1.

- Коля, а ты не задумывался о монашестве? Господь так долго тебе не посылает жену неспроста, – завел безотрадную песню отец настоятель при виде зашедшего в коровник пономаря. - Тебе давно уже надо определиться: в супружество или монашество… или в целибат.

Отец Валерий - настоятель Никольского Подмосковного храма поселка Всеволодовка терпеливо ожидал вкупе с правящим архиереем, когда наконец его духовное чадо надумает воздвигнуть домашнюю церковь свою, что бы можно было наконец-то рукоположить, эту несговорчивую для брака, персону.

Пономарь Николай, неторопливо разместив в углу, подальше от стойла Сонаты, разведенную для побелки стен известь, в который раз, уже и сам не помнил в который, повторял духовнику:

- В монашество не идут от внешнего неустройства, отче, - принялся «учить» Коля духовника. - Для монашества у меня кишка тонка! Целибат – не рыба - не мясо. К тому же я хочу жениться: деток - семеро по лавкам и пирогами что бы в доме пахло, - начинал делиться не сбывающимися проектами Николай. - Отче, вы знаете мою беду! С детства меня девушки дразнят из-за смешной фамилии.

Второй год после окончания Николаем Московской Духовной семинарии они с отцом настоятелем истязали друг друга словесными орудиями пыток. Отец Валерий заканчивал изолировать электропроводку в коровнике, разгадывая нелегкую головоломку, каким таким осторожным способом подтолкнуть духовного сына-нескладеху к женитьбе.

Настоятельские рассуждения обрисовывали Кольку: усердным алтарником и молитвенником, аккуратистом-скотником, изумительным просфорником…

(Кстати, просфоры у Кольки выходили по вкусу, как выразилась его зазноба: то ли Вероника, то ли Анжелика - «за гранью земного».) Талант производства и выпечки хлебов, видимо достался ему от матери - поселковой поварихи кафе. Так вот, этот самый Колька - скромник и молчальник, обнаглевший, по мнению настоятеля, до максимальной степени, скрывающий от духовного отца далеко не оригинальные причины - либо тайно решивший жить безбрачно, не принимая пострига, либо уверовавший, что жены появляются в прекрасный волшебный день свадьбы сами по себе: подобно капустным детям.

Помыслы распинали настоятельскую душу дня по два-три в неделю - от одной Николкиной исповеди к другой. После отпущения грехов настоятель успокаивался на денек, а затем, глядя на безучастный чадов лик, вновь пленялся настырными прилогами. Отец Валерий корил себя за сомнения, утешаясь разве только тем, что и он сам ожидал свою будущую супругу, немного немало - восемь лет. И владыка в ожидании брака регента Валерия, не донимал его своими неистощимыми запасами предположений измены Родине.

Как бы то ни было, пономарь вредительски уклонялся от активного поиска подруги жизни, а при повсеместной острой нехватке претендентов на принятие священного сана, духовник приравнивал оные деяния к предумышленному саботажу.

Конкуренток на сердце «надменного» «непробиваемого» Кольки, по слову известной художественной героини, периодически можно было складывать в штабеля, поэтому отец Валерий, смотрел на Николая, как на опытного диверсанта, насмехающегося над страданиями духовного лица.

– Ох, искушение, – безутешно вздыхал отец Валерий, – мучение… Вражеское нападение…

- Все юродствуете, батюшка, - Мария Сократовна, уборщица храма, бросив беглую оценку, настоятельской реставрационной деятельности, по изоляции проводки, занесла в подсобку коровника, пожертвованный кем-то из прихожан, увесистый мешок сухого импортного корма-концентрата для коров.

У Марии Сократовны была особенность, практически всегда и везде возникать из ниоткуда, и в том же направлении удаляться. В обыкновении своем, передвигаясь по незримо для окружающих, проложенному собственному тракту, не взирая на препятствия в виде людей, обходя лишь крупные неодушевленные предметы, Мария Сократовна шествовала ровной легкой поступью, насколько позволял ей восьмидесятидвухлетний возраст. В слегка согбенном уже старческом сложении до конца не исчезала здоровая привычка держать подбородок парадно вверх - к солнцу, в каждую минуту ожидая команды: «Автомат на ГРУДЬ!» и, взмах ее руки, останавливающий попутку в поселок, не утратил мелодично-певучей женственности.

Ежедневно после совершенной литургии, подобно атлету - с виду не прилагая особых усилий, старенькая уборщица, она же рядовой в отставке моторизованного батальона автоматчиков, а после войны - табельщик-вахтер в суворовском, выносила на середину храма требный тяжелый стол. Следом, авторитетно и величественно, выставляла на него, наполненную десятилитровую чашу для водосвятия. В дни совершения таинства крещения, без посторонней помощи Мария Сократовна переносила из-за дальней колонны купель, сколь тяжелую на вес, столь и объемную.

Некогда, будничным зимним днем, когда чреда дежурить выпала отцу Валерию, вошедши в храм, он увидел, как его, модельных параметров Мариюшка, привычно примостив кусок войлока под диск основания округлой ножки купели, руками обхватив края громоздкого сосуда, пошаркивая, практически соскочившим с ноги ботиком, в одиночестве ковыляла к центральному аналою.

Настоятель, не успев постигнуть, какое новшество в увиденном антураже его удивляло больше: готовность наших православных сестер-помощниц нести на своих плечах баптистерий, невзирая на внушительные габариты и массивный вес, или привычка поправлять гардероб в любых, даже дискомфортных состояниях, как в следующий миг взору его, внезапно предстали собственные ботинки на фоне купольной фрески.

Настоятельское удивление, было обычной литровой бутылкой лампадного масла стиснутой подмышкой Марии Сократовны, с обильно изливающимся из горлышка содержимым, прорисовывающим на полу, извилистую скользкую масляную дорожку.

– Мария, – вознегодовал отец благочинный, массируя ушибленный локоть, - я тебя благословлял только убирать храм! А ты даешь работу докторам…

- Вы хотите моей смерти, - обиделась старушка и ушла по индивидуально установленной традиции, после очередных «недопустимых острых разногласий», просить у тезки казначея расчет. Попив вдвоем чаю с конфетами и печеньем с панихиды, обоюдно помолившись с усердием об усопших за которых принесли пожертвование «их же имена Господь Сам веси», утешенная Мария Сократовна отправлялась на дальнейшие подвиги, смиряя ближнего своего во главе с настоятелем.

Она была одинокой церковной бабушкой, незаметно никому кроме Создателя, несущей свой крест, не выпрашивающей лишних стариковских льгот в социальных отделах. До определенной поры не приметной. Ее замечали лишь тогда, когда Мария Сократовна летом на месяц уезжала в отпуск к внучке-инокине в воронежскую область.

- Я – настоятель. Хочу и юродствую. А ты меня не руководствуй, – ответил отец Валерий Марии Сократовне. Отец Валерий был одним из двух священников епархии любившим время от времени говорить рифмой. Справедливости ради стоит отметить: рифма рождалась либо из- за волнения и душевной разлаженности, но по большей части – при общении с супругой. Конкуренцию ему составлял, его сокурсник по семинарии - иеромонах Аввакум из соседнего благочиния. Его преподобие говорил стихами постоянно.

Помимо склонности к составлению разговорных стихосложений, настоятель после совершения службы столярничал в мастерской, чинил поросятам ясли, менял, испорченные ночью, известными вандалами замки в подсобном хозяйстве. И хотя в штате прихода числился рабочий по комплексному ремонту зданий, отец Валерий, обходя настоятельские владения, тут же принимался поправлять, покосившиеся деревяшечки, прикручивать расслабленные болтики, ввинчивать перегоревшие лампочки, которые перегорали быстрее, чем появлялись средства на их закупку.

У прихожан создавалось ощущение, что в его требном чемоданчике, помимо кадила, кропила и епитрахили с поручами, в отдельном футляре находился и слесарный инструмент. Чемоданчиков на самом деле было два. И появились на свет они от одного дизайнера. Различать их, не заглядывая вовнутрь, мог только сам настоятель и его сыновья-погодки: Иустин и Лука.

Луке – было четырнадцать. Иустину - тринадцать. Призвание к столярному делу у них обнаружилось, когда старшему было пять, а младшему соответственно – четыре. До этого времени они были далеки от созидательной деятельности, покорно выполняющие просьбы родителя.

Когда Иустиша научился ходить, старший Лука - за ним уже приглядывал и пытался подсказывать на своем детском, не поддающемся воспроизведению взрослого, глаголе. Понимание ситуации у братьев было. Разной была убежденность на дальнейший исход. Братья дрались, не ведая о своей уязвимости: что в руку попало – тем и дубасились. Колошматить друг друга они очень любили, потому что во-первых: никто из них в процессе побоища не ревел, во вторых: на помощь не звал, в третьих: не жаловался, а только сопел от усердия, отвешивая тумаки любимому братцу.

Откуда у Иустиши появился в руках отцовский молоток, матушка Анна – супруга настоятеля, вспомнить не могла. Подскочив к детям, она терпеливо объясняла, не душегубительное, не разрушительное назначение молотка: для разнохарактерных фольклорных манипуляций при ремонтах и, сопровождая свое родительское повествование, забила несколько маленьких гвоздиков в табуретку. С тех пор войны прекратились, а в семье наступила эпоха созидания. Отец настоятель раздобыл два маленьких молоточка и, принес несколько досточек, искренно веруя, что «игрушек» наследникам должно хватить надолго. К вечеру, под присмотром мамы, обе доски были сплошняком забиты гвоздиками и, оченята, уже без детской наивности, но с освоенным навыком начинающих творцов и, с жизнерадостным ожиданием грядущих свершений, смотрели на отца…

- Неужели Иваныч не поправит в курятнике освещение? Обязательно тебе нестись, все делать самому, - отчитывала матушка Анна, забрасывая в стиральную машинку, выглаженный утром, заляпанный куриного происхождения пятнами в процессе дневного настоятельского обхода, рабочий халат супруга. - Опять порежешься чем-нибудь и не сможешь литургисать...

