Интервью с членом Синодальной комиссии по канонизации святых протоиереем Георгием Митрофановым.
 

Юлия Балакшина: Отец Георгий, как Вам представляется, сохранила ли в себе современная Россия черты "той России, которую мы потеряли", и если да, то в чем Вы их видите? 

Прот. Георгий Митрофанов: Характерным результатом 90-х годов - попытки осмысления исторического пути России, происходившей в то время - является понимание: та девятисотлетняя историческая православная национальная Россия, мыслями о которой многие из нас в советское время пытались поддержать себя в советской действительности, утрачена нами навсегда. Современная страна может быть названа постсоветской Россией. 

Это уже и не традиционная Россия, и не Советский Союз, это нечто третье, причудливым образом совмещающее в себе черты трех стран: двух, которые уже были и ушли, и третьей, которая рождается на наших глазах. Я бы назвал постсоветскую Россию "страной третьего мира", имея в виду под этим термином страну, либо не имеющую своей истории, либо отторгнутую от своей истории. С нами произошло именно это. В 90-е годы мы вдруг осознали, что историческая Россия невосстановима, а Советский Союз развалился. И тем не менее, если говорить о чертах двух этих прошлых Россий, то в нашей современной жизни, конечно, преобладают черты советской России. Особенно печально наблюдать эти черты в церковной жизни. Одним из главных проявлений этой тенденции является то обстоятельство, что большинство пришедших в Церковь постсоветских людей по существу людьми религиозными еще не стали. 

В Церковь их привели сторонние обстоятельства. У них нет даже самого элементарного опыта религиозной жизни. Я хочу подчеркнуть: не религиозных знаний, а именно опыта жизни. Вот почему они с такой легкостью готовы придать нашей современной церковной жизни черты, с одной стороны, комбината ритуально-бытовых услуг, а с другой - новой организации, которая избавит их от тяжелого бремени ответственности и свободы. Для многих Церковь представляется именно таким суррогатом советской организации, которая наделяет их новой тоталитарной идеологией, замешанной на их политических, психологических, национальных комплексах, исполненной духа ненависти, духа недоверия к человеку как таковому. Перепуганные постсоветские обыватели находят в ней, как им кажется, тихую заводь, позволяющую стройными рядами идти теперь уже не в светлое коммунистическое будущее, а в Царство Небесное. И несчастье многих людей, приходящих в Церковь, заключается именно в том, что им трудно различить в себе постсоветского дезориентированного закомплексованного обывателя и действительно религиозно взыскующего человека, утратившего веру своих предков и все-таки ищущего путей обретения Церкви. Именно эта опасность превращения Церкви в какой-то свой двойник, как определял эту разновидность церковной жизни Фудель, является одним из главных результатов нашей "советскости".

Эта икона под влиянием общественности была убрана из храма, находящегося в г. Стрельна под Санкт-Петербургом, в ноябре 2008 г. 

Кроме того, очень важной чертой современной жизни, отражающей в себе глубокую преемственность по отношению к советскому прошлому, является то, что мы до сего времени не пережили опыт покаяния за это прошлое. И даже, может быть, не то страшно, что мы в полной мере не осознали ужас того, что было; страшнее, что мы так и не научились ценить ту страну, которую большевики отняли у нас. И это незнание исторической России по существу отторгает нас от нашей девятисотлетней истории, превращая всего лишь в постсоветских людей, для которых прошлое ограничивается семьюдесятью годами советского времени. Это не отвлеченный вопрос, наоборот: это конкретная интуиция, мешающая людям осознавать самих себя в этом мире с точки зрения не только истории, но и вечности.

Если же говорить о более конкретных проявлениях этих черт, то, пожалуй, самым ярким, самым распространенным проявлением советской ментальности в нашей жизни является поразительная нечувствительность людей к слову. Слово в советскую эпоху подчас было способом выживания человека. Можно было говорить все что угодно, приноравливаясь к конкретной ситуации, лишь бы только это слово не осложнило твою житейскую обыденную жизнь. Более изолгавшейся страны, наверное, не было в истории человечества. Но не было и страны, в которой слово бы так обесценилось, как это произошло у нас. Вот почему эта кажущаяся иллюзия нашего легкого перехода "от советского прошлого к святой Руси" заставляет очень многих современников пребывать в ощущении того, что они стали кем-то другим, хотя на самом деле ничего не изменилось. Страна нераскаянных Каинов вряд ли может войти в Царство Небесное. Более того, такая страна вряд ли может стать местом деятельности активной честной одухотворенной церкви. Вот почему очень часто наша современная православная церковь вызывает у многих совестливых искренних людей - и это очень тревожный симптом конца 90-х-начала 2000-х годов - ощущение какой-то неподлинности.

