Двести лет назад, 5 мая 1813 года в Копенгагене родился выдающийся христианский мыслитель Серен Кьеркегор. Его творчество актуально и сегодня, потому что он мыслитель искал ответ на вопрос, что значит верить во Христа в век торжествующего знания и претензий науки на всемогущество, когда многие стремятся «пойти дальше веры».
 

Одно из его самых последних сочинений называется «Рекомендовано для самопроверки современности». Кьеркегор (1813 – 1855) был современником философов Гегеля и Фейербаха, Штирнера и Маркса, и иронично называл себя «коррективом эпохи». Тогда передовые и прогрессивные люди чуть ли не молились на разум и философию. Гегель полагал, что истинная форма существования человека есть его существование как философа. Кьеркегор же опять-таки иронично спрашивал: но что же мне делать, если я не хочу быть философом?

Добавим уже от себя: философия – это, конечно, прекрасно, но нельзя ставить в зависимость лишь от ее освоения способность человека быть человеком. А если человек не способен быть философом? Не всем же дан дар рационального рассуждения о мире в целом и смысле жизни. Он тогда что, обречен на ненастоящую, бессмысленную жизнь? Конечно, нет. Кьеркегор утверждал, что истина – это не то, что ты знаешь, а то, что ты есть. Истину нельзя знать, в ней можно только быть или не быть.

Характерна выдвинутая им оппозиция сомнение – отчаяние. Новоевропейская философия, следуя Декарту, полагала сомнение точкой отсчета и движущим началом мысли, тем, с чего начинается ее путь познания, ее метод. Для Кьеркегора же исходным началом служит отчаяние. Оно «есть гораздо более полная и глубокая форма выражения, его движение гораздо более всеохватно, чем движение сомнения. В отчаянии выражается целая личность, в сомнении – только мысль». По Кьеркегору понятия, «выражающие только мысль», гораздо уже и слабее понятий, «выражающих цельную личность».

В надвигающуюся эпоху революций и общественных волнений, когда человеческое счастье стали искать в общественном устройстве, а истину – в действии массовых исторических законов, Кьеркегор сформулировал чеканный тезис: «Внутренняя история – единственная подлинная история».

Дальше веры идти некуда

В то время он встал на защиту столь же очевидной для верующего, сколь и стремительно забываемой в передовой Европе истины, что дальше веры идти на самом деле некуда. Это так, если, конечно, воспринимать веру не как культурную ценность или просто само собой разумеющуюся характеристику (ее современный вариант у нас – русский значит православный), но как главную жизненную задачу. «В наше время никто не остается с верой, но каждый идет дальше… В прежние времена все обстояло по-иному, так как вера составляла задачу всей жизни, ибо люди полагали, что способность верить не может быть обретена за считанные дни и недели».

И еще: «Прими верующий христианство на основе некоторого доказательства, он тотчас бы оказался на грани утраты своей веры… Пожелай он когда-либо надежных доказательств, он тем самым заранее отдал бы победу в руки неверия… В наши дни слова, исполненные истинной веры, – это, пожалуй, слова, наиболее редко звучащие в Европе. Спекулятивная мысль сумела наконец понять всё, всё, всё!».

Но почему христианство действительно не может быть принято на основе научного доказательства, данных, которые претендуют на объективность и общезначимость? Вера говорит об обретении вечного блаженства, а это предполагает бесконечную личную, страстную заинтересованность со стороны верующего, потому что требует окончательного, решающего выбора. Результат же любой научной работы, даже максимально фундаментальной и добросовестной – это всегда лишь некое приближение к истине. Его потом обязательно кто-то подвергнет сомнению. Научный спор по определению не имеет окончательного решения. Значит, говорит Кьеркегор, я не могу основать свое вечное блаженство на каком-нибудь научном сочинении. Оно всегда приблизительно даже в смысле знания истины, не говоря уже о нахождении в ней. Я не могу главное решение основывать на приблизительном.

Кроме того, чтобы быть как можно более объективным, ученый просто обязан отстраняться от своей личной, страстной заинтересованности. В этом смысле он становится по преимуществу наблюдателем, который готов ждать сколь угодно долго окончательного объективного результата (на практике – пока не умрет, потому что такой результат недостижим по тем же правилам научной игры). И ни в одной точке своего объективного пути он не испытывает нужды в принятии главного решения, в окончательном выборе по принципу или/или. Так называется одно из сочинений Кьеркегора – «Или – или» (другой возможный перевод «Все или ничего»).

