Протоиерей Павел Красноцветов 15 лет является настоятелем Казанского кафедрального собора. Священниками были его отец и дед, который мученически пострадал за веру. Служение в Казанском соборе отец Павел связывает с особым покровительством Пресвятой Богородицы его семье, именно Казанской иконой его благословили в день венчания.
  — Ваше Высокопреподобие, у вас за плечами более полувековой опыт пастырского служения. Как складывалась жизнь вашей священнической семьи в советское время?

— Мой отец был священником в Барнауле. И я видел всю неимоверную сложность священнической жизни. Во-первых, постоянные притеснения. Это были 1946–1947 годы. Духовенство давили налогами, лишали регистрации, не давали служить. И мы, дети священников, тоже испытывали на себе это моральное притеснение. Когда отец принял сан дьякона и я стал прислуживать в храме, то в школе, где я учился, сразу с этим столкнулся. Пришел один парень, сел за парту, обернулся: «А, поп-то здесь у нас!» И рассказал, что он видел, как я прислуживал в алтаре, выходил со свечой. Такое отношение сверстников вызывало горечь и печаль. И чувство озлобленности порой появлялось: «Что вы ко мне пристаете!» После этого случая я бросил школу. Потом когда я понял, что без семилетнего образования в семинарию мне не поступить, то пошел в школу рабочей молодежи. Но там мои одноклассники относились ко мне лояльно, это были уже взрослые люди, по 18–19 лет. А моего младшего брата (нас восемь человек было) в первом классе стали бить, потому что «поповский сын». Однажды, когда он шел из школы, его окружили второклассники и третьеклассники, а я выскочил из церковной ограды, и кинулся его защищать. Раскидал и сказал: «Будете еще трогать его, я вам уши нарву». Точно так же защищал и свою сестру.



— Не было ли у вас страха, когда размышляли о выборе священнической стези? Ведь у вас перед глазами был живой пример расстрелянного за веру в 1937 году деда?

— Когда мы с братом готовились поступать в семинарию, поначалу у нас был страх. Потом, в восемнадцать лет, мы поняли, что этот страх будет всегда присущ человеку потому, что все время создаются какие-то трудности в жизни, так что нужно учиться их преодолевать, а после этого — иди спокойно, надеясь на Бога. Так, моя хиротония состоялась в 1955 году и сразу же я это почувствовал на себе. Притеснение шло и по финансовой линии — требовали большие налоги, — и идеологически. Власть старалась ограничить наше служение. Например, уполномоченный Совета по делам религии в Кемеровской области заявил мне: «Никаких треб на стороне! Вы имеете право только в церкви их совершать, и никуда не выезжать и не говорить никаких проповедей». Но я ответил, что у нас как раз в семинарии учили говорить проповеди, что мы будем в подчинении правящему архиерею и обязательно будем проповедовать. И естественно, то, что я проповедовал, сыграло свою роль, и мне пришлось уехать из города Кемерова. В этот период я чувствовал, что мне семинарских знаний недостаточно, и я уехал учиться в Московскую духовную академию.



— Какие наиболее памятные для вас места служения и, может быть, люди из числа духовенства, с которыми вам довелось встретиться в жизни и вместе совершать свое служение?

— Самый первый храм, это Крестовоздвиженский собор г. Омска, где я ребенком начинал пономарить. Он остался моей «первой любовью», потому что туда ходил мой отец.

Это также храм святого великомученика Димитрия Солунского в городе Киселевске, где я служил священником сразу после рукоположения. Его настоятель протоиерей Анатолий Червонецкий был одним из старых священников Харькова. Он отсидел за веру десять лет, был сослан в Сибирь и освободился в сорок пятом году. Он знал практику старой дореволюционной Церкви и умел как-то находить общий язык с властью. Учил меня, что самое лучшее — говорить всем, что ничего у нас нет, все плохо, никто в храм не ходит, треб нет. Посылает меня в деревню причащать и говорит: «Никого больше не крести, ничего не делай, только причасти». Я «под козырек». А сам беру всё, что нужно для крещения, для причастия, и в путь. В одном доме одну причащаю, другую в другом, потом в третьем крещу и т.д. Меня вызывает уполномоченный: «Вы что там устроили?» «Ничего не устраивал, — говорю. — Первого причастил, второй попросил его крестить, ну я и пошел покрестил. Я не делал никакого сборища». Отец Анатолий учил так: «Не рассказывай об этом, не пропагандируй, чтобы не привязывались, люди в храм найдут дорогу сами». Вот так было в то время. Я думаю, это правильный путь был тогда, потому что без проблем могли лишить регистрации! Уполномоченному не понравился — лишает, и еще давали волчий билет, с которым нигде не принимали. И архиерей не имел права без разрешения уполномоченного принять священника в свою епархию.

Наверное, для меня важен еще город Ярославль, потому что там прошло мое становление как священника. Я узнал там очень интересных людей, которые хорошо знали владыку Димитрия (Градусова), в монашестве — схиархиепископа Лазаря. Владыка Димитрий был очень интересной личностью. Он ярославец, из богатой купеческой семьи, и они получили потом дворянство. Он был юристом, а после смерти жены и дочери принял монашество. Как священник от Ярославской епархии он участвовал в 1918 году в Соборе Русской Православной Церкви. Потом сидел в сталинских лагерях. А когда вышел, Святейший Патриарх Сергий рукоположил его во епископы.

И в Ярославле я как раз познакомился с его духовным сыном, митрополитом Никодимом (Ротовым). Владыка Никодим рассказывал, какие замечательные проповеди говорил владыка Димитрий, всегда очень глубокие. Ведь нельзя было какие-то призывающие к вере, только назидающие. Поэтому он очень назидательно говорил. И конечно, владыка Никодим всегда его приводил в пример и следовал его советам. А я был секретарем владыки Никодима до 1963 года, мы каждый год, на Лазаря Четверодневного, ездили, к нему на кладбище. И пели всегда «Общее воскресение», у владыки это было самое любимое, он его запевал всегда.

