Доклад заместителя заведующего Отделом новейшей истории Русской Православной Церкви Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета священника Александра Мазырина, сделанный им на IV Валаамских образовательных чтениях «Единство Церкви и народа: уроки прошлого и проблемы настоящего», посвященных Году Российской истории (18-19 мая 2012 г.) опубликован на Патриархия.ru.
 

2012 год знаменателен многими юбилеями в отечественной истории. 400-летие изгнания поляков и изменников из Москвы и преодоления Смуты XVII века, 200-летие отражения нашествия «галлов и двунадесять язык». Эти события — в ряду самых славных страниц в истории Государства Российского, когда единство православного народа обеспечивало ему великие победы. В то же время, на этот же год приходятся и менее круглые даты событий, вызывающих скорбь. 775 лет назад на Руси началось тяжелое монголо-татарское иго, когда разобщившийся в своих уделах русский народ не смог дать должного отпора восточным завоевателям. И, пожалуй, самые мрачные события произошли в России 75 лет назад, ставшие в 1937 году апофеозом нового ига, когда предержащая власть обрушила на свой народ жесточайший террор, подобного которому не было в отечественной истории. Одних только расстрелянных по приговорам, согласно статистике НКВД, в период «Большого террора» 1937-1938 годов было около 700 тысяч человек [1]. Можно, конечно, спросить, зачем вспоминать об этом в Год Российской истории — год торжества по поводу наших великих побед? Ответ простой, хотя, быть может, для кого-то и неожиданный: в кровавом 1937-м у нас в России тоже свершилась великая Победа.

Объяснение этому можно увидеть в словах одного из расстрелянных в том году — митрополита Петроградского Иосифа (Петровых): «Смерть мучеников за Церковь есть победа над насилием, а не поражение» [2]. Еще раньше в истории Церкви эту мысль выразил христианский апологет Тертуллиан. «Мы побеждаем, когда нас убивают, — обращался он к римских языческим правителям в III веке. — Чем более вы истребляете нас, тем более мы умножаемся; кровь христиан есть семя» («Апология», гл. 50). Никому, очевидно, не придет в голову назвать победителями «ленинских гвардейцев» Бухарина, Каменева, Зиновьева или «сталинских наркомов» Ягоду и Ежова — вдохновителей и проводников большевистского террора, ставших в конце 1930-х его же жертвами. Сломленные и раздавленные системой, ими же выстроенной, униженно кающиеся перед «товарищем» Сталиным за уклонение от «генеральной линии партии», они вызывали отвращение и у «своих», и у «чужих». Иное дело христианские мученики, имена которых составили вечную славу Церкви. За последние 20 с небольшим лет Русской Церковью поименно прославлено более 1700 новомучеников и исповедников [3]. И это — лишь малая часть беспорочно пострадавших за Христа в период большевистских гонений, общее число которых многократно превзошло число подвижников эпохи Святой Руси. Можно сказать, что в духовном отношении, в плане числа явленных святых, годы «Большого террора» стали временем наивысшего расцвета для Русской Церкви, а значит и для России. Это и дает основания говорить о нашей Победе в 1937 году.

Внешне, однако, в результате сталинского гонения Русская Церковь умалилась как никогда. К началу Второй мировой войны на всей территории СССР на кафедрах осталось всего четыре архиерея Русской Православной Церкви: митрополиты Московский Сергий (Страгородский) и Ленинградский Алексий (Симанский) и по одному викарию у того и другого. Десятилетием ранее их было около двухсот, то есть в 50 раз больше. Из примерно 50 тысяч храмов, бывших у Русской Православной Церкви до революции, к концу 1930-х незакрытыми оставалось несколько сот (официально — несколько тысяч, но в большинстве из них служб не было, поскольку из-за террора некому было служить). «В результате наших оперативных мероприятий, — похвалялся Ежов перед Сталиным в конце 1937 года, — почти полностью ликвидирован епископат православной церкви, что в значительной степени ослабило и дезорганизовало церковь» [4].

