Протоиерей Максим Козлов: Воспоминания о … разном…

Начнем мы с истории, которая произошла в начале 2000-х годов, это было 18 декабря под зимнюю память свт.Николая. Сейчас уже точно не вспомню, что произошло в тот момент в нашей стране, но контртеррористическая бдительность была настолько повышена в нашей стране, что даже по московским приходам разнесли и под роспись настоятелям выдали уведомления, что возможны попытки террактов в храмах, поэтому следует внимательно присматриваться ко всем людям нетипичной внешности, ведущим себя необычным образом, не стесняться просить их показать содержание сумок, а при необходимости задержать их своими силами и сдать органам правопорядка. К уведомлению прилагался список телефонов от ФСБ до ближайшего отделения милиции. Был проведен инструктаж труженников церковных, а листок уведомления с необходимыми срочными телефонами обрел свое законное место у храмового охранника.

Меж тем, зима, которая была в том году, еще была похожа на русскую зиму. Помню, что праздник свт.Николая пришелся на будни, и хотя богослужение возглавлял настоятель, пел правый хор, но не так уж много народа собралось на всенощную в центральном московском храме, человек 60-70 на богослужении было. И вот когда я шел из своего кабинета в храм, ко мне подошла встревоженная продавщица церковной лавки и сказала, что уже почти полчаса в лавке находятся два странных человека восточной внешности, один вовсе не говорящий по-русски, а другой – совсем чуть-чуть, которые ничего не покупают, а ходят, смотрят, а русскоговорящий еще и пытается задавать странные вопросы типа «когда у вас бывает много людей?», «когда все священники собираются вместе?» и т.п. Проходя и мельком взглянув в лавку, я и правда увидел двух людей арабско-иностранного вида, которые как-то очень напряженно себя вели. Но что бы там ни было, мне нужно было продолжить путь свой в алтарь, и началось всенощное бдение. Впрочем, через алтарника я дал указание сторожу присматривать за незнакомцами. Когда же через несколько минут выяснилось, что молодые уроженцы арабского Востока не только никуда не ушли, но поднялись из лавки в храм и там стали ходить с места на место, озираясь по сторонам, и посматривая то на молящихся, то на окна и лавки, мы решили не искушать судьбу и поступить законопослушно. «Иди, звони в ФСБ», - сказал я старшему алтарнику. И в воображении уже рисовались грозные снайперы на крышах соседних зданий, суровые люди в штатском, многоопытный руководитель контртеррористической операцией, но… телефоны, выданные в списке для срочной связи, молчали и через 5 минут, и через 10, видимо, все уже были на заданиях, или враги перегрызли кабель… «Ну что ж, иди, звони в милицию», - сказал я тогда старшему алтарнику. Здесь повезло больше, и неведомый дежурный пообещал выслать наряд. Всенощная меж тем шла своим чередом – стихиры на «Господи воззвах», паремии, лития, шестопсалмие, пришло время выходить на полиелей, а майора Пронина всё нет… Спиной ощущал я пристальные взгляды незванных гостей, и нужно сказать, давно я так горячо не молился святителю Николаю о избавлении от всякой напасти, стараясь, впрочем, ничем не выразить воленение, помазывал, поздравлял прихожан с праздником, когда они подходили и целовали икону святителя и чудотворца Николая. На повторный звонок в отделение ответили, что наряд уже выехал и вот-вот прибудет, посоветовали самим ничего не предпринимать. А что, собственно, можно было предпринять? – Молиться. И те, кто знал, молились так, как только может быть несколько раз в жизни и молились. Таинственные незнакомцы всё это время оставались в храме. Уже начали читать 1-й час, когда прибыли доблестные стражи правопорядка, числом два – старший по званию и младший по возрасту лейтенант был в том радостном модусе нетрезвости, когда говорить человек может хотя и сбивчиво, но в целом уверенно, а перемещаться в пространстве самостоятельно ему уже крайне затруднительно. Его и перемещал младший по званию сотрудник, деликатно поддерживая и заботливо усаживая на стул. Тем не менее, попытка задержания увенчалась полным успехом. С помощью говорившей на английском нашей прихожанки, после тщательной проверки документов, билетов, гостиничных визиток, законность пребывания в России гостей из Египта (а были они именно оттуда) была установлена, выяснилось необыкновенное – что эти двое, копт и его друг араб, специально приехали из Египта в Москву, чтобы последний смог здесь принять крещение.

