Завтра, 12 января, – 40 дней со дня кончины русского писателя Василия Белова

Те, кто знал его, помнят Василия Ивановича как человека предельной честности – он искал в жизни истину. «И тут нечего хитрить, нечего бояться, надо прямо сказать, что мы порабощенный народ; может, пока порабощенный не до конца, но порабощенный, надо это признать и исходить из этого. Как освободиться от гнета, от ига, надо думать сообща, соборно. И если мы будем думать, то обязательно придем к тому, что освобождение может быть только на основе православной веры», – писал Василий Белов в одной из своих статей.

О том, каким остался Василий Белов в памяти своих современников, рассказывает его близкий друг, с которым он был знаком в течение 40 лет, писатель Владимир Крупин.
 
Я впервые встретил Василия Белова в 1971 году, это произошло в редакции журнала «Современник». Я увидел Василия Ивановича и просто оробел. Он такой быстрый, невысокий, но казался мне огромным, ведь я уже читал и его «Деревню Бердяйку», и «Привычное дело» – эти вещи просто потрясли меня. Особенное впечатление на меня произвели его «Вологодские бухтины», напечатанные в 1968 году в «Новом мире». Повесть была написана одновременно и с юмором, и с такой болью. Там, например, крестьяне, спасая колхоз, гнали на продажу березовый сок, а чтобы поехать его продавать, из паутины вили вожжи. Хрущев хотел вырастить кукурузу за Полярным кругом, и тогда мужики привязали на проволоку северное солнце, чтобы оно не заходило, а ростки стали поливать парным молоком.

Собрано в этой повести и много других замечательных историй, некоторые из них очень смешные, но все более чем серьезно. Белов говорил ответственным людям правду о нашей жизни, и я обреченно думал, как же еще можно дерзать писать, когда такое уже написано. Потом он сам однажды ко мне подошел, прочитав какие-то мои рассказы, и я снова оробел, что уж тут говорить.

Я впервые встретил Василия Белова в 1971 году, это произошло в редакции журнала «Современник». Я увидел Василия Ивановича и просто оробел. Он такой быстрый, невысокий, но казался мне огромным, ведь я уже читал и его «Деревню Бердяйку», и «Привычное дело» – эти вещи просто потрясли меня. Особенное впечатление на меня произвели его «Вологодские бухтины», напечатанные в 1968 году в «Новом мире». Повесть была написана одновременно и с юмором, и с такой болью. Там, например, крестьяне, спасая колхоз, гнали на продажу березовый сок, а чтобы поехать его продавать, из паутины вили вожжи. Хрущев хотел вырастить кукурузу за Полярным кругом, и тогда мужики привязали на проволоку северное солнце, чтобы оно не заходило, а ростки стали поливать парным молоком.

Собрано в этой повести и много других замечательных историй, некоторые из них очень смешные, но все более чем серьезно. Белов говорил ответственным людям правду о нашей жизни, и я обреченно думал, как же еще можно дерзать писать, когда такое уже написано. Потом он сам однажды ко мне подошел, прочитав какие-то мои рассказы, и я снова оробел, что уж тут говорить.

Когда Василий Белов пришел во власть, он был страшно одинок в этом безжалостном Кремлевском Дворце съездов. Он выступал, ходил к Горбачеву и даже принес ему книги. Надеялся, что тот будет читать их. Он принес «Народную монархию» Ивана Солоневича и несколько статей о России Ивана Ильина. Василий Иванович, входя в кабинет к Горбачеву, заметил, что дверь открывается туго. «Ну, Михаил Сергеевич, эту дверь никакой народ не откроет», – сказал писатель. Но, конечно, Михаил Горбачев, воспитанный Маргарет Тетчер, наверняка так и не прочитал книги, которые принес ему Василий Белов.

Это был великий Илья Муромец, который встал за русский народ. Он оскорбление крестьян, русских мужиков принимал как личное оскорбление. И был очень верный. Несладко ему приходилось, когда одну из своих лучших книг – «Над светлой водой» – он семь лет не мог напечатать, и «Сороковой день» тоже не мог опубликовать довольно долго – а когда наконец тот вышел, то в изуродованном виде. Первая его книга была издана в 1974 году, и до 1977 года ничего не печаталось, потом книга вышла в 1981 году – и ее заклеймили.

Василий Иванович хотя в общении и был обидчив, даже иногда капризен, но зла никогда не помнил, был очень верен и в дружбе. Если у меня бывали тяжелые обстоятельства, даже говорить об этом было не нужно: заставлял брать деньги. Я: «Нет, не могу, Василий Иванович», – но он как сдвинет свои брови, как нахмурится… ничего и слушать не хочет. Или, например, пили чай, а уходил, глядишь – на столе лежит ассигнация.

