В наступившем 2012 году исполняется 75-лет со времени начала государственного Большого террора [1].

Предлагаем вниманию читателей доклад Лидии Алексеевны Головковой, кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника Научно-исследовательского отдела Новейшей истории Русской Православной Церкви (НИО НИРПЦ ПСТГУ) на Зимней сессии Богословской конференции ПСТГУ размещенную на портале Православие и мир






  След соловецких расстрелов просматривается за тысячи километров от Белого моря – в местах массовых захоронений расстрелянных в Москве.

До 1937 года, о котором пойдет речь, Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) претерпел несколько преобразований. Сначала был полноценным лагерем со своим Управлением на островах, затем стал 8-м отделением материкового Белбалтлага, а весной 1937 года на Соловках был установлен тюремный режим, СЛОН переименован в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения), началось строительство силами заключенных большого тюремного корпуса.

Начальником новообразованной тюрьмы ГУГБ стал старший майор госбезопасности И.А. Апетер, в должности его помощника – капитан госбезопасности П.С. Раевский. Их хорошо знали на Соловках. Они приехали сюда вместе [3].

Несмотря на то, что смертность в Соловецком лагере всегда была очень высокой, но 1937 год стал годом особой трагедии для Соловков, с которой связано еще много неизвестного.

Юбилей

В наступившем 2012 году исполняется 75-лет со времени необычайного года в истории страны – года государственного Большого террора, хотя за неполный 1938 год было уничтожено соотечественников лишь немногим меньше. Год 1937 был годом 20-летия революции и 20-летия создания органов ВЧК–ОГПУ–НКВД.

Юбилеям, особенно таким, в стране придавалось особое значение. К ним готовились, не жалея средств и человеческих жизней. Это был еще год выборов в Верховный Совет по новой, вышедшей в 1936 году, Сталинской Конституции. Грандиозные масштабы государственной «зачистки» были явно связаны с этими датами, а неявно – с неминуемо предстоящей войной и планами Сталина, государственными и личными, о которых с некоторой долей вероятности можно догадываться.

«Несостоявшаяся» перепись



Год начался неудачно. Результаты так называемой однодневной переписи, состоявшейся 6 января 1937 года, вызвали настоящую ярость вождя. Мало того, что не досчитались, по его мнению, 8–10 миллионов жителей, что было напрямую связано с раскулачиванием и спровоцированным голодом в стране. Так еще и, как известно, отвечая на вопрос о религиозности, 55,3 миллиона человек, т.е. 56,7% населения страны, назвали себя верующими. А ведь Союз воинствующих безбожников, выражая требования руководства страны, обещал, что как раз к 1937 году «имя бога будет забыто по всей территории Советского Союза».

С результатами переписи поступили по-советски: ее решено было считать несостоявшейся. Повторную перепись назначили на 1939 год. И хоть результаты переписи были засекречены, какие-то скандальные сведения уже успели просочиться в прессу. После обнародования их газета

«Правда» писала:

«Враги народа сделали все для того, чтобы извратить действительную цифру населения. Они давали счетчикам вредительские указания, в результате которых многочисленные группы граждан оказались не внесенными в переписные листы» [4].

В «Блокноте агитатора» тогда же сообщалось:

«…Дело переписи было сорвано презренными врагами народа – троцкистско-бухаринскими агентами фашизма, пробравшимися к руководству… Славная советская разведка, во главе со сталинским наркомом товарищем Н.И. Ежовым, разгромила змеиное гнездо предателей в аппарате советской статистики» [5].

После обработки результатов переписи в марте 1937 года только в Москве было расстреляно и кремировано в Донском крематории 74 человека, в число которых входило семь главных статистиков – начальников управлений. Еще почти 100 человек, работавших в сфере смежного могучего объединения Госбанка, Госзнака и Госплана, только косвенно связанных с переписью, лежат в земле «Коммунарки», и 911 – на Бутовском полигоне.

Не только высокое начальство, но и рядовые статистики, обыкновенные счетчики, заполнявшие переписные листы (их насчитывался 1 млн. 250 тыс.), подверглись жестоким наказаниям. Наказанных были тысячи по всей стране. (Забегая вперед, скажем, что повторная перепись 1939 года прошла без потрясений; численность населения была заранее определена; а вопрос о религиозности на этот раз просто отсутствовал.)