К «достижению» богоборцев можно было отнести и то, что в результате их целенаправленной политики, проводившейся с начала 1920-х годов, Русская Церковь претерпела целый ряд разделений. От церковного единства отпали украинские «самосвяты», обновленцы, григориане и целый ряд других менее значительных расколов. В самой Патриаршей Церкви с конца 1920-х годов появилась сильная «правая оппозиция» Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому), тогда же административное единство с Московской Патриархией прервала и Русская Зарубежная Церковь. «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство», — обличал так называемых «народных комиссаров» святой Патриарх Тихон в 1918 году [5]. За разделениями в народе последовали и разделения в Церкви. Богоборческая власть понимала, что уничтожать Церковь легче по частям, поэтому всячески провоцировала внутренние нестроения в ней. Перед церковным сознанием такая злонамеренная политика власти ставила вопросы: как сохранить единство Церкви и что должно лежать в основе этого единства.

Один из немногочисленных в то время русских зарубежных апологетов Московской Патриархии профессор И.А. Стратонов выдвинул на этот счет следующую теорию: «Единство Церкви представлено единой церковной властью. Единение с Церковью охраняется только послушанием этой власти. В этом отношении, во избежание церковной анархии, совесть человека, члена Церкви, связана. Никакое положение в Церкви отдельного лица не освобождает его от обязанности подчинения церковной власти и только усугубляет ее» [6]. Идея, в общем-то, понятная и подкупающая своей простотой. По сути дела, на этом принципе — единой церковной власти — уже много веков строит свою экклесиологию Римо-Католическая Церковь.

В 1931 году митрополит Сергий опубликовал в «Журнале Московской Патриархии» небольшой богословский трактат «Отношение Церкви к отделившимся обществам», в котором, в частности писал: «Обновленческая и григорьевская и им подобные современные иерархии, несомненно, берут свое начало от православных архиереев; само производство хиротонии не вызывает в большинстве случаев особых возражений. Однако после запрещения, наложенного на вождей нового раскола, мы признаем эти иерархии безблагодатными и таинства их недействительными (кроме крещения). […] В таком же положении находятся и заграничные расколы, напр. Карловацкий» [7]. Кого митрополит Сергий зачислял в подобные обновленцам и григорьевцам безблагодатные «современные иерархии», можно понять из определения его Синода, приятого в июле 1929 года. В этом определении в числе «раскольников» упоминались «последователи бывшего Ленинградского митрополита Иосифа [Петровых], бывшего Гдовского епископа Димитрия [Любимова], бывшего Уразовского епископа Алексия [Буя]» [8], то есть те, кого обобщенно называли тогда «иосифлянами». Наложение на них запрещения в священнослужении, согласно митрополиту Сергию, автоматически делало их священнодействия недействительными (кроме крещения), то есть отторгало их не только от административного, но и от благодатного церковного единства.

Проблема, однако, заключалась в том, что в реалиях того времени высшая церковная власть в лице митрополита Сергия в наложении канонических прещений была далеко не свободна. Так, в декабре 1927 года начальник 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ (отвечавшего за борьбу с «церковной контрреволюцией») Е.А. Тучков просил сообщить своим ленинградским «товарищам» (в совершенно секретном порядке, разумеется): «Мы повлияем на Сергия, чтобы он запретил в служении некоторых оппозиц[ионных] епископов» [9]. И действительно, вскоре после этого заявления Тучкова митрополитом Сергием и его Синодом было наложено запрещение в священнослужении на двух оппозиционных ленинградских епископов — Димитрия (Любимова) и Сергия (Дружинина), последователей митрополита Иосифа (Петровых), после чего их, по учению митрополита Сергия, следовало считать безблагодатными. Получалось, таким образом, что действие благодати находилось в прямой зависимости от административных актов Московской Патриархии, которая сама пребывала под сильнейшим влиянием ОГПУ. То есть, упрощенно говоря, чекист Тучков оказывался в итоге своего рода «распределителем благодати». Если же вспомнить, что в задачу ОГПУ входило всемерное разложение Церкви изнутри, дробление ее на максимальное число частей, нетрудно понять, чем оборачивалась «дисциплинарная экклесиология» митрополита Сергия и его апологетов для церковного единства.

