В.Р. Легойда: Мы стараемся добиться того, чтобы голос Церкви присутствовал в медиапространстве адекватно

— Синодальный информационный отдел был создан три года назад. Из задач, которые ставились тогда перед Отделом, что, на Ваш взгляд, удалось сделать, а что по-прежнему остается проблемой?

— Основная задача нашего отдела — создание единого информационного пространства Русской Православной Церкви. Работа в этом направлении велась и прежде, но она была разрозненной, поэтому нам предстояло соединить все в единую систему, объединить одной концепцией. Что-то удалось, но я не могу сказать, что на сегодняшний день эта задача выполнена на пять с плюсом.

За минувшее время у нас сложились продуктивные рабочие отношения с другими синодальными отделами и учреждениями, теперь все мы работаем в рамках единой стратегии. Это очень важно, на мой взгляд, ведь еще четыре года назад, например, у нас существовало два официальных сайта Церкви, что, конечно, совершенно недопустимо. Но если говорить о работе с епархиями, о встречном обмене информацией, то здесь еще есть над чем подумать. Да и внутри самих епархий еще недостаточно отлажена информационная работа.

Во взаимодействии со светскими СМИ, с миром нецерковных медиа тоже наметились положительные тенденции. За три года нам удалось достигнуть взаимопонимания с федеральными телеканалами, федеральными газетами и журналами в совместной информационной работе. Но я не уверен, что новостной формат является сегодня для нас определяющим — надо переходить на уровень аналитики, документалистики. Кстати, на мой взгляд, документальное кино в последнее время становится все более востребованным.

Мы стараемся добиться того, чтобы голос Церкви, во-первых, присутствовал в медиапространстве, а во-вторых, присутствовал адекватно. Приведу пример. Святейший Патриарх делает заявление по поводу трагедии, случившейся в клубе «Хромая лошадь». В новостях это звучит так: «Патриарх выразил соболезнование»... Но на самом деле он не просто выразил соболезнование — в заявлении Святейшего были очень важные слова и об ответственности людей, которые содержали этот клуб, и о людях, которые считают себя верующими, но в пост пошли развлекаться... Но ни в одном светском СМИ этот пастырский акцент не прозвучал. То есть голос Церкви вроде присутствовал, но не вполне адекватно. Поэтому в диалоге со светскими журналистами мы стараемся все-таки настаивать на каких-то важных оценках, значимых словах, которые люди должны услышать.

— Социальные сети — это ведь тоже информационное пространство...

— Да, и его нужно осваивать — не приспосабливаться к нему, а именно осваивать. И на семинарах, и в общении с коллегами я все время говорю: хватит уже обсуждать «нужно ли батюшкам присутствовать в социальных сетях?», «можно ли присутствовать в блогосфере?». Друзья, мы по факту там уже присутствуем — пробка из бутылки вылетела. Пришло время не задаваться вопросом, который контрпродуктивен сам по себе, а думать, как и что нужно делать в этой среде. Понимаем ли мы, что это за среда? Я не уверен. Мы делаем в ней только первые шаги, во многом интуитивные, и работать очень сложно не только потому, что эта среда еще совсем мало изучена, но и потому, что она сама еще только формируется.

— Скажите, а к присутствию духовенства на ток-шоу тоже нужно относиться как к уже свершившемуся факту? Признаюсь, иногда бывает жаль батюшек — они совершенно не вписываются в формат этого телевизионного жанра...

— Нет, здесь все иначе. И недавний призыв Патриарха к духовенству не участвовать в таких программах — это действительно продуманный ход, а не какая-то эмоциональная реакция на последние ток-шоу. Человек в рясе всегда в этом формате проигрывает. Проигрывает даже тогда, когда, согласно правилам и формату, побеждает. Мы считаем, что христианская позиция, христианский взгляд на какую-то ситуацию могут быть выражены и мирянами. Их роль в жизни Церкви сейчас становится более значимой.

Не могу не сказать и вот о чем. Были времена, когда публичное высказывание любого человека в рясе воспринималось как позиция Церкви. Нам удалось объяснить — в первую очередь коллегам-журналистам, — что это не так. И теперь, цитируя какого-либо священнослужителя, не наделенного соответствующими полномочиями, СМИ уже не пишут: «Церковь считает, что...», «Церковь выступает за...».

Вспоминаю пресс-конференцию по итогам только что закончившегося Синода, в которой я впервые принимал участие как председатель Информационного отдела. Это было через несколько дней после моего назначения, я еще только-только знакомился со своими обязанностями, поэтому накануне спросил у Святейшего Патриарха, можно ли мне на нее прийти? Он сказал: «Конечно-конечно, это же ваша профессия, ваша работа»... Потом помолчал несколько секунд и добавил: «...С пониманием ответственности за каждое сказанное вами слово». Думаю, это касается любого человека, который выходит в публичное пространство.

— Не кажется ли Вам, что в последнее время средства массовой информации стали чаще провоцировать Церковь на скандалы?

