С 24 по 26 августа 2012 года в Гродно проходил I конгресс католических СМИ Беларуси. По благословению Предстоятеля Белорусской Православной Церкви Митрополита Филарета на нем присутствовала делегация Минской епархии.
VIP-гостем медийного форума стал всемирно известный польский кинорежиссер профессор Кшиштоф Занусси. Свою речь мэтр кино сознательно адресовал залу, в котором находились как римо-католики, так и православные.
Church.by предлагает читателю расшифровку выступления профессора Занусси в переводе заместителя пресс-секретаря Минского Епархиального управления диакона Димитрия Шило.
  [...] Сюжеты, связанные с духовной жизнью, — как это выразить? Потому что мой русский — он комсомольский, тот, которому нас учили в школе. Так что о заседании райисполкома я могу говорить по-русски, а о заседании Синода — никак не могу. И потом, знаете (я знал Тарковского и часто с ним общался), Тарковский мне всегда льстил, говорил: «Кшиштоф, я могу с тобой свободно говорить, ты так хорошо говоришь по-русски!» А потом в своих дневниках он оставил такую заметку: «Сегодня у нас был Занусси. Я подумал, если через 20 лет мой сын не вернётся на родину, он будет так же отвратительно говорить по-русски, как Занусси». И он в этом совершенно прав, потому что есть издержки говорения на неродном языке. Так что — могу ли я позволить себе перейти на польский? Если есть хотя бы один человек не согласный — я буду мучиться дальше.

Из зала: — Только медленно говорите, пожалуйста…
— Медленно? А, это легко!

Мы обязаны общаться
Позвольте, я начну с моего журналистского приключения. Так получилось в 80-х годах, что сам официальный журнал Ватикана Osservatore Romano попросил меня написать статью. Такое не часто случается со светскими людьми, и для меня это была огромная честь. И я написал статью слегка богословскую (и, наверное, немного еретическую, так как с богословием не был знаком) — «Об обязанности общения». Общение (коммуникация), контакт с другим человеком — это, с моей точки зрения, христианская обязанность. Это дело, не зависящее от ситуации. Если мы хотим выразить любовь к ближнему, то должны иметь в себе желание контакта с другим человеком. Кто-то меня критиковал за это, говорил: а как же отцы-пустынники? Ну, они разговаривали с Богом, а может, и с остальным миром при посредничестве Бога, однако это совсем особый случай. Ведь сегодня мы живём в другом мире. И общение (коммуникация) для меня — это обязанность человека, его долг. Это не «развилка»: хочу, не хочу... Я обязан выйти навстречу другому человеку.
Сегодня в теории коммуникации появился вопрос: о чём речь — о правде или о товаре? То, чем мы оперируем — информация, — это правда или товар? Это не абстрактный вопрос, приблизительно то же самое я слышал на конгрессе фармакологов: лекарство — это то, что лечит, или товар? Ответ был однозначный: лекарство — это товар. Очень много лекарств не лечит, они везде продаются, лишь бы не вредили, и психологически они даже могут помочь. Так вот, я бы не хотел услышать подобного ответа относительно правды. Мол, если правда плохо продаётся, то нужно её заменить ложью. НЕТ! Продаётся правда лучше или хуже — есть обязанность свидетельства о правде во всех СМИ.
Сейчас я хочу высказать одну мысль, которая будет определенного рода провокацией, отходом от частых привычек людей, связанных с верой. Так вот, излюбленным занятием и священников, и верующих является нарекание на СМИ. Сетовать очень удобно. Только зачем? Нет ничего глупее. СМИ как погода — один раз они лучше, другой раз хуже. Зато нужно жаловаться на потребителя, потому что СМИ такие, какими вы хотите их видеть. Никто не навяжет вам обмана, вы сами хотите покупать ложь, и вы платите за это. И вы виноваты в этом и должны исповедоваться в этом, — я в этом также исповедуюсь. Не то чтобы злые СМИ производят злые новости, нет. СМИ производят товар, а вы его покупаете. СМИ показывают идиотские сериалы, а вы будете их смотреть. А почему? Кто вам приказывает? Полиция не следит. Можете не смотреть, всегда есть другая программа, а ещё вы можете пойти спать. Итак, человек ответственен за то, что он смотрит, так же как он ответственен за то, что он ест. И когда я общаюсь с молодёжью, то говорю: обратите внимание — кто вам приказывает есть отравленную пищу? Сами ведь выбрали МакДональдс, ну вот и получайте, будете потом толстыми и наберетесь чужеродных гормонов, потому что едите куриные грудки, которые напичканы этими гормонами. Но кто вам велел? Сами выбирали, могли ведь не есть или съесть что-то другое. Таким образом, необходимо помнить, что это не СМИ виноваты в том, что они распространяют ложь, а только люди виноваты в том, что покупают ложь, потому что так хотят. Эти глянцевые журналы, которые пропагандируют идиотский образ жизни, очень часто пишут о моём мире, о мире зрелищ. Я ведь в этом мире живу, я знаю людей, о которых пишут, конечно же, я знаю массу звёзд и польского, и мирового кинематографа. Но то, что я читаю о них в этих журналах, — это всё ложь и глупость. Но люди хотят такие дурные байки читать и хотят извлекать удовольствие из того, что какой-то любимец публики женился уже седьмой раз и что теперь-то ему будет хорошо, — хотя они точно знают, что ему будет точно так же плохо, как и при первой женитьбе. Это — греховная встреча, грех встречается с грехом. И нужно говорить, что это — плохо. У меня нет об этом ни одного доброго слова в запасе.