А дальше услышал я такую совсем уж необычную историю. Год назад этому египтянину-арабу попался на глаза отрывок из Евангелия на арабском языке, случайно… Благодать Божия коснулась его сердца, и он решил стать христианином. У себя на родине он сошелся с коптами, однако принять крещение там не решился, поскольку переход мусульманина в христианство - в Египте уголовно наказуемое преступление, как для него самого, так и для священника, который бы решился совершить его крещение. В течении года египтянин собирал деньги на поездку в Россию, и под видом туриста вместе со своим другом-коптом приехал в Москву, поселился в гостинице «Россия», и в первый же вечер друзья отправились в Кремль, чтобы араб смог покреститься в одном из тамошних соборов, наивные… какое их ждало разочарование, когда вместо клириков они обрели там лишь билетерш и туристов. В смущении они вышли на Манежную площадь, и в спустившихся сумерках увидели подсвеченный крест на храме мч. Татианы. Они направились туда, стали, как могли, как умели, наводить справки, а потом пережили всё описанное выше.

В тот вечер я очень долго беседовал с египетским гостем, увидел в нем несомненную и искреннюю веру, и на завтра перед Божественной литургией совершил чин Таинства Крещения на английском языке, благо обрелся у меня такой требник. При Крещении новопросвещенному было дано имя Иоанн, прихожане нашего храма собрали ему множество подарков. Через день, раб Божий Иоанн отправился на родину. Мы не знаем, что с ним дальше сталось, он сам говорил, что хотел бы перебраться на Кипр, найти там работу, встретить православную девушку. Получилось ли? Бог весть… Но хочется верить, что свт.Николай, так дивно устроивший всё для Иоанна в день своей памяти, не оставил его и доныне своей защитой. Но а я и все прихожане, которые помнят эту историю, всю жизнь теперь будут молиться об этом человеке. Вот такая история произошла в начале 2000-х годов под день памяти зимнего свт.Николая в университетском храме мч.Татианы в Москве.