Теория и практика митрополита Сергия, однако, не встречала поддержки у лучших представителей российской православной иерархии. Так, самый авторитетный иерарх Русской Православной Церкви того времени — первый, согласно завещанию святого Патриарха Тихона, кандидат на должность Патриаршего Местоблюстителя, занять которую ему не дала богоборческая власть, — священномученик митрополит Кирилл (Смирнов) писал в 1929 году: «Церковная дисциплина способна сохранять свою действенность лишь до тех пор, пока является действительным отражением иерархической совести Соборной Церкви; заменить же собою эту совесть дисциплина никогда не может. Лишь только она предъявит свои требования не в силу указания этой совести, а по побуждениям, чуждым Церкви, неискренним, как индивидуальная иерархическая совесть непременно станет на стороне соборно-иерархического принципа бытия Церкви, который вовсе не одно и то же с внешним единением во что бы то ни стало» [10]. То есть в «дисциплинарную экклесиологию» митрополита Сергия митрополитом Кириллом вводилась существенная поправка на «иерархическая совесть». Без учета велений этой совести церковная дисциплина могла превращаться из средства укрепления единства Церкви в средство его разрушения.

Возвращаясь теперь к заявленной в названии доклада теме подвига новомучеников, следует сказать, что они в те годы и были людьми, старавшимися до последнего держаться велений христианской совести, даже тогда, когда могло казаться, что для сохранения церковной организации правильнее пойти и на определенное лукавство. Глава Русской Православной Церкви того времени — Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский), заместителем которого, собственно, и был митрополит Сергий, — год за годом, начиная с конца 1925-го, проводил время в одиночных камерах и дальних ссылках. Ему предлагали получить свободу в обмен на секретное сотрудничество с ОГПУ. С таким предложением к нему обратился сам Е.А. Тучков. Митрополит Петр отказался, объяснив это председателю ОГПУ так: «Нечего и говорить, что подобного рода занятия несовместимы с моим званием и к тому же несходны моей натуре» [11]. Выполнению того, что было противно его совести, митрополит Петр предпочел новые тюремные муки, закончившиеся расстрелом в 1937 году. Митрополит Сергий же, насколько можно судить, предпочитал действовать по-другому. Согласно показаниям архиепископа Питирима (Крылова), бывшего управляющего делами Синода, «митрополит Сергий Страгородский сам давал установки архиереям не только не отказываться от секретного сотрудничества с НКВД, но даже искать этого сотрудничества. Это делалось в интересах церкви, т.к. митрополит Страгородский понимал, что архиерей, заручившийся доверием местного органа НКВД, будет поставлен в более благоприятные условия по управлению подведомственной ему епархией, у него не будет особых неприятностей с регистрацией и вообще создастся какая-то гарантия от возможности ареста. […] Само собой разумеется, что архиереи понимали установки Страгородского как маневр, направленный к сохранению церкви в тяжелых для нее условиях» [12].