Анастасия Наконечная: Каковы пути выхода из этой ситуации с учетом того, что, как Вы, наверное, знаете, современных россиян раздражают слова "советские репрессии", "нужно покаяние народа"? Что можно сделать для того, чтобы ситуация изменилась?

Прот. Георгий Митрофанов: Я думаю, что для многих из нас, православных христиан, было очевидно, что на пути возрождения исторической России функцию локомотива, вытягивающего нашу страну из советского прошлого, будет исполнять Русская православная церковь. К сожалению, этого не произошло. Конечно, отдельные священнослужители, отдельные церковные иерархи занимают подчас в этом отношении довольно активную позицию, но в целом, нужно признать, для многих церковных людей необходимость духовно, исторически адекватно высказываться по всем вопросам современной культуры, политики, общественной жизни не представляется такой уж очевидной. И для меня, как для священника и историка одновременно, очевидно, что потеряв ту историческую Россию, которую 900 лет созидали наши предки, мы все-таки еще не потеряли, по милости Божьей, память о нашем небесном Отечестве, о котором постоянно напоминает нам наша Церковь. И вот в чаянии этого небесного Отечества, в искании его, в попытках так или иначе перенести черты этого небесного Отечества в нашу повседневную обыденную жизнь, может быть, и будет заключаться возможность созидания страны, уже не похожей ни на императорскую Россию, ни, я надеюсь, совершенно не похожей на Советский Союз, которая появится на том постсоветском пространстве, на котором мы все сейчас обитаем и которое до сих пор не знаем с чем идентифицировать - с исторической Россией или с Советским Союзом. Наш государственный флаг и государственный гимн являются очень выразительными символами нашего двоемыслия и двоедушия.

Юлия Балакшина: Может быть, противостоять этому двоедушию для нас возможно благодаря опыту тех людей, которые оставались верны себе и своей вере даже ценой жизни, - опыту новомучеников? Что для Вас в контексте нашего разговора представляется самым ценным в опыте новомучеников?

Прот. Георгий Митрофанов: Я бы не решился говорить так лаконично, так лапидарно о том, что является самым ценным для меня в опыте новомучеников. Их опыт многогранен и на самом деле весьма противоречив. Но прежде всего мне хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что гонения, которые пережила наша Церковь в XX веке, гонения действительно беспрецедентные, обнаружили два противоречивых момента. С одной стороны, в нашей Церкви нашлось немало людей, которые смогли своей кровью засвидетельствовать свою веру. Но ведь во время этих гонений проявилось и то, что гораздо большее число наших же православных русских христиан оказались способными проливать эту мученическую кровь. Чего здесь больше - праведности или греховности? На мой взгляд, скорее греховности, ибо почти полное уничтожение за какую-то четверть века Поместной церкви на территории России свидетельствовало о полном духовном неблагополучии нашей страны и нашего народа.