Операция «Выборы»

Выборы в Верховный Совет СССР по новой, вышедшей в 1936 году Сталинской Конституции, были назначены на 12 декабря 1937 года. Что двигало Сталиным, трудно судить, но впервые предполагались альтернативные выборы, готовились бюллетени с тремя кандидатами. Чтобы не произошло неожиданностей, к выборам, по мнению руководства страны, должны были быть допущены только верные режиму, проверенные люди.

Грандиозные масштабы «зачистки» 1937-го были напрямую связаны с этими датами. Уже многое было сделано для нейтрализации возможных противников: прошел в 1936 году 1-й Московский процесс, 2-й – перешел на 1937 год, и арестованы фигуранты для 3-го Московского процесса.

Были уничтожены почти все крупные политические деятели. В мае 1937-го состоялись открытые процессы над представителями высшего командования Красной Армии, обвиненными в «военно-фашистском заговоре», в число их входили три маршала из пяти, существовавших в то время.

Начиная с февраля-марта разрабатывалась акция по истреблению менее опасных, но гораздо более многочисленных соотечественников – всевозможных «антисоветских элементов».



Лимиты

Напряженная работа чекистов в 1937 году сопровождалась многими награждениями. Еще перед началом чистки, как бы авансом, сотрудникам НКВД было вручено множество наград, в том числе, орденов Ленина, которые прежде давались в исключительных случаях.

Как известно, тщательно подготовленная кампания по репрессированию, начавшаяся по всей стране 5 августа, должна была закончиться «в четырехмесячный срок», т.е. до декабря 1937 года (по полякам – в ноябре, по «харбинцам» – до 25 декабря). Причем в приказах НКВД, подписанных Ежовым, специально оговаривалось, что предложенные лимиты по 1-й и 2-й категориям могут быть уменьшены, но не могут быть увеличены.

«Какие бы то ни было самостоятельные увеличения цифр не допускаются», – категорически заявлялось в приказе № 00447, гл. II, п. 3 [8]. Но… «в случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, – тут же оговаривалось в приказе, – наркомы республиканских НКВД и начальники местных УНКВД обязаны представлять соответствующие мотивированные ходатайства».

По-человечески необъяснимо, но Москва, Ленинград, и все регионы и области уже в августе, в самом начале операции наперебой начали просить увеличения лимитов (сибирские регионы иной раз в 8–10 раз). Центр, т.е. Сталин не возражал.

В одной только Москве за четыре неполных месяца, первоначально отведенных под операцию, по имеющимся документам расстреляли 14 334 человека, т.е. лимиты легко были превышены почти втрое по сравнению с первоначально заданными [6]. Об увеличении лимитов продолжали просить с мест постоянно.

Об уменьшении или о переводе 1-й категории во 2-ю, т.е. смягчении наказания – ни разу. В числе причин для увеличения лимитов по 1-й «расстрельной» категории чаще всего выдвигалась с мест такая формулировка: «в порядке подготовки к выборам».

Расстрелять!

В течение всего года на собраниях и митингах непрерывно лились потоки грязи на «врагов народа». О замученных и расстрелянных писалось:

«Все они поплатились своей мерзкой жизнью за то, что покушались потопить в крови счастливую страну социализма».

Троцкий, выставленный за пределы страны, писал о бывших соотечественниках – авторах подобных словоизвержений:

«Большинство (в стране) составляют насмерть перепуганные и в то же время осатаневшие слепцы».

Но под творениями «осатаневших слепцов», к сожалению, стояли подписи многих известных деятелей науки, искусства, и особенно – литературы: не только Ал. Толстого, Маршака, Федина, Вишневского, Фадеева, Леонова, Шолохова, Симонова, но и… Тынянова, Бабеля, Платонова, Олеши, Пастернака, Зощенко, Гроссмана, Паустовского…

После приказа по репрессированию немцев и общего № 00447-го, последовали приказы по полякам, харбинцам, латышам, членам семей «врагов народа». Операция началась в точно назначенные сроки. Несколько позже, а именно 16 августа 1937 года плановые цифры были спущены и для тюрем. Появилась специальная директива Н. Ежова за № 59190. В частности, в директиве, направленной в Ленинградское УНКВД для Соловецкой тюрьмы, говорилось:

«С 25 августа начать и в двухмесячный срок закончить операцию по репрессированию наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ… Вам для Соловецкой тюрьмы утверждено для репрессирования 1 200 лиц» [7].