Сохранить Церковь от физического разгрома в годы «Большого террора», однако, «маневры» митрополита Сергия, как уже было сказано, не смогли. Тем более, с их помощью невозможно было сохранить церковное единство. Напротив, своим коллаборационизмом Заместитель Местоблюстителя отталкивал православных ревнителей от Московской Патриархии. «Вся Церковь почувствовала, что митрополит Сергий совершил преступление, что он сдал управление Церковью власти безбожников, и действует, и будет действовать впредь под диктовку ГПУ», — писал в 1931 году бежавший из России священник Михаил Польский [13]. Политика митрополита Сергия по отношению к власти далеко вышла за рамки понятия «лояльность». Один из представителей внутрироссийской «правой» церковной оппозиции так разъяснял это в 1930 году своему зарубежному знакомому, который пытался оправдывать Заместителя: «Церковь была и будет по отношению к власти лояльной, не будет бороться с ней, будет подчиняться, признавать и пр. Но Вы не хотели понять и увидеть… разницу между посланиями, письмами и пр[очим] Патриарха и м[итрополита] Петра и актами м[итрополита] Сергия. Там была полная лояльность, признание, подчинение не формальное, а по существу, религиозное (власть от Бога), но там не было услужения, не было отказа от церк[овной] внутренней свободы и независимости, не было забвенья о правде Божией; там было разделение кесарева и Божьего. Патриарх, как известно, сам поминал власть, но зато он никогда не совершал актов, позорящих достоинство Церкви, ограничивающих Ее свободу. Назначая епископов, он не спрашивал никого санкции ГПУ, неугодных Правительству он не подвергал церковным репрессиям, наоборот, вопреки воле Правительства, он настаивал на поминовении сосланных епископов и сохранял за ними кафедры. Тоже делал и Петр. И сколько из-за этого ГПУ выслало народу. Ведь существует грань, Вы не станете спорить с эти, где кончается лояльность и начинается услужение (во вред церк[овному] делу), начитается холопство, лакейство. Эту грань м[итрополит] Сергий и переступил — это так ясно, что очевидно, что диву даешься, что Вы этого не понимаете» [14].

Если говорить о том, кто из иерархов больше всего сделал для сохранения внутреннего единства Патриаршей Церкви в 1920-1930-е годы, то это, без всякого сомнения, священномученик митрополит Петр (Полянский). 12 лет он возглавлял Русскую Православную Церковь — самые тяжелые 12 лет — с 1925-го по 1937-й. Из этих 12-ти лет более 11-ти он провел в заключении вдали от людей. Однако, несмотря на свою изолированность, Патриарший Местоблюститель продолжал играть колоссальную роль в жизни Русской Церкви. Он являл собой символ исповеднического стояния, символ духовной непорабощенности богоборческой властью. И это стояние в истине объединяло вокруг его личности всю Русскую Церковь. И «сергиане», и «иосифляне», и «карловчане», — все они продолжали видеть главой Русской Церкви именно митрополита Петра. И таким образом, несмотря на внешнее разделение, нелепые обвинения в «безблагодатности», внутренне Русская Церковь оставалась единой. В значительной степени это было результатом подвига митрополита Петра. Ему многократно предлагали свободу в обмен на отречение от его звания, от местоблюстительства. Но в случае такого отречения Русская Церковь потеряла бы всеми признанного своего Предстоятеля, и нестроения внутри нее стали бы еще более тягостными. Ценой своих невероятных страданий митрополит Петр хранил единство Русской Церкви.

«Экклезиологии дисциплины» митрополита Сергия митрополит Петр, митрополит Кирилл, митрополит Иосиф и те, кто шел за ними, предпочитали «экклезиологию исповедничества». Они не считали, что в условиях жесточайших гонений надо «спасать» Церковь разного рода сомнительными «маневрами» (а митрополит Сергий именно так и заявлял: «Я спасаю Церковь!» [15]). Их вера состояла в том, что Господь Сам силен спасти Свою Церковь, от них же требуется сохранять Ему верность, стоять в Истине до конца. И действительно, как и в первые века, кровь мучеников стала новым семенем христианства. Благодаря подвигу новомучеников и исповедников Российских, Русская Церковь не исчезла, а выстояла и возродилась. Благодаря им произошло и восстановление нарушенного в конце 1920-х единства Русской Церкви. Расточая свои «канонические» прещения, митрополит Сергий мало кого из несогласных с его политикой смог удержать в подчинении. Разделение ме;ду Московской Патриархией и Зарубежным Архиерейским Синодом длилось десятилетиями, и трудно было представить, что удастся его уврачевать. Но память о новомучениках жила в сознании церковных людей и в России, и за границей. В 1981 году Собор новомучеников и исповедников был канонизирован в Русской Зарубежной Церковью. В 1989 году, когда агонизирующий коммунистический режим оказался уже не в силах сдерживать религиозное возрождение в России, в Москве был прославлен глава сонма новомучеников и исповедников — святой Патриарх Тихон. В 1997 году был канонизирован Патриарший Местоблюститель митрополит Петр, которого, как было сказано, равным образом признавали главой Русской Церкви и в Отечестве, и за границей. Наконец, в 2000 году Архиерейским Собором Московского Патриархата был прославлен весь Собор новомучеников и исповедников Российских. Вскоре после этого началось стремительное сближение двух частей Русской Церкви, закончившееся восстановлением их канонического общения, 5-летие чего мы в эти дни торжественно празднуем. Воссоединение же двух частей Русской Церкви символически ознаменовало прекращение Гражданской войны в России. Таким образом, народное единство, разрушенное революцией, подвигом новомучеников восстановилось.

