Сказанное слово является воплощением языка, его выражением, как дела являются выражением любви или чего-то другого. С другой стороны, язык мы постигаем посредством этого самого слова, из всяких разных источников (роль родителей в этом плане совсем не та теперь, что раньше, теперь Ханаан не оказался бы носителем рабского языка, практически целиком унаследованного от своего отца Хама). И с этой точки зрения любой изрекающий слово становится воином в войне за язык.
  Одни стремятся язык изменить так, чтобы слова «вера», «надежда», «любовь», «Бог», «грех» и прочие потеряли бы связь с реальностью и отмерли бы. Или остались бы, но в совсем другом значении (не зря же «не произноси всуе имя Господа»). Другие стремятся оставить эти слова в их прежнем значении, сохранить живой язык, в котором эти слова есть. Третьи об этом не просто задумываются, говорят, поют и пишут. Иногда человек вроде бы ратует за чистоту и величие языка, а в реальности опошляет его, омертвляет слова. Здесь трудно оценивать, дело совсем не в количестве бранных и возвышенных слов, а в живости сказанного слова. Дух, носитель жизни, дышит, где хочет.

Есть язык животный, нравственно нейтральный: «подай банан», «здесь опасно», «там много еды». Низведение языка до такого уровня есть принижение человека до уровня животного (это, по сути, убийство человека). Есть язык греха: лжи и жизни, построенной только лишь на стремлении к удовольствиям. Есть язык живой, тот, на котором с нами говорит Бог и которым мы говорим с Богом. Веруя или не веруя. (Блок однажды так провел границу между языками по отношению к одной поэтессе: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом»).

Язык Писания и молитв святых для нас сейчас суть «ангельские языки», по выражению апостола Павла, поэтому мы, даже, может быть, почти ничего не понимая, часто читаем Писание и молитвы по молитвослову. Так дети учатся по букварю. Но и наш родной язык — язык Пушкина, Достоевского, Серебряного века, Времени колокольчиков вполне годится, чтобы на нем выражать насущные, настоящие проблемы и идеи, и, соответственно, пытаться их решать. Русский язык (как и все другие живые языки) позволяет думать, в полном смысле этого слова. Язык животный, с преобладанием повелительного наклонения и малого количества информационных сообщений, которые не допускают разных трактовок — не позволяет думать. Язык греха не имеет целостности и глубоко противоречив — на нем думать опасно и противоестественно (достаточно глянуть на размышления о свободе и толерантности, эвтаназии, абортах, допустимости людоедства и легализации наркотиков). Поэтому отважившихся мыслить на этом языке даже как-то жалко, если они честно пытаются решить стоящие перед ними проблемы и недоуменно вязнут по самые уши. Если же такие люди неискушенны в стремлении к непротиворечивости и хоть какой-то логике, то мы получаем забавные идеи, типа массовых расстрелов во имя некой самоценной демократии или полного и незамедлительного счастья при условии отбрасывания понятий «государство», «брак», «вера», «нравственность» и т.п.

Когда-то искажение каких-либо священных текстов наказывались, порой жестоко. Это было, если хранители языка обладали некой весомой властью и силой. Неискушенному наблюдателю теперь кажется, что Бог карал народы, пророки — отдельных людей, Церкви анафематствовали как-то непропорционально преступлениям. Это сейчас Церковь того авторитета не имеет, потому, например, и не предает анафеме писателей, по сравнению с которыми Лев Толстой — богобоязненный младенец. В наше время анафема бы только подстегнула читательский интерес.

Главными хранителями языка сейчас (как, впрочем, и всегда) являются его творящие носители. Часто того не сознавая, они оказались воинами в самой главной войне человека — войне за человека. Вспомним историю Иова — в ней описывается идеологическая война самого Иова, разговаривающего на языке любви и веры, и его оппонентов — носителей языка поклонения, почитания, закона, того языка, на котором хорошо поклоняться идолам, а не общаться с живым Богом. Кстати, конец дискуссии подвел Бог, иначе они не пришли бы ни к чему: глупо спорить, разговаривая на столь разных языках.

Нередко встречаются попытки дать определение понятиям «христианская литература», «православный рок» и т.д. Надо ли говорить, что это малополезно? Взять, например, абсолютно нерелигиозный рассказ «Дары волхвов» О'Генри, который православным явно не был. В рассказе под словом «жертва» понимается не отвратительный языческий обряд, а главное проявление любви. То есть рассказ еще не о Боге, но уже о жертве. Слово о Христе ложится в подготовленную почву, его принимает человек, если язык, на котором он думает, позволяет это сделать. А откуда взяться этому языку? Попробуйте рассказать слепому с рождения, что такое радуга. Даже перед самим Христом, самой живою Проповедью, явился Иоанн Креститель, «глас вопиющего в пустыне». Чтобы человек принял Бога, в нем должна говорить совесть, она должна ставить вопросы. Носитель живого языка всегда проповедник, и даже если он напрямую не рассказывает о Боге, он может быть предтечей, он может исправлять пути Господу. Носитель живого языка, кстати, всегда еще и пророк, исходя из его (языка) целостности и адекватности миру. Примерно так же на языке математики часто описываются абстракции, которые потом используются для описания явлений реального мира, обнаруженных спустя десятилетия или даже столетия.

Получается, с одной стороны, любой человек, массово творящий слова, несет огромную ответственность. Мы ответим за каждое слово, изшедшее из наших уст. Потому что слово — мощное оружие, пронзающее сквозь времена, и человек, пусть даже просто честно думающий вслух на русском языке, уже делится этим языком с другими, прямо или косвенно учит целые поколения думать, верить и любить. («Народ-богоносец» Достоевского — одна из не очень удачных, но ярких попыток выразить роль и ценность языка).

Малые дети учатся разговаривать, потому что родители не молчат. Многие из нас учатся думать в том числе и потому, что кто-то не молчит, зная, что его будут слушать, хотя его бьют по устам свои и чужие. Полную ценность этого «немолчания» сейчас оценить трудно, но, по крайней мере, спасибо сказать хочется.

Спасибо тем, кто учит нас думать, петь и «танцевать»!

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.