История у джаза не такая уж и длинная — меньше века, но в мире он давно занял место серьезной музыки. В России же до сих пор многие имеют о нем самое туманное представление, выросшее отчасти из советских мифов о «чуждом искусстве». О том, что такое джаз на самом деле, корреспонденту «НС» рассказал один из лучших российских джазовых вокалистов-импровизаторов, композитор, пианист, ударник Сергей МАНУКЯН.
  Джазовый нерв

– Вы получили классическое образование. А потом — джаз. Чем он вас увлек?

– Джаз меня увлек гораздо раньше, чем я пошел учиться музыке. Джаз хорош тем, что в нем больше, чем в любом другом виде музыки, свободы для выражения. Джаз — это музыка, которую ты сочиняешь прямо во время выступления. Ты можешь взять знакомую всем тему — и сочинять от себя вариации, излагать ее по-новому, композиторствовать сейчас . Ни в какой другой музыке это невозможно. Поэтому если ты любишь что-то придумывать на сцене, уходить от привычного и идти туда, куда не ходил, — то лучше джаза ничего нет.

– Значит, исполнение джазовой композиции по нотам — уже не джаз в полном смысле слова?

– Если все сыграно по нотам, то, конечно, изюминка джаза пропадает — пропадает спонтанность, сиюминутность. Никакое выступление джазового музыканта одно на другое не похоже. Даже если исполняются одни и те же произведения, они все время играются по-разному: могут поменяться ритмы, гармонические обороты — что угодно, если музыкант с большой фантазией! Даже если у музыканта много штампов, наигранных ходов, все равно хочется джазового нерва, когда музыкант импровизирует — и сам удивляется: как интересно получилось!

– У джаза афро-американские корни. Музыканту, выросшему в другой культуре, легко воспринять это как свое?

– Джаз — музыка свободная, я могу взять любую тему и импровизировать на нее. Могу в классическом стиле, могу в эстрадном, могу еще в каком-то. И никакого афро-американизма там не будет. Музыка сама по себе космополитична. И особенно — джазовая. Джазовый музыкант берет музыку любой страны и пропускает через себя, делает своей.

– А классическую музыку вы играете? Какую?

– Я люблю Скарлатти, причем обоих: и Доменико, и его отца, Алессандро. Безусловно, это Бах, безусловно, Гендель, Моцарт, Бетховен. Но играю я их только для себя. Чтобы играть классику в джазовой подаче — у меня слишком трепетное к ней отношение. Я мог бы сымпровизировать в баховском стиле, но Бах уже сам сымпровизировал на свою музыку, и очень убедительно. Почему музыка и называется классической — она в этом конкретно варианте звучит лучше всего. Слишком гениально было написано. Понимаете, можно, конечно, пририсовать что-нибудь к Джоконде или добавить что-то к Шекспиру или Пушкину, но добавить нечего!

Единственное, что я могу делать — цитировать классическую музыку на своих концертах. Я это делаю. И без этого я не могу. Всю свою сознательную жизнь я играю джаз, но до сих пор для себя не решил, чему я отдаю предпочтение — джазу или классике.

– Какая репутация у джазовых музыкантов в музыкальном мире? Нет такого: вот скрипачи — это элита, а джаз — это сортом ниже?

– Это все равно что сесть рядом с писателем, который, вообще-то говоря, довольно неплохо пишет, и говорить: «Вы знаете, я вчера прекрасно прочитал Чехова! И Достоевского! Просто взял — и прочитал!» Ну и что? Я при этом стал элитой, что ли? Я ничего против исполнителей не имею, но зачем уж так страшно гордиться, если ты сам никакой музыки не создаешь, а только ее читаешь? Конечно, это тоже здорово, и если бы не было таких чтецов, мы бы многое не услышали, вопросов нет! Но вот в XIX веке, например, Лист, Шопен ездили и сами играли свои произведения. Вот это были, на мой взгляд, настоящие музыканты. Я больше за концерты композиторов, чем за концерты исполнителей.

Времена и нравы

– Почему джаз не любили в советское время? Только потому, что с Запада?