— Я не отношу себя к сторонникам теории заговора, но в течение долгого времени готовил в светском вузе журналистов и занимался серьезным изучением медийного пространства. И я понимаю, что скандалы — это, к сожалению, «хлеб» сегодняшней журналистики.

Что такое ток-шоу или программы, сделанные в концепции инфотеймент (буквально: «информируя, развлекай». — ред.)? Драматургия этих жанров построена на конфликте, который моделируется или создается искусственно. Без этого теряется напряжение, исчезает «драйв»... Можно ли говорить об адекватности в этом формате? Думаю, зачастую нет. Поэтому мы в нем и не работаем. Более того, мы приняли решение не участвовать в диалогах с людьми, которые на диалог совершенно не настроены, которые выдают нелепицы за истину в последней инстанции и не готовы слушать и слышать никого, кроме себя. Мы будем молиться за этих людей, надеяться, что Господь их как-то вразумит, будем стремиться наладить с ними нормальные человеческие отношения. Но выносить в публичное пространство то, что не является диалогом изначально, мы не будем.

Еще хочу сказать вот о чем. Позиция верующих людей в оценке ситуаций, которые являются греховными и недопустимыми, должна быть твердая и определенная. Здесь никакого компромисса с грехом не может быть. Однако от Церкви и от людей Церкви не может и не должна исходить агрессия — она противоречит евангельскому духу. Кроме того, любой, даже праведный, гнев будет восприниматься перегретыми нынче медийной средой и общественным сознанием очень негативно. Поэтому мы должны говорить тоном спокойным и доброжелательным, занимая подлинно пастырскую позицию в обсуждении любой проблемы. Иначе нас просто не услышат.

— Вы говорили о более глубоком отражении церковной темы в СМИ, как о проблеме. Но, я думаю, есть у нее и обратная сторона — многие журналисты с готовностью берутся за материалы на религиозную тему, нимало не смущаясь того, что ничего в ней не понимают...

— Знаете, сейчас и в медицине происходит аналогичный процесс: люди приходят к доктору, полагая, что их знаний, почерпнутых из Интернета, достаточно, чтобы иметь свое мнение относительно правильности проводимого лечения и наставлять врачей...

Я понимаю, что Вы имеете в виду, говоря о некомпетентности некоторых журналистов, которые берутся за церковную тему, и полностью согласен с тем, что это серьезная проблема. Но давайте посмотрим на это с другой стороны: если человек готов писать про Церковь — значит он неравнодушен к религиозной тематике. Да, он может не отличать притвора от придела. И все же мы должны исходить из того, что в каждом человеке есть образ Божий. Каждый человек так или иначе с Богом связан, даже когда он Его отвергает. Без Бога невозможно быть даже атеистом — рассыпается теория, если не сформулировать, кого она отрицает...

Мы, верующие, любим цитировать Тертуллиана, который говорил, что человеческая душа по природе своей христианка. Но часто забываем, что это относится не только к единомышленникам в вере, но и к атеистам, и к буддистам, и к мусульманам — ко всем. Вообще, мне кажется, что сегодня основной миссионерской технологией должна быть попытка понять, что конкретного человека связывает с Богом? Он может быть неверующим или сомневающимся, но работать, например, в хосписе. И это его связь с Богом. Или он жертвует деньги на детские дома, или сажает деревья... С такими людьми надо обязательно вступать в диалог — доброжелательный, вдумчивый, продолжительный, спокойный, будучи готовыми, может, к какому-то непониманию с их стороны, к каким-то разъяснениям...

— Владимир Романович, как Вы относитесь к трансляции праздничных богослужений? Когда-то их появление на телеканалах стало для Церкви настоящим прорывом — очень важным и полезным с миссионерской точки зрения. Но прошло уже много лет, и я знаю, что сейчас эти трансляции вызывают у некоторых людей недоумение. Все-таки богослужения проводятся по неизменным канонам, неизменна и суть праздников Рождества или Пасхи, то есть из года в год ничего не меняется, да и не может меняться. Более того, многие верующие смущаются: вот вынесли Чашу, звучит возглас «Святая Святым!», люди в храме опускаются на колени... А что должен делать человек у телевизора? Или как он должен относиться к публичной демонстрации действий, совершаемых в алтаре — к чтению «тайных молитв», например. То, что скрыто даже от верующих в храме, становится зримым «для всех», в том числе и тех, кто в этот момент пьет перед телевизором пиво... Может, стоит попробовать другой телевизионный формат освещения церковных праздников? Или транслировать богослужение на одном каком-то канале — только для тех людей, кто реально хочет, но не может прийти в храм, а остальным зрителям предложить что-то церковно-тематическое, но другое?..

— Я вижу в Вашем вопросе и некое предложение, и некий профессиональный вызов, над которым стоит подумать. Но я убежден, что не нужно отказываться от трансляций. Может, их не должно быть много, может, стоит показывать только Патриаршие службы, но они чрезвычайно важны, потому что по сути своей являются проповедью.