– Освещение - цыплятам просвещение, - убеждал супругу батюшка. - А вдруг цыплята вылупятся и не увидят в темноте свою мамочку, из-за какой-то перегоревшей лампочки. Вырастут непослушными. Слабодушными и криводушными. Что тогда будет, – продолжал рассуждать отец Валерий, – из них котлетками, разговеются наши приходские детки. Тоже станут непослушными. Равнодушными и двоедушными, – успел договорить батюшка, «отключаясь», полулежа на диване.

Матушка Анна, укрыв одеялом спящего мужа, вышла.

Помимо клиросного послушания она, обученная местным поселковым ветеринаром, умела принимать роды у домашней скотины и даже, помогала птенцам проклевываться из скорлупы яйца. Приходские чада были в неописуемом восторге, после увиденных «родовспомогательных» мероприятий у цыплят.

Между хозяйственными стараниями и службой Творцу вселенной, духовный отец и чадо «привередливое», погружались в неизбежное взаимоиспытание:

- Какое такое смешное прозвище, Коля, – не выдерживал Колькиной инквизиции духовник. - Если бы я так мнительно относился к своей фамилии - до сих пор ходил бы в холостяках. Ты знаешь, с какими прозвищами и фамилиями Господь, через меня недостойного, детей крестил? Обхохочешься! Лет шесть-семь назад приезжала семья из Москвы крестить малыша с фамилией Шлюшкин. И не только папа у него: Шлюшкин! Мама тоже на фамилии мужа: Шлюшкина! И дитятко их: Сереженька Шлюшкин. И дед с бабушкой - свекор со свекровью: Шлюшкины! Благоразумная жена фамилию мужа всегда возьмет - насмехаться не будет. И преграды для брака в комичной фамилии мужа, не увидит. Потому, как сказал Господь, они: плоть одна.

- Сейчас брать фамилию мужа девушки не любят. Браки непрочны, недолговечны: при разводах придется в хлопотах заново менять паспорт на девичью, - рассказывал современные были пономарь.

- Четыре миллиона на свадьбу недолговечного брака не хлопотно, а двести рублей с фотографией – целое светопредставление. Может, Коля, ты ждешь прынцессу на гнедом или буланом дончаке, белокурую, от ста восьмидесяти сантиметров, – устыжал пономаря духовник.

- Помните, отче, какие раньше были устои, - ностальгировал Николка, - ответственность подыскивать супругу для совместной жизни лежала на родителях.

Кто бы из нынешних себялюбивых не критиковал архаизм ушедших времен - браки отличались жизнестойкостью и верностью. Возможно еще и потому, что сыны и дочери Адама помнили об ответсвенности и знали «секрет»: любовь тогда будет полноценной, когда ее дарят, а не владеют по прихоти.

Чинопоследование таинства венчания содержит в своем арсенале вопрос «на засыпку»: «имеешь ли намерение доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жену (мужа) которую (которого) видишь» и, дальше иерей вопрошает поочередно обращаясь к жениху и невести «не давал ли обещания иным»... Эх...

- Что значит: «эх», - находчиво спросил отец Валерий, - если тебе сейчас мама с папой или я приведем каждый по невесте. Женишься?

- Если будет серьезная девушка отчего же замуж не взять, - пономарь хоть и не ожидал такой изобретательности от духовного отца, но жениться видно и впрямь хотел, чем с избытком успокоил настоятеля. - Больше всего, что мне не понятно в данной ситуации, как, после рукоположения, выстраивать проповеди. Если девушки, меня отвергшие из-за пустякового прозвища, не понимают земного, как говорить им о небесном? В Чем и Ком я точно уверен – в промысле Божием и своем Ангеле-хранителе – это Они берегут меня от обманчивого шага и легкомысленного выбора, - с кротостью и спокойствием, рассуждая вслух, Николай продолжал мучить настоятеля.

- Ты для начала женись, рукоположись, а потом о твоих проповедях поразмышляем. Выбора, – продолжал удивляться отец Валерий, - хоть одну из барышень ты попытался удержать? Убедить? Или хотя бы - намекнуть? Какие невесты ! У Даши родители - в правительстве Москвы. У Оли – в РАН. У Ани папа – директор торговой сети. А дочери священников? Или те, которые спят и видят – ХБМ?! Это же готовые матушки!

- Отче, - продолжал «надуваться» от непонимания Коля, - не тащить же мне их за себя замуж насильно. Если девушка приходит ко мне на свидание, а уходит с другим - это показывает, что не на брачное веселье она стремится. В супружеской жизни из-за таких «вольтижировок»* мне либо разводиться, либо оставлять сан.

... а дочерям священников поповичи нужны...

- Поросятам назавтра комбикорма приготовь, - безнадежно вздохнул благочинный, - и сам - на трапезу. Насильно замуж, конечно, никого принуждать не надо...

Во двор въехал казначейский старенький бурый «мерсик». Казначей Маша, выходя из автомобиля, оживленно разговаривая по телефону, свободной рукой показывала отцу Валерию победный жест, говоривший об успешном итоге сдачи отчета в епархиальное управление.

- Главный бухгалтер епархии наш приход поставила в пример всем присутствующим, - продолжала хвалиться Мария Васильевна настоятелю, - а владыка благословил за послушание: делиться опытом интересующемуся духовенству и служащим епархии о правилах ухода за домашними животными, устройства пасечного хозяйства и посевной компании.

- Аверьянки, мне! Аверьянки, - отец Валерий, при виде паломницы выпрыгнувшей из золотистого Hummer, припарковавшимся около ворот храма, сдвинул скуфью набок.

*- элемент гимнастичесого упражнения на лошади

- Ваше высокопреподобие, чует мое сердце, приватные крестины, - устало поддакнула Маша.

Поздоровавшись с настоятелем и казначеем, московская гостья, с достоинством особы великокняжеских кровей, с тем же достоинством, при каждом шаге, приподнимая длинную темную выцветшую юбку, спросила, где ей найти Руководителя храма.

- В алтаре: в Святых Дарах, - произнесла Мария Васильевна, сочувственно оглядывая сестричку, в темно коричневом вязанном водолазном свитере и в платке, повязанным в нахмурку. Для завершения полного монашеского образа паломнице не хватало четок, накрученных на руку.

Было видно, что для посещения храма незнакомка снаряжалась продуманно и, учитывая июльский полуденный зной, вот-вот могла бы стать мученицей-исповедницей безжалостной летней духоты, если бы неумело повязанный вокруг шеи платок вовремя не развязался бы сам от туго заплетенной, закрученной в спираль, темно русой косы хозяйки.

Запутавшись в незнакомой терминологии Юля, так звали гостью, наконец перешла на светскую разговорную речь и сообщила о цели своего визита.

Окончив университет по специальности вокальное искусство, мечтая об оперных партиях, юная певица, искала, где бы ей скоротать непредусмотренный досуг. Во время завершающего этапа обучения на госэкзаменах Юлю, совместно с другими двумя счастливчиками, составлявшими студенческое «Кардио трио» позвал к себе известный режиссер на «Евгения Онегина».

Кроме того: их «К-трио» к себе ждал другой известный постановщик в Зальцбурге на «Трубадура». Признанием быстро оперившаяся прима была избалована, чуть ли не со старших классов средней школы. Но у нее закончился срок действия загранпаспорта, без которого было невозможно оформлять визы и контракты. Певица успела подробно отработать предоставленный клавир к одной из своих любимых опер - Верди «Трубадур», где она должна была исполнять возрастную роль цыганки Азучены.

Юля, серьезно подготовившись, выучив свою партию и пребывая во всеоружии полученных знаний, не могла в бездействии ожидать целый месяц, бестолково тинькая по клавишам на маминой даче.

В московском в художественном театре, ведущей актрисой работала ее мама, но музыкальных спектаклей в репертуаре театра было не много, да и те с небольшими вокальными ролями. Юля, с тем же великокняжеским достоинством, уведомила слушателей: отца настоятеля и казначея, что не собирается строить свою карьеру, пользуясь какой бы то ни было поддержкой мамы.

Подготовка предварительных контрактов после ее стажировок в Европе проходила путанные технологические кулуарные процессы. Не являясь поклонницей безделья, учитывая специфику желания молодого специалиста, бабушка Тася - Таисия Матвеевна, прихожанка храма, поддерживая жажду творческих побед внучки - посоветовала ей шлифовать и укреплять вокал… в церковном хоре.

Отец настоятель весело встрепенулся и, с готовностью футбольного фаната увидеть решающий пенальти, нахлобучил свою скуфью на другую сторону. По первому светскому образованию они с супругой были оба хормейстеры и академическое пение ценили, не только как искушенные знатоки, но и как профессионалы.

После исполнения арии половецких дев отец Валерий с недоверием переспросил, почему Юля не зашла в любой московский храм, где ее сопрано взяли бы за более приемлемое жалованье, чем здесь – в захолустье.

- Я заходила, - запнулось неопытное дарование, - но только в церкви рядом с домом, батюшка ездит на дорогой иномарке.

- Да ну, – чуть не поперхнулась казначей и посмотрела на золотисто-оливковый Hummer, - дороже, чем твоя?

- Да ну, - равнодушно отмахнулась Юля, — это новый папа подарил за красный диплом и начало самостоятельной жизни.

- Значит так, - ласково, но строго взял бразды отец настоятель, - пятую заповедь чтим. Родителя, хоть и нового и не родного – уважаем. Благодарим и оказываем ему всякое почтение с поводом и без повода.

- А я чту, уважаю, благодарю и оказываю, - начала оправдываться Юля, - просто… Мой настоящий родной папа был геодезистом и погиб на стройке, когда мне было восемь месяцев. Вытаскивал из электрощитовой нетрезвого застрявшего электрика. Мы с мамой и бабулей, жили себе, жили. И вдруг - бац! И они поженились… Когда я училась во втором классе появился Арсютка, а четыре года назад они… даже обвенчались… И брат у меня от них есть. Хорошенький такой, смышленый.