Руководство тюрьмы – по личным делам, «меморандумам», оперативным сводкам – быстро составило списки на 1116 человек, которые были утверждены ленинградским начальством – наркомом УНКВД ЛО Л.М. Заковским и его заместителем Гариным (Жебеневым И.Н.) [9] .

Против спущенных лимитов Соловки запросили еще дополнительные. К намеченным 1116-ти было добавлено около 700 человек.

Первые 1116 (фактически 1111) человек составили первый Большой Соловецкий этап; заключенные были погружены на баржи якобы для отправки через Кемь в другие лагеря, и больше их никто не видел.

Долгие годы считалось, что баржи были затоплены вместе с людьми в Белом море. И лишь в июле 1995 года в архиве УФСБ Архангельска были обнаружены расстрельные списки на 1111 человек и документы, позволявшие думать, что заключенные с Соловков все-таки прибыли на материк и где-то в районе между городом Повенец и Медвежьегорском расстреляны.

Еще немало времени понадобилось, чтобы героическими усилиями одного-двух энтузиастов найти место расстрела и захоронений Большого Соловецкого этапа. Это место по соседнему урочищу назвали Сандармох. О втором и третьем этапе и сегодня известно лишь то, что они состояли соответственно из 509 и 198 человек, и что второй этап был расстрелян, по-видимому, в Ленинграде, а третий, неотправленный, скорее всего, на Соловках.


Кости расстреляных в Сандармохе. Эксгумация июнь 1997 года

В тот, 1937, год была очень теплая зима, навигация продолжалась почти до Нового года. Второй этап был отправлен с Соловков 8 декабря.

Чекисты, сопровождавшие на барже свыше пятисот заключенных, везли секретное предписание для коменданта Ленинградского УНКВД:

«Прибывших из Соловецкой тюрьмы – расстрелять».

Считается, что в составе этого этапа находился человек, которым могла бы гордиться любая страна и любая эпоха – священник, ученый, поэт Павел Флоренский. Но по документам дата его расстрела 9 декабря. Трудно представить, что на следующий день после отправки этап был на месте. Здесь еще много невыясненного.

Третий этап не успели вывезти с Соловков, его расстреляли в феврале 1938 года. Место расстрела, несмотря на многолетние усилия исследователей, пока не определено.

С особой жестокостью

Зато картина расстрелов в Сандармохе постепенно стала вырисовываться. Нас уже трудно удивить подробностями. Но расстрелы в Сандормохе поражают особой жестокостью и каким-то первобытным нарочитым варварством. О том, как это происходило, рассказал исследователь А.Я. Разумов, которому удалось увидеть следственные дела исполнителей приговоров с описанием событий.

Медвежьегорская опербригада для проведения массовых расстрелов была создана в августе 1937 года – всего около 30 человек из 3-го отдела Белбалтлага, включая некоторых бывших заключенных и даже заключенных с неотбытым сроком. Одни отвечали за подготовительные работы в лесу, другие – за вывод обреченных из камер изолятора и подготовку их к отправке, третьи – за конвоирование, четвертые – за приведение приговоров в исполнение. Наготове были шоферы и проводники со служебными собаками. У всех отобрали дополнительные подписки об обеспечении строжайшей секретности – с обычной в таких случаях угрозой применения высшей меры наказания за разглашение. В распоряжении опербригады были две грузовые машины для перевозки заключенных к месту расстрела и одна легковая.

По прибытии ленинградской опербригады, которую возглавил зам. начальника АХУ УНКВД ЛО капитан госбезопасности И.Р. Матвеев, к ней присоединилась медвежьегорская.