Подводя итог, можно сказать, что сила и единство любого народа, его способность давать ответ на бросаемые ему вызовы, определяются, прежде всего, его духовной крепостью. Вершина же духовного возрастания — это святость. Святые подвижники объединяли, объединяют и будут объединять народ России. Возможно, конечно, собрать людей и под знаменами идей ложных, проникнутых ненавистью, таких как, например, коммунизм или фашизм. Но такое человеческое объединение не будет долговечным, чему мы видим яркие исторические примеры. Подвиг же новомучеников имеет непреходящее значение. Сила святости, явленная ими, победила злобу большевиков-богоборцев. Почитание новомученников и исповедников на наших глазах объединило Русскую Церковь, внешне, стараниями тех же богоборцев, разделившую в конце 1920-х годов. 70-летнее богоборческое пленение России до предела расшатало духовные основы общественной жизни. Без возвращения к истинным ценностям, идеалом которых является святость, наше общество останется обреченным. Если у народа нашей страны есть будущее, то только в следовании той Истине, верность которой явили наши святые, ближайшие из которых к нам — новомученики и исповедники Российские.

[1] По официальным данным, в 1937 году к высшей мере было приговорено 353.074 человека, в 1938-м — 328.618 (см.: Мозохин О.Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов государственной безопасности. Статистические сведения о деятельности ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ (1918-1953): Монография. 2-е изд., расш. и доп. М., 2011. С. 458, 462.

[2] «Я иду только за Христом…»: Митрополит Иосиф (Петровых), 1930 год / Публ., вступл. и примеч. А.В. Мазырина // Богословский сборник. 2002. Вып. 9. С. 405.

[3] По данным официального сайта Московской Патриархии за 1989-2011 годы к лику святых Русской Православной Церкви были причислены 1866 подвижников благочестия, в том числе 1776 новомучеников и исповедников Российских (см.: http://www.patriarchia.ru/db/text/65980.html).

[4] Цит. по: Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг. М., 2010. С. 408.

[5] Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917-1943 / Сост. М.Е. Губонин. М., 1994. С. 149.

[6] Стратонов И. Документы Всероссийской Патриаршей Церкви последнего времени // Церковный вестник Западноевропейской епархии. 1928. № 14. С. 30.

[7] Сергий (Страгородский), митр. Отношение Церкви к отделившимся обществам // Журнал Московской Патриархии. 1931. № 3. С. 5.

[8] Акты… С. 644.

[9] «Сов. секретно. Срочно. Лично. Тов. Тучкову»: Донесения из Ленинграда в Москву, 1927-1928 годы / Публ., вступл. и примеч. А. Мазырина // Богословский сборник. 2002. Вып. 10. С. 369.

[10] Акты… С. 636.

[11] Там же. С. 883.

[12] ЦА ФСБ РФ. Д. Р-49429. Л. 151-152.

[13] [Польский] Михаил, свящ. Положение Церкви в советской России: Очерк бежавшего из России священника. Иерусалим, 1931. С. 52.

[14] Цит. по: Косик О. В. «Голос из России»: Путь церковного документа в русское зарубежье // Вестник ПСТГУ. II: История. История Русской Православной Церкви. 2007. Вып. 2 (23). С. 78-79.

[15] Акты… С. 538. .

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.