Он пошел в депутаты потому, что не мог молчать. Он верил в народ и использовал все возможности, тем более что тогда все думали: наступят лучшие времена. Но уже всё катилось под горку. Чикагские мальчики уже начинали приватизировать Россию. Казалось, нас взяли голыми руками. Русская доверчивость сослужила плохую службу. А Василий Иванович особо тонко чувствовал, какую трагедию переживает страна и русский народ.

Он всегда был православным человеком по устройству своей души. У него атеистической литературы никогда не было. Его «Деревня Бердяйка», «Привычное дело» – по-настоящему православные произведения. В этих книгах есть ощущение того, что Бог в душе человека, несомненно, присутствует – это его совесть. Василий Иванович всегда ощущал это, у него самого так и было.

Позднее он стал настоящим церковным человеком. Сколько мы ни ездили по всему миру, хоть по Италии, хоть в Японии, хоть на Ближнем Востоке, он всегда искал там храмы. Причащался. Причастился и незадолго до своей кончины.

Василий Иванович пришел в Церковь в 1980-х годах. Это им переживалось очень сильно, что видно и в произведениях тех лет. Например, в «Канунах», где описывается, как священник ходил по домам и отпевал умерших. Я помню, что он просил меня записать какие-то молитвы из чина отпевания и Псалтири. Сам он открыто везде говорил, что без Бога – не до порога.

Он был необыкновенно хороший отец и семьянин. «С кем венчаться – с тем и кончаться» – эту поговорку он и мне напоминал, бывало, когда я давал ему читать свои юношеские литературные опыты, где я, хоть и в платоническом ключе, но описывал девушек, которыми увлекался в пору студенчества.

С ним, конечно, было иногда нелегко и его супруге Ольге Сергеевне, и дочке Анечке. Отец он был требовательный, суровый. Да и дочка в него пошла. Но эти качества характера Василия Ивановича удивительным образом сочетались с особо нежной любовью к своему ребенку, серьезным отношением к его детскому миру.

Помню, как-то провожал их на самолет, они всей семьей улетали в Вологду из аэропорта Быково, и вдруг маленькая Аня зарыдала: оказывается, у ее нарядной куклы Кати пропала туфелька. Мы обыскали все, но не нашли. Тогда отец решил ехать обратно, хотя понимал, что самолет ждать его не будет. Мы вернулись и нашли туфельку – и удивительное дело: оказалось, что рейс отложили, и семья все-таки успела сесть на самолет.

Он требовал от меня быть с ним на «ты», кричал: «Какой я тебе Иваныч?», но я несколько лет не осмеливался. Потом, когда все же стал на «ты», отчество так и не смог отстегнуть, обращался – «Василий Иваныч».

Как-то, во времена моей молодости, наш профессор для расширения словарного запаса своих студентов подарил нам книгу советских неподцензурных частушек. Конечно, там было много не истинно народного, а сочиненного – это же всегда очень заметно, особенно тому, кто сам вышел из народа. Узнав про эту книгу, Василий Иванович позвонил мне по телефону и осведомился: «Ты выбросил эту гадость?» Я ответил, что еще не смотрел ее. «Выброси немедленно!» – закричал он на меня.

Вся болтовня о том, что русский народ был темным и загнанным, Василию Ивановичу, как никому другому, была противна. Он понимал, насколько это не соответствует действительности, так как хорошо знал народ и ощущал себя сыном своей Родины. Русскому писателю никогда не понять, как можно не замечать того главного и прекрасного, что дает нам наша земля.

Я, как и Василий Иванович, как и мои современники, рос в свободной стране, и с большим рвением шел в армию – звание защитника Родины было святым. Василий Белов тоже служил в армии полный срок.

Вместе мы ездили в Тирасполь во время военных действий, в Сербию, в Чечню и в другие горячие точки. Ехали, потому что хотели там оказаться и увидеть все своими глазами. Василию Ивановичу всегда были интересны не начальники, а простые люди, он много общался с солдатами.

Он часто возил книги в Тимониху, раздавал их односельчанам. И, представляете, их читали, и читали все колхозники – у нас была читающая страна. Если его приглашали выступить перед простыми людьми – он никогда не отказывался. Мог закапризничать и не согласиться, если звали к ученой аудитории, а вот к народу шел всегда.

В 1960-е годы термин «деревенщики» критики ввели как несколько пренебрежительный. Но со временем оказалось, что именно писатели-деревенщики, ярчайшим среди которых был Василий Белов, стали последними классиками русской литературы. Но не хочется называть Василия Ивановича последним – сокровище, которое он оставил, быть может, еще станет для кого-то той основой, на которой продолжится русская литературная традиция, ведь иначе и быть не может.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.