- Радуйся за маму: тебя вырастила, воспитала и выучила, в профессии состоялась, пусть еще женского счастья почувствует и материнского повторно испытает, - произнесла казначей.

- Арсения надо по отчеству звать, – участливо продолжил наставление отец Валерий. – Заработать падчерице на такого «майского жука» надо трудолюбие какое иметь. Целеустремленность и щедрое сердце!

Юля посмотрела на свой двухдневный Hummer. Действительно он был похож на красивого жука. Золотисто оливковый фон внизу завершал черный бампер. В черном обрамлении фары – глаза жука.

Своего отчима именно по отчеству - собственно-придуманному она и звала: «Акакий Акакиевич». Ну а что это за имя такое глухомань-дремучее: Арсений! Ладно бы уж - Арсен.

- Да какая там целеустремленность! Он обычный дипломат, – сопротивлялась Юля.

- Диплома-а-ат… Нашу страну перед иноземцами представляет, - продекламировал отец настоятель. - Низкий поклон ему от меня и всего нашего прихода.

- А вот и наш пономарь – Николай, будьте знакомы, - представил отец Валерий, поспешающего в трапезную Николку. - Он покажет тебе клирос и ноты. Поучишь…

- Не беспокойтесь, я быстро тексты учу, - перебила отца Валерия Юля.

После благословения настоятеля и перемены образа из монашеского в деревенский: легкий хлопковый дежурный сарафанчик, Юлю пригласили на трапезу. Николай, церемониальным движением, исполненным непритворной торжественности, принес и поставил перед Юлей тарелку с овощной похлебкой. Постояв немного поодаль стола и, осенив крестным знамением себя и пищу, он присел напротив новой певчей. От охватившей ее растерянности, нахождения в столь незнакомой обстановке, она не решилась отодвинуть от себя неприглядное варево и с осторожностью змеелова пригубила первую ложку. Юля впервые в жизни пробовала непривлекательную с виду, трудно определяемую словами постнятину, которая к удивлению оказалась… аппетитной.

- Добавки, – с ноткой утверждения спросил Коля и, не дожидаясь ответа, взял обе тарелки: ее и свою и, исчез в кухонном блоке. Та же участь постигла второе блюдо: пшеничную кашу с малосольными огурцами.

- Тебе квас или компот, – с первого раза обращаясь на «ты», удивляясь самому себе, спросил Коля. Юля опять не успела ответить, внезапно увидев перед собой две впечатляющие кружки, с блекло розовым и темно коричневым аквасоставом, напомнившем ей тосол и морилку.

Отведав принесенные кушанья, она хотела откинуться назад, но сидя на узкой лавке, смогла только выставить для упора обе руки.

- Ой... вот это да… кроме тебя кому еще выражать благодарность, – для Юли общение с первого раза на «ты» было вполне нормальным. Пока она «крякала» и ловила «звезды» в глазах от домашнего кваса, пономарь аккуратно поинтересовался, насытилась ли гостья или какое-либо из блюд повторить.

- Нет, спасибо, - неторопливо произносила Юля. - Насытилась и пересытилась. Даже в сон клонит.

- У нас есть келья отдыха, она же - ризница для свечниц. Пойдем – покажу, - Николай, глядя в сторону висевших в углу трапезной икон, опять немного постоял невдалеке от стола. Перекрестившись, он взял кружку с не начатым компотом и, держа ее впереди на полувытянутой руке, как факел, повел Юлю светлыми фантастическими коридорами, пропитанные запахом ладана и висящими на стенах живописными картинами на евангельские темы.

Они шествовали мимо дверей с невероятными надписями, оставшимися в представлении новой певчей еще со времен Ивана Калиты или Семеона Гордого: «Келья матушки Херувимы», «Ризница», «Казначей», «Эконом», «Рухольная». Юля даже остановилась от удивления, прочитав табличку на одной из дверей оповещавшей: «Архив», настолько эта надпись противоречила, общей фантасмагорической атмосфере.

- Как ударю в колокол: собирайся и приходи. Отдохнешь и в самый раз успеешь на «Часы», - Николай завел Юлю в келью, метров десять-двенадцать площадью, с находящимися тремя устланными для сна кроватями вдоль стен и, беззвучно ушел, оставив ее одну в убаюкивающем помещении.

Посередине комнаты, ближе к окну, стоял стол и, под ним небольшая, изготовленная из того же дерева, бежевая лавка для одного человека. Тугие сетчатые кровати с узорчатыми стенками и парчовыми накидками с галунами по краям, напоминали - музейные реликвии.

Антикварный микроклимат немного оживляли белые накрахмаленные пододеяльники и простыни, застенчиво демонстрируя из-под тяжелых покрывал, вологодское кружево ручной работы. Вдоль стены узкой прихожей размещался небольшой шкаф, состоявший из деревянного пенала и занавески, с множеством разноколиберных «плечиков»: пустых и занятых.

Арочное окно кельи для отдыха, разместившись на втором этаже, было открыто настежь. В подоконник окна то и дело, одаряя свежестью прохлады и, напрашиваясь в гости, скреблись ветки абрикоса с редкими недозревшими плодами. Находясь в незнакомом сказочном царстве, глядя на горевший огонек лампадки перед иконами в святом углу, лежа поверх древнего пледа, Юля погружалась в сон…

Прошел час или полтора, когда за окном кельи послышалось веселое копошение с игривым рычанием и мяуканьем. Абрикосовое ответвление за это время неохотно отвернулось от окна, впуская в келью последние палящие лучи, ослабевающего к вечеру дневного беспощадного солнцепека. Съеденные малосольные огурчики настойчиво требовали жидкости, но кружка с компотом, была испорчена, скончавшей дни свои, мелкой мошкарой и, несколькими особями посолиднее. Юля, привстав с кровати, увидела, как виновники ее пробуждения, внизу, на участке между зарослями смородины: кот и собака популярной дворовой породы играючи, проводили время в интенсивных тренировках, овладевая тайнами единоборств представителей соседнего класса.

Вне всяких сомнений четвероногие друзья были родственниками. Оба – оранжево-пламенные. У обоих на груди орден: в виде белой отметины - у кота и, светлый блик с рваными краями - у собаки. Они, словно почувствовав на себе внимание, прервали свое важное дело, одарив безразличным взглядом венец творения. Кот, воспользовавшись моментом, выскочил из объятий спарринг партнера и, придав хвосту вид вопросительного знака, на полусогнутых лапах, совершил несколько прыжков в сторону, имитируя движения краба. Собака, удивившись новому стилю соперника, бросилась вдогонку, с намерением разнюхать и постигнуть неизвестную школу военных хитростей. Товарищи, кувыркаясь от одного куста к другому, временами непринужденно представляли друг другу свою манеру боя, но одолеть крупногабаритного разбойника от кошачьих, под силу, видимо было, только многоопытному поединщику.

Звучание колокола повелительно напоминало о начале всенощной.

- Опоздала, - Юля, позабыв о новопреставленных трупиках, залпом выпила компот, почуяв на последнем глотке, забродивший прогорклый привкус. «Ну все: желудок мне отомстит - в обе стороны…» - предупредил хозяйку тревожный помысел. Желудок проиграл подтверждающую предупредительную трель, не подчиняющуюся обычному звукоряду и, затаившись: умолк.

Перед службой новая певчая открыла ноты и на самом верху посередине прочитала надпись: «Лик». «Пречистый лик Богоматери» - воспроизвело неизвестно откуда ее подсознание. Когда Юля дошла до «Отче наш», к своему собственному удивлению, на память прочитала молитву Господню.

- Откуда я «это» знаю, – спросила она встревожено у Николая, стоявшего рядом.

- Святые не зря говорят – душа по природе своей: христианка, – ответил пономарь с какой-то непонятной значимостью, больше напомнившим ей - пафос и, начал размеренное певучее богослужебное чтение. Текст песнопений был Юле вполне понятен. Вслушиваясь в отдельные стихиры, певчую не покидало ощущение подлинности и достоверности происходящего. Несколько раз она спросила у матушки Анны, перевод мудреного слова, незнание которого, все же, не мешало ей постигать «допотопную классику», как определила церковное пение Юля, после бабушкиной рекомендации - приобрести выгодный «антерес»:

- Чуточку послушать: может будет что-то полезное…

Церковно славянский язык завоевывал Юлину память без каких-либо затруднений.

Пока Юля вслушивалась в Николкино чтение: то пугалась то размышляла, то размышляла то пугалась, охватывающих необъяснимых чувств. Почему когда пономарь попросил прочитать ее «Отче наш» , она не не глядя в текст оттарабанила, как первоклашка молитву на память? Это было к ряду второй раз и это уже - не совпадение! Почему в храме ей легко и благостно? Почему не давит мрак высокого купола? Почему интересно на колокольне? Юля туда завернула по ошибке - случайно. Почему церковно славянский язык понятен и нескучен, а наоборот - богат и красив? Да почему все не так как представлялось раньше! Ведь должно быть утомительно на службе! Утомительно... невразумительно... бубнительно...

Николай читал насыщенным, ярким басом, грозным и властным тембром. Его сильный голос, как будто бы пытался вылететь из под сводов храма на приволье. Каждое слово из шестопсалмия овладевало умом, пронизывало Юлину душу и понуждало ее трепетать.

... ей вдруг стало совершенно понятно, что означают слова «намоленный храм» и, что то внутри при этом таяло, как воск и хотелось зареветь, спрятав лицо в шарф, закрыться, убежать за колонну, но не выходить из храма. А после службы спускаясь с клироса невозможно было надышаться воздухом с алтаря и приходским воздухом, наполненным молитвой и покаянными слезами,...

- Что это? Почему, - спрашивала Юля безгласно...

Юля была не скромняга и не тихоня. Атмосфера, не только храмовая, но и всего церковного двора и, прилегающего хозяйственного участка, включая небольшую пашню и пасеку, была настолько умиротворяющей, что проявлять свой порывистый нрав, ей словно Кто-то воспрещал.

