Почти сразу после прихода к власти в октябре 1917 года большевики приступили к реализации своей антирелигиозной политики. Говоря о первых декретах как ее составляющей части, в том числе о самом известном из них – январском декрете "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви" (он же – декрет "О свободе совести, церковных и религиозных обществах"), необходимо понимать, что самым важным проявлением антирелигиозной настроенности новых властей являлось все же не "законотворчество", а физическая борьба с духовенством, верующими и вообще всеми несогласными.
  Методы красного террора

Уже в самом начале 1918 года в советской России началось формирование системы революционных трибуналов, которые должны были судить "врагов революции", опираясь не столько на большевистские декреты и принятую в 1918 году Конституцию, сколько на классовые понятия и партийные директивы. Несмотря на наличие трибуналов, большая часть людей, погибших за веру в первый год властвования большевиков, были убиты во внесудебном порядке. Их уничтожила либо ЧК, либо Красная армия, либо откровенные уголовники, выдававшие себя за власть на местах.

Скоро в недрах складывавшегося государственного аппарата созрело понимание того, что одними убийствами без суда и следствия бороться с Церковью невозможно. Не могли повлиять на массовое сознание и закрытые, недоступные для широкой публики судебные разбирательства. Нужно было создать видимость народного, пролетарского "правосудия", выносящего суровые приговоры "контрреволюционерам в рясах". Однако если даже такое понимание и возникало, осуществить его на практике было не так-то просто. Следственные комиссии созданных на местах трибуналов с первого дня своей работы стали собирать материал для обвинения священников в антисоветских деяниях. Но такого материала либо было недостаточно, либо инициативу ведения подобных дел перехватывали чекисты – как в случае с московским трибуналом, когда крупное дело по обвинению известного проповедника и миссионера протоиерея Иоанна Восторгова до суда доведено не было и он вместе с другими страдальцами был расстрелян в первый день красного террора, 5 сентября 1918 года.

Важно и то, что обвинения против отдельных приходских священников не могли дать необходимый власти резонанс в соответствии с духом политики большевиков. Таких разбирательств в трибуналах велось много, о чем можно судить хотя бы по достаточно часто встречающимся документам, посвященным пересмотру этих дел, в фонде Кассационного отдела ВЦИКа в Государственном архиве Российской Федерации. А вот суд над архиереем и полным составом органа епархиального управления было организовать гораздо сложнее. С такой задачей удалось, однако, справиться саратовским большевикам в 1918 году.

Дело Михаила Платонова

Начало сбора компромата на саратовское духовенство почти совпало с возникновением при местном исполкоме следственной комиссии, переданной с конца февраля 1918 года в ведение организованного тогда же революционного трибунала. Компромат собирать было легко: тогда вовсю обсуждался декрет "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви", и многие, еще не осознав силу и мстительность большевиков, лживость их обещаний, верили в свободу слова и собраний, в преходящий характер установившейся системы. Уже первое крупное собрание православного духовенства по поводу декрета, на которое были приглашены представители саратовских старообрядцев, католиков и протестантов (сама подобная кооперация с инославными стала возможной только в революционную эпоху), хотя и представляло собой простой обмен мнений священников, собравшихся в здании духовной семинарии (кстати, с разрешения исполкома), но закончилось обысками и кратковременными арестами участников. Среди задержанных и обысканных был священник Серафимовской церкви Михаил Платонов. Проповеди священника Платонова пользовались популярностью в городе, многие из них и ранее печатались в епархиальном журнале. А в 1917 – начале 1918 года он издал на собственные средства два выпуска брошюр "За веру и порядок. Проповеди – отклики на современность". Текст этих брошюр, изъятых во время февральских обысков и позднее приобщенных к следственному делу, показывает, что их автор принадлежал к тем священникам, которые в отличие от своих "прогрессивно" и обновленчески настроенных собратьев скептически оценивали результаты февральской революции и тем более октябрьского переворота и могли дать свободную от присущей революционной поре тенденциозности оценку текущих событий, основанную на евангельском нравственном законе.

С момента обысков февраля 1918 года Платонов привлек к себе внимание, и власти продолжали за ним следить. Потихоньку копился компромат и на других священников. Однако следователи путали фамилии, факты, адреса. Доходило до того, что на бумаге появился некий священник Михаил Орлов, которого в епархии не существовало, но обстоятельства контрреволюционной деятельности которого, по мнению следователей, необходимо было тщательно изучить!

Конечно, подготовить публичное судебное разбирательство с такими "доказательствами" было невозможно. Нужен был факт, за который можно было зацепиться. Нужен был повод. И он возник в начале августа 1918 года, когда священник Михаил Платонов, прочитав в большевистских газетах о гибели семьи бывшего императора Николая II, произнес после воскресной литургии проповедь, в которой цитировал фрагменты из Второй книги царств, повествующие о предании смерти амаликитянина царем Давидом за убийство царя Саула. Параллель была достаточно прозрачной. "Известия Саратовского Совета" разразились разгромной заметкой "Проповедь святого отца". Это означало, что находящемуся в вялотекущей стадии "делу саратовского духовенства" был дан новый импульс. Дело было выведено в публичную сферу.

