Что такое — хорошая проповедь? Почему слово бывает действенным и бездейственным, услышанным и прослушанным? От чего (кого) это зависит? По мнению настоятеля Градо-Абаканского собора свв. Константина и Елены протоиерея Геннадия ФАСТА, сила проповеди зависит не только от умения священника ее говорить, но и от желания человека ее услышать.

 

Любите ли вы проповедь?

— В наше время редко можно услышать хорошую проповедь. Вроде бы «жатвы много» — у людей масса вопросов, только отвечай. Но никак не скажешь, что проповедь с амвона, в храме сегодня — популярный и действенный способ обращения к людям. Почему?

— Вы знаете, мне уже приятен ваш вопрос — что хорошую проповедь можно услышать редко. Потому что когда я пришел в Церковь, в 70-е годы, редко можно было услышать проповедь любую. А сегодня, я думаю, мы живем во времена ее возрождения.

Конечно, не все опыты удачные. Не успели еще полюбить проповедь и священники, и прихожане. Нередко ее воспринимают как довесок к службе. Бывает, для священника проповедь — трудная обязанность. Не случайно ее произносят в основном после того, как служба закончилась, батюшка с крестом вышел, и тут вроде нужно что-то и сказать. Проповедь остается за рамками службы, что является грубым богослужебным нарушением. Ведь литургия оглашенных — это литургия слова, она вся — проповедь, на ней читается Апостол, Евангелие. И после них, по богослужебному уставу, должна звучать и проповедь священника. Когда на литургии оглашенных нет проповеди, это все равно, что если бы на литургии верных не происходило бы освящение Святых Даров!

Но и для прихожан проповедь не всегда является желанной. Когда человека спрашиваешь, зачем он идет в храм, он скажет: «помолиться». Хороший ответ. Но сказал ли кто-нибудь: «Иду в этот храм, потому что там проповеди хорошие»? Нет, наоборот, скажут: «Эх, батюшка затянул». Вот еще и поэтому у нас нет хороших проповедей, — мы не любим их слушать. И это, я бы сказал, главная причина.

— Обесценивание, профанация слова в культурном пространстве затронула и сакральное пространство — слова, даже искусные, часто не воспринимаются…

— Да, культура слова во многом утрачена. Одна из причин — рост информации. Тот бесконечный информпоток, в котором пребывает современный человек, притупил его чувствительность и доверие к слову. Если он за полдня, находясь в интернете, прочитал массу комментариев, в том числе качественных, то слово, которое батюшка говорит ему в храме, на него может и не подействовать. Не потому, что оно слабое, а потому, что человек перегружен. Как объевшийся уже не чувствует вкуса хорошей пищи, у него наступает отрыжка, так человек, перегруженный информацией, теряет к ней восприимчивость. И вот сейчас, у людей объевшихся информации, отрыжка на слово. Это очень серьезная проблема.

Поэтому сегодня люди должны овладеть компьютером. Компьютер ими уже овладел, теперь нужно, чтобы люди им овладели — то есть стали бы контролировать свои информационные потребности. Как в пище. Сейчас пост надо накладывать не на трапезу, а на информацию. Ее необходимо фильтровать и сокращать.

Но все же проповедь состоит не просто из слов. Проповедь в Церкви — это священнодействие благовестия. Слово «священнодействие» в Новом Завете звучит всего один раз, в Послании апостола Павла к Римлянам (15, 16). Именно там говорится о «священнодействии благовестия» — так названа проповедь слова Божия народу. Священнодействием в Новом Завете названо даже не Крещение, не Евхаристия или другое таинство, а только благовестие. И в этом евангельском смысле — как священнодействие — нам нужно научиться воспринимать проповедь.

Священнодействие предполагает видимую (символическую) и невидимую (мистическую) стороны, как в Таинствах. Видимое — это слово, произносимое проповедником, а невидимое — это действие Божией благодати. Если священник относится к проповеди как к священнодействию, если слово Божие в нем самом живо, и ему есть, что сказать, он сможет донести это до людей, будет услышан. Ведь проповедь — не доклад. Доклад — это «о чем», а проповедь — это «кому». Надо говорить сердцу слушателя.



— Сергей Аверинцев говорил об о. Александре Мене, что он пошел проповедовать самому дикому племени – племени интеллигентов. Вас называют пастырем интеллигентов. В чем опасность?

— Вообще-то я большую часть жизни служил среди бабушек. Но, наверное, можно сказать, что у каждого пастыря — своя аудитория. Кафолической является только сама Церковь, мы все в ней в какой-то степени однобоки. Служение среди интеллигенции предполагает, что пастырю не просто понятен мир искусства, науки, литературы, но что он умеет видеть в нем Бога и может показать Его тем, кто в этом мире живет. Хотя бывает, что интеллигент, наоборот, ищет себе батюшку-«простеца», например, потому что сам разочаровался во всем «умном». А бывает и сознательное недопущение батюшки в область «умного»: пусть батюшка будет прозорливый, пусть чудотворит, но уж по части интеллекта лучше ты не лезь, я сам себе хозяин. Здесь много своих подвохов.