К противоестественной для себя роли: религиозного трудника, новая певчая относилась добросовестно, иногда до мелочной придирчивости. Не солировала - не пытаясь выделиться: что такое хоровое пение Юле объяснять было без необходимости. Да и гордость не позволяла опускаться до того, что бы получать наставления от невеж мезозоя.

Петь для слушателей в престижном театре мирового значения, она будет так же старательно, как и для любой другой аудитории: переходе метро или в ресторане, для выпившей нагловатой публики. Храм в жизни Юли должен был стать временным пристанищем, а отец благочинный содействовать в совершенствовании ее врожденного и приумноженного собственными стараниями, вокального таланта.

2.

За правильной постановкой голоса, обучением и приобретением сценической речи, работой над улучшением, полученных от Бога способностей, пролетела Юлина студенческая жизнь, а с нею ушла, как считала сама выпускница, и вся молодость, вычеркивая и, без того – неуклюжую перспективу, встретить свою настоящую любовь.

У Юли по дисциплине: «романтические отношения» был - увековеченный неуд. Учебная загруженность и вожделенная школа русского вокала не оставляла свободного времени, чтобы подумать над бедствием, о котором ее близкое окружение и не догадывалось. Набалованная дочь известной московской актрисы, блистая после маминых спектаклей в узком кругу приближенных, а без мамы - на своих - учебно-гуманитарных выступлениях, изнеженная, как гоночная машина, мужским вниманием, дожив до почтенных двадцати двух… - ни разу не подпустила к себе хлопца…

…не подпустила, не подпускала и, даже читая фривольные мысли связежелателя грозно, что бы не выдавать свой целомудренный стыд, гнала от себя отважным девчоночьим огнеметом глаз.

На другой лад пели ее сокурсники. Юля и предположить не могла, что внушая друг другу фрагменты из «реалити-шоу» о ее личной жизни, ей приписывали пустопорожние связи с сыновьями премьеров не только отеческих и дружественных держав, но и чужеземцев. Убежденность в ее круизных, стажерских и других всевозможных проделках была бескомпромиссна и нерушима.

Почему все близкие подруги твердо и безоговорочно были в этом уверены?.

А что еще можно себе представить, если девушка танцует с парнем, а на заключительном аккорде танца подбегает к трамплину и, рассекая воздух, с вращением корпуса вперед, прыгает в бассейн. Что это? Если не приглашение партнера продолжить вечер в более тесной обстановке! Но для самой Юли на том - на бассейновом девичнике тоже было многое не понятным - во-первых: почему девичник с парнями, а во-вторых: для чего устраивать вечеринку в олимпийском бассейне с вышками если не для прыжков, тем более, что Юля и научена, и запаслива - сменная экипировка в рюкзаке ждет своей очереди украсить хозяйку.

Можно подумать это был единственный художественный образ, который она примерила для себя. «Колесо» крутануть прямо в классе между рядами парт, после хорошей оценки и под хорошее настроение, это еще со средней школы повелось. Да и настроение у нее было всегда кипучее - динамичное настроение.

Когда ученица старших классов Соколенко Юля, вооружилась пухлым влекущим силуэтом и, в свою очередь стала заглядываться на парней, различные мимолетные запахи и признаки взросления у противоположного пола стабильно вызывало у неё чувство... неприязни. Вокруг все брызгались духами, а ей на глаза попадался замусоленный ворот белоснежной рубахи воздыхателя, и вся его внешняя привлекательность вмиг рассеивалась. При всем при этом, после проникновенного ознакомления с содержанием любовного сериала, начинало загораться ее тело, но бегать, как делали в таких случаях знакомые по тусовкам в поисках «веселенького» она не могла из-за врасплох, вновь и вновь появлявшегося… стыда.

Ей мешал стыд. Он, известно от Кого получивший полномочия, гасил кипевшую кровь после просмотра модного женского журнала. Он не просто был в наличии: он – тормозил! Он – препятствовал! Он - противодействовал!

Подруги и знакомые ее возраста, куражась подробностями, давнехонько - со школьной скамьи, распрощались с мешающей девственностью. В лесопарковых зонах, школьных и вузовских классах, реже - родительских дачах.

Школьные собрания Юлины мама и бабушка старались не посещать. В какой-то момент учителей перестала интересовать успеваемость учеников и на первое место вышли беременности выпускниц и аборты несовершеннолетних. С родителями проводились углубленные беседы с привлечением мединструкторов на тему... нет, не целомудрия. Напротив: оптимального предохранения от беременности и примеры удачного выбора среди разнообразия конрацептивов.

Мама Юли - Елена Соколенко попыталась возражать классной руководительнице о недопустимости просвещений девочек в пятнадцатилетнем возрасте противозачатачными вариантами и схемами, ассортиментом гормональных таблеток и прочими пагубными абортивными воздействиями на растущий организм. Классная руководительница не стесняясь присутствующих отцов, переубеждала народную артистку, подкрепляя свои педагогические «назидания» исключительно «остренькими» новостями и «жаренными» сообщениями из интернета о богемной жизни:

- Вы, актеры, в театре совокупляетесь на глазах у зрительного зала, а после спектакля корчите из себя моралистов.

...«Итоги» беседы Елены Соколенко с директором школы выложили в интернете: «Елена Соколенко устроила в школе скандал из-за хронической неуспеваемости своего сына Юлиана.»

А между тем на подружек Юлькиных под классические рапсодии и дешевые серенады, налетала любовь, из журналов читанная. Подхватывала. Туманом страсти окутывала. Опьяняла запахом: не то - росы с лепестков фиалковых, затаившихся до времени среди густых сырых лесных чащ, не то - пыльцы резедовой.

Самому не постигнуть, а научить не кому: старшее поколение не отягощено мудростью. В небесной, да и земной жизни - не сведуще. Путей житейских не знающе.

И не охватывало бы дев незапасливых, после взахлебспешной начитанности, после скороспелой готовности, опустошение и отчаяние от чрезмерной доступности.

Не владела бы душой распущенность. Не пряталась бы, покоряясь желаниям. Не умерщвляла бы совесть, страстью сжигаемой, с Любовью общего, ничего не имеющей.

Не съедали бы страхи утраты возлюбленных. Не скорбела б душа об украденной целостности, обнаружив, что больше нет… - мудрости.

Не блуждал бы взор потухающий, в поисках открытых чердачных дверей, созывающих на бордюры крыш городских высоток - в исход адской вечности.

О, если знать бы, что у всех рожденных женами не только с отрочества, с самого даже - зачатия, Кем-то начертано и в первооснову человеческой ипостаси вложено: сохранять целомудрие - аромат от дыма кадильного перед Престолом Бога – Творца всяческих, имя Которому – Любовь Всеобъемлющая, в смиренном ожидании, дара любви жертвенной. Бесконечной. И великой…

Однако, жеманный фигляр, с напускной сладострастной дымкой, угодливо пробуждая потаенные склонности, пытается искажать творение Божие уродливой фальшивкой…

На выпускном гульбище, выплывая из полноводных ликеро-коктейльных стремнин, дипломированные специалисты-вокалисты стали уединяться в комнатах и нишах родительской виллы.

Юля, набравшись при воздействии вина «смелости», замыслив покончить с ничем не изгоняемым, засевшим в нутро стыдом, перешла не просто к решительным действиям, а сообразно своему боевому характеру – в наступление.

Сдерживать несдерживаемое, оберегая священные кордоны, не понимая во имя чего и для Кого - мучительно и телу и душе!

Легко определив своего поклонника и оставшись наедине, в тот самый решительный момент, когда она стояла перед ним за секунду «до», в глазах обожателя девушка увидела колкий взгляд не человека, но неизвестного чужого существа.

Злой, с циничной ехидцей позыв на процесс манил, манипулируя естественными природными влечениями.

Просторное ложе, убранное в белоснежный мерцающий шелк, утвержденное, как эталон подлинной любви, с хаотично разбросанными лепестками белых роз, не получив стандартного жертвоприношения от сладострастных марионеток застыло в коченеющей истоме, отрыгнув шлейфом послевкусия от абортивного снадобья, отторгающего о чадех благодать.

Основоположник, мастер, и виртуоз лжи и камуфляжа с ловкостью иллюзиониста завлекал в свои сети неопытных созданий, неподозревающих о расставленных сквозь тысячелетия одних и тех же ловушках.

Откуда-то изнутри возникнувший, не контролируемый страх, вперемешку с непонятным и чуждым, ранее не известным животным, подавляющим волю ужасом, вырвал, словно электрическим разрядом Юлю из сердцевины неуправляемого бесива и, помчал по бездорожью незнакомого поселка, сквозь непроглядную летнюю ночь, на федеральную трассу.

Без денег, при наличии одной банковской карты в лакированной сумочке и облаченной, далеко не в бюджетное вечернее платье, выпускник с пирушки, автостопом добрался домой - к маме…

Водителем, остановившейся легковушки, за сотню километров от Москвы и, от ее дома, оказался… соседом по Юлиному подъезду. Увлеченные театром: шофер и его семья, были премированы четырьмя бесценными билетами на мамин бенефис.

Очнувшись не то после сна, не то после забытья сном, брезгливо отмываясь под душем после дачного банкета, Юля решила обратиться к психотерапевту. Надо было в самые кратчайшие сроки избавиться от этого «скелета в шкафу», иначе… Иначе как? Если узнают подруги – засмеют. Или подумают, что больная не только соматически, но и психически.

Баритон Костик, тот самый взгляд которого был Юле накануне так страшен, утром отправил ей эсэмэску, предлагая романтическую встречу на его съемной квартире. Юля ответила коротким сообщением: «Вечером я буду на тихоокенском побережье». Костика видеть не хотелось. Не хотелось видеть никого. Но к психотерапевту идти все же надо: девственность вроде бы и не тяготила Юлю, но по общепринятому мнению считалась признаком - «ни кем не любимой».