А теперь обещанный рассказ, где среди прочих героев будет фигурировать и вдохновитель этой серии воспоминаний, любимый, заслуженный наш батюшка, московский златоуст – прот. Артемий Владимиров. С о.Артемием мы познакомились в начале 80-х годов, когда оба учились в Московском Университете. Хотя видели друг друга до того еще и раньше в храме пророка Ильи в Обыденском переулке, где оба были прихожанами. И тем радостнее было обрести тогда еще не о.Артемия, а просто Тёму на картошке, куда я отправился после поступления в Университет, а он тогда уже был студентом, закончившим 2 курса обучения. Нужно сказать, что в те годы правления Хрущева многие жесткости предыдущего правления отошли, но одна часть советской идеологии никуда не делась – это вдалбливание в головы подрастающего поколения догм марксизма-ленинизма. А для тех людей, которые виделись выходящими на работу с человеком, в так называемую идеологическую сферу, помимо всех этих историй КПСС, философии, диамата, истмата и прочих лжепремудростей, которые у студентов отнимали до 5-ой части учебного времени, по сути дела, превращая 5-летнее образование в нынешний 4-летний бакалавриат, за вычетом всех этих дополнительных дисциплин. Для студентов всех советских университетов, медицинских вузов, педагогических и еще не знаю каких точно, кроме обычных марксистских предметов при не приснопамятном кукурузосажателе был введен еще один, специальный, который должен был бы их терзать дополнительно. Этот предмет назывался «Научный атеизм». Были о соответствующие кафедры научного атеизма, которые собственно и должны были бы пропускать сквозь сито бдительного контроля труженников оных кафедр всех взыскующих доброго, вечного и человечного юношей и девушек. Кому везло больше, те попадали на халтурщиков и симулянтов от безбожия, которых интересовало не само оно, но легкий хлеб и не малая денежка, которую приносило сие преподавание. Нам же с о.Артемием на филологическом факультете пришлось встретиться с героем атеистического труда, фамилию мы его изменем, поскольку человек до сих пор здравствует, скажем был он Апельсинов или Абрикосов. Был он тогда мужчина в возрасте Карлсона, т.е. еще в том расцвете сил, когда благоразумные девушки по одиночке на пересдачу не ходили, доцентом, автором учебника, и фанатиком своего дела… не до забвения себя, конечно, но до зачисток несогласных, это вполне. Интересно, что к прочим религиям, помимо христианства, он относился, как минимум, спокойно, а к язычеству скорее даже доброжелательно. Но когда речь на его лекциях доходила до христианства – возбуждался, ерничал, брызгал слюной буквально как бес на сковородке. Ни одна лекция не обходилась без сального анекдота о служителях церковных, что бы еще ладно, или о лицах, в Священном Писании поминаемых. Вот о.Артемий, помнится, сдавал ему несколько раз, чувствовал Апельсинов врага идеологического, давил, и больше тройки, кажется, не поставил. Да и как поставить? Даже и тогда взглянуть на юношу Артемия, и поймешь – ну кто угодно, только не марксист, а самый что ни на есть вражина-церковник. Я до сих пор не знаю, как он сдал этот научный атеизм, не иначе, как молитвами преп.Сергия. Я такого вида благочестия не имел, и образ жизни вел не такой возвышенный, как будущий отец протоиерей, и идеологическое око Апельсинова не вычленяло студента, затаившегося на задних рядах аудитории. Дело было к концу Университета, курс был последний, диплом вырисовывался красный, и сдавать много раз атеизм не хотелось. И вот парадокс эпохи, отправился я тогда в Лавру преп.Сергия, и с усердием, какое только мне тогда было доступно, за акафистным пением в Троицком соборе, молил авву Сергия, чтобы он мне помог и экзамен этот дурной сдать, и против совести не погрешить. Надо сказать, что чудесным образом все и образовалось. Первым вопросом, как сейчас помню, достался мне буддизм – я мог от чистого сердца обличить разнообразные заблуждения оной восточной религии, второй же вопрос был о структуре Русской Православной Церкви. Я начал как-то уж слишком бодро рассказывать, но вовремя заметил огонек тревоги и недоброжелательности в очах цербера атеизма, и с ходу переделал благочинного в благоначального, чем опасения неправильно завышенной своей осведомленности снял, и хорошую оценку получил. За что и ныне благодарю преподобного. Шли годы. Настала эпоха перемен. Никто не знал тогда, как далеко всё зайдет. Но мы с Артемием Владимировичем оказались в стенах Лавры и Академии, наступил и знаменательный 1988 год – 1000 летие, Поместный собор нашей Церкви. Его участники, преподаватели и студенты распределены по различным постам в актовом зале Академии, по тем временам невиданное – трансляция заседаний собора, которую сбегаемся смотреть, как только освобождаемся от текущих послушаний. И вот среди сидящих там знакомых лиц, замечаем группу мужчин, не то, что совсем единообразно одетых, нет, скорее с неким схожим выражением лиц. Такое выражение бывало у героев советских фильмов про партизан, когда они в тылу врага делали свое благородное дело. Понятно, что не КГБшники, тех уже научились отличать достаточно хорошо. Спрашиваю одного, другого: «Кто же это? Что за люди?». Говорят: «Из МГУ, кафедра научного атеизма в полном составе, приехали изучать врагов». Присматриваюсь – и правда, Апельсинов собственной персоной, немного постарел, наверное, уже профессор… И тогда, посоветовавшись с о.Артемием, мы придумали вот что. На следующее утро, когда научно-атеистическая делегация, держа круговую оборону, продвигалась через академический сад, вышли им навстречу, устремились сразу к Апельсинову, я пожал ему руку, а о.Артемий (он был уже в сане) троекратно облобзал его и сказал: «Дорогой Николай Игоревич, Вы помните нас? Мы – ваши студенты с филологического факультета, несколько лет назад слушали Ваши лекции, а теперь здесь, в Лавре, в Академии Ваше преподавание так помогло нам сделать окончательный выбор, расположило к религии, побудило искать сан священника. Спасибо Вам огромное! Дайте Вас еще раз обнять!». Тут и я не отказал себе в удовольствие прикоснуться к красно-потной щеке Апельсинова, но она была холодна и колюча. Слов, кроме междометий, светило атеистической науки не произнесло, но надеюсь, что притчей во языцах, хотя бы на некоторое время, среди своих коллег он стал. Вот такая маленькая месть состоялась. Но вот когда я теперь вспоминаю эту историю, то прошу Бога об одном – чтобы никому из нас, преподающих в духовной школе или преподающим детям в школе Основы православной культуры, никогда не пришлось встретиться с бывшим учеником, который стал бы благодарить за уроки, препроводившие его к безбожию. Потому что об этой ответственности в наше время мы должны особенно помнить.