У нас есть данные: трансляцию богослужений смотрят в России (совокупно по каналам) несколько миллионов человек. Лишить эти несколько миллионов возможности видеть службу было бы неправильно. Нельзя недооценивать и важность комментария, который звучит во время трансляции. Много лет Патриаршие богослужения комментируют профессор Московской духовной академии Алексей Константинович Светозарский и сотрудник Московской Патриархии Николай Иванович Державин. Они никогда не используют «накатанный» текст — всегда специально готовятся, ищут какой-то новый поворот в повествовании. Их комментарий — это всегда очень качественный просветительский продукт.

Что касается таинств... Мы ведь и двери сейчас не закрываем в храме во время Литургии после возгласа «Оглашенные, изыдите», хотя в древней Церкви после него на службе оставались только верные, то есть крещеные, люди. А «тайные молитвы» Патриарх всегда читает в алтаре вслух, их хорошо слышно тем, кто находится рядом. И потом «тайность» этих молитв заключается не в том, что они должны быть скрыты, а в том, что к ним должно быть особое отношение, так как они говорят о самом главном.

Конечно, не здорово, если в этот момент кто-то перед телевизором будет потягивать пиво. Но я не думаю, что такие люди смотрят трансляцию. А вообще — «Дух дышит, где хочет». Бывает, человек смотрит богослужение между делом, боковым зрением, но что-то вдруг входит в его сердце, в душу, разум, и он начинает воспринимать происходящее совсем иначе...

— Насколько я знаю, теперь в храмах должны продаваться только те периодические издания и видеоаудиопродукция, на которых стоит гриф «Одобрено Синодальным информационным отделом Русской Православной Церкви». Это цензура?

— Все очень просто: раньше решение о том, что можно или нельзя распространять в церковной лавке, принималось либо духовенством, либо — на уровне храма — заведующей «свечным ящиком». Но люди ведь не только мнение священника в кадре воспринимают, как голос Церкви. Они и в храме, покупая книгу или журнал, полагают, что раз это там продается, значит, тоже отражает общецерковную позицию. Наличие на каком-нибудь печатном, аудио- или видеопродукте нашего грифа — это просто допуск к распространению в церковной сети. Он не является показателем качества или оценкой художественных достоинств. Гриф означает только одно: продукт не содержит ничего, что противоречит учению Церкви. Наша забота — исключить возможность попадания в церковное пространство книг и периодических изданий, которые могут ввести людей в заблуждение.

— Продолжается дискуссия по поводу преподавания основ религиозных культур в школе, и не могу не спросить: как Вы относитесь к этому предмету?

— Это предмет культурологический, а не вероучительный. Некоторые продолжают именовать модуль «Основы православной культуры» Законом Божиим, но это неправильно. Закон Божий — это вероучительная дисциплина, она предполагает знание и понимание законов веры, которую человек уже принял. А культурологическая дисциплина просто объясняет, во что и как верят христиане, что понимается под христианской историей, культурой, традициями. Я многократно читал религиоведческие и культурологические курсы, рассказывая о разных религиях, но это же не значит, что я все их исповедую.

Мы должны понять, что любая культура и логически, и исторически вырастает из религии: нам неведомы ни дорелигиозные стадии развития человечества, ни безрелигиозные культуры. Я вообще считаю, что в процессе образования каждому школьнику надо пройти все четыре модуля, потому что это важно для понимания культуры своей страны. Ну а поскольку Православие у нас является доминантной религией, то его обязательно нужно знать.

Могу сказать, что не оправдались опасения тех, кто считал, что дети в классе непременно начнут делиться по религиозному принципу, начнутся конфликты. За все время проведения эксперимента не зафиксировано ни одного такого случая. Были люди, которые говорили, что преподавать «Основы...» некому, потому что у нас нет хороших учителей. Но у нас и по литературе не так много хороших учителей, так что ж теперь, запретить в школах литературу? А если говорить о перегруженности школьной программы, то это задача для сотрудников Министерства образования: пусть выйдут «в поле», как говорят социологи, изучат обстановку и предложат решение...

В острый период дискуссии на эту тему я приводил такой пример. По данным на середину прошлого десятилетия, примерно 40% московских школьников могли ответить на вопрос, где купить наркотики. И ахать на этом фоне: «как же мы пустим в школу священников?» — просто абсурдно. У нас дети уже... неизвестно чем занимаются, а мы все соображаем: а можно ли им рассказывать о религии, а уместно ли?

Знаете, мне одна девушка-студентка заявила на экзамене по истории религии, что христианство возникло в III веке до нашей эры. Я поинтересовался, где она это прочла, и получил ответ: «В книжке. Там еще на обложке была изображена женщина с ребенком»... Вот чтобы у нас не было людей с высшим образованием, которые не в курсе, что «женщина с ребенком» — это Богородица с Младенцем, чтобы мировая сокровищница изобразительного искусства не была для них тайной за семью печатями, и нужны такие дисциплины, как «Основы религиозных культур»...