Юля еще долго отмывалась под душем то гелями, то водой, чередуя теплую с холодной, понимая, что устрашающее вчерашнее чувство она смыть не сможет.

Выход был один: маме и бабушке о таком не скажешь - надо идти за исцелением к психотерапевту...

Психотерапевт, приподнимая выщипанные нетевидные брови, похожие на математические квадратные скобки, многозначительно вращая веками очей, насыщенно оттенных бирюзой, посоветовала «старомодной» деве: скорректировать корректность и перемотивировать мотивацию, а для пущей важности переставить мебель у себя в доме, но лучше - и у соседей, чтобы бы уж наверняка подействовало. И тогда счастья пропасть, повалит гурьбой вместе с соседями, двигающими мебель и в своих жилищах. Среди соседей, промеж прочим, могут прятаться такие же корректные дендрологи и, застрявшие в собственной ошибочно вымотивированной мотивации схоласты-теоретики, и тут уж: хватать и держать Юле новоявленного суженого крепко- накрепко.

Все психотерапевтические заключения были сдобрены и многосложными невнятными диагнозами и, озабоченным киванием наполовину выбритой, наполовину свисающих сосульками волос - головы. И даже волосы-сосульки заботливо покачивались, от возмущения перед образом жизни «старой» девы, пытались выскользнуть от негодования из под ушной раковины, усеянной по кромке серьгами.

Выкладывая немалую сумму за психотерапевтический сеанс, «жертву филармонии» посетила строптивая индифферентность. Кто из подруг узнает о ее девственности, как стращала психотерапевтичка? Юля больше не собиралась посвящать кого-то в свои «грехи» и привычка советоваться выветрилась вместе с психотерапевтическим дурманом бессмысленных понятий и слов...

Выслушивать неблаговидные откровения о себе под вывеской долгосрочного небезкорыстного попечительства: «упрямая цаца-недотрога», «неуживчивая ханжа», а потом осуществлять расплывчато заумные психотерапевтические рекомендации – это еще кто кому должен был за сеанс хрустящий чистоган отлистывать!

Перечитывая свой диагноз от психотерапевта, Юля больше не задумывалась, и не угнеталась тем, что причин для воздержания у нее не было никаких, как впрочем, и практических возможностей.

Без утомительных самоистязаний и, даже без помощи грусти, талантливая одаренная прима пришла в душевное равновесие. Уж если такие красули, как осведомленная тонкостями взаимоотношений, высокообразованная доктор психотерапевтических наук, с накачанными эмульсией мимическими складками, превратившими лик человечий в мордочку зверька, не смогла до сорока восьми найти себе друга сердечного и подумывает о ребеночке «для себя» Юле, в ее неполных двадцать три, можно еще «выеживаться, выкаблучиваться и кобениться» целых четверть века!

И пусть она - Юлька - будет красива, и - поэтому неприступна, как – «цаца-недотрога» или напротив – непривлекательна, как «неуживчивая ханжа» из-за своего «противоестественного» жизне-восприятия: при каком угодно результате - мамина дочка, бабушкина внучка, будущая солистка мировой оперы, своей ураганно-смерчевой индивидуальностью когда-нибудь… позже… обязательно осуществит главный эксперимент над подопытным телом...

3.

Наутро впервые, не считая младенческих лет, когда бабушка Тася приводила внучку ко Причастию, Юля присутствовала за совершением Божественной Литургии. Как и окружающее большинство современников новая певчая не сомневалась, что посещение храма допустимо лишь старухами.

На крайний случай – последней попыткой избавления от навалившихся несчастий. И если уж и тащиться в эту непостигаемую скукотищу то, несомненно – к прозорливцу!

Но почему-то оказавшись в церкви у Юли, сразу все пошло не так, как измышлял всплеск общеустановленного реноме...

После Литургии привезли бабульку на отпев. Староста Фотиния Рагоза, дежурившая в свечной лавке, принесла подставки и помогла поставить на них гроб, около которого стоял сын усопшей. Юля хотела уйти, но чувство долга и гордости заставило остаться, чтобы ознакомиться со всем «репертуаром». Когда началась панихида, певчая смотрела одним глазом на бабушку во гробе, другим - следила за текстом песнопений. В чинопоследовании панихиды, само собою проистекало осмысление скоротечной человеческой жизни, постигая достославный и величественный, предназначенный для разговора с Творцом вселенной, церковно-славянский язык: «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну, не имущую вида. О, чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство; како придахомся тлению...»

По завершении отпева и проповеди священника отца Илиодора мысли о смерти не наводили на певчую тревожность, а углубляли в размышления. После прослушивания музыкальных произведений, и любимых оперных партий ничего подобного она не испытывала.

Лет с десяти-одиннадцати Юля периодически задумывалась о смерти, но всякий раз, когда на нее находило чувствование, обязательного для каждого живущего, неотвратимого ухода из жизни в неизвестность и, неминуемого и неизбежного уничтожения личности, она старалась прогнать эти угрожающие реалии прочь: и - не думать!

Мозг отказывался соглашаться, а душа противилась против небытия.

Матушка Анна, вручив пакет с панихиды, попросила Юлю занести в библиотеку нотные сборники и, заодно, передать повару пожертвованные продукты.

На кухонном блоке в белом одеянии, глядя на плиту с громадными кастрюлями, стояла повариха, смело перешагнувшая восьмидесятилетний рубеж.

- Ты Юля Соколенко, – увидев новую певчую, недовольно буркнула повариха и, худыми жилистыми руками, сделала рокировку кастрюль и сковороды.

- Да, - кротко ответила Юля и робко поставила пакет на свободную табуретку рядом со столом, - а вас как зовут?

- Тамара, – продолжала ворчать повариха. – Обедать пришла?

- Нет… - упала духом Юля. Она не собиралась проводить дальнейшие опыты над своим организмом, несмотря на то, что после вчерашней трапезы желудок, без каких-либо указаний, работал в исправном режиме. Вкусно или отвратно - не в этом каверза. Страшны и упоминания о средневековых вредоносных постных блюдах! Даже если на проглатывание подать фаршированного лебедями кабана…

– Это ваш супчик мы вчера кушали, – спасла, вовремя посетившая мысль.

- Мой – не мой!.. Ты дочка Елены Соколенко?

Юля кивнула в знак согласия.

- Внучка Таси Соколенко?

Юля опять согласилась в ответ.

- Мать замуж вышла, – продолжала блиц-опрос Тамара, делая вид, что вытирает губкой, покрытый плотной цветной клеенкой, чистый разделочный стол.

- Вышла, – подтвердила Юля.

- А почему Соколенко, а не Елизарова?

- Чтобы зрители не путались. Соколенко - теперь ее сценическое имя, а Елизарова - по документам, – объяснила Юля.

- Бери, - закончила любопытствовать Тамара и подала доверху наполненную глубокую тарелку постных щей.

- Нет-нет не надо, – запротестовала Юля.

- Что значит «нет»?! Нам Тася голову из-за тебя оторвет! Бери, – гаркнула Тамара. - Чай или компот?

- Забродивший тосол или свеженький антифриз: на ваше усмотрение, - в оцепенении проговорила новая певчая. – Похоже, у меня желудок скоро будет переваривать титановые скобы, - осторожно выставляя тарелку, что бы не пролить на обеденный стол трапезной, лепетала Юля.

Тамара подала чай в чашке, а на второе – молочную рисовую кашу. На столе стояли вазочки с драже, мед и варенье.

В трапезную, заботливо протирая изгибом спины дверной косяк, заглянул тот самый: лакировано апельсиновый кот, уведомляя о своем присутствии руладами.

- Огонек, пошли я тебя покормлю, – позвала повариха и, удалившись, о чем- то расспрашивала своего фаворита- забияку.

- Кашка на коровьем молоке или на козьем, – весело спросил, подошедший отец Илиодор.

- Какая вам разница, батюшка? Хоть на кумысе. Вы его вкушать будете или изготавливать маску для лица? Идите в трапезную, сейчас буду кормить вас, – продолжала бурчать Тамара, с поднятыми, как хирург перед операцией простилиризованными чистыми руками.

Отец Илиодор, видимо маску для лица уже применил, «подтянув морщины-заломы», а для закрепляющего эффекта дополнительно прибегнул к помощи блаженной улыбки.

Юле пришлось расправляться с первым блюдом. Трапеза была ожидаемо приятной на вкус, но по-прежнему отпугивающей, своей церковной принадлежностью. Точнее – примитивным происхождением отсталых от времени и нормальной жизни существ - наподобие поварихи Тамары.

Мама и бабушка старались кормить дитятю полноценными, собственноручно приготовленными, чреву любезными, яствами. Студенческая жизнь вносила временные коррективы: но снэки и бургеры не вызывали опасений и, не отождествлялись с рвотными средствами. Юля ругала себя за, невесть, откуда возникшую покорность – никогда и никто не посмел бы, даже в мыслях, посягать на ее обычаи и правила. А тут – молочная рисовая каша! Величие оперной примы бунтовало, но мамино и бабушкино воспитание возражало против нагнетания конфликта.

- Батюшка, - что бы заглушить одно беспокойство другим, обратилась Юля к отцу Илиодору, вкушавшему за соседним столом, предназначенному лицам духовным, - хочу спросить о теме вашей сегодняшней проповеди. Это похвально и здорово, что церковь пытается приободрить человека, находящегося в горе. Но беды проходят: раны рубцуются, а ложь - останется.

Ведь после смерти ничего нет: никакого вашего Царства Небесного, Рая и прочей ахинеи. Зачем же людям голову морочить? Лично мне очень хотелось бы встретиться со своим отцом, дедулями и бабушкой в вашем Раю. Я бы рада в него поверить, но я верю обоснованным фактам, а не религиозным сплетням! А те, которые жили совсем не по Божески, тоже в Рай попадут? По вашей озвученной версии они тоже: Царские дети - дети Божии!

- Господь посылает дождь на праведных и на грешных, - сообщил удивительную новость батюшка. - Солнце обогревает и святого и преступника – потому, что оба они – творение Господа нашего.