В защиту видео и аудио
Моя сфера занятий — аудио-визуальная коммуникация. Аудио-визуальная техника общения очень сильно потеснила печатное слово. Не радикально, печатное слово будет и дальше существовать, однако оно теперь — не главный канал информации и общения. Сегодня аудио-визуальная трансляция решительно преобладает. Я не знаю почему, но у людей церковных есть какой-то поразительный атавизм, который велит прославлять печатное слово. Печатное слово — молодо, начинается с Гуттенберга, и в жизни человечества оно принесло много пользы и много вреда. Наверняка секуляризация мира произошла благодаря книге. Итак, давайте не путать Verbum, Слово Библии, с печатным словом, потому что здесь речь о другом. Печатное слово само по себе не является ни плохим, ни хорошим: всё зависит от того, какое слово. И аудио-визуальная коммуникация сама по себе тоже не является ни плохой, ни хорошей. И я бы защищал аудио-визуальную коммуникацию, у неё есть свои изъяны и свои достоинства. Но сосредоточимся на минуту над тем, сколько вреда причинило человечеству печатное слово. Ведь это слово создало человеческую надменность, потому что словом можно что-нибудь заклясть, можно что-нибудь назвать — и нам кажется, что это и есть действительность. А это не так. Поэтому слово обманывает. Демагоги, самые большие несчастья двадцатого века возникли из-за печатного слова. Страшные идеи, которые публиковались. Посмотрите, насколько лучше наша коммуникация сегодня: появляется какой-нибудь тип на телевидении, что-то говорит, а мы видим, что у него нечестные глаза, бегающий взгляд, и мы знаем, что он лжёт, — и разве кто-то слушает, что он там говорит? Человек смотрит на выражение лица и чувствует: этому доверяю, а этому — нет. Это некий очень полезный шаг в развитии человечества. Мы рады тому, что сегодня мы общаемся друг с другом более ощутимо, чувственно, а не абстрактно, как к этому толкает печатное слово. Поэтому я не бунтую в одиночку: я отношусь к аудио-визуальной цивилизации. Хотя я люблю книги, но нет ничего плохого в том, что мы сегодня слушаем и смотрим больше, чем читаем. Разное можно читать, разное можно смотреть. И сами по себе аудио-визуальные СМИ не плохи, а в чём-то они даже лучше, потому что у них есть та ощутимость, которой нет у печатного слова. Взять Ницше, одного из главных разрушителей нашей цивилизации: если я читаю его писания о сверхчеловеке, меня это почти захватывает. Но когда я осматриваю его фотографию, то уже вижу, что он сумасшедший, и перестаю его воспринимать. Если такой человек с таким выражением лица это написал, то дай Бог ему здоровья! А Бог не дал ему здоровья, он закончил в психиатрической лечебнице, но внёс своим учением вклад во Вторую мировую войну.
Итак, позвольте, если сейчас мне возможно ещё сузить область моего внимания (не хочу вам слишком долго надоедать): в коммуникации, конечно же, существует искусство обращения и повествования, то, что является самым важным содержанием моих профессиональных занятий. По профессии я — повествователь. И рассказывание истории… — это фильм, он тоже пересказывает жизнь, повествует о жизни и наделяет события смыслом, тем или иным, извращённым или глубоким, фальшивым или правдивым. Но ради этого и стоит заниматься искусством вообще, аудио-визуальным, повествовательным — в особенности. То есть повествование о жизни — для того, чтобы мы знали то, чего иначе не узнаем. Потому что вы не в состоянии среди своих знакомых и приятелей встретить и Отелло с Дездемоной, и короля Лира, и Гамлета, и Макбета с его женой. А это всё — архетипы неких человеческих действий и человеческих судеб, которые помогают нам понять самих себя. И поэтому это так важно. Поэтому нужно познакомиться с тремя сёстрами, которые никогда не поедут в Москву, поэтому нужно знать доктора Фауста... Это делает нас богаче, благодаря этому мы больше знаем о мире, — а сегодня мир требует от нас больших знаний. Раньше мы жили в изолированной деревне, и нам достаточно было историй этой деревни и её окрестностей. Сегодня мы должны быть готовы к большему, потому что этого требует наша цивилизация, потому что мы встречаемся с целым миром. И поэтому я горячо призываю видеть в повествовательном искусстве источник мудрости. И не забывать, как каждое искусство подчиняется принципиальным правилам: искусство должно говорить правду, должно говорить красиво и должно показывать добро через желания (иногда из-за нехватки добра мы слишком хорошо выражаем желания). Это — условия оценки произведений искусства.