В число обычных средств, которые использовались в Медвежьей Горе для операций по приведению приговоров в исполнение, входили веревки для связывания приговоренных по рукам и ногам и придушивания сопротивлявшихся. При местном чекисте Бондаренко еще находилась, в виде «личного холодного оружия», железная трость длиной около метра, остро заточенная с одного конца и с припаянным молотком и топориком с другого, нечто вроде самодельного ледоруба.

Матвеев привнес в обычную медвежьегорскую процедуру ленинградский «опыт». По его указанию и рисунку были изготовлены березовые круглые дубины, которые в Медвежьей Горе назвали «колотушками» или «вальками», их использовали для «нейтрализации» заключенных. От удара по голове двухкилограммовой колотушкой человек чаще всего терял сознание. Иногда таким образом просто убивали приговоренного. Не менее опасными были действия, производимые железной тростью. При малейшем сопротивлении все это пускалось в ход.

Избивали и без всяких причин: просто от страха, боязни бунта, нападения и побега. Избивали потому что была установка: бить врага на каждом шагу и потому еще, что находились в неврастеническом состоянии, теряли контроль над собой. Ведь каждый раз предстояло убивать десятки и сотни людей. Наконец, избивали (как цинично говорили исполнители, «глушили кадров») просто для собственного удобства, чтобы к могильным ямам привезти как можно меньше живых людей.

Так, в Москве для доставки на Бутовский полигон использовали автозаки с заглушками, запуская выхлопные газы в набитый людьми кузов, а в Петрозаводске применяли «галстуки» – то есть удавки. (Последнее больше всего было распространено в сибирских регионах.) В общем, при приведении приговоров в исполнение далеко не всегда надо было применять оружие. (А экономия боеприпасов, к тому же, поощрялась деньгами).

Для подготовки к расстрелу в изоляторе Белбалтлага размещали по 200–300 человек. После сверки «установочных данных» заключенных раздевали до нижнего белья и в комнатах, называемых комната «вязки рук» и «вязки ног», связывали их. После укладывали в комнате, называемой «ожидальня». Когда набиралось 50–60 человек, конвоиры начинали носить на плечах и грузить людей в кузов машины.

В каждую машину усаживался конвой – по четыре человека и проводник с собакой. Караван из грузовых и замыкавшей их легковой машины выезжал из ворот изолятора. Никого из заключенных не имели права вернуть назад.

Приговоры в Медвежьей Горе в это время чаще других приводили в исполнение начальник 5-го отделения по борьбе с побегами И.А. Бондаренко и зам. начальника 3-го отдела А.Ф. Шондыш (оба расстреляны в 1939 году в Петрозаводске). На легковой машине обычно ездил старший из начальников, принимавших участие в расстрелах. Спецработы шли за дополнительную оплату: 180 рублей за лесные работы, 240 – шоферам и конвоирам. Исполнители приговоров получали по 260 рублей.

Команда, работавшая в лесу, между Медвежьегорском и Повенцом, заранее выкапывала в легком песчаном грунте глубокие ямы квадратной формы. Во время раскопок было обнаружено 236 расстрельных ям. Подле ям разводили костры – для обогрева конвоя и освещения места в ночное время. Приезжали машины, их подавали к ямам. Расстреливали непосредственно в яме, постепенно поднимаясь по телам все выше к поверхности земли. В ямах работали Матвеев, Алафер, Бондаренко и Шондыш.

По завершении расстрелов машины отправлялись обратно. И так за ночь делали несколько рейсов. С последним рейсом отвозили убитых в изоляторе. Женщин возили отдельно, обычно на легковой машине. К четырем утра операцию заканчивали…

Сандормохский список



Список Большого Соловецкого этапа, расстрелянного в Сандармохе, сходен с другими подобными списками только тем, что большинство его представителей – это опять-таки простые рабочие и крестьяне, составляющие саму основу жизни. В остальном Сандормохский список разительно отличается от всех подобных.

Здесь нет ни политических, ни партийных деятелей. Все жестокости и кощунство по отношению к человеческой жизни выпало испытать людям науки, культуры. Здесь было расстреляно множество инженеров, служащих с высшим образованием, экономистов, агрономов, профессоров различных университетов страны; очень много, как нигде, обычных школьных учителей, литераторов, журналистов.