Глубинно Юля никгда не задумывалась над подобными житейскими ситуациями, о которых сказал отец Илиодор. Если она ссорилась с кем нибудь это означало для нее самой, уйти от общения, оставляя на мемориальных задворках, покушающегося на ее личную идеальную доктрину - «злодея» и, что с ним происходит - Юлю больше не интересовало. Ну быть может совсем чуть-чуть было любопытно: чем недругу будет хуже, тем для Юли - лучше. Но оказаывается, несмотря на базарную перебранку, жизнь у обидчика - продолжается: солнце восходит и для него тоже, и море плещется для него тоже, и комнатный цветок, поглощая углекислый газ одаряет ароматом пряностей... его... и для него... И как закономерность - конфликт приносит больше неудобств обидевшемуся, путь даже - «законно обидвшемуся». Ее личная идеальная доктрина пошатнулась и задрожала...

- Мать любит своего ребенка не за то, что он генеральный директор концерна или ведущий специалист в МИДе, - продолжал вещать батюшка, - а за то, что он – часть ее самой. Она может быть рада его успехам и, в переживаниях от его беспутной жизни. Но она будет любить своего ребенка всегда.

Господь любит Свое творение, потому что мы: люди - часть Его. Человек создан по образу Божию и подобен Ему!

А быть ли человеку святым подвижником или поганцем – личный выбор каждого. Грех от человека надо отделять. Я люблю своего друга, но я не принимаю его - насморк. Господь хочет райских обителей для всех нас без исключений и, взывать к наказанию в вечности будет не Бог - наша совесть нас обличит и будет наказывать.

Виновато ли солнце, что на него нельзя смотреть незащищенными глазами? Здесь: на земле, мы все готовимся к настоящей жизни – из временной в - вечную. Что касается вечной жизни или вечной смерти – и это личный выбор каждого человека.

Батюшка отодвинул от себя тарелку с горячей кашей, продолжая разглагольствовать о бессмертии души. О, якобы доказательствах ее воскрешения не только в предании церковном, но и упоминая свидетельства светских историков. Поведал и о Лазаре Четверодневном. Не ограничившись одним евангельским повествованием, иеромонах сообщил о жизни Лазаря после воскрешения его Иисусом Христом. И о том, как после своего воскресения Лазарь прожил еще около тридцати лет, будучи епископом Китии на Кипре, получившим епископский омофор, из рук Матери Божией, и Ею сотканный.

Человек умер. Тело его подвергалось тлению четыре дня. Четыре дня оно лежало и, по слову соотечественников – начало смердеть, и тут Господь вернул его к жизни, поставив ангелом церкви – епископом…

- Может у Лазаря был сон, а его приняли за умершего, - стойко держала оборону Юля. - Непрофессиональное заключение врачей-шарлатанов! Совпадение несовпадаемых совпадений…

Юля очень внимательно слушала, оставляя за собой право сомневаться и не быть легковерной. А отец Илиодор, подстегнул ее предубеждения, опрометчиво подбросив шпаргалку: где образованному человеку следует искать подтверждения религиозных махинаций – не в заинтересованных источниках церковных прохиндеев, а в правдивых исторических хрониках светских историков!

До всенощной новая певчая не ушла домой, не учувствовала в спевке и не прилегла в релаксирующей келье, хотя температура беспощадно стремилась вскипятить все учтенные максимумы. Юля переходила из одного прохладного места в другое, уткнувшись в интернет телефона, желая детально исследовать разоблачительные сведения, что бы никто из поповской диаспоры никогда не смог промыть ее сознание и поставить в один ряд, индифицируя до уровня одноклеточных. И потом: если человек родился в стране, где большинство населения исповедует какую бы то ни было, религию – это еще не повод говорить об истинности и, о том, что придерживаться религиозных взглядов страны обязан каждый ее гражданин.

Юля старалась рассуждать объективно и беспристрастно.

Сначала она собиралась определить, в какой из религий первой, упоминается о Боге, как о Творце и, о генерировании и воззвании к жизни этим Творцом всего окружающего: Земли, планет, стихий, животного мира и человека, причем с аргументами, а не в виде народной байки.

Такая религия, по логике рассуждений, и должна стать претендентом на - истинную. Тот, Кто все выдумал и сконструировал, вполне обоснованно может и должен господствовать, командовать над плодами Своего труда, и даже распоряжаться созданными, по своему усмотрению. И поклоняться Ему, благодарить Его, есть за что: попробуй-ка насочинять в мозгу какое-нибудь небольшое созвездие или новую жизнь. Упорядочить, предусмотреть, произвести вычисления для их вековой продолжительности, безошибочно прогнозировать изменения, рождения, катаклизмы, взрывы… и только Бог весть, что еще нужно для такого творчества предугадать… Поклонение сотворенного Творцу, в этом случае: обосновано и правомерно.

Выяснилось, что о сотворении Богом жизни, миров и галактик вещали – иудаизм и христианство. Иудеи верили в единого Бога, Первопричину всего видимого и невидимого: ангелов, планет, человека. Но иудеи ожидали Мессию, что бы Он, искупив Собою человеческий проступок - грех, даровал народу Своему прежнее первозданное состояние - освободил от власти смерти. Пришел Иисус, но не все представители богоизбранного народа узнали в нем Мессию - Христа, хотя доказательств пребывания в человеческом обществе и, совершаемых Иисусом Христом чудес: сверхъестественных Его проявлений, действий и поступков Его, у Публия Корнелия Тацита, Иосифа Флавия, Плиния Младшего и других, Юля нашла более чем достаточно. «Никакой человек не сможет творить такие чудеса если не будет с ним Бог», - подумала Юля и словила себя на мысли - дежа вю.

Христиане - последователи, апостолы, ученики Христа - Мессию в Нем увидели и пошли за Ним, проповедуя евангелие всякой твари.

Христианство разделилось на католиков и православных в середине одиннадцатого века.

В католичестве Юля увидела склонность к доминированию. Выражению чувств в молитвах через воображение, искусственное нагнетание и вызывание требующихся эмоций. Разновидность урока актерского мастерства с религиозным уклоном: «представь себе Христа», «как, по-твоему, Иисус смотрел на самарянку при встрече с ней?»

- Готовая романтическая опера, – воскликнула Юля, читая о молитвенных наставлениях западных католических подвижников. Все эти вычурные элементы Юля изучала в институте для работы над ролью в театральных постановках.

Православное исповедание, не искаженное течением времени: от сотворения мира и до ныне, вмещало в себя полноту религиозной мысли. Мысли: обоснованной, логичной, непротиворечивой и, открытой человечеству Богом лично. Учение подкреплялось поступками многочисленных людей.

Юле открывалось, что праведными могут быть не только те люди, которых Святая Церковь уже прославила, в лике святых, но все подряд и, без исключений: знакомые, соседи, друзья, недруги, пассажиры в соседнем кресле самолета, прохожие на улицах, бездомные... Единственное условие для святости – не вредить самому себе и ближнему своему, погружаясь в грех, забывая о своем предназначении и родственных связях со своим Творцом.

В принципе: тоже самое, что нужно для того, что бы получить права для вождения автомобиля - соблюдение правил для безопасности жизни. Запрет на лихачество – лекарство от гибели.

- Отец Илиодор прав, - переосмысливала Юля, - мы: Царские дети. Невоспитанные, капризные, своенравные, с гадкими привычками, но - дети Царя царей...

Удивил Юлю тот факт, что деления на временные периоды – эры, связаны были непосредственно с воплощением Мессии - Христа. До Его пришествия в мир людей: воплощения, употреблялся термин – «до нашей эры». После Его нахождения среди представителей Своего творения – «наша эра».

Ислам возник в начале седьмого века нашей эры, а буддизм – в шестом веке до нашей эры. Но буддизм характеризовался больше не религиозной, а философской направленностью, своим стилем, имиджем, а ислам носил отпечаток от иудаизма и от христианства.

Славяне до крещения были язычники. Оказалось, что мотивация возникновения язычества у русичей всего лишь - географическая. Народы, которые рассеивались по лицу земли и, осваивая ее территории, сохраняя предание о единобожии, постепенно утрачивали знания, полученные Адамом в Раю непосредственно от Самого Бога, как Творца всяческих. Обогащали знания о Нем личными фантазиями от ветра главы своея, приписывая стихиям и различным предметам божественные качества.

Эллинский пантеон, оставил впечатление родоначалия фривольностей богемы.

Значит все таки – православие, – заключила Юля. - Но как же быть с духовенством? О них столько скандального пишут и говорят все вокруг: о хапугах-попах и монахах-рвачах. О переодетых в рясы - оборотнях! В каком храме они служат? Узнать бы!

Неделю назад успешная свежеиспеченная певица, с притязаниями на титул примы, целью своей жизни ставила карьеру на престижной мировой оперной сцене. Даже сегодня утром весь летний, застывший в адгезивном пекле, вяло ползущий эфир не предвещал потрясений, тем более - крушения всех сформированных и утвержденных жизненных планов и маршрутов. А в пятнадцать ноль-ноль по Москве - держите сюрприз в виде перевертыша!

Истина, свобода и полнота жизни, о которых мечтается, к которым стремится въедливый подвижный сверхангельский ум, находились напротив её дома... Замыслы, устремленные на завоевание оперной сцены, на фоне духовного единения с Творцом, принимающим в объятия отча каждого, без разделения на личные заслуги, оказались примитивной отсталостью… - невеж мезозоя…

- Юленька, ты не против помочь завтра Тамаре на пищеблоке. Всего лишь один денек и, ее напарница Людочка выйдет из отгула, - спросила казначей Мария Васильевна, пробудив от богословских размышлений новую певчую, заведомо настроившись на отказ.

- Против, – гаркнула, собравшись идти, домой Тамара, укладывая в сумку блистеры таблеток, возвращая голосовой окраской тембра Юлю с небесе на землю: в социум. - На кухне надо быть в шесть утра, а она не встанет в такую рань, – озвучила неоспоримый довод повариха.