Вот такое у меня воспоминание о Ярославле, где я служил в Феодоровском кафедральном соборе. Я думаю, что каждый храм, где служил священник, оставляет в его душе свой след. Когда я был благочинным нашего пригородного округа, я знал многие храмы. И естественно, каждый храм привлекает к себе, и думаешь — как помочь, как сделать, чтобы там была служба нормальная? В Лодейном Поле (Ленинградская область) мы открыли храм в маленьком домике, который нам подарили. Мы там устроили в одной половине храм, в другой поселили священника. Но это было только начало. И там сейчас отец Михаил Николаев построил прекрасный храм. Каждый храм дорог. Я в Князь-Владимирском служил, как я его вычеркну из памяти своей? А уж Казанский собор — это что-то особенное!



— В 1996 году по благословению митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира вы стали настоятелем этого чудесного храма и в ближайшие дни мы будем отмечать его 200-летний юбилей. В чем главная идея праздничных мероприятий: концертов, конференций, встреч?

— Казанский собор был построен для хранения одного из самых чтимых на Руси образов — Казанской иконы Божией Матери. В этом главное его предназначение. Поэтому на выставках и конференциях главной темой станет история и значение этой удивительной святыни для нас, живущих сегодня в России. Кроме того, мы хотим рассказать жителям и гостям нашего города о новейшей истории Казанского собора. Сейчас, когда мы готовимся к юбилею, мы переиздаем исторический очерк, где собраны все документы, описаны многие исторические события.



- Вы стояли у истоков возрождения приходской жизни в соборе. Как это происходило?

— Когда меня назначили в 1996 году настоятелем, западный неф весь был занят музеем. Служить разрешалось только в воскресенье с 9 до 11, чтобы не мешать экскурсиям. Иконостаса не было. Алтарь был открыт. Прихожан было человек сорок. Когда я первый раз стал служить в воскресенье, я попросил клириков заблаговременно вынимать частицы, так как я привык, что в Князь-Владимирском соборе нужно было вынуть их около 1500, и мы вынимали долго. Мне отвечали: «Так тут нечего вынимать, несколько человек всего».

Но митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир, когда меня благословлял сюда, сказал, что тут должен быть настоящий приход и настоящий храм. Поэтому перед директором музея я извинился, но стал служить так, как положено по уставу.

В воскресенье у нас по 100–150 человек причастников, а во время поста их бывает до 700. Приезжает множество паломников из разных стран, чтобы поклониться Казанской иконе Божией Матери. Каждую среду здесь служится акафист чудотворному образу. Еще одна из наших святынь — копия Туринской плащаницы на материи. Ее нам подарил Святейший Патриарх Кирилл, который служил Литургию в Казанском соборе в 2009 году.



— Как развивается в соборе миссионерское служение?

— У нас создан отдел экскурсий. Многие туристы, попадая в Казанский собор на экскурсию, впервые узнают о православии. Мы инструктируем экскурсоводов, которые владеют не­сколькими иностранными языками и могут рассказать о храме. Кроме того, в храме весь день дежурит священник, к которому всегда может обратиться любой приходящий.

Работает воскресная школа для взрослых, которую посещают около 50–60 человек. Конечно, есть и воскресная школа для детей, и там создан замечательный детский хор. Каждый месяц в храме в честь священномученика Ермогена, устроенном по благословению митрополита Петроградского Вениамина в 1918 году, мы проводим особую «детскую» Литургию в нашем нижнем храме: поет наш детский хор и на богослужение тоже приходят дети. Так как Царские врата открыты, то маленькие прихожане могут видеть, как совершается богослужение в алтаре. Для них это очень благодатный опыт.



— Есть ли проблемы с восстановлением собора?

— Архитекторы и музейные специалисты следят, чтобы реставрация проводилась на должном научном уровне. Ремонт крыши и фасадов продолжается на федеральные средства. Но главное это все-таки то, что сегодня Казанский собор — это уже не музейный храм, это живой приход, это дом Божий. Конечно, это не наша заслуга. Богородица собрала нас под своим покровом. Наш город и вся наша земля Русская — под Ее небесным покровительством.



— Как вы видите задачи церковной жизни сегодня?

— Новое время налагает новые обязанности, дает новые импульсы в нашей деятельности. Сегодня люди не имеют нравственных ориентиров. При советах верующие были гонимы, имели какой-то мученический ореол. И это влияло на окружающих людей. Я помню, у нас соседи обращали особенное внимание на нас: мы — молодые священники, они к нам с особым почтением относились. Потому что они видели, что люди служат жертвенно и готовы пострадать за свою веру. И хотя был страх перед этой властью, но в то же время было единение среди немногочисленных верующих, они имели крепкую веру. А сейчас все дозволено: вы можете ходить в храм, а можете не ходить, веровать или нет. И вот эта вседозволенность сказалась на отношении многих православных к своим обязанностям. Они (не все) стали более мягкотелые. Стали многое дозволять себе, многое допускать. Если раньше не было такого свободомыслия в этом, то сейчас это наблюдается.

Сегодня священнику нужно быть образцом для подражания, но это очень сложно. Наверное, нужно быть человеком выдержанным, и я думаю, что нужно больше проповедовать. Обязательно проповедовать! И своей жизнью показывать, что мы трудимся ради спасения, ради будущей жизни. И наша вера должна быть образцом для подражания.

Публикация подготовлена совместно с исполнительным комитетом по юбилею Казанского собора.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.