Брейк-данс для Понтифика
Теперь, позвольте, что-нибудь более «медийное», потому что я ушёл в умозрительные размышления.
Мне удалось в последние годы понтификата Иоанна Павла II привезти в Ватикан фонд, к которому я имею отношение. И после долгих мучительных переговоров с окружением Римского Папы я получил разрешение на то, чтобы в зале святого Климента перед Римским Папой выступили ребята, которые танцуют брейк-данс. Обычно они это делают на улицах. Приближённые очень не хотели устраивать в Ватикане такого скандала — я их совершенно понимаю, — но я написал Папе Войтыле письмо, зная о его… не скажу «слабости», потому что это его сила: он был невероятно любознательным, до смерти интересовался всем на свете. Я написал ему: «Святой отец! Эти люди танцуют на улицах всех столиц мира, но вот из окон Апостольского дворца их не видно». Я получил ответ: «Приезжайте!» Теперь позвольте немного практических советов относительно СМИ. Мне предложили: полчаса после молитвы Angelus или час после 4-х вечера. Что я выбрал? Полчаса! Потому что я знаю, как действуют СМИ: если ватиканское телевидение снимет это в 12:30, то в три часа это будет на ленте телевизионных материалов для вечернего эфира. И так оно было. А если бы снимали в четыре, то это попало бы только в ночные новости. А так нас показали 57 телеканалов мира как первую новость, потому что никто никого в тот день не убил, не было никакого урагана и никого никуда не вышвырнуло. И таким образом показали, что пацаны стояли на голове перед Папой и что Папа их похвалил. Но ни один канал не привел короткого обращения Римского Папы с ватиканского ТВ. Поэтому, где могу, я это цитирую (это есть, конечно, в Osservatore Romano), так вот, Понтифик спросил этих ребят: «Зачем вы это делаете?» И сказал: «Если хотите приобрести известность или деньги, то ваше искусство извращено. А если занимаетесь этим ради красоты того, что делаете, ты вы настоящие художники. Любое искусство на службе извращено. Самым худшим извращением искусства является реклама. Однако пропаганда — тоже извращение искусства. Даже пропаганда веры».

Из зала: — Ого!..

Да, именно! Поразмышляйте над этим. Это так. Невозможно называть пропаганду искусством, нужно разделять это в сердце, это, безусловно, разные вещи. Если я делаю что-то ради правды, в которую верю, а не для того, чтобы кого-то переубедить, то я предоставляю свидетельство, которым делюсь с другим человеком. А если я вдалбливаю ему в мозги, что он должен быть добродетельным и верить в спасение, то я — плохой катехизатор. Из этого искусство не возникнет — возникнет сакро-китч. И у нас очень много сакро-китча во всех вероисповеданиях, к сожалению. Это слабость сегодняшней культуры веры.