Я бы сказал, что наши храмы сегодня наполнены бабушками (тетеньками) и интеллигентами. А вот средний класс — вне храма. Мы не умеем говорить со средним классом, с рабочими, служащими. Я помню, когда началась перестройка и для Церкви двери везде открылись, я пошел на завод. Но почувствовал, что у меня не получается ничего. Несколько раз я ходил, но ощутил, что и сам к этому не готов, и рабочие не готовы, нет контакта, кажется, что им нужно что-то другое. Я был очень удивлен: обычно входишь в университетскую аудиторию — сердца открыты. А здесь не получилось.

Если до революции у нас средний класс был в храме, а интеллигенция была зеркалом революции (которая ее потом и смела), то теперь в Церковь идут люди от сердечной простоты и от интеллектуального поиска. Так что хочется пожелать, чтобы Господь воздвиг побольше миссионеров для среднего класса. Это, наверное, особая специфика батюшек.

— А как же тогда понимать слова ап. Павла: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти, по крайне мере, некоторых», — можно сказать, заповедь миссионеру? Вот Вы пошли к рабочим, но не смогли до них достучаться.

— Я не смог, другие смогут. Ведь дары различны. А слова ап. Павла абсолютно верны в смысловом посыле. Немного сейчас людей, которые способны воспринять ту средневековую московско-византийскую форму нашего богослужения и церковной культуры, которую мы можем предложить. Те, кто к этому готов, готовы на это либо по простоте душевной, либо от интеллектуального поиска. Но остальных мы можем потерять. Поэтому мы должны научиться говорить с людьми на их языке, тогда, может быть, они услышат тебя на твоем. Нужно не ругать субкультуры, что, мол, если не хочешь погибнуть, то тебе все это надо бросить и, повязав платочек, в церковь идти. Не повяжет и не пойдет. С молодыми надо говорить на их языке (я не имею в виду сленг). Сейчас пришло молодое поколение батюшек, которые так умеют: кто-то единоборствами занимается, кто-то с парашютами прыгает, кто-то на подводных лодках плавает, кто-то знает театр, кто-то в музыкальных культурах ориентируется.

Но такой язык общения нужно искать и со стариками, и с инвалидами, с фронтовиками, с коммунистами. Вот начнете вы говорить с коммунистом старой закалки о том, какие нехорошие были Ленин и Сталин, какое это злодейское учение. Будут они вас слушать? Но если вы им расскажет о Христе, да еще покажете, что в коммунизме и христианстве близкого, а потом покажете, где и в каких поворотах были сделаны ошибки, что равенство и братство, свобода и справедливость без Бога невозможны, они могут вас услышать. Те, кто действительно ищет истину.

Это особенно актуально для миссии в национальных республиках. У нас живут тувинцы, хакасы, буряты, естественно, священник должен хотя бы в какой-то мере ознакомиться с языком. Хотя бы какие-то молитвы произносить на этом языке. Обязательно познакомиться с национальной литературой, культурой. Иначе он будет выглядеть оккупантом. И первым, кто его отвергнет, станет местная интеллигенция. Для нее очень важно услышать о Боге на языке своей культуры, своей традиции, в прямом смысле на своем родном языке. И если человек не готов так говорить, он не может быть миссионером. Слова «Идите, научите все народы» (Мф.16:20) в наше время звучат уже не столько в этническом, сколько в культурном смысле. И нужно учить эти субкультурные языки.



— Что Вы считаете самым важным в катехизации перед Крещением?

— Катехизацию мы строим не как монолог или лекцию батюшки, а как беседу с человеком. Говорим о Символе Веры. Но для нас главное — дать не объем знаний (это не духовное училище), а пробудить сердце человека, чтобы человек ожил для Господа, чтобы в сердце появилась вера. Поэтому я считаю очень важным участие оглашенных в церковной жизни, в богослужении. Ведь для оглашаемых совершается половина литургии, ее первая часть так и называется: Литургия оглашенных. На ней мы их имена произносим на ектинье: «Вернии, об оглашенных (имена) Господу помолимся, да Господь помилует их». Там есть и прямое к ним обращение: «Оглашенные, главы Ваши Господу приклоните», а потом «Оглашенные, изыдите», которые дьякон возглашает, глядя на горнее место и непонятно к кому — архиерею или священнику — обращаясь своим могучим протодьяконским голосом. А если оглашенные в храме, они могли бы услышать, как о них, еще не членах Церкви, Церковь уже молится, просит за них, ждет их. Тогда и они будут ждать, когда смогут стать участниками Таинства.