В момент, когда Русская православная церковь была почти полностью уничтожена как организационная структура, когда русское духовенство уже добивали в лагерях после страшных репрессий 1937-1938 гг. (только в 1937 году было расстреляно 85 тыс. священнослужителей) - в это время, отвечая на вопросы переписи, более 50% советских граждан заявили о том, что они люди верующие. Возникает вопрос, какой же была их вера, если эта вера не побудила их в предшествующие 20 лет встать на защиту своих гонимых пастырей, своей гонимой Церкви? Может быть, эта религиозная вера не требовала полноценной, полнокровной церковной жизни, могла спокойно обходиться без покаяния, евхаристии, ограничиваться лишь соблюдением на обыденно-бытовом уровне каких-то внешних традиций? Наконец, есть другое очень важное обстоятельство, которое для меня по-настоящему проступило в известном эпизоде встречи святого патриарха Тихона со святым митрополитом Кириллом (Смирновым), когда, приехав в короткий промежуток между двумя ссылками в Москву, святитель Кирилл стал убеждать патриарха прекратить уступки по отношению к обновленцам, отменить введенный под давлением ГПУ новый календарный стиль, и патриарх, пытаясь обосновать свою политику уступок, стал говорить о том, что он не может быть спокоен, когда многие архиереи находятся в заточении. И тогда митрополит Кирилл сказал: "Не думайте о нас, Ваше Святейшество, мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах". Обычно эти слова толкуют весьма поверхностным образом: смиренный священномученик митрополит Кирилл с готовностью идет по своему крестному пути и убеждает святейшего патриарха не беспокоиться о судьбах великомучеников. На самом деле в этих словах звучит очень глубокое прозрение. Один из самых лучших архипастырей Русской православной церкви, безусловно, еще в полной мере не оцененный именно в своем духовном величии и в верном понимании пути русской духовной жизни, констатировал одно страшное обстоятельство: Русская православная церковь в лице своей иерархии, в лице своего духовенства оказалась неспособной подготовить большую часть своих пасомых к тем страшным искушениям, которые обрушил на них XX век. Да, теперь для них наступало время искупления, но было возможно искупить свой грех только одним: принятием тех страданий, которые выпадают в местах заточения. Это понимание одним из самых лучших, самых светлых наших новомучеников ответственности Церкви за судьбу всех своих членов является, на мой взгляд, самым главным заветом, оставленным нам нашими новомучениками. И здесь я должен констатировать, увы, самое печальное обстоятельство - не только эта глубокая мысль священномученика митрополита Кирилла, но даже простое отдание дани почитания новомученикам, увы, не стало нормой нашей церковной жизни. Мы вспоминаем о новомучениках в положенные календарные дни, иногда, желая показать миру и самим себе наше высокое духовное достоинство, не стесняемся бахвалиться тем, что именно в нашей стране было прославлено такое количество новомучеников, забывая при этом, что еще большее число заблудших православных христиан их таковыми новомучениками делали. Но более память о наших новомучениках никак не проступает в нашей церковной жизни.

И вот сейчас, когда благодаря усилиям нашей Синодальной комиссии по канонизации святых прославлено уже более полутора тысяч новомучеников, мы можем констатировать то обстоятельство, что они не только не стали самой почитаемой категорией наших святых, но в значительной степени "уступают в рейтинге популярности" (употреблю это достаточно секулярное выражение) среди наших церковных людей разного рода блаженным, юродивым и старцам - тем, кто на самом деле, будь он подлинным или мнимым блаженным или юродивым, по существу продолжает лишать нас необходимости духовно трезво и нравственно ответственно поразмышлять о нашей прошлой, а значит, и нашей современной жизни, кто предлагает нам очень опасную, очень искусительную духовную анестезию чудотворения, сверхъестественных прозрений вместо подвига повседневной, духовно трезвой нравственно ответственной христианской веры.

И вот это, на мой взгляд, является еще одним результатом того, что советский период нашей истории лишил нас не только подлинных подвижников благочестия, которых на Руси никогда не было так уж много, но и несколько более когда-то распространенных категорий русских людей - пусть не святых, но порядочных, честных и духовно трезвых, которые смогли бы, опираясь на опыт подлинных, а не мнимых святых, изменить духовный климат нашего общества сегодня. Именно таких людей практически не осталось сейчас, ибо им суждено было принимать насильственную смерть на протяжении многих десятилетий советского периода, когда были созданы условия, при которых даже попытка остаться порядочным человеком была чревата для многих физической гибелью

Памятник жертвам ГУЛАГа и коммунистических репрессий на Троицкой площади Санкт-Петербурга

Анастасия Наконечная: Отец Георгий, перекидывая мостик между опытом новомучеников и сегодняшним днем, сразу вспоминаешь о Соборе 1917-18 года. В то время довольно свободно обсуждались те вопросы, которые сегодня с трудом можно обсуждать, и отвечать на них труднее, чем тогда. Я имею в виду вопросы о духовном образовании, о миссии, о понятном богослужебном языке и т.д. Почему тогда на эти темы говорили более свободно, а сейчас более зажато? Почему тогда ответы на эти вопросы были смелыми, а сейчас - нет?