- Зачем в шесть утра, достаточно в семь тридцать, - пыталась спасти ситуацию казначей, – вы же вдвоем: все успеете.

- В семь тридцать заявится - не успеем! В семь – ранняя. В десять - уже обедать придут, – сердилась Тамара на казначейский склероз.

- Приду…хоть в четыре утра, - апатично выговорила Юля.

4.

Юля зашла на пищеблок в семь двадцать пять. Забыв о необходимом отдыхе, отвергая естественную потребность в ночном сне, певчая до утра читала евангелие. Накануне вечером, дома у бабушки неофитка еще раз, пытаясь найти супротивные доказательства истинности выбранного пути, заглянула в философский словарь, который был ровесником ее мамы.

Выпущенный, в непростой временной отрезок, господствующего в стране богоборческого руководящего аппарата власти, энциклопедический сборник, подтверждал историчность личности Иисуса Христа.

Потом Юля почитала несколько глав из деяний апостольских, попутно заглянув на сайт московской, а заодно и питерской духовных семинарий в поисках дальнейшего духовного образования. Но пообщавшись на форуме, остановилась - на святотихоновском институте. Когда пора было, отрываясь от чтения, собираться на послушание, Юлин Ангел Хранитель обременил ее вежды благопотребным сном...

На одной плите, в двадцатилитровой кастрюле, стоял готовый борщ и, широкий поддон, с приготовленными для запекания, посыпанными кружками лука и пряностями - стейками трески. На другой плите – в сковороде тушились овощи, а в громадной кастрюле ожидал час розлив, абрикосовый компот. В духовке в казане томилась пшеничная каша. На разделочном столе на военный парад был выставлен строй из открытых банок говяжьей тушенки, ожидающей слияния с гарниром. Тамара шинковала свежую капусту для салата, оглядывая помощницу.

- Доброе утро, - приветливо встретила помощницу Тамара. – Иди, мой руки и, очисть вареную картошку от кожуры.

Юля около часа ковыряла мелкие, с голубиное яйцо клубни, выставив, наконец, свою работу в ожидании дальнейшего указания. Тамара попросила певчую поскоблить несколько морковок и, показав, как это делается специальным ножом, собственноручно тут же очистила овощи, выложив на стол три его красивых заготовки.

- Антидор нам сегодня не принесли - будем кушать так, – горестно объявила Тамара.

- Христос воскресе, - поздоровался отец Дорофей и поставил перед сестрами-поварами металлическую чашечку, похожую на ковшик, с сухариками внутри.

- Пасха прошла уже, батюшка, - удивилась Юля.

- Воскресение Христово вспоминаем каждую неделю, - по-монашески немногословно пояснил иеромонах в ожидании, какого-то действия со стороны замешкавшихся поваров. Тамара прочитала молитву на принятие просфоры и святой воды бережно употребила сначала один кусочек и следом ломтик другой формы.

- Это антидор, а это просфора Девятичинная, – показала Юле Тамара мизинчиком сначала на один и, следом на второй кусочек. – Ты же сегодня еще не успела ничего выпить и съесть, кроме лекарств?

- Я и лекарств не ела, - заверила с готовностью Юля, перекрестившись и употребив приношение, в порядке установленной очереди.

До двадцати минут одиннадцатого Тамара с Юлей два раза успели продегустировать воскресную трапезу. Своим весом, несмотря на истошные протесты подруг, Юля была довольна и, по собственному выражению: «ерундой не страдала».

- Дивчина нивроку, - как аттестовала ее казначей.

Тамара успела ознакомить Юлю с тем, как они с Тасей гуртом нераздельным трудились на кухне и на подворье: и заготовки успевали сделать быстро и, выпечь вкусненького к праздничному или выходному. И фрукты-овощи поспевали к сроку. И солнце не пекло, как сумасшедшее. И дожди заканчивались вовремя. И небо было прозрачнее…

Тамара рассказывала Юле о бабушке Тасе, а дома - бабушка Тася рассказывала о Тамаре: подружки виделись теперь только по воскресным и праздничным дням. А сегодня Тася не придет на службу, потому что, ею опекаемая Нонна Степановна - причащается.

- Причащается Нонка – переспросила Юля.

Она со школьных лет хорошо знала бабулину соседку-кикимору. Бабушка Тася купила квартиру в этом поселке, чтобы уезжать на лето из душной суетной Москвы. Нонна Степановна невзлюбила Таисию Матвеевну за хлопанье и скрипение дверями квартиры, шарканье по полу тапочками, но больше всего за постоянное и, бессмысленное - для самой Нонны - отсутствие ответной брани со стороны «Таськи».

Откуда эта скандалистка могла услышать все мешающие звуки, если бабуля Тася жила с ней на одной площадке, а не этажом выше - над упрямой мымрой. Когда старая кочерга перестала выходить на площадку с руганью, первой взбудоражила всех соседей и милицию «Таська». Вскрытие дверей квартиры зоркой обличительницы спасло ее саму и еле живого, липкого от грязи, кота. После проведенных экстренных медицинских процедур Таисия Матвеевна без чьей либо подсказки стала ухаживать за полупарализованной соседкой. «Объективность» Нонны Степановны, бесследно исчезла после первой порции вынесенных из-под нее «Таськой-богомолкой» нечистот...

Юля всегда удивлялась хладнокровию и выдержке, наблюдая за бабулей Тасей: в молодости активно участвуя во всевозможных комсомольских акциях и демаршах Таисия Матвеевна никода не впадала в озлобление и брюзжание, а наоборот – становилась еще более сдержаннее. Юля даже не помнила, кем бабушка Тася была по професии, потому что все свое время «вечно молодая комсомолка» проводила на собраниях, заседаниях, летучках, комитетах, выставках, конференциях общественных советов, организаций и формирований, помогая - детям, инвалидам, бывшим заключенным и всевозможным страждущим - в Москве, в стране, и за ее пределами...

А теперь удивительным Божественным Промышлением, но не без Тасиного «молчаливого», но действенного поведения, провокации соседки обернулись совершенно неожиданным для всех результатом: хулившая святыни насмешница, причащается Того, о Ком злословила.

- Страшно попасть в руки Бога живого, - повторяла вслед за апостолом Юля. Беспристрастно оценивая долготерпение Творца в отношении Нонны Степановны и себя: прежних и нынешних.

- Отец Илиодор подолгу служит, - поглядывая в окно, в ожидании нахлебников, рассуждала Тамара.

- Отец Валерий тоже, - поддержала беседу Юля.

- Отец Валерий проповедует долго, - поправила Тамара, - но очень доходчиво все разъясняет.

... разноси отцам. Певчие и трудники сами приходят, - скомандовала повариха, вручая помощнице, по обычаю, наполненную до краев тарелку, при виде первого появившегося архидиакона.

Тамара витала из пищеблока в трапезную, наливая доверху полные тарелки и чашки, проворно разнося по два горячих блюда в каждой руке, не расплескав при этом ни капли.

- Ой, - смущенно произнесла Юля, обдав кипятком из борща подол рясы и матерчатую обувь отца Давида.

- Ничего страшного, - не изменившись в лице, ответил отец архидиакон.

В честь дня воскресного - борщом, с резкого поворота ассистирующего повару, были облиты вся монашеская братия в составе четырех человек: двоих приходских, одного епархиального и одного гостя-паломника.

Затем Тамара попросила сподвижницу вынести на скотный двор в специальный бак ведра с пищевыми отходами. По дороге на пищеблок Юля шла в том же приподнятом настроении, размахивая пустыми пластмассовыми ведрами. Обретенная Истина вселяла радостное переживание предстоящего знакомства и общения со своим Создателем.

- Батюшка, а как можно причаститься, – выпалила наскоком Юля отцу Валерию, мирно беседующему с отцом Давидом на церковном дворе.

- Причаститься, - сдвинул скуфью назад отец настоятель. А ты знаешь Кто в Святых Дарах причащает народ Божий?

- Знаю - Бог, - в простоте души ответила Юля. - Я вчера поняла, что Бог есть, и я хочу причаститься, что бы соединиться с Ним.

- Бесы тоже знают, что Бог есть, - ответил отец Валерий, раздумывая с чего начинать проповедь о значимости причащения, внезапно уверовавшей сестричке, - но это не мешает им жить по другим законам. Кроме знаний нужна еще вера. Вера и доверие к Богу. Вера возникает и укрепляется не благодаря рациональным доводам, а потому, что ее дарует человеку Бог. Нет-нет, это не я сказал, а наш святейший.

- А я думала, батюшка, что у человека для поступков должен быть в наличии какой-то фактор, как основание для осуществления запланированных дел. Вот я узнала, что Бог есть. Он - мой Фактор действий. И теперь я хочу попробовать с Ним жить. Я двадцать два года упустила - теперь надо срочно наверстывать.

Отец Валерий очень хорошо знал, как может сломаться хрупкая человеческая ипостась от неверно понятых законов, от субъективно лично воспринятых правил, от чрезмерного рвения и уверенности в собственной правоте, но памятуя слова первоверховного апостола «духа не угашать», решил продолжать молиться за Юлю и уповать на волю Божию, впрочем как и всегда: во всех обстоятельствах жизни.

У каждого живущего свой путь к Богу - у кого-то через - просвещение, у другого - благодаря скорби, у третьего - после победы.

- Сейчас иди отдыхать. Тамара тебя задергала и утрудила – поспи.

- Нет, батюшка, что вы! Мы с Томиком привыкли работать в скоростном темпе - иначе ничего не успеешь. Она в молодости была, как я сейчас: быстроходно-моментальная, - продолжала возражать Юля, удивляя настоятеля и своими наблюдениями и, своей осведомленностью.

Отец настоятель и сам хорошо это понимал, но штатные работники, трудники и прихожане частенько жаловались ему на бесконечно негодующую, требовательную сверхъскоростную Тамару, а учитывая респектабельный возраст поварихи, координация порой начинала ее подводить, выпуская предметы из рук в чопорных неофитов. Юля сумела разглядеть в новой подруге легенду прихода со своими особенностями, которые мало чем отличались от обычных человеческих немощей наподобие легких женских недомоганий.