Мне кажется, в оглашении должна участвовать вся Церковь, вся община. Хорошо, когда огласительные беседы проводит не только священник, но и кто-то из мирян, мужчин и женщин. Оглашенным важно увидеть не только батюшку — человека в рясе, а верующих, понять, что они не инопланетяне какие. Хорошо, если оглашенные еще до крещения начинают участвовать в каких-то приходских мероприятиях. Это может быть поездка к местным святыням или еще что-то. Я знаю, что там, где такое бывает, люди навсегда остаются в Церкви. Потому что видно, что этим людям Церковь нужна еще до крещения. А если до крещения ни храм, ни церковная община были не нужны, то почти всегда и после крещения им это будет не нужно. По мере того, как наши приходы становятся общинами, и оглашение становится приходским общинным делом.

— Бывало ли, что, походив на огласительные беседы, человек говорил: я понял, христианство – это не для меня? Что Вы тогда делаете?

— Это бывает, хотя не часто. И это нормально. Хуже, если человек не примет сердцем то, что услышит о Христе, но промолчит. Иногда почему-то считают, что самое главное, чтобы вдруг кто-то не ускользнул из миссионерских объятий, что надо обязательно всех покрестить. Не было такой позиции ни у святых апостолов, ни у древней Церкви. И сегодня не должно быть такой позиции. Человек должен действительно услышать о Боге, о Христе, о Церкви, о христианской жизни, но выбор — за ним. Если он считает, что заповеди Христа — не для него, он отходит в сторону. Разве можно начинать христианскую жизнь с лукавства? А иначе мы имеем то, что имеем. Народ у нас крещеный, при этом молится Кришне, медитирует, занимается йогой — в лучшем случае. Так что здесь человек поступает, по крайней мере, честно.

Но есть и другая группа людей — те, кто выразил желание креститься, но при этом не хочет оставить свои грехи. Поэтому перед крещением бывает еще и исповедь, где открывается внутренний мир человека и священник имеет возможность указать ему на что-то, что надо изменить еще до крещения, например, если он живет в так называемом гражданском браке. И бывают случаи, когда человек не готов оставить грех. Тогда, я считаю, он не может креститься. Ведь мы крестим во оставление грехов. Апостол Петр говорит: «Покайтесь и да крестится каждый из вас во Имя Господа Иисуса Христа для прощения грехов». Ведь ни один священник не рискнет читать разрешительные молитвы без исповеди, в которой человек принес покаяние. Если прочесть молитву без покаяния человека, автоматически прощения грехов от этого не произойдет. Так почему же мы думаем, что происходит прощение грехов в крещении, если человек не покаялся? На каком основании? Обязательно должно быть покаяние!



— Вы вышли из протестантской среды, где очень развиты миссионерские методики. Насколько они важны? Прмч. вел. кн Елисавета Федоровна создала Марфо-Мариинскую обитель милосердия по протестантской модели и сейчас движения общин милосердия у нас развивается!

— Святая Елизавета Федоровна хотела, чтобы это была обитель молитвы, труда и милосердия, так чувствовало ее сердце, так она все и устроила. Да, при обсуждении проекта обители раздавались упреки в протестантизме, — такого типа общины, без строго монастырского устава, где насельницы занимались бы не только традиционным монашеским рукоделием, а более активной социальной работой, еще не знали в России и, как все новое, да еще исходящее «от немки», это вызывало опасения. Как показала жизнь — напрасные. Основательница Марфо-Мариинской обители приняла подвиг страстотерпчества и мученичества, теперь она — великая святая Русской Церкви, а обитель, основанная по ее «методике», жива и процветает.

Когда-то у нас и Воскресную школу считали «протестантской методикой». Что интересно, это так и есть! Не было воскресных школ в Русской Православной Церкви до революции. Были церковно-приходские школы, а сама идея воскресных школ в этом смысле слова — протестантская. Но кто теперь скажет, что это нам не надо?

В России до сих пор людей, интересующихся изучением Библии, подозревают в протестантизме. Потому что у нас любить Библию — это значит поцеловать ее на всенощной. Уже тридцать лет каждый воскресный вечер я провожу библейское занятие. Мы читаем Священное Писание — книгу за книгой. Сейчас читаем апостольские Деяния, недавно закончили Апокалипсис. Потом обсуждаем. И мне всегда хочется спросить: что в этом протестантского? Все-таки протестантизм — это противостояние Церкви, отказ от Таинств, от Предания. А чтение слова Божия, знакомство с историей своей веры, на мой взгляд — обязанность христианина. Как литургия служится всю жизнь, так и Слово Божие читается всю жизнь. Но людям пока важнее обряд.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.