Любопытен следующий факт: карательные органы, и прежде всего местная ЧК, не спешили реагировать на газетную заметку, поэтому следственной комиссии революционного трибунала пришлось на следующий день после выхода заметки, 8 августа, послать чекистам официальное "предложение" "немедленно арестовать" Платонова. Но и почти через две недели, 21 августа, ответа из ЧК не приходило. Поэтому следственная комиссия написала туда новое письмо, желаемого результата вновь не принесшее. 24 августа 1918 года священник Платонов был арестован властью самой следственной комиссии. Таким образом, чекисты не приняли официального участия в этом деле.

Вмешательство епископа Германа

25 августа было воскресным днем, поэтому еще накануне пришлось определиться с тем, кто вместо арестованного настоятеля отслужит литургию. Молодой благочинный, священник Константин Соловьев (в послевоенном Саратове три десятилетия спустя – почитаемый верующими маститый протоиерей), обратился к епископу Вольскому, епархиальному викарию Герману (Косолапову). Он в это время исполнял обязанности правящего архиерея Досифея (Протопопова), находившегося в Москве на третьей сессии Поместного Собора. Епископ Герман распорядился, чтобы благочинный сам служил литургию, что и было исполнено. Но надо было совершать богослужения и в последующие дни. Епархиальный совет и епископ Герман медлили с решением. Надо было учесть интересы жены арестованного, которая оставалась после ареста мужа без средств к существованию. Кроме того, священники соседнего, Крестовоздвиженского, прихода испытывали трудности с тем, чтобы проводить службы в Серафимовском храме. В это время многие были больны "испанской болезнью" – эпидемией гриппа, свирепствовавшей в 1918 году. Только священник Олимп Дьяконов смог 26 августа провести богослужение по просьбе благочинного. Потом службы прекратились.

Через некоторое время заволновался приход, в первые дни после ареста своего настоятеля проявивший некоторую пассивность, и епископу Герману была направлена просьба назначить временного священника. 30 августа 1918 года владыка оставил на прошении такую резолюцию: "Приходу Серафимовской церкви необходимо принять все меры к освобождению своего пастыря. Если пастырь не жалеет себя ради паствы, то и паства должна самоотверженно защищать своего духовного отца. В просьбе командировать временно священника отказать". 4 сентября резолюция была объявлена указом епархиального совета благочинному. Этот указ представлял собой тот самый Рубикон, после которого ревтрибунал мог начинать активную фазу подготовки показательного процесса против местного духовенства. Епископ, конечно, поступил очень неосторожно, приняв такое категоричное решение. Большевики же, настроенные на борьбу с Церковью, вовсе не обязаны были принимать во внимание, что владыка Герман не имел достаточного административного опыта (он был посвящен в сан епископа в начале 1918 года), а епархиальный совет только в июле 1918 года приступил к ведению дел, заменив прежнюю консисторию.

Следственная комиссия заинтересовалась "закрытием" Серафимовской церкви. Но уже 7 сентября епархиальный совет назначил исполнять обязанности приходского священника Владимира Добросовестного, не имевшего своего прихода и состоявшего вольнослушателем историко-филологического факультета Саратовского университета. Обвинение на процессе настаивало: епархиальная власть приняла такое решение уже после того, как до нее дошла информация о том, что следственная комиссия затребовала материалы по этому делу. Напротив, все свидетели отрицали и это, и вообще какие-либо намеки на преднамеренный демарш против советской власти. Следствием был выдуман еще один "факт": прихожане Серафимовского храма якобы посчитали, что их церковь была закрыта советской властью. Допросы свидетелей – как раз самих прихожан – впоследствии, на процессе в ревтрибунале, позволят установить, что такого мнения ни у кого не существовало. Однако, будучи многократно повторенным в ходе следствия и "суда", это мнение станет ключевой мыслью в обвинительном акте и в приговоре.

Лев Троцкий и первый "открытый процесс"

После 7 сентября начались допросы епископа Германа и членов епархиального совета. Вначале они числились свидетелями, но после визита Льва Троцкого в Саратов, вызванного восстанием Уральской дивизии, превратились в обвиняемых. С визитом вождя современные епархиальные авторы, готовившие материалы к канонизации епископа Германа и священника Платонова, вполне справедливо связывают окончательное оформление "дела" саратовского духовенства. Одним из указаний Троцкого стало усиление антицерковной борьбы. Выполняя его, местные власти изобрели версию, согласно которой епископ и епархиальный совет инсценировали закрытие Серафимовской церкви с целью "возбуждения масс" против советской власти.