В первой половине 80-х годов, когда мы с о.Артемием учились в МГУ, на историческом факультете преподавал и заведовал кафедрой древних языков блистательный профессор и один из лучших университетских просветителей, христианских, той поры Андрей Вячеславович Казаржевский. Он помнится, конечно, и как блестящий знаток древних языков, и как автор учебника по древнегреческому языку, которым пользуется поколение студентов, как автор курса по языку Нового Завета (невозможно представить, как такое могло состояться в советское время), который он читал филологам, классикам и некоторым другим студентам, но главным образом, как выдающийся просветитель. Его лекции, посвященные русской культуре, архитектуре, которые он сопровождал показами даипозитивов, они собирали всегда полные аудитории. Андрей Вячеславович, никогда не занимаясь тем лобовым миссионерством, через сам рассказ об этих удивительных памятниках как о смысле иконы, о храмах, о нашей истории, подводил своих слушателей к ограде церковной. Мне кажется, методология этих лекций в значительной мере и сегодня сохраняет свою актуальность. При этом сам он был церковным человеком от юности своея, духовным сыном расстрелянного в 1937 году о.Виталия Лукашевича, в самые страшные годы - прихожанином Обыденского храма, человеком, который никогда не отходил от Церкви. Хотя и умел по обстоятельствам времени шифроваться, и шифроваться бесподобно. И вот этот блестящий преподаватель, стремившийся всегда донести хоть что-то о христианстве студентам в те безбожные десятилетия, имел жизненные испытания и скорби. Дело в том, что в юности он прилепился душой и телом к своей однокурснице, красавице, комсоргу группы. Так или иначе, молодые люди, полюбив друг друга, поженились. Невеста его была и неверующей, и некрещеной. Как-то они решали свои мировоззренческие разности, брак был счастливым, родился сын, который тоже достиг немало в области своего профессионального делания. Шли годы и десятилетия. Но ни преподаватель, ни доцент, ни профессор, ни заведующий кафедрой, Андрей Вячеславович не мог зажечь в своей супруге огонек веры. Она уважала его взгляды, принимала его беспартийность, утаенность в сложные советские времена. Да, не помешала воспитать сына христианином. Даже сама в определенной мере входила в стилистику православной культуры, но креститься отказывалась. Веры в своей душе обрести не могла. Андрей Вячеславович умер в начале 1995 года, успел порадоваться открытию Университетского храма, дать интервью тогда только начинавшейся публиковаться газете «Татьянин день». Умирая, он более всего скорбел о некрещености жены. И вот она крестилась ровно через месяц после его кончины. И с тех пор я знал ее как сознательную и очень серьезную по глубине веры христианку. Значит, было в их жизни что-то такое большее, чем просто мирное, старое вдвоем, было чудо Божие, которое дано было пережить мужу, который всю жизнь молился за жену, пусть не здесь на земле, но там в вечности. И я думаю, что это рассказ о силе молитвы и о значимости молитвы в нашей жизни, о том, что капля целожизненного подвига точит любой камень, и коснется рано или поздно любого сердца.