Прот. Георгий Митрофанов: Я думаю, что значение наследия Поместного Собора 1917 года в значительной степени преувеличено в нашей современной жизни. Куда более разносторонние и подчас весьма категоричные оценки проблем русской церковной жизни были даны за двенадцать лет до Поместного Собора в отзывах епархиальных архиереев. Поместный же Собор, наоборот, во многом смягчал те крайние мнения, которые высказывались русскими епархиальными архиереями в 1905 году в связи с необходимыми, на их взгляд, преобразованиями русской церковной жизни. Но как бы то ни было, и отзывы епархиальных архиереев, и деяния Поместного Собора 1917 года остаются для нашей современной жизни во многом невостребованными текстами. Более того, проблемы, которые тогда считались в высшей степени актуальными, почти что перезревшими, в наше время даже не осознаются как проблемы.

И вот это как раз является результатом того колоссального понижения духовного, интеллектуального, нравственного, культурного стиля жизни не только церковного народа, а вообще жизни России как таковой, которым оказались чреваты семьдесят лет советского периода. К сожалению, эти годы сказались и на жизни Русской православной церкви.

И с этой точки зрения выход, на мой взгляд, лежит только в одном, а именно - в осознании нашей современной церковью, а с ее помощью и обществом, государством своих подлинных духовных истоков. Продолжает она традиции девятисотлетней Русской православной церкви или же пытается опираться на наследие сначала гонимой, а потом попускаемой и используемой РПЦ советского времени? Пытается ли осмыслять себя в контексте вечных проблем истории христианской веры?

Выбор необходимо делать, но он еще не сделан. Мы подходим к этому, и одним из важнейших шагов в попытке определиться, по отношению к кому мы являемся продолжателями, был сделан на юбилейном Архиерейском соборе 2000 года, когда в ряду новомучеников были прославлены не только те, кто сохранял каноническую верность митрополиту Сергию, но и его многочисленные, подчас самые радикальные противники. Тем самым Церковь признала, что она перестала быть церковью, следующей лишь принципам митрополита Сергия, но что она видит правоту в действиях тех, кто выступил против той перспективы развития духовной жизни, которую навязывал Церкви заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский). И то, что эта канонизация не предполагала даже снятия с этих новомучеников прещений, которые совершенно неканонично налагал на них митрополит Сергий, явилось свидетельством того, что Церковь готова увидеть для себя наставников церковно-духовной, церковно-политической жизни в том числе среди тех, кто выступил против митрополита Сергия, кто выступал, если перефразировать слова известного европейского политика "за возможность существования самой свободной церкви в самом несвободном государстве". Вот этот дух свободы и ответственности нашего епископата, который в основной своей части дал нам новомучеников, является той чертой, тем качеством жизни церковной, которая особенно необходима нам в наше время.

Юлия Балакшина: Кого из исповедников Вы помните лично, с кем Вам доводилось общаться?

Прот. Георгий Митрофанов: Я, в силу своего возраста, в силу того, что родился и жил в Ленинграде, не имел возможности общаться с немногочисленными выжившими после репрессий 30-40-х годов новомучениками и исповедниками. Но мне доводилось общаться с людьми, которые были исповедниками православной веры в 70-х-80-х годах. Достаточно вспомнить, например, сыгравшую большую роль в жизни моей и моего сына Татьяну Николаевну Щипкову, филолога, проведшую пять или семь лет в лагерном заточении за свою по существу церковно-миссионерскую деятельность.
Я могу сказать, что с самим вашим вопросом связана еще одна очень острая проблема нашей церковной жизни. У нас сложился стереотип, что мученики и исповедники у нас были почему-то лишь в период 20-х, 30-х, 40-х годов, а потом, хотя и были так называемые административные гонения на Церковь в хрущевское время, был период тихого подавления Церкви в брежневские времена, мучеников и исповедников у нас не было. Это не так. Мучеников у нас действительно почти что и не было, а исповедники были. Да, о них, конечно, сложно говорить сейчас, потому что многие из них еще живы. Мы не можем в полной мере представить их жизнь, их деятельность, потому что архивы за этот период времени, в том числе архивы спецслужб, которые усиленно пытались подавить церковную жизнь в стране в эти годы, для нас недоступны. И еще: немало живо, в том числе и в церкви, тех деятелей, которые преследовали этих исповедников. Они, наверное, не очень заинтересованы в том, чтобы эта страница нашей истории была явлена в полной мере, и прозвучал рассказ о жизни тех, кто в отличие от них честно исповедовал веру во Христа в церкви 60-х-70-х годов. И тем не менее эти исповедники были, и их дальнейшая земная жизнь, а потом уже, наверное, и жизнь их после смерти станет основанием для их прославления. Но это произойдет не сейчас. Сейчас же главное заключается в том, чтобы попытаться дать понять нашему церковному народу, что гонения в разных формах происходили вплоть до конца 80-х годов, и совсем недавно, в 60-е, 70-е, 80-е годы, эти гонения ввели в сонм русских новомучеников и исповедников немало достойных людей, некоторые из которых продолжают жить и сегодня, но, увы, остаются неведомы для многих из нас сейчас.