Здесь оказались: художник и библиотекарь государя Николая II В.В. Гельмерсен, известный адвокат Бобрищев-Пушкин, Дурново и многие, многие другие. Больше всего – москвичи и ленинградцы.

Скорбный путь от Соловков до могильных ям Сандормоха пришлось пережить и священнослужителям: архиепископу Курскому Дамиану (Воскресенскому), ныне причисленному к лику святых, архиепископу Самарскому Петру (Рудневу), настоятелю Симонова монастыря в 20-х годах, возвращенному в Соловки за обнаруженный у него список репрессированного священства, епископу Воронежскому Алексию (Бую), канонизированному в 1981 году зарубежной РПЦ, иеромонаху Иринарху (Белявскому), священникам Петру Барановскому из Серпухова, Николаю Розанову из Ленинграда и др.

Анатолий и Виктор Клинге, братья 20 и 21 годов рождения, уроженцы Петрограда, подавали большие надежды, один, как художник, другой как музыкант-пианист; братья были арестованы и сосланы в на Соловки как дети белого офицера и как певчие церковного хора.

Здесь же были расстреляны или убиты перед расстрелом католические священники, один из них – окончивший Римскую духовную академию, настоятель грузино-католического монастыря в Турции Иоо Ватмалашвили.

Судьбы палачей

Расстрелы Соловецкого этапа в Сандармохе начались 27 октября, затем был перерыв четыре дня, потому что Матвеев запил, расстроившись из-за побега одного заключенного (его вскоре поймали и расстреляли). Первого ноября расстрелы возобновились и продолжались до 4 ноября. По окончании операции одни палачи были награждены, другие (уже в декабре, т.е. месяц спустя) арестованы.

Например, приказом по УНКВД ЛО от 20 декабря 1937 года За «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» был награжден ценным подарком, а именно – радиолой с пластинками – главный убийца Соловецкого этапа Матвеев; другие члены опербригады, работавшей с Матвеевым, награждены пистолетами Коровина и часами.

Большинство же сотрудников, участвовавших или имевших отношение к расстрелам Соловецкого этапа, были арестованы и этапированы в Москву. Это были: начальник 10-го (тюремного отдела) ГУГБ НКВД СССР москвич Николай (Лука) Антонов-Грисюк; еще один москвич, старший майор госбезопасности, зам. наркома водного транспорта Вейншток Яков Маркович. Арестован специально вызванный на операцию из Карлага начальник 2-го отдела Карагандинского ИТЛ Круковский Всеволод Михайлович; был арестован и доставлен в Москву прокурор Ленинградской области, член тройки Позерн Б.П. Все они были в Москве осуждены, расстреляны и доставлены для кремации в Донской крематорий как шпионы и диверсанты.

Все они – в разные годы – реабилитированы.

В ряде случаев аресты высших чинов НКВД проводились под видом вызовов в Москву «на повышение» или для награждений.

Главный исполнитель расстрелов Соловецкого этапа в Сандормохе Матвеев с санкции Л.П. Берии через полтора года, в марте 1939 года, все же был арестован. Комендант УНКВД Ленинградской области А.Поликарпов, чья подпись стоит под всеми предписаниями на расстрел, узнав об аресте Матвеева, застрелился.

Скорее всего, он поторопился. Судьба Матвеева, в отличие от многих других, сложилась благополучно. Военным трибуналом войск НКВД ЛВО он был осужден по ст. 193-17«а» УК РСФСР на 10 лет ИТЛ. Но при пересмотре дела Военной коллегией Верховного суда СССР срок ему снизили до 3 лет. Наград не лишили. Отбывал он наказание на Волголаге, к тому же его освободили досрочно.

Во время войны он уже занимал должность начальника внутренней тюрьмы УНКГБ; к его прежним наградам добавился орден Ленина. Он умер своей смертью уже при Брежневе.

А вот Гарин весной 1938 года был переведен начальником лагеря в Карелию, в 1940-м – умер при странных обстоятельствах, зато похоронен с почестями в Москве на Новодевичьем кладбище.