К концу сентября был составлен обвинительный акт. В нем священнику Платонову инкриминировалось издание "погромных черносотенных" брошюр, а епископу Герману и членам епархиального совета – антисоветская провокация. Защитникам обвиняемых не удалось на процессе добиться разделения дела на два самостоятельных. Правовая логика в большевистском суде не действовала, хотя видимость юриспруденции присутствовала.

Процесс открылся утром 5 октября в зале Саратовской консерватории. Трибунал распространял билеты на это заседание, что неоспоримо свидетельствует о показательном характере судилища. Вокруг здания консерватории собралась толпа народа. На следующий день, во время вынесения приговора, ее пришлось рассеивать ружейными залпами.

Момент открытия суда был запечатлен фотографом (фотография сохранилась в фондах Саратовского краеведческого музея, в 1930-е годы она была экспонатом антирелигиозных выставок). В ходе заседания были допрошены многочисленные свидетели, а также сами подсудимые. Выступили обвинители и защитники, в том числе штатный защитник трибунала по фамилии Вареник, речь которого носила обвинительный характер (от его услуг обвиняемые пытались отказаться, но попытки были тщетными). Темы, затронутые на суде, разнообразны, поэтому стенограмма заседания, зафиксировавшая допросы и дискуссии, может быть использована исследователями для изучения епархиального управления, приходской жизни, менталитета верующих. То, что она, как и другие документы следствия и суда над саратовским духовенством, чудом сохранившиеся в фонде ревтрибунала (значительная часть документов фонда сгорела при пожаре, случившемся около 35 лет назад в саратовском архиве), должна быть опубликована, совершенно очевидно.

Приговор, вынесенный 6 октября, был суров: священника Платонова приговорили к расстрелу, епископа Германа и председателя епархиального совета протоиерея Алексея Хитрова к 15 годам лишения свободы – каждого "с применением общественных работ". Остальные члены епархиального совета получили условные сроки.

Результат процесса всколыхнул местное общество, доселе либо остававшееся пассивным, либо пребывавшее в состоянии страха (в стране был в разгаре красный террор). Начался сбор подписей за отмену приговора, в итоге 10 тыс. саратовцев не побоялись высказаться в поддержку священника, 3 тыс. жителей Вольска по их примеру подписались за освобождение своего епископа – владыки Германа. Во ВЦИКе стали получать просьбы отменить приговор. Сами осужденные подали кассационные жалобы. В итоге ВЦИК отменил октябрьский приговор и направил дело на новое рассмотрение в тот же трибунал.

Второй процесс и расстрел

Новое заседание состоялось 10–11 января 1919 года. Два полных дня, до глубокой ночи, заседал революционный суд. Допрошено было еще больше свидетелей, чем на первом процессе. Ярким было выступление священника Димитрия Крылова, идейного противника священника Платонова, одного из будущих лидеров местных обновленцев. Он, рассказав об идеологических несовпадениях с обвиняемым, все-таки защищал его, подчеркивая, что Платонов для революции не опасен. Не менее яркими оказались допросы бывших прихожан отца Хитрова, в течение 30 лет своего служения сельским священником бывшего защитником простого народа от произвола помещиков и властей.

На сей раз приговор оказался мягче: 20 лет священнику Михаилу Платонову, 15 лет епископу Герману, условный срок протоиерею Алексею Хитрову. Оспорить приговор пытался только владыка: в апреле он даже был по решению распорядительного собрания трибунала отпущен на свободу, но в мае снова арестован и на свободу уже не вышел. Только протоиерей Хитров пережил первую волну гонений на Церковь и был репрессирован в 1936–1937 годах.

Осенью 1919 года саратовская ЧК проводила массовые расстрелы противников советской власти. 8 октября на ее заседании был принят приговор № 58, по которому в ночь с 9 на 10 октября были расстреляны как "непримиримые враги рабоче-крестьянской власти" 13 человек, в том числе епископ Герман ("ярый черносотенец") и священник Михаил Платонов ("член союза Архангела Михаила"). Это было внесудебное завершение начавшегося годом ранее судебного процесса, результат которого стал, таким образом, фикцией. Ныне исполняется 90 лет со дня гибели епископа Германа и иерея Михаила.

Эпилог

В 2006 году решением Священного Синода РПЦ в сонме новомучеников появились имена епископа Германа и священника Михаила Платонова. Церковь прославила страдавших за веру. Но нынешние верующие в массе своей не знают ничего о новоявленных мучениках. Настало время изучать их биографии, писать их жития, которые соответствовали бы нынешнему уровню развития исторической и богословской науки. И без издания документов здесь не обойтись. Документы саратовского процесса, о котором шла речь выше, в настоящее время подготовлены к публикации. Хочется верить, что такие же публикации будут готовиться по разным регионам и разным этапам гонений на Церковь, в том числе по 1930-м годам, остающимся самыми трудными для изучения. Открытию архивов репрессивных органов (а не цензурированию учебников и монографий), хочется надеяться, поспособствует и созданная весной этого года Комиссия по противодействию фальсификации истории.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.