Анастасия Наконечная: Вы могли бы назвать имена тех, с кем можно еще увидеться, поговорить?

Прот. Георгий Митрофанов: Я мог бы назвать некоторые имена, но мне не хотелось бы делать это публично, ведь я не знаю, как они отзовутся на подобного рода инициативы. Для меня очевидно только одно: в нашей современной церковной жизни не только проигнорирован их исповеднический опыт, но и во многом проигнорирован и нивелирован духовный опыт жизни и служения наших новомучеников и исповедников 20-х, 30-х, 40-х годов. Тем ценнее для меня то, что юбилейный собор Русской православной церкви 2000 года, прославив собор новомучеников и исповедников, по существу сделал нравственно необратимым для нашей церкви то развитие, которое намечается сейчас. Наша церковь уже никогда не будет только и безусловно церковью митрополита Сергия. Она все больше и больше должна приобретать черты Церкви Христовой.

Отец Георгий, как Вам представляется, сохранила ли в себе современная Россия черты "той России, которую мы потеряли", и если да, то в чем Вы их видите?

Прот. Георгий Митрофанов: Характерным результатом 90-х годов - попытки осмысления исторического пути России, происходившей в то время - является понимание: та девятисотлетняя историческая православная национальная Россия, мыслями о которой многие из нас в советское время пытались поддержать себя в советской действительности, утрачена нами навсегда. Современная страна может быть названа постсоветской Россией. Это уже и не традиционная Россия, и не Советский Союз, это нечто третье, причудливым образом совмещающее в себе черты трех стран: двух, которые уже были и ушли, и третьей, которая рождается на наших глазах. Я бы назвал постсоветскую Россию "страной третьего мира", имея в виду под этим термином страну, либо не имеющую своей истории, либо отторгнутую от своей истории. С нами произошло именно это. В 90-е годы мы вдруг осознали, что историческая Россия невосстановима, а Советский Союз развалился.

И тем не менее, если говорить о чертах двух этих прошлых Россий, то в нашей современной жизни, конечно, преобладают черты советской России. Особенно печально наблюдать эти черты в церковной жизни. Одним из главных проявлений этой тенденции является то обстоятельство, что большинство пришедших в Церковь постсоветских людей по существу людьми религиозными еще не стали. В Церковь их привели сторонние обстоятельства. У них нет даже самого элементарного опыта религиозной жизни. Я хочу подчеркнуть: не религиозных знаний, а именно опыта жизни. Вот почему они с такой легкостью готовы придать нашей современной церковной жизни черты, с одной стороны, комбината ритуально-бытовых услуг, а с другой - новой организации, которая избавит их от тяжелого бремени ответственности и свободы. Для многих Церковь представляется именно таким суррогатом советской организации, которая наделяет их новой тоталитарной идеологией, замешанной на их политических, психологических, национальных комплексах, исполненной духа ненависти, духа недоверия к человеку как таковому. Перепуганные постсоветские обыватели находят в ней, как им кажется, тихую заводь, позволяющую стройными рядами идти теперь уже не в светлое коммунистическое будущее, а в Царство Небесное. И несчастье многих людей, приходящих в Церковь, заключается именно в том, что им трудно различить в себе постсоветского дезориентированного закомплексованного обывателя и действительно религиозно взыскующего человека, утратившего веру своих предков и все-таки ищущего путей обретения Церкви. Именно эта опасность превращения Церкви в какой-то свой двойник, как определял эту разновидность церковной жизни Фудель, является одним из главных результатов нашей "советскости". 

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.