Раевский был арестован с санкции Л.П. Берии как «один из руководителей контрреволюционной повстанческой организации, существовавшей среди лагерников на острове Соловки», отбывал наказание в Унжлаге, где заведовал изолятором на штрафном пункте. После реабилитации восстановлен в звании подполковника.

В начале 1960-х годов его пытались привлечь к партийной ответственности за активную роль в соловецких расстрелах – ведь Раевским лично подписана каждая справка о соловчанах, рассмотренная Особой тройкой УНКВД ЛО на предмет немедленного расстрела. Но дело тогда замяли.

Еще несколько должностных лиц, причастных к соловецким этапам 1937 года и расстрелянных в Москве, лежат в общих могильниках «Коммунарки».

Среди них начальник Соловецкой тюрьмы ст. майор госбезопасности И.А. Апетер, приговоренный к расстрелу как участник «латышской шпионско-фашистской организации» (он единственный из всех не реабилитирован). И сменивший его в январе 1938 года новый начальник тюрьмы капитан госбезопасности И.К. Коллегов. Он был арестован 7 мая 1939 года как «участник антисоветской повстанческо-террористической организации, действовавшей на острове Соловки». Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян в Москве 28 июля 1941 года. Реабилитирован в 1959-м.

Выборы прошли



Так 1937 год подошел к 12 декабря – важному рубежу, из-за которого в значительной степени и затевалась кровавая бойня, – к выборам в Верховный Совет.

Правда, предполагавшиеся альтернативные выборы не состоялись; уже готовые бюллетени все-таки были заменены на выборы из одного человека, что и продолжалось до конца существования советской власти. Так что зачистка «сомнительных элементов», вся грандиозная акция 1937 года, строго говоря, оказалась напрасной.

В День чекиста 20 декабря 1937 года в Большом театре торжественно отмечалось двадцатилетие органов НКВД. На следующий день огромный список награжденных, каких не было ни до, ни после этого, на 392 человека был опубликован в газете «Красная Звезда». В списке «за особые заслуги в борьбе за упрочение социалистического строя» были напечатаны только имена – без должностей и чинов. Тогда эти имена ни о чем не говорили советским людям; ныне же мы знаем многих из них – в основном, исполнителей приговоров подошедшего к концу 1937 года.

Это были: старейший палач Советского союза Петр Магго, спившийся перед войной, Эрнст Мач (списанный впоследствии с диагнозом «шизофрения»), братья Иван и Василий Шигалевы (два здоровяка, почему-то рано умершие), Фельдман, Антонов, Семенихин, Яковлев и комендант АХУ НКВД В.М. Блохин, участвовавший во всех расстрельных акциях.

На спецобъекте НКВД «Коммунарка» оказались и те, что стояли у самого истока ГУЛАГа. В 1923 году вышло Постановление ВЦИК об организации Соловецкого лагеря принудительных работ особого назначения. Его подписали зам. председателя Совнаркома А.И. Рыков [10] и управделами Совнаркома Н.П. Горбунов [11] .

«…Все угодья, здания, живой и мертвый инвентарь, ранее принадлежавшие бывшему Соловецкому монастырю… передать безвозмездно ОГПУ…» – гласил «не подлежавший опубликованию» документ.

В приложении к Постановлению, подписанном зам. председателя ГПУ И.С. Уншлихтом, говорилось:

«…Создание нового Соловецкого лагеря, в коем предположено разместить до 8 000 человек… обуславливается большим притоком осужденных».

Спустя 14–15 лет все три высоких должностных лица были арестованы и по обвинению в шпионаже расстреляны. Все захоронены на территории бывшей дачи Г.Г. Ягоды – «Коммунарки».

Здесь же оказался зам. Председателя Верховного Суда СССР, член ЦИК А.П. Смирнов, возглавлявший комиссию после расстрела политических заключенных в Соловецком Савватиевском скиту в 1922 году и признавший правомочным применение оружия против безоружных людей. Здесь же Ф.И. Эйхманс, человек близкий Бокия, зам. начальника спецотдела ГУГБ НКВД СССР, давший разрешение на этот расстрел.