– Я считаю, то, что происходило в Советском Союзе, не поддается никакой логике, когда это связано с музыкой, с литературой. Правда, я и против того, что сейчас происходит: если у барахла больше денег, значит, барахла будет лежать больше, а если у приличного искусства денег нет, то оно будет очень скромно сидеть на скамеечке. Так было всегда, ничего нового тут нет, но сегодня рыночные отношения, на мой взгляд, какие-то очень гипертрофированные.

– В православной среде многие тоже не очень жалуют джаз. Претензии такие: он слишком чувственный. Или такие: он слишком расслабляет. Что вы на это скажете?

– А что такое «православная среда»? Я с такой постановкой вопроса не согласен, все не так конкретно. Если я абсолютный безбожник и при этом играю джаз — уверяю вас, что джаза тоже никакого не будет.

Если речь о том, что в африканских ритмах, которыми пропитан джаз, много языческого, — да, безусловно. Но разве можно ругать за это черное население Африки, для которого эти ритмы — родные. Мало ли атрибутики языческой жизни и в нашем народе? Взять хоть Масленицу или Иванов день. И у армян есть отголоски язычества — матах например, жертвоприношение, когда режут ягненка, прыгают через костер. Остатки языческих традиций есть у каждого народа. А современное искусство — кино, которое сегодня показывают, все это идолопоклонство перед великими актерами и так далее? Оно же стопроцентно языческое! Если искусство находится в руках безбожников — они так его и делают, таким оно и выходит. По любому творению — будь то джаз или какая угодно музыка — всегда видно, когда оно Божье, а когда не Божье. В то же время какой-нибудь фильм может быть православным по сути, но абсолютно не о Православии. Или наоборот: абсолютно православным по теме, но по сути, по духу — неправославным. А по сути — это ведь самое главное!

Мне кажется, музыкант, хоть мало-мальски верующий в Бога, хочет делать музыку с Богом. Я считаю, что музыка вообще божественного происхождения. У меня в этом нет никаких сомнений.

– Неужели и на слух можно различить — верующий музыкант играет или нет?

– Вы же можете определить это, когда человек говорит? Музыка, если в нее углубляться, — то же самое. Здесь даже не надо быть профессионалом. В музыке мы точно так же ошибаемся, фальшивим, лукавим, делаем не то, говорим одно — думаем другое. Хотя, конечно, у врага рода человеческого слишком много уловок. И мы, как бы ни хотели, все равно поддаемся на какие-то из них.

Верующих всегда будет мало. Ну и что? Количество тут ничего не значит. Это все равно что говорить: «Ну что вы какую-то музыку классическую слушаете, тягомотину ужасную? Ее слушают каких-то процентов десять! Остальные вон все кайфуют от поп-музыки! Нас больше!» Но верующие, которых мало, отмаливают и неверующих, которых больше.

«Ночная жизнь» изнутри

– Джаз часто можно услышать в ресторане, в клубе, где люди общаются, едят, пьют — а музыканты им играют. Это не унизительно для музыки? Ее ведь в таком случае слушают вполуха, она просто — фон!

– Если это ресторан, то там, конечно, музыкантам тяжело. Но если ресторан становится джаз-клубом, то музыканты, играющие там, — не фон, они — концерт. В джаз-клубе мы имеем право играть в полную мощь концертным звуком и концертной подачей. И люди понимают, что это концерт. Да, некоторые, несмотря на все, сидят и едят, но это уже их личное дело. Большинство все-таки в джаз-клубы ходит абсолютно адресно.

– Но ведь никому не приходит в голову поставить бар, столики в залы, где дают классические концерты?

– Ну, во-первых, классическая музыка, которая раньше обслуживала балы, звучала в разных местах, в том числе и в ресторанах, и XIX век — яркое тому подтверждение. Во-вторых, если вы помните историю, даже в консерватории в XIX веке после концерта классической музыки пели цыгане. В зале консерватории!

– Вы музыкант универсальный: вы поете, играете на клавишах, на барабанах. А почему так сложилось? Потому что каждое из этих средств выражения ограничено?