Да еще с первого раза Тамара позволила Юле называть себя, как ее звали только особо приближенные - Томиком. К общему удивлению непонятливых прихожан новая певчая и Томик стали звать друг друга «лапасунчиками», а у Юли помимо Тамариного прозвища, как некий отголосок богемы, прилипло и другое: «наша звездочка».

Вечером постой на службе послушай молитвы, - благословлял отец Валерий посильное для новообращенной уражнение, - стараясь молиться вместе с церковью. Дома вспомни, в чем обличает и укоряет совесть. Почитай внимательно вечерние молитвы, а утром - утренние. В восемь утра я жду тебя к исповеди…

- О, нет, – произнесла с досадой Юля.

- Думаешь попа грехами испугать, – догадался настоятель. – Бояться надо грешить, а не каяться. Не превращай исповедь в отчет о проделанных грехах. В том, в чем будешь каяться сложи в сердце своем твердое намерение не повторять, по крайней мере, стараться не повторять совершенного греха. Бог да благословит…

Юля все сделала, как учил отец Валерий, но в самом начале исповеди расплакалась. Плакалось еще долго после исповеди, до самого выноса Чаши. Тело и ноги сами сделали земной поклон, а ум еще не успевал переварить и осмыслить происходящее… Сказанные пономарем вскользь, вначале литургии непонятные слова о том, что за церковным богослужением присутствует церковь торжествующая – небесная и церковь земная – воинствующая, во время евхаристического канона, прошли через Юлино существо и растворились в глубине Богом сотворенной, ищущей Бога души…

«Доколе углебаеши, яко пчела?» – спрашивала себя захваленная избалованная педагогами и сокурсниками прима-исполнительница. В тишине облюбованной кельи для отдыха Юля после Святого Причащения читала новый завет: «Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. Если так все это разрушится, то какими должно быть в святой жизни и благочестии вам, ожидающим и желающим пришествия дня Божия, в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают?»

- Стремление у людей к святости заложено Самим Создателем, – говорил на проповеди отец Валерий.

Юля уже успела заметить, что проповеди в храме говорили специально для нее. Её перестало удивлять разнообразие вкусовой гаммы постнятины, и даже, останки мух в том прогорклом компоте с абсорбирующими свойствами теперь казались естественными способностями «сорбента».

Ей никто не звонил, приглашая получить паспорт или подписать контракт. Создавалось ощущение, что ее потеряли или забыли. Ей это нравилось – перспективная вокалистка вышла из актерско-певческого сообщества - безболезненно…

Успевшая вкусить плоды признания на университетских конкурсах и выездных гуманитарных акциях молодая оперная певица, утратив интерес к омертвляющему блеску модели имущественного достояния и, бессмысленным увлечением с погоней на карьерном эскалаторе, перестала просматривать списки на получение загранпаспорта и даже - темы певческих конкурсов и кастингов, для работы в Москве, отдавая предпочтение ознакомлению с поучениями святых отцев и клиросному послушанию.

5.

Между службами Юля рассматривала издали Колю, когда тот ее не видел. Любопытствовала на приходе везде, куда ее впускали, а впускали ее всюду, куда она входила: в коровники, в козлятник, в курятник, в столярную мастерскую, в сторожку, на пасеку, в сараи и хозпостройки. От радушия сестер, расцеловываших нового трудника, она поначалу терялась, но потом попривыкла и, видя неподдельную искреннюю доброту, внезапно загорелась помогать в церковной лавке.

- Маша, я хочу подежурить в лавке, что для этого надо знать, - как всегда хватко подошла к намеченной цели Юля.

- Для начала благословись у настоятеля - его молитва совместно с твоей будут тебе помогать, - ответила замысловато Мария Васильевна.

- Я благословилась, - запрыгала от догадливости Юля, - батюшка сказал выспросить все у вас. - Что в этих контейнерах, - выставила она пластмассовые лотки, сложенные друг в друга по размеру, с церковными записками внутри.

- Надо было с этого начинать, - стала безуспешно строжить казначей. - Благословением священника не пренебрегай - это всегда молитвенная помощь, - а без молитвы, как без оргужия. - Короба не трогай - в них только наша староста может разобраться. Здесь лежат записки прихожан, в хронологическом порядке, которые они подают на службы: требные, праздничные, проскомидийные, сугубые...

- Да, пожалуй здесь я не разберусь: даты, «плюсики», - Юля поставила контейнера обратно на нижнюю полку шкафа.

- Сиди, молись и читай, - наставляла Маша новую свечницу. - Если зайдут с вопросом к священнику звони дежурному батюшке. Если чего-то незнаешь, а тебя спросят зови «Группу «Альфа» - сделала последнее распоряжение казначей и ушла к себе на склад приходовать иконы и книги.

Юля уже знала, что виновником всех появляющихся и появившихся прозвищ на приходе была казначей - Маша - Мария Васильевна. Прозвища были у всех, но не все были знакомы со своими вторыми «именами».

Бригаду свечниц, плакавшую в кабинете казначея Великим постом о своей «никчемной» участи и для прихода – «бесполезности», Маша нарекла … - «Группа «Альфа», а собор был переименован в… - «СОБР».

Лекарственный препарат, полученный от казначея на ежедневные рутинные подвиги, «прописанный» хнычущим сестрам, сохранял целительные свойства до следующего Великого поста. (На то он и Великий пост: что бы испытывать великих воинов великими соблазнами.)

- Сестры, или вы не знаете, что свечница от слова свет, - спрашивала Мария Васильевна, выдыхающихся к середине Великого поста сестер. - Что нам говорит в главе пятой евангелист Матфей? «Да просветится свет наш пред человеки». Если он обращается ко всем христианам, то к священству и свечницам это отосится в первую очередь.

Сестры промакивали бессонные смиренные глазоньки, завершая свой дружный плач, понимая, что их неистощимое терпение истощается.

Но послушание паче молитвы и поста и «Группа Альфа» ежедневно, неприметно взору держала оборону: готовила теплоту, наводила порядок в храме. Натирала подсвечники и храмовые лампады. Распространяла свечи, книги и утварь. Вразумляла «ортодоксальных» бомжей и новоначальных. В приписанных храмах заменяла пономарей. Подготавливала немощных и умирающих ко Причастию. Изобретала велосипед. Учила ученых. Пасла пастырей. Особо легендарные даже - воспитывали архиереев.

- Сестры, – возглавляя уборку храма, казначей помогала выносить полные ведра после мойки в специально отведенное для этого место, - становую тягу выполняем правильно: чтобы не сорвать поясницу. Вы еще нужны стране!

- И своей семье, – уточнял откуда-то, не знающий усталости, баритональный сладкозвучный глас отца настоятеля.

- Кто со мной прорабатывать косые мышцы спины, – звала на уборку снега Мария Васильевна.

- Уборка отменяется, - докладывала староста Фотиния, - брат Никола все косые проработал.

- Что там убирать… Но бульдозер не помешал бы, – докладывал пономарь.

- Послушание в храме – это каждодневное сражение, а на Рождество, на Крещение и на Пасху – битва! Кто помогал – тот знает… Прихожане у нас бескорыстные и приоритеты расставлять умеют: поданная записка о здравии иеромона р ха Трифона - неопровержимая подтверждающая улика, - докладывала Маша на епархиальном собрании.

Юля, заступая на дежурство в лавке читала «Лествицу»: «....трепет от памяти смертой есть признак нераскаянных согрешений...» - наставлял игумен Синайской горы.

Певчая-свечница, поглощенная чтением, не заметила, как в храм вошел денди. Щеголь был окутан облаком дорогого приятного парфюма, а облачения его были, словно сошедшие с подиума одного из домов индустрии моды. Стильная кисточка из русых волос закрепленная жгутом изысканно подчеркивала его пятидесятилетний флер. Он подошел к центральному аналою и, осенив себя крестом, приложился к иконе. Мария Сократовна, прекратив чистить отверткой подствечник, положила свое орудие труда в карман синего рабочего халата и подошла к щеголю складывая руки под благословение.

- Батюшка, - изумленно прошептала Юля. - Как заовут этого священника, - спросила она у Марии Сократовны, когда тот поднялся в ризницу.

- Отец Андрей Лис, - ответила Мария Сократовна. - Это наш приходской батюшка, он вернулся из отпуска.

Сторож Димусенок, неслышно вошел в храм и улыбчиво подал Юле брелоки от авто с просьбой передать их отцу Андрею.

- Хорошо, - ответила она и посмотрела на брелоки. - Bentley, - обомлела певчая.

- Родненькая, сейчас ко мне чада приедут, - подошел, облаченный в подрясник, денди-иерей к Юле, - набери меня сразу, я буду в настоятельском кабинете: у нас «планерка».

Когда две благообразные жены спросили отца Андрея, Юля, как ее попросили о том - позвонила батюшке и продолжила чтение.

«Лествицу» купила, зашедшая в храм сестра и, певчая выбрала для самообразования другую книгу - священнические проповеди:

«Господь дает Своим молитвенникам ясное состояние ума, разумение пути, по которому нас ведет благость Божия, дает оглядчивость на окружающие нас обстоятельства, чтобы мы, шествуя тернистым путем ко спасению, почаще вспоминали совет царя Давида: «Твори благо, бегай злаго», - читала свечница.

«Молитва является золотой путеводной нитью, крепко держа которую в руках, мы обязательно выйдем из темного леса на свет Божий, как расписные челны, выплывем на простор речной волны. «Иисусе претихий, монахов радосте!» Такие благодатные, успокаивающие слова, которые современным людям всегда пригодятся – и в пути, и в дороге, и на отдыхе в собственном доме. Да осенит нас благодать Господа Иисуса в награду за стремление ходить пред Его лицем, каяться Ему и молиться, призывая Его святое имя