Сначала мы были без связи. Я вообще два дня был вне досягаемости, в горах Кавказа, и не сразу понял, что произошло. Потом я позвонил Патриарху, и он сказал, что надо всем быть на своих местах. Я сел в машину и поехал к себе в епархию. И уже отсюда принимал все решения. Здесь было немного легче: у нас население на девяносто пять процентов армянское, а у России с Арменией, мы знали, хорошие отношения, поэтому у нас военных действий не ожидалось.

Но позже и здесь, как и по всей Грузии, началась паника: люди мешками макароны покупали. А я как раз беседовал с архиереем в Гори, и он мне сказал: «Мы голодаем. Если можете, пришлите каких-нибудь продуктов с долгим сроком хранения». Я зашел в продовольственный магазин — торгуют у нас в основном армяне — и купил продуктов, примерно на триста долларов. Хозяева магазина заинтересовались: «Куда столько?». Я ответил, что сейчас поеду в Гори. И с меня не взяли денег. «Передайте от имени армянского народа».





— У вас Тарковский любимый режиссер?

— У меня много любимых режиссеров. Сейчас мы пишем программу для студентов нашего училища, священников, как проповедовать с помощью произведений искусства, в том числе и кино. Выбираем фильмы, в которых есть библейские архетипы. Я попробовал показать, что в «Солярисе» присутствует архетип блудного сына. «Сталкер» же, как я уже сказал, посвящен теме заветного желания. Точно о том же — фильм Федерико Феллини «Ночи Кабирии».

Когда мы обсуждали «Ночи Кабирии», я на экран поставил кадр из «Сталкера» с комнатой, где исполняются желания. Кульминационный момент фильма Феллини: героиня, женщина легкого поведения, случайно попадает в религиозное шествие в храм, где Дева Мария исполняет любую просьбу. Героиня от всего сердца просит, чтобы что-то изменилось — она не хочет больше так жить. Она выходит — и ничего не меняется. Женщина впадает в глубокую депрессию. А потом оказывается, что ее желание исполнилось: она потеряла все, что нажила такой жизнью, но начала новую.

У некоторых режиссеров все фильмы о библейских истинах. Например, японский режиссер Акира Куросава практически все, от боевиков до психологических драм, снимает об этом.

Сознательно ли авторы затрагивают эти темы? Я спрашивал об этом многих из них. Много лет назад я задал этот вопрос нашему выдающемуся режиссеру Отару Иоселиани. У него есть фильм «Листопад». Его грузинское название — это старое грузинское название ноября: «Месяц Святого Георгия». Я считаю, что и сам фильм на самом деле о победе Святого Георгия над драконом. Иоселиани со мной согласился. Независимо от задумки режиссера, фильм, безусловно, об этом, поскольку, по его словам, житие Святого Георгия естественно отразилось в характере и в подсознании каждого грузина, каждого христианина: святой Георгий много раз побеждал и много раз твердо исповедовал веру. И этим он победил зло.



— А с современным искусством возможен диалог? О чем христианину говорить с представителем современного искусства, который в лучшем случае ничего не думает о христианстве, а в худшем вообще противостоит любой традиции?

— Невозможно отрицать, что в современном искусстве очень легко скрыться человеку неквалифицированному. Если ты рисовал во времена Микеланджело или Леонардо, то было крайне сложно кого-то обмануть. А сейчас можно кого угодно вознести на пьедестал. У современного композитора Джона Кейджа, которого критики называли одним из самых влиятельных американских композиторов ХХ-го столетия, есть сочинение для вольного состава инструментов «4′33″», на всем протяжении «исполнения» которого участники ансамбля не извлекают звуков из своих инструментов. Непонятно, какими критериями оценивать такое творчество, хотя оно безусловно очень интересно.

На самом деле, и в современном искусстве есть люди, которые очень серьезно работают. И это в них привлекает.

Я встречал интересных православных людей, которые работают в таких музыкальных направлениях, как, допустим, тяжелый металл — хотя лично я это воспринимаю с трудом.

То же касается и современного кинематографа и современной живописи. Поэтому я очень осторожно стараюсь об этом судить и с авторами обсуждать. Не тороплюсь с выводами, что их творчество — от нечистых сил. Мне кажется, стоит сначала тщательно разобраться.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.