Александр Щипков: ВЕРУЮЩИХ НЕ СТАЛО БОЛЬШЕ

— Александр Владимирович, позвольте начать с общего вопроса. Так было в 90-е годы второе Крещение Руси или нет?

— Было, но исключительно в метафорическом смысле. Это образное выражение пришло на смену уже основательно заштампованной «дороги к Храму». Единственное Крещение Руси состоялось более тысячи лет назад, а все что потом — это уже христианская история нашей страны со всеми ее сложностями, издержками, темными страницами и многочисленными победами.

В православии человек получает крещение раз и навсегда. Крестили — всё, ты теперь член Церкви. Думаю, что о церковном организме, о Поместной Церкви можно говорить точно также. Потому что в обратном случае возникает вопрос, а что же такого случилось в 1991-ом или в 1988-ом годах? Дух Святой сошел на Россию? Я бы так не сказал, потому что иначе произошло бы какое-то масштабное просветление, которого на самом деле не случилось.

Часто публицисты, говоря о «втором крещении», уверяют, что именно политические изменения повлияли в 91 году на духовное и религиозное состояние граждан. А это в принципе не верно. Наша духовная внутренняя религиозная жизнь не может зависеть от политических процессов, а только от тех, которые идут внутри каждого христианина и внутри Матери-Церкви. Конструируя модель «второго крещения» и увязывая её с политикой, мы попадаем в ловушку. И можем дальше наделать много неправильных выводов.

— Но ведь можно вспомнить тот ажиотаж вокруг Церкви, который царил в первые постперестроечные годы. Толпы желающих креститься каждое воскресенье… Число людей одевших тогда крестик возросло в разы.

— Думаю, верующих после 1991 года больше не стало. Равно как не стало их меньше. Здесь моя позиция понравится, конечно, не всем, однако, у меня есть свой собственный подход к расчетам в этой области.

Вот смотрите, в советские годы официальная статистика показывала, что неверующих — 85%, а верующих — 15%. После 1991-го года социологи начали рисовать кривую стремительного роста: якобы число религиозных людей к концу 92-го года выросло до 60%, а вскоре и до 80-85%. Возникает логичный вопрос: а откуда эти «новые верующие» взялись? Что за причина породила этот религиозный взрыв?

Я изучал провинциальные авторефераты 60-70 годов по научному атеизму, где приводились результаты региональных замеров. Эти цифры заметно превышали общие показатели по СССР (85 на 15). Например, на Орловщине - 20% верующих, а на Ставрополье, в районе повышенной религиозности - 40%. Наверняка эти цифры в полтора-два раза были приуменьшены в угоду идеологии. Эти цифры натолкнули меня на мысль, что советская атеистическая социология прекрасно знала уровень общей религиозности в СССР. И этот уровень соответствовал 85% процентам. Советской пропаганде ничего не оставалось делать, как просто перевернуть данные. А сегодня цифры встали на место, вот и всё.

Вывод простой: не было никакого взрыва религиозности, не было никакого "второго крещения". Более того, я уверен, что и во всем остальном мире, в любой религиозной традиции уровень религиозности примерно такой же – 85 на 15. Я говорю об этом уже двадцать лет, коллеги социологи помалкивают и продолжают писать диссертации о причинах несуществующего феномена – религиозного взрыва 88-92 годов. На самом деле куда более интересная и важная тема — качество веры у этих 85%. Вот здесь – непаханое поле и для учёных и для Церкви.

- И что вы можете сказать о качестве веры, о её нынешнем состоянии?

Из советской эпохи русский человек вышел с раненым религиозным сознанием. Ни в коем случае нельзя ни смеяться над его суеВЕРИЕМ с элементами язычества, ни высокомерно осуждать его за это. Этих людей не надо приводить к вере, они уже верующие, уже православные. Им нужно просто помочь. С ними надо работать абсолютно по-другому: просвещать, объяснять особенности православного учения и любить их. Для этого, собственно, нам и нужны новые и новые храмы. Я являюсь горячим сторонником храмостроительства. Противники спрашивают - где для них верующие? Я отвечу – в соседних домах. Вера качественно меняется на глазах, становится осмысленнее, тверже и людям нужны храмы в шаговой доступности.

— Вы говорите, что качество меняется, что на это повлияло? Ведь уровень образования растет медленно, этот процесс меряется десятилетиями...

— Главный источник перемен сегодня — отсутствие страха. Ведь все годы советской власти наша вера была придавлена страхом. За нее надо было платить, и платить были готовы, в принципе, все, но разную цену. Один был готов заплатить жизнью, став мучеником, другой — сесть в лагерь, став исповедником, третий — потерять престижную работу, четвертый — пойти на конфликт с семьей. Самый робкий тайно крестил своего ребенка. Но это тоже было рискованно и опасно, можно было схлопотать "выговор по партийной линии" или лишиться очереди на квартиру.

Кто помнит, сколько все это стоило, понимает, что отсутствие этого страха - колоссальное достижение.

— Выходит, если опять начнутся гонения, все придет на круги своя и нынешние достижения Церкви пропадут впустую?