Следующая история тоже будет связана с Московским Университетом, но она немного другого рода, не такая серьезная, хотя и в ней есть, я думаю, своя поучительность. В те годы, а это было в начале 2000-х годов, Татьянинский храм был открыт уж более 5 лет к тому моменту, за эти годы постепенно заполнился людьми, и события, о которых я ниже расскажу, произошли в пасхальную ночь. Обычно руководство Университета храм на Пасху не посещало. Ректор, проректоры, другие ответственные научно-административные работники приезжали в храм, когда туда приезжал предстоятель Церкви Святейший Патриарх Алексий. В другие же дни редко. И уж никак не ждал я приезда ректора в пасхальную ночь. Как во всех московских храмах готовились и мы к празднику Пасхи – чистили, мыли, репетировали, немножко старались отдохнуть, но вот где-то примерно за час до начала полунощницы, я был оповещен, что к нам едет ректор, да не один, а с сосудом Благодатного огня от Гроба Господня. Дело в том, что почтенный ученый муж был одним из членов высокой церковно-правительственной общественной делегации, которая на воздухоплавательной ладье вмиг домчалась до Иерусалима, по праву получила чаемую святыню, и стремительным кортежем доставляла ее в Храм Христа Спасителя. Ректор же, будучи человеком не только просвещенным, но и деятельным, но и милосердным, и любящим свой университет и людей Московского Университета, решил отделиться от спутников своих и с отдельным светильником прибыть в подведомственный ему храм. Надо сказать, минуты у настоятеля храма настали жаркие – куда ректора поставить, когда огонь раздать, как долго начальство останется, пожелает ли сказать что-нибудь приветственное. На решение всех вопросов было от силы полчаса. Но ведь не могло же не образоваться в канун Пасхи Христовой всё добро, оно и образовалось… Не потерялся ректор, радостно взошли дети, зажгли от его светильника свои свечи перед крестным ходом, благостный начальство-учебный состав прошел маршрутом крестного хода рядом с духовенством, с интересом наблюдал сам ректор и сопровождавшие его лица за первыми пасхальными приветствиями. Но пора ему было и к высшему начальству отправляться – в Храм Христа Спасителя, но перед тем, он должен был сказать какие-то слова приветствия. И вот перед мирной ектеньей, после крестного хода, поднявшийся на амвон ректор, кратко повествует о посещении Святого Града, о том, какое огромное впечатление произвело на него увиденное, и наконец о том, что он безумно рад, что смог поклониться МОЩАМ (!) Господа Иисуса Христа! И вот тут наступила та самая минута, которая описывается в ремарках к гоголевскому ревизору. Что было делать настоятелю? Отложить комментарий на постбогослужебное время, в которо е должно было соединить и уважение к начальству, и коррекцию оного начальства решений, что как-то получилось. А для себя мы, наверное, можем сделать то нравственное приложение, что этот эпизод, пожалуй, показывает, насколько важным является на нашей родине введение основ православной культуры в наших школах, чтобы будущие академики, членкоры, доктора наук представляли в какой стране они живут и какую веру исповедует большинство ее народа. Вот такая вполне реальная история, произошедшая в начале 2000-х годов в храме святой мученицы Татьяны.

Теперь мы покинем Московский Университет, нельзя же всё о нём только рассказывать, и переместимся лет на 10 назад, и даже покинем пределы нашего Отечества на краткое время ради рассказа этой истории. Я оказался преподавателем Московской Духовной Академии в 1985 году, и, как легко понять, первые 7-8 лет – это были времена сначала прямо советские, а потом переходные от советского к постсоветскому времени. Первой в моей жизни поездкой за пределы родины была командировка в Германию, кажется, в 1990-м году, т.е. страна наше еще тогда называлась СССР, еще даже загранпаспорт был советский, и еще даже полагалось его сдавать по возвращении, еще тщательно проверяли каждого гражданина перед вверением ему оного паспорта, еще советовали не ходить по одному в западных странах, еще выдавали командировочные в виде колоссальной суммы в 40 или 50 марок (были тогда такие деньги в Германии, замененные нынче на космополитические евро). И вот, оказавшись во время подобно, как я говорил, в числе учащих нашего вертограда благочестия Московской Духовной Академии, понятно, что несколько лет был проверяем на благонадежность, как извне присматривающими, так, понятно, и своими начальствующими. Вот так прошло более 5 лет трудов и молитв, прежде чем мне сообщили, что ответственная миссия представлять нашу школу на еще более ответственных собеседованиях с нашими протестантскими братьями было доверено нашему недостоинству. Недостоинство вело себя послушно, оставив малых детей на попечение матушки, в составе представительной делегации во главе с митрополитом в первый раз пересек границы нашей родины на немецкой аэроладье, которая прям в Германию нас и доставила, и не просто в Германию, а в Баварию, в один из тех бесконечно уютных, маленьких, тихих городков, которые столь прелестны в южной Германии. Для человека, оказавшего в первый раз за пределами СССР в начале 90-х годов, контраст был велик. Собеседования шли своим чередом – замки, музеи, деревенские церквушки, приозерные учреждения общепита, блистательная мюнхенская пинакотека и древний Мюнхенский университет – все двери нам были открыты для братского межконфессионального общения. Цель нашей поездки была двоякой: некие собеседования с протестантскими братьями и попутное посещение Кирхинтага - это такой ежегодный общецерковный праздник, который, чередуясь друг с другом, проводят в Германии католическая и протестантская общины. Кирхинтаг проходил в Мюнхене, а собеседования в одном из маленьких баварских городов недалеко от столицы Баварии. Мы много ездили по удивительно уютной баварской земле, не раз присутствовали на лютеранских богослужениях, невольно тогда вспоминались слова Тютчева:

Я лютеран люблю богослуженья -

Обряд их строгий, важный и простой,

Сих голых стен, сей храмины пустой

Понятно мне высокое ученье.

Простота службы и близость членов общины друг к другу, общенародное пение, сродненность происходящего в церкви с народной немецкой культурой, и, прежде всего, искреннее благоговение молящихся, не могли не вызвать уважения, радости о их вере, и одновременно, конечно, скорби о нашем разделении, о невозможности, если бы вдруг такой вопрос был задан, ответить, что я верю, что в вашей евхаристии реально своим телом и кровью присутствует Христос Спаситель, ибо мы в это не верим. Но такого вопроса никто не задавал из числа простых верующих, а их богословам наш ответ был и так известен. Но не помолиться о них, о их прихождении в полноту познания истины, о неоставлении дарами благодати тех, кому в земной жизни путь во вселенское православие не будет открыт было бы каким-то предельным проявлением нелюбви. Я, как мог, старался в той поездке молиться о прикосновении как можно большего количества их к святому православию. Но тогда же, кстати, пережил, как нехороша внутренняя полуправда экуменизма. Вот когда мы все вместе сидели, а когда полагается, стояли у них на службе, было понятно, вместимо, решусь сказать, даже добро. Но когда глава нашей делегации архиерей обращался к главе делегации немецкий собрат епископ, это тоже было понятно – церковная вежливость, но что-то честное и искреннее, до того объединявшее нас, в этот момент уходило, растворялось в церковной дипломатии. Мы ведь знали, что в собственном смысле слова он - не епископ. Это было тяжело именно потому, что только до конца честность в таких диалогах дает нам смысл и оправданность, а она с каждым словом уходила. Вот этот церковный праздник Кирхинтаг запомнился разным – и хорошим, которое, дай Бог, правильным образом создать и у нас, что сейчас и созидается, когда множество людей, ничем иным, кроме как реальным христианским императивом объединенные, съезжались, чтобы быть вместе – вместе размышлять над словом Божиим, вместе обсуждать пути христианской культуры, диаконии, вместе слушать музыку, да и просто, чтобы общаться. Одновременно было и страшновато, ибо ничем иным, как профанацией по отношению к их собственному, простому, деревенскому, искреннему богослужению не могу назвать службу, концерт, съезд, отчет о проделанной работе на Мюнхенском стадионе, когда в конце мероприятия их пасторы и пасторессы, стоявшие у выходов из секторов стадиона, пустили по рядам глиняные кувшины с вином и хлеб вроде лаваша. И люди, до того певшие, болтавшие, евшие бутерброды, запивавшие их кока-колой и пивом, бывшие изначала и пришедшие только что, стали есть и пить то, о чем они должны были верить, что это тело и кровь. Помню, что мы ушли тогда. Это был в моей жизни один из ярких моментов благодарности Богу за то, что на неведомых путях Своего Промысла даровал счастье и милость быть в Православной Церкви, что бы когда не случилось с нами, в ней, в истории, а братьям нашим можно было бы не желать возвращения в дом отчий.

