К утру я проехал пару деревень и углубился в лес, расположенный на пригорке. В лесу, на склоне дорога была размытой, с глубокими промоинами, благо узкими, за чего я смог подняться на тяжёлой машине и выехать на луг, за ним распадок, заросший березняком смешанным с вековыми соснами. Тут мелкие ручьи разливались и в некоторых местах было топко. В некоторых местах к краю дороги подходили деревья и нужно было ехать осторожно, чтобы на мочажинках не скользнуть в сторону. Наконец я выбрался на поляну перед домом, где стояла машина, «Буханка» Петровича. Хозяин заимки возился у костра, увидев меня, бодро вытянулся, обтёр руки о штаны и протянул мне.

− Привет, хорошо, что приехал. Сейчас пойдём Машку загоним в стойло, а потом посидим, чайком побалуемся.

Машка, дородная медведица лет пяти − шести, сидела на цепи, закреплённой на длинной проволоки, поэтому могла бегать вдоль неё на большом участке, лакомясь в малиннике, подкапывая кустарники, поглощая траву. Сейчас она сосредоточенно копалась на дальнем участке в противоположной стороне от своей клетки. Недалеко переминался с ноги на ногу рабочий с кастрюлей, наполненной кашей для медведицы. На заимке любого рабочего по странной традиции всегда называли «монахами».

− Федька, чего сучишь ножками, быстро кастрюлю в клетку ставь, пока она на другом конце копошится.

− А ежели побежит? − Поёжился рабочий. − Ведь и цапнуть может. Откусит чего.

− Чего она у тебя откусит, уже всё пропил, ставь и шустро отбегай, − строго приказал Петрович. Но Фёдор мялся, одной рукой обнимая кастрюлю, другой утирая нос.

− Да, беги ты! Давай! Сейчас вертаться будет.

Наконец рабочий решился, но как-то вяло, боком затрусил к клетке, но не напрямую, а решив сделать небольшой полукруг, отчего потерял время, поэтому когда он сунулся в клетку, медведица уже отошла от куста малины и с интересом посмотрела в его сторону. И как только он поставил кашу на пол, Машка резко кинулась в его сторону. Мы закричали, от чего рабочий-«монах» испугался, замешкался и выскочив из клетки, споткнулся. Этого хватило медведице, чтобы достать его. Она толкнула его лапами, по пути прихватив за мясистое место. Я обомлел, не зная, что делать, с испугом ожидая кровавой развязки, но Петрович бросился к клетке, зазывая Машку. А надо сказать, она его обожала и, по моему, считала как минимум своей приёмной матерью, поэтому она бросила рабочего и в два прыжка оказалась рядом с дверью в клетку. Петрович через прутья пошевелил кастрюлей и медведица быстро направилась к ней. И вот уже она шумно, с аппетитом, чавкает, разбрасывая комья каши по сторонам. Петрович закрывает клетку и идёт к всё ещё лежащему рабочему.

− Живой? Горемыка. Сказал же быстро беги, чего своей стылой задницей вертел у порога.

− Спугался, − на его помятом лице отражался страх смешанный с недоумением, как так жив остался? Потом он скривился, заскулил, потирая укушенное место. − Больно, блин.

− Пошли в дом, там разберёмся, может Чеславович по такому поводу тебе стопарь нальёт.

− Да налью, какой разговор, − я сам ещё не пришёл в себя от увиденного.

Но мои слова сильно приободрили рабочего, отчего он подтянулся и шустро зашагал к дому, почти не прихрамывая. На веранде Петрович принялся нарезать колбасу, я достал «Беленькую», а рабочего отправили в комнату оголиться.

− Иди, я сейчас гляну на твой срам, − строжился Петрович. Вернулись они быстро, а на мой вопрос «Как там дела?», хозяин отмахнулся.

− Мелочи, будто крепкий кабель ухватил, плеснул йоду, думаю быстро заживёт.

После стопки водки рабочий приосанился, с претензией посмотрел на Петровича и выдал: − Я вот что думаю, мне за эту травму полагается компенсация.

− Я тебя сейчас дрыном огрею, вот и вся твоя компенсация! Ты куда глаза пялил, ты зачем в клетке топтался, что, на вечеринку пришёл!? − Не на шутку рассердился хозяин, а мне махнул рукой: − Нам наливай, а этого гони.

− За что? − Опять заскулил рабочий-«монах».

− За то, что ты жадный, тупой, и ещё полный идиот! Ты мне ещё обязан приплатить за этот случай!

Вот тут даже я удивился и вместе с рабочим стали с интересом рассматривать хозяина заимки.

− Посуди сам, − продолжал Петрович, − кто ты был до этого случая? Федька, Федунька, ну не редко к твоему имени добавляли то Кривой, то Пьяница, в общем беспутный, а теперь ты будешь Федька укушенный медведицей! Вот сколько в деревне таких парней? Ни одного! Да что там деревня, в районе никого не найдёшь, чтоб его медведица прихватила и он живым ушёл. Гордись, теперь любая баба за тобой побежит.

− Ух ты! − С гордостью Фёдор почесал подмышку. − Может тогда Чеславич всё-таки ещё нальёшь? Случай то не оригинальный.

− Может не ординарный? − с сомнением я спросил его и плеснул водки на дно стакана.

− А, всё равно, − он махнул рукой.

На следующий день, рано утром, рабочий ушёл в деревню, на что Петрович философски заметил: − Вот смотри, что слава с людьми делает, голову кружит, а ведь если подумать, то всё это мелочи, мирская слава.