«Наилучший из миров»
Итак, сейчас я быстренько расскажу вам кое-что, может, пошире заявленной темы, потому что мне хотелось бы пробудить в вас чувство, которое у христиан в последнее время как бы слегка угасло. Чувствуя, сколько зла мы натворили в истории, мы забыли о некоторых неопровержимых фактах. Христианство создало самую лучшую цивилизацию, которая была когда-либо в истории. И независимо от наших великих грехов мы создали нечто, чего никогда не было ранее. Раньше люди голодали, люди уничтожали друг друга, люди жили в скотских условиях, и только с XIX века целый цикл развития, который начался с евангелизации Европы, привёл к этому необыкновенному миру, о котором Лейбниц богословски сказал «наилучший из миров», а Вольтер над этим издевался. Теперь Вольтер победил, а мы не видим, что создали при этом исключительно глубокие ценности, которые выросли из христианства: права человека, понятия равенства, братства. Всё это христианские идеалы! Свобода — это то, что предложило христианство. Ни одна другая цивилизация о свободе не говорила. Несколько дней назад я спорил об этом на польском телевидении, как раз после визита Патриарха, и кто-то мне сказал: «Верно, но вы, христиане, не учитываете вклада евреев и мусульман в формирование Европы». Конечно же, учитываем, но не преувеличиваем пропорции этого вклада. Евреи внесли огромный вклад, но в первую очередь в лице еврейской составляющей христианства, потому что мы не на Агаде и не на Каббале построили Европу (хотя я и очень уважаю эти книги). Зато мусульмане… Кто-то ещё мне сказал: как вы, христиане, были бы без Платона и Аристотеля, которых вы потеряли (что правда), и только арабы вам их принесли? Это правда. Только что сами арабы сделали с Платоном и Аристотелем? Что сделал ислам в Византии, в Константинополе? Какую цивилизацию построил? Ну, не великую, нечем особо делиться. Северная Африка для нас не авторитет. Мы ничего не преувеличиваем… Давайте запомним, что мы достигли чего-то исключительного в истории и можем это упустить, если потеряем веру. Я слышал удивительную речь великого муфтия Рима, который сказал нечто чрезвычайное: «Слушайте, я как человек ислама для вас чужой, но я боюсь, что вы утрачиваете свою христианскую идентичность, а вместе с ней погибнет Европа, и я тоже. Поэтому я вас прошу — будьте христианами, потому что вы уже перестаёте быть кем-то вообще». Это были очень глубокие мысли и очень смелые для человека иного вероисповедания, который не является для христиан союзником по умолчанию.
Сейчас весь остальной мир, включая светскую Европу, разногласит с нами, христианами, в нескольких очень важных пунктах, — и давайте не забывать об этом, иначе мы теряем нашу идентичность. Так вот, у нас есть чувство святости. Это чувство общее для всех религий мира. Они вводят некоторое измерение, о котором говорят: святое. А мышление светское говорит: ничто не должно быть святым, святость — это человеческий вымысел! Но другие говорят: святость — это факт объективный, что-то является святым для меня и для других. Вся эта авантюра с девицами в Храме Христа Спасителя — собственно, часть этого процесса. Искусство сегодня вцепилось в идею трансгрессии, нарушения преград. «Давайте переступим ещё через один порог и добудем славу!» Слава — плохая ценность, но это ценность рыночная. Слава продаётся и меняется на деньги. Но это нищета — добыть славу и не снискать чести. По-польски здесь красивое различие: есть слава и есть хвала. Хвала является духовной ценностью, а слава — это известность, когда люди знают. Знают или не знают, узнают кого-то или не узнают, раздаю я автографы или не раздаю… А на самом деле уже ближе к старости я вижу, насколько это малозначительно. (Конечно же, приятно, когда узнают, например, на границе пропускают без очереди...) Зато хвала — это то, что может придти после смерти, мы не ожидаем, чтобы нам сразу это выпало, это должно быть воздаянием за достойные дела человека.