И вот однажды, поздно вечером, практически ночью мы возвращались по предгорным дорогам к себе в маленький городок. Уже стемнело, путь был не близкий, смолкли песни и разговоры. Очередная деревушка, на выезде из которой заправка. Заправка ярко освещена, дверь в магазинчик гостеприимно распахнута, несколько колонок хромированно поблескивают, приглашая именовать их «бензиновые источники». Около одной из них стоит человек, не бедно одетый, не турецкого вида, и попрыскивая некой чистящей жидкостью, тщательно полирует колонку тряпкой. Штурм, порядок, и буря, и натиск одновременно…

И вот прошло всего пару месяцев, и уже с другой командой мне довелось побывать в пределах богоспасаемой Эллады. Одним прекрасным жарким летним вечером, побывав на Афоне, мы ехали на автобусе в Фессалоники. Дорога шла по полуострову, соединяющему Афон с основной частью материковой Греции. Горные серпантины, опунции – такие большие кактусы, вперемешку с оливковыми деревьями, быстрый южный закат, и вот уже такое близкое небо, звезды прям руками рви. Какая-то деревушка, несколько домов, таверна уже закрыта… Притормаживаем, заправка - всего пара колонок, вместо магазина холодильник с холодной кока-колой и пивом, ничто нигде не блестит, один из шлангов лежит прямо на асфальте, а неподалеку, скрестив ноги, прямо на земле сидит грек средних лет – шорты, футболка, пиво рядом, в руках бузука, он смотрит на небо, играет на ней и поет, себе , небу… Поэтому как бы комфортно не случалось потом оказаться в Германии, от туда душа через неделю просится домой, а вот в Греции я знаю, что я и так дома. И по странной ассоциации вспоминаются слова преп.Силуана, который отвечая однажды эконому, хвалившему немецкие машины и немецкий склад ума, и ругавшему русских за неспособность столь выдающуюся технику создавать, сказал следующее: «Тут совсем другая причина – не неспособность русских , а русские люди первую мысль, первую силу отдают Богу. Если бы русский народ подобно другим народам повернулся лицом к земле, и стал бы только этим заниматься, то обогнал бы их, потому что это менее трудно». Пение под бузуку, конечно, не умная молитва, но путь до последней, пожалуй, от нее короче.

Хочется еще поделится чем-то личным о приснопамятной Святейшем Патриархе Алексие. И вот такая история. Во время подобно, когда я уже много лет прослужил, в порочных связях ни с кем замечен не был, то получал некую очередную богослужебную награду – крест с украшениями. В предпасхальный праздник в Храме Христа Спасителя в череде прочих священнослужителей, получавших такую же награду, я склонил выи перед Святейшим Патриархом, и вошел в алтарь уже не с тем крестом, с каким на литургию прибыл. После литургии было сделано в алтаре общее фото, награжденные благодарили Святейшего, он сказал подобающее слово поучения. Потом был обед, также по порядку, на котором от лица украшенных крестоносцев слово было велено сказать мне. Поскольку атмосфера была теплой и неформальной, то и общение было таким очень простым. Патриарх был в добром расположении духа, а поскольку я имел определенную репутацию как такой «инфант террибль», хотя, конечно, не дальше определенного градуса, то решил вместо обычной прочувствованной благодарности сказать нечто достаточно неформальное. И извинившись заранее за дерзость, припомнил старый церковный анекдот о том, что хорошо было бы награды давать наоборот – при хиротонии возлагать всё, вплоть до митры и второго креста с украшениями, а потом постепенно снимать, так чтобы последней наградой в глубокой старости могло бы стать право служить с белым крестом, при закрытых царских вратах, и по возможности сидя. Святейшего шутка не только не разгневала, но и подвигла к ответному вопрошанию: «Очень и очень разумно, не с Вас ли, о.Максим, и начать?». Время на размышления особо не было, и ответ был таков: «Конечно, как благословите, Ваше Святейшество, все мы ваши послушники. Но только мне тогда сначала надо всё вручить, а потом уже начать всё снимать», и пошел чокаться с Предстоятелем. И вот ничего, продолжаю себе служить, даже митру получил, и разжалован не был, а сердце помнит, благодарит Бога и молитвенно радуется о блаженной кончине и годах служения приснопамятного Святейшего Патриарха Алексия.