В этой книге Кьеркегор рассуждает необходимости выбора себя. Ведь изначально человек вовсе не является самим собой. Поэтому он никогда не станет самим собой, не проживет свою жизнь, если не сделает это своей целью, не приложит к этому совершенно особых усилий. «Автоматически», «само собой» это не происходит. Каждый находится в ситуации фундаментального выбора: «совершить ли ему выбор себя?»

Этот выбор совершается предельно лично, в полном одиночестве – в том смысле, что это только твой выбор. Как говорил Кьеркегор, «именно христианство придает огромное значение индивидуальному субъекту; оно хочет иметь дело с ним, с ним одним – то есть с каждым из нас в отдельности».

В качестве иллюстрации к этому тезису Кьеркегор приводит следующий пример. Допустим, кто-то говорит в пользу принятия христианства сомневающемуся человеку: «Как тут можно сомневаться? Все люди за 18 веков до тебя верили в это. Ты что, умнее их? Зачем ты себя противопоставляешь сотням поколений людей до тебя?»

Однако, говорит Кьеркегор, этот аргумент ничего не значит для решения вопроса о вечном блаженстве. Разве, например, магометанство не существует тоже тысячу двести (теперь уже тысячу четыреста) лет?

«Надежность восемнадцати столетий, тот факт, что христианство наполняет собой все жизненные отношения, что оно изменило мир… – не более чем иллюзия, внутри которой попадает в ловушку решающий и выбирающий субъект… Применительно к вечной истине, которая, как полагают, имеет решающее значение для нашего вечного блаженства, восемнадцать столетий имеют не более доказательной силы, чем один-единственный день».

Тем не менее, продолжает Кьеркегор, это противопоставление может оказаться полезным: оно «выделяет одного субъекта и противопоставляет его всем остальным людям». Немногие способны проделать это самостоятельно, «между тем способность поставить себя в такое положение есть абсолютное условие вхождения в христианство».

Между прочим, Кьеркегор никогда не называл себя философом, а лишь «частным мыслителем». Частным – в смысле глубоко личным, когда мысль неотрывна от жизни мыслящего субъекта и составляет с ним единое целое.

Мысль веры

Как можно видеть, Кьеркегор вовсе не является каким-то прямолинейным иррационалистом, который призывает отбросить разум и мысль. Неслучайно он в истории культуры проходит по департаменту философии и считается родоначальником такого важнейшего философского течения как экзистенциализм. Он на самом деле очень высоко ставит мысль: «Каждый человек по природе своей предназначен к тому, чтобы быть мыслителем (вся честь и слава принадлежат тут Богу, создавшему человека по своему образу и подобию)». Сам Кьеркегор мыслит очень точно и очень тонко. Стоит открыть его труды, чтобы в этом убедиться.

Другое дело, что его занимает совершенно особая мысль – мысль веры, которая отличается от абстрактной мысли спекулятивной философии. Например, он так поясняет евангельскую мысль, что «иго Мое благо и бремя Мое легко»: Что может сделать самое тяжелое бремя легким? – спрашивает Кьеркегор. Одна только мысль, что это бремя тебе во благо. И бремя становится и тяжелым, и одновременно очень легким.

Кстати, тут интересно вспомнить слова святителя Игнатия Брянчанинова: «Обыкновенно люди считают мысль чем-то маловажным, потому они очень мало разборчивы при принятии мысли. Но от принятых правильных мыслей рождается все доброе, от принятых ложных мыслей рождается все злое.
Мысль подобна рулю корабельному: от небольшого руля, от этой ничтожной доски, влачащейся за кораблем, зависит направление и, по большей части, участь всей огромной машины».

Но, продолжает Кьеркегор, эта мысль, что твое, казалось бы, невыносимое бремя тебе во благо – мысль веры. Ведь понять и удостовериться в этом, что тебе это во благо, можно будет лишь потом, post factum. И то, во что веришь, увидеть нельзя. В это можно верить, но это нельзя знать так, как знаешь какой-нибудь исторический факт. «Вера всегда относится к тому, чего нельзя увидеть, будь то не видимое очами или невероятное; а также для человека в порядке вещей – быть верующим».

«Я могу понять Гегеля. Но как мне понять Авраама?»

Через движение к вере человек по Кьеркегору проходит три стадии: эстетическую, этическую и собственно религиозную.

Главный принцип существования на стадии эстетической – это наслаждение, наслаждение эстетическими восприятиями, впечатлениями и эмоциями. Казалось бы, человек живет насыщенной бурной жизнью, постоянно в созерцании тех или иных произведений искусства.