— Конечно, если за религию снова начнут преследовать, то пойдет волна отречений от веры. Человек — слабое существо. Но всё же выросло целое поколение, для которого вера — неотъемлемая часть жизни. Это поколение будет готово отстаивать право верить и право передавать веру своим детям. И это качественное изменение никуда не денется.

Я глубоко убежден в том, что многие действия Патриарха Кирилла объясняются его долгом успеть сделать как можно больше за то время, которое Господь отвел нашей Церкви на свободу. Ведь политические изменения могут произойти с такой же катастрофической быстротой, как и в 1917 году. Кто бы мог подумать в 1916-ом, что все так резко изменится? Ведь тогда был пик патриотизма, страна почти побеждала в войне, шел Собор, бурлила богословская мысль!

Каких только объяснений я не читал по поводу увеличения количества епархий – экономических, политических, аппаратных. А ведь это делается в первую очередь для укрепления Церкви Христовой. Ведь чем больше и мощнее епископат, тем сложнее его уничтожить, тем сложнее прервать апостольскую цепь хиротоний. Просто больше времени уходит на уничтожение епископата.

На нынешние двадцать лет свободы я смотрю как на некую временную передышку, которую мы должны максимально использовать для укрепления Церкви.

— И все-таки это рассуждения уже с высоты дня сегодняшнего, а как все это виделось тогда, в первые годы свободы? Оправдались ли тогдашние ожидания?

— Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что сам я принадлежал к очень специфической социальной прослойке «православного подполья». В 70-80-е мы были молоды и мыслили радикально, стараясь, как говорил Солженицын, «жить не по лжи»: работали кочегарами и свободно ходили в храм.

Я вылетел из института за свои взгляды, ушёл рабочим на завод и тем самым получил полную свободу: мог практически ничего не бояться, свободно ходить в церковь, читать что хочу и говорить, что думаю. Поэтому, лично для меня случившийся к концу 80-х переход не стал слишком резким. Но, конечно, масштаб событий я ощущал. Помню прославление Иоанна Кронштадтского, первый массовый крестный ход в Ленинграде. Тогда как раз впервые вышли на улицу те самые «перевернутые» 85%. Это было невероятное событие, половина Петроградки была запружена народом.

— Сегодня тогдашнее увлечение христианством называют модой.

— Это ошибка. Вера и мода — вещи несовместимые. Вера — это то, что у человека внутри, а мода — внешняя оболочка. Мода может существовать на храмовую архитектуру, песнопения, иконопись или на платки, рюкзачки за спиной и так далее. А сама вера - либо она есть, либо её нет.

Существуют расхожие представления о «настоящих и ненастоящих» верующих. Для первых даже используются особые клише: «ярый католик», «ортодоксальный иудей», «правоверный мусульманин». О православном говорят: «глубоко верующий». Но есть ли прибор, способный измерить глубину веры? Ведь вся глубина заключается в одном единственном знании: Бог есть. У человека, вчера принявшего Христа, такая же глубина веры, как и у Патриарха. А вот религиозный опыт у них разный. Его приобретают временем, страданиями, испытаниями… ему научаются и с годами приходит то, что называют степенью воцерковлённости, то есть вхождением во Церковь и пониманием себя как части церковного организма.

— Однако именно в 90-е на волне роста числа верующих внутри них началось деление. Эти «старые», а эти «новые». Эти «интеллигенты», а эти «из народа». И даже приходы церковные стали разделяться по категориям: военный, интеллигентский и так далее. Это какая-то специфика эпохи или так было всегда? И насколько это в принципе верно?

— Думаю, всегда было что-то подобное, просто в 90-х процесс разделения стал заметнее. Количество приходов резко увеличилось, стали приходить новые люди, рукополагаться новые священники: бывшие политработники, офицеры, инженеры. Они приносили с собой частичку своего мира, и тем самым меняли сложившийся уклад. Дело в том, что Церковь при советской власти представляла собой параллельный мир, в котором мы находили прибежище. А нынче церковная жизнь изменилась кардинально. Мы уже не параллельная реальность, мы стали основной реальностью этого мира вместе с новыми членами Церкви и обновленным клиром.

- Однако порой возникает непонимание между старой паствой и новым клиром

Это проблема становления приходской общинной жизни, и решится она может, по моему мнению, через выборность духовенства. Сейчас это невозможно по целому ряду обстоятельств, но, конечно, идеально, когда община из своей среды выбирает человека для священнослужения, обращается к правящему архиерею и после испытания его рукополагают именно для этой общины.

— А что бы Вы назвали главной проблемой Церкви за последние двадцать лет?

— Очень трудный вопрос, но я рискну на него ответить. У нас сегодня говорят о сращении Церкви и власти, мол, союз с властью разрушит Церковь. Всё это полная ерунда! Искушение властью больше надумано, чем существует в реальности. На самом же деле главная угроза для Церкви не во власти, а в деньгах. Искушение деньгами, стремление заработать на религии — вот что сегодня действительно угрожает Церкви, а все остальные проблемы (в том числе в отношениях с властью) — лишь производные от этого.