В.Легойда: В чем эксклюзивность православия

О смешении религий и о договорной морали

В обращении далай-ламы я не нашел ни призыва отречься от религий, ни призыва к их смешению. Не знаю, это ли имеет в виду духовный лидер Тибета или нет, но возможный вывод из его обращения следующий: представления о нравственности и в каком-то смысле духовности не сводятся к существующим религиям. Пожалуй, что так.

С духовностью, конечно, сложнее. Часто говорят «духовность, духовная культура», имея в виду, например, классическую музыку. Но в религиозной системе координат данная терминология будет иметь иной смысл. Здесь «духовное» — совсем не то же самое, что и «очень-очень душевное». А музыкальная культура относится именно к сфере душевного, то есть связанного прежде всего с непосредственным восприятием человеческой душой музыки как таковой. Тогда как духовное — это всегда особая связь с Богом, прорыв «по ту сторону» культуры. Это уже не «предчувствие» чего-то великого, а непосредственное присутствие, предстояние перед Божественным. Стихи — душевное, молитва — духовное. Религиозные стихи, кстати сказать, явление более душевное, нежели духовное. Хотя для умеющего вслушаться в богослужебные тексты молитв и церковных песнопений открывается удивительная красота слова и совершенно другая поэзия. Просто другая.

Исторически внерелигиозных моральных систем не было, как не было внерелигиозных культур. То есть культура человечества генетически произрастает из религиозной культуры. Сегодня вряд ли кто-то из ученых-гуманитариев будет спорить с тем, что дорелигиозных стадий развития человечества просто не существовало.

Культура как таковая и логически, и исторически, и семантически вытекает из религии. Культура и культ — от одного латинского корня. Более того, если проводить этимологический разбор, открывается еще одна примечательная особенность. Корень этого слова уходит в праиндоевропейское понятие «кружить», «вращаться», то есть настоящая культура имеет некий центр, какое-то глубинное сосредоточение, вокруг которого и «кружится». В случае с религией здесь все понятно: любая религия по своей природе циклична — она «вращается» вокруг священного и, таким образом, постоянно «возделывает», «окультуривает» человеческие души. Для христианства это цикличность всего богослужебного года, в центре которого — Воскресение Христа, Пасха. Нравственность, мораль как особая категория человеческого общежития тоже органически, генетически связана с религией. Это первый важный тезис.

Второй тезис: внерелигиозная мораль, конечно, существует, но она всегда конвенциональна. Почему я не могу вас убить? Потому что мы договорились. По тем или иным причинам, но пришли к такому соглашению: мол, нехорошо, не стоит. Но как только мы говорим «нехорошо», возникает не только вопрос крошки сына к отцу (что такое хорошо и что такое плохо), но и существенное уточнение: а почему, собственно, это хорошо или, напротив, нет? Религия дает положительное обоснование нравственности. Внерелигиозное обоснование нравственности  всегда договорное. Любая религия это всегда обосновывает. И заметьте, в подавляющем большинстве религии всегда сходятся в самих заповедях, а вот в обоснованиях их расходятся.

Культура, выросшая из религии и морали, постепенно секуляризуется, то есть стремится освободиться от религии. И на этом пути очень часто культура теряет ориентиры, отказывается от нравственного измерения. Как минимум теряет безусловность нравственных категорий в угоду моральному релятивизму.

О том, что такое грех

Слово, которое на русский язык с греческого переводится как «грех», в греческом означает «промах». Грешник — тот, кто промахивается, и результат этой ошибки глубоко драматичен. В восточнохристианской (православной) традиции грех понимается прежде всего как болезнь, как ущерб, который человек сам себе наносит, а не только как преступление. Христос — Врач, пришедший в этот мир, чтобы исцелять эти раны человеческих душ.

Еще немного о словах далай-ламы. Существует классическая ошибка — на обывательском уровне — отождествлять религию и мораль. Почему ошибка?

Представьте человека на необитаемом острове: ему не нужно быть нравственным, он в принципе не может совершать безнравственные поступки. Но отношения с Богом у него все равно могут быть. Поэтому религия шире и глубже, чем нравственность. Нравственность обосновывается религией, но религия не сводится к нравственности.

Заповеди никогда, по крайней мере в христианстве, не являлись целью. В том числе и потому, что грех — это категория не нравственная в христианстве, но онтологическая.

Первородный грех — это не про плод, который съели, а их потом из сада выгнали. Это вселенская катастрофа, изменившая первоначальный порядок вещей, правильный, хороший порядок («И увидел Бог, что это хорошо). Человек сначала был создан в одном состоянии, он непосредственно находился в ситуации Богообщения, а потом произошла катастрофа, которая отразилась на отношениях человека с Богом. Человек вдруг попытался скрыться от Бога, стал Его бояться, так как не смог, совершив грех, стоять перед Богом как раньше — в детской простоте и доверии. И отношения человека с человеком тоже изменились: когда Адам и Ева нарушили заповедь, как сказано в Книге Бытия, они «увидели, что наги, и устыдились». То есть первые люди, созданные из одного тела, одной плоти, вдруг увидели друг в друге чужого — отдельное существо, в чем-то даже противостоящее себе.

Человек стал другим. И эта катастрофа поразила не только человека — она задела и его отношения с миром дикой природы. Почему святые часто на иконах, например, Серафим Саровский, Сергий Радонежский, изображаются с медведями? Потому что они достигли успехов в приручении диких животных? Вовсе нет: просто их святость была очевидна даже для животного мира, и дикие звери принимали как должное эту свойственную человеку власть над всем творением — власть, утраченную в грехопадении. В иконописи  это символ того, что святость есть возвращение в первозданное состояние, преодоление греха, когда уничтоженная гармония сотворенного космоса восстанавливается. Об этом и все христианство — о созидании нового человека, по образу Нового Адама — Христа.

Записали Павел Макеев и Ксения Чудинова