– Я даже не думал об этом. Если я буду сейчас говорить — я буду врать. А врать мне не хочется. Знаете, как-то у Диззи Гиллеспи (выдающийся джазовый музыкант, вокалист, композитор, родоначальник современного импровизационного джаза. — Прим. ред.) спросили: «Вот вы — известный трубач. Но когда-то вы играли на барабанах, и очень здорово. А что же вы стали играть на трубе? Очевидно, хотели познать другой звук?» А Диззи говорит: «Вы знаете, пока я собирал барабаны после танцев, всех девушек уже расхватывали». И так бывает.

– Между прочим, обыватели часто представляют себе джазменов как людей раскрепощенных нравов, ведущих ночную богемную жизнь. Насколько этот стереотип имеет отношение к действительности?

– Никакого. Просто когда пьет слесарь — это нормально, когда пьет бухгалтер — это тоже нормально, а когда запьет музыкант — так уже это какая-то ночная жизнь. Кто хочет — тот это делает. Я отец четверых детей. Если я буду на бровях приходить домой — что я им скажу? Какой я буду для них пример? А так они у меня все спрашивают, они мне верят.

Зачем артисту смирение?

– В ы росли в верующей семье или пришли к вере в сознательном возрасте?

– Я родился и вырос в семье верующих людей, хотя они жили в советское время, когда официально считалось, что Бога нет. Для нас всегда было важно, что скажут родители. Мы, дети, говорили: «Папе может не понравиться». Или: «Мама не одобрит».

– А для вас в воспитании детей что самое важное?

– Два самых важных аспекта — это любовь и пример. Для моих детей очень важно наше слово, наше поведение, наш образ жизни — притом что у них свой образ мысли и свое поведение.

– Вы в храм с ними ходите?

– Да. Здесь, на Арбате, в храм Святых князей Бориса и Глеба. А когда жили на Сретенке, ходили в храм Живоначальной Троицы в Листах. Сейчас, правда, детей влекут другие вещи, они начинают сомневаться в чем-то, что-то пересматривать. Я с ними разговариваю об этом, может быть, даже немножко тенденциозно. И они ко мне прислушиваются. В юношестве со всех сторон слишком много «привлекалок» — и так было всегда.

– А для вас что самое трудное в христианстве? Есть ли что-то, с чем вы, может быть, еще не можете смириться, с чем вы внутренне не согласны?

– Конечно, есть какие-то трудности, но это мои трудности, что их на Бога сваливать: «Что Ты мне какие сложные задания даешь?! Почему я должен любить того, кто меня ненавидит?! Я не могу это делать!» Но я ведь могу! Если бы я не мог — другой вопрос. И Бог мне говорит: «Можешь! Должен! Должен — для того, чтобы прекратилось зло в тебе и рядом с тобой».

– В творческой среде распространены зависть, тщеславие. Как вы на это реагируете?

– Никак не реагирую. И в себе стараюсь от этого избавляться. Завидовать людям, которые по-настоящему что-то умеют, — смешно! Лучше учиться радоваться успехам других людей. Когда в моем собственном коллективе музыканты здорово играют — у меня лицо, которое подделать невозможно.

– Возвращаясь к джазу — он может выразить молитвенное состояние человека?

– Может. Не на каком-то очень серьезном духовном уровне, но на душевном — да, безусловно. Главное — как сыграть. Ведь что такое музыка? Это когда ты проникаешь в такие уголки души, в которые так не пройдешь.

– Смирение — это полезное качество для музыканта?

– Да. Потому что у музыкантов, как у всех представителей искусства, немало поводов для развития гордыни. Нужно не поддаться на все эти аплодисменты, ажиотаж, цветы и ковровые дорожки. Лично я воспринимаю успех как выражение общей победы, которая не могла бы произойти, не приложи я усилия, не приложи усилия люди, которые пришли на концерт. Это наша общая победа, наше общее стремление к хорошему.



МЫСЛИ

«Американский джаз, созданный неграми, — это великая народная музыка, а любая народная музыка — источник музыки классической».

Владимир Федосеев, дирижер Большого симфонического оркестра им. П.И.Чайковского

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.