Однако сам он в этом потоке впечатлений представляет собой пассивного субъекта, еще не выбравшего себя. Он лишь переживает различные, извне приходящие впечатления, но сам не делает и не творит ничего, не совершает никаких волевых актов. Его жизнь тогда представляет собой набор не связанных впечатлений, она не связывается в единое целое. Ее начинает захлестывать монотонность: все события становятся однотипными, похожими друг на друга.

Вечная погоня за интересным для человека-эстетика оборачивается тем, что интерес теряется. Наступает оборотная сторона наслаждения – сначала скука, а потом и опустошенность и безжизненность. Конечный итог эстетического сознания – уныние и отчаяние. Правда, в унынии заложены возможности перехода к более высокому, этическому сознанию. Оно «поражает лишь одаренные натуры… Люди, чья душа не знает уныния – это те, чья душа не предчувствует никакого превращения… Каждый, кто живет эстетически, живет в отчаянии, знает он о том или нет. Но когда это узнают… высшая форма существования становится настоятельным требованием».

Встает задача избавиться от прежнего мира эстетического сознания, удалить его от себя и из себя. Как пишет Кьеркегор – «отхаркнуть его» Этический выбор значит отношение к себе как к заданию. Если эстетически живущий человек видит вокруг одни возможности и ожидает всего лишь извне, то этический человек обладает суверенитетом над собой. Он тут переходит на уровень всеобщего, на уровень моральных законов и норм, руководствуется общими и обязательными для всех, едиными представлениями о добре и зле.

Однако этическая стадия никак не может являться итогом пути для верующего. Движение сквозь эстетическое сознание не останавливается на этическом и ведет дальше – на территорию Религиозного. Религиозное сознание, как это ни парадоксально, должно приостановить действие этической установки на всеобщие моральные законы и нормы, чтобы полностью открыться Богу. «Единичный индивид ... определяет свое отношение ко всеобщему через свое отношение к Абсолюту (т.е. к Богу – Ю.П.), а не свое отношение к Абсолюту через свое отношение ко всеобщему».

Религиозное сознание во всей его чистоте, то, что дальше веры идти некуда, Кьеркегор демонстрирует на примере праотца Авраама, на том его головокружительном поступке, когда он послушался Бога и был готов принести в жертву своего сына Исаака. Авраам любил своего сына так сильно, как никто из отцов за всю историю человечества. Он ждал его рождения много-много лет, и дождался лишь в глубокой старости. И он же выразил полную и безусловную готовность принести его в жертву, пойти на то, что не просто нарушает любые этические нормы, но совершенно непредставимо.

Жизнь-в-вере, говорит Кьеркегор, это жизнь в стихии парадокса и абсурда. Это «самое великое и самое трудное из всего возможного». Как признается Кьеркегор, если Гегель для его мысли легко понятен, то «проникнуть в парадокс» жизни Авраама он не может и на волосок. Авраам мог бы и отказаться от того, о чем попросил его Бог. Но он бы тогда никогда не стал «рыцарем веры» и «отцом всех верующих».

При этом самый подлинный и чистый абсурд, требуемый верой, состоял в том, что Авраам верил в то, что Бог сможет ему вернуть Исаака еще в этом мире, что любая невозможность возможна для Бога. Это парадоксально и абсурдно, но это и есть та единственная подлинная стихия, в которой только и возможна вера.

Другая черта религиозного, христианского сознания по Кьеркегору – это готовность к страданию, которая выражается в решимости следовать за Христом. Выдвигая требование быть современным Христу, Кьеркегор категорически отрицал, что христианство может быть благополучным, что можно назвать христианином в полном смысле этого слова-звания, то есть «свидетелем истины» того, который бестревожно и благополучно прожил всю свою жизнь.

Кьеркегор под конец своей жизни доставил своим согражданам немало беспокойства и волнений, напоминая этим афинского Сократа. Тогда Дания была довольно благополучной страной, в ней не было острых социальных проблем и конфликтов. Успокоенность и удовлетворенность царили и в датской Церкви. Для Кьеркегора же современные ему благополучные христиане, воздававшие почести Христу без реального следования Ему, были скорее язычниками.

В целом творчество Кьеркегора с его мотивами необходимости выбора себя, отчаяния и страха, сознания своей греховности, вины и покаяния, неукротимого стремления к подлинной вере как единственной, главной и недостижимой высоте оказали огромное влияние на последующую теологию и философию. Его «мысли веры» и о вере продолжают оставаться актуальными и сегодня. Он, его творчество ставят нас перед главным вопросом: а являемся ли мы действительно христианами? Что это вообще значит – быть христианином?

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.