Без Глеба Бокия, чье имя гордо носил флагман соловецкого флота, правда, списанный еще до революции, не происходило ни одного серьезного события на Соловках; потомок древнего рода, упоминавшегося в переписке Ивана Грозного и князя Курбского, по словам очевидцев, был «типичный непреклонный коммунист, прекрасно образованный, и с элементами жестокости в характере». Он также был арестован в 1937 году. Его расстреляли «в особом порядке», по одному из так называемых Сталинских списков, и кремировали в московском крематории.

Подводя итоги за 1937 год, в частности, в отношении убиенных священнослужителей, Ежов, не подозревавший, что через два месяца начнется его падение, острил:

«…не помню, кто это мне из товарищей докладывал; когда они начали новый учёт проводить, то у него, оказывается, живыми ещё ходят 7 или 8 архимандритов.., потом всяких монахов до чёртика. Всё это что показывает? Почему этих людей не перестреляли давно? Это же всё-таки не что-нибудь такое, как говорится, а архимандрит всё-таки. (Смех в зале.) Это же организаторы, завтра же он начнёт что-нибудь затевать…»

И далее:

«…Вот расстреляли полтысячи и на этом успокоились, а сейчас, когда подходят к новому учёту, говорят, ой, господи, опять надо. А какая гарантия, что вы через месяц опять не окажетесь в положении, что вам придётся такое же количество взять…» (Из стенограммы на совещании руководящих работников НКВД УССР).

Шел февраль 1938 года. Огромные дополнительные лимиты были получены. Акция по массовым убийствам по инерции продолжалась. В одном только Бутове в те дни 17 февраля было расстреляно 562 человека, из них – церковно- и священнослужителей – 74. И ведь это были, как всегда, лучшие.

Примечания:

1 Датой начала террора можно считать время проведения пленума ЦК ВКП(б) 23 февраля — 3 марта 1937 года, на котором со своим докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» выступил Сталин И. В., где проводил доктрину об «обострении классовой борьбы по мере строительства социализма».
2 Доклад будет опубликован в Вестнике ПСТГУ.
3 Чирков. Ю. А было все так… М., 1991. С. 164–167.
4 Волков А.Г. Перепись населения 1937 года: вымыслы и правда. (Перепись населения СССР 1937 года. История и материалы /Экспресс-информация. Серия «История статистики». Выпуск 3-5, часть II. – М., 1990. C. 6–63.)
5 Там же.
6 Книга памяти жертв политических репрессий. Бутовский полигон. 1937–1938. Постоянная межведомственная комиссия Правительства Москвы по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий. В 8-ми вып. – М.: Изд. «Альзо», 1997–2008. Вып. 1. С. 349–352.
7 В число 14 334 расстрелянных, захороненных и кремированных за 1937 г. в Москве входят: 10 695 расстрелянных на Бутовском полигоне, 396 расстрелянных и захороненных на спецобъекте «Коммунарка» и 3 343 расстрелянных и кремированных в Донском крематории и, захороненных на территории Донского Нового кладбища.
8 Ленинградский мартиролог. 1937–1938. Книга памяти жертв политических репрессий. – СПб., 1997. Т. 2. Ил. 78–79.
9 Разумов А.Я. Скорбный путь соловецких этапов. Москва 2008 (Отрывки даются с незначительными сокращениями).
10 А.И. Рыков (1881–1938), государственный и политический деятель, нарком внутренних дел, зам., затем председатель СНК, сменивший на этом посту Ленина. Перед арестом нарком связи СССР. В 1937 г. в качестве одного из руководителей привлечен к 3-му Московскому процессу. Арестован 27 февраля 1937 г. По обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации расстрелян 15 марта 1938 г., захоронен на спецобъекте НКВД «Коммунарка».
11 Н.П. Горбунов (1892–1938), управ. делами СНК, впоследствии академик, непременный секретарь Академии наук СССР, альпинист, покоривший многие вершины, в том числе, пик Сталина, начальник географических и геологических высокогорных экспедиций. Арестован 19 февраля 1938 г. По обвинению в шпионаже Военной коллегией СССР приговорен к расстрелу; расстрелян 7 сентября 1938 г., захоронен на спецобъекте НКВД «Коммунарка».

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.