Почём жизнь?
То, что нас сегодня различает, — это, собственно, концепция человека. Если мы принимаем понятие святости вообще — значит, есть и святость места, как и святость жизни. Если люди не понимают, что есть святость, то о святости жизни уже нечего говорить. Святость жизни — это определённый априорный взгляд на наше существование. И когда мы утверждаем, что жизнь свята — это значит, жизнь предписана человечеству. И нельзя уже говорить о чём-то, что сейчас является расхожим понятием: о ценности жизни, качестве жизни. Потому что если жизнь свята — она есть или ее нет. А когда мы заводим речь о «качестве жизни», то можно спросить: а имеет ли ценность жизнь психически больного? — ну, очень низкую ценность. Есть такой философ (он из Австралии, а вообще-то по происхождению из Беларуси, если хотите ощутить стыд за него), Питер Зингер, он провозглашает, что жизнь ребёнка имеет такую же ценность, как жизнь пёсика или котика, только потом человек как-то больше развивается. Мы видим, что эвтаназия в таком случае является чем-то естественным, потому что если можно быть больше человеком или меньше человеком, то «недочеловека» можно и убить — ведь и кошек усыпляют по каким-то причинам. Это — огромная разница во взгляде на жизнь: или мы видим святость жизни, и тогда нельзя её касаться, даже тогда, когда она для нас непонятна, даже тогда, когда я вижу рождённого от человека калеку, который как бы не имеет сознания… А что я знаю?! Что Бог отмерял? Зачем он пришёл на этот свет?.. Я с этим смиряюсь. Как христианин я возношу руки — хотя, конечно, если бы это произошло в моей семье, то я бы страшно страдал. Я смиряюсь как христианин, это значит — я соглашаюсь на это. Я знаю о страдании то, что не должен на это страдание сетовать, только должен его принять, хотя мне это очень трудно. Это всё — разница мировоззрения, которую в СМИ вы ощутите, если оцените, что люди говорят и что рассказывают. И потому эта разница призывает нас не оставлять этот вопрос без размышления. Если всё-таки жизнь свята, то нельзя нам самим у себя её отобрать, а если не свята, то можно — почему бы нет? Меня достало, и я себя сам списываю. А если всё-таки жизнь мне Кто-то дал, как говорят старые поляки, «в аренду», то я должен вернуть её Хозяину, а не сам себе надоесть и выбросить себя через окно вместе с бренным телом. Это иной взгляд на то, что мне можно, а чего нельзя. Можно ли принимать наркотики? В обществе, которое во главу ценностей ставит удовольствие (а это вы увидите в каждом журнале, тем более в глянцевом), вся философия — это как достигнуть максимума удовольствия. Встречаясь со студентами, я предлагаю им, чтобы они мысленно проследовали ещё дальше, потому что зачем останавливаться на полпути: нет большего удовольствия, чем наркотики, принимаемые с увеличением дозы от сеанса к сеансу, — иными словами: принимайте наркотики всякий раз всё больше, умрёте вскорости, оставите после себя квартиру, в социальном плане это очень выгодно — возьмёте ренту и покинете этот мир в эйфории! Можно ведь до десяти лет просуществовать на наркотиках. И задумайтесь, если вы это отвергаете, потому что нормальный человек это отвергает. Посмотрите же: почему вас это отвращает? Что вам не понравилось? Ведь речь об удовольствии или неудовольствии. Ни одно реальное удовольствие не превосходит удовольствия от дозы морфия. Итак, нужно сказать самому себе: почему я что-то отвергаю и что-то выбираю?

Все святые были грешниками, но…
И здесь христианские СМИ должны нам помогать в том, чтобы мы взяли верный ориентир. Как описана эта жизнь? Как журналистка проводит интервью со звездой поп-культуры, певицей и так далее, что она ищет и какого смысла она ищет? Если ищет глубокого смысла, от всего сердца, чего мы и должны ожидать от хорошей христианки, то это интервью будет чего-то стоить. А если она просто позволяет дуре выговориться и они хотят вместе это продать за хорошую цену читателю — тогда они производят товар, но правды в нём будет немного, почти что не будет вообще.
Это суть те вопросы, которые христианские СМИ должны себе задать. И понять, что с остальным миром мы иногда конфликтуем. И мы этого конфликта не скрываем, он имманентен и зависит от того, как мы смотрим на жизнь, с какой перспективы: трансгрессии или трансценденции. Потому что если мы верим, что человек может себя преодолеть (а это — определённая концепция человека), то тогда у нас есть надежда, что и нашей участью будет в каком-то смысле именно трансценденция.
Художник, который создаёт красоту, возвышается над материей, или, собственно, каким-то образом достигает трансцендентной ценности. А когда я думаю о человеке, то спрашиваю каждого из моих студентов, которые пишут у меня сценарии: но вот как ты думаешь, каждого ли человека на свете можно купить, и это только вопрос цены, — или не каждого? И здесь ответ является априорным, здесь нельзя дискутировать. Один утверждает, что наверняка нет, другой утверждает наверняка обратное. Один верит, что мог быть кто-то такой, как Максимилиан Кольбе, о котором я снял полнометражный фильм и поэтому изучал его жизнь: это было очень трудно, для меня особенно, потому что это был исключительно несимпатичный мне святой, и наверняка я бы его в жизни не терпел бы, так же как и масса людей, встречавшихся с ним, говорили, что он был невыносим… Но вот у меня дома есть большая фигура святого Августина, которым я восхищаюсь, и какой он был невыносимый — это себе уж и представить нельзя. А святой Пётр — вы бы хотели себе такого соседа?! Ну, тоже нет, ведь у него был просто ужасный характер… Все святые были грешниками, согласитесь, но они были в состоянии преодолеть себя, у них был тот момент, который всё другое перечеркнул. Это было их преодоление, их трансценденция. И теперь я или верю в то, что каждого можно купить, и это только вопрос цены; верю, что каждый человек в самом деле, если поскрести, то сволочь, и достаточно только глубоко поскрести или дать вдоволь денег: ради денег, секса и власти каждый сделает всё, любое свинство. Или вы скажете: нет, я верю, что есть люди, которые в состоянии быть выше этого, и хоть бы им золотые горы давали, они чего-то не сделают, не пойдут на сделку, не солгут, — и будут, я надеюсь, благоразумными, потому что это всегда идёт в паре с добродетелью. Но я верю, что человек, несмотря на свою слабость и бедность, в состоянии подняться очень высоко. А другие говорят: неправда, нужно глубоко копнуть — и всегда найдёшь свинство, и каждый окажется плохим и скверным, и не о чем говорить, и не получится быть выше. А я говорю, что я тоже скверный, но я надеюсь стать выше этого, и поэтому я принадлежу к христианам — не к тем, кто только крещен, а к тем, кто ещё и верит.

Смертный грех слащавости
Вот что я хотел вам высказать как такое общее послание — не знаю, насколько оно будет соответствовать направлению вашей деятельности. Но в завершение я скажу кое-что очень гадкое. Я это заготовил для финала, принимая во внимание присутствие рукоположенных представителей обеих ветвей христианства. Так вот, если позволите, как-то у меня шутя спросили: какой святой пользуется наибольшей популярностью среди верующих как нашей Церкви, так и вашей? Я ответил: святой покой! И, позвольте, это — смертный грех. Христианство драматично, и давайте не забывать об этом. Собственно «святой покой» — это леность духа, это такое желание всё прилизать; в журналистике — всё завернуть в фантик. И эта христианская слащавость!.. От всего этого меня начинает колотить, когда вижу эти журнальчики и этих благочестиво закатывающих глазки, когда они на виду, а уж перед телевизионной камерой особенно. Когда политики внезапно делают благочестивый вид, как только камера на них наедет, — это, безусловно, отвратительно. Это — низость человека. Но если ради «святого покоя» мы будем проходить мимо, не обращая внимания на обман, на зло, то уже не будем верующими. И поэтому я так упорно призываю: не будем строить церковь святого покоя! Только давайте осознавать, что христианский выбор — это выбор драматичный, и что мы будем разрываться и бороться. Но мы должны верить, что есть за что бороться: за то, чтобы люди стремились к спасению. Мне кажется, что говоря о СМИ, нужно всегда помнить: никакого святого покоя! Но только великая упорная борьба, чтобы свидетельствовать о добре и правде. Не поучать, не дай Бог, не воспитывать, я вас совсем не к этому призываю. Для воспитания есть школа, и потом — взрослый человек хочет примера, хочет свидетельства, а не поучений, не нагоняев, не добрых советов какой-то тёти, которая говорит, что знает, а что она знает на самом деле — непонятно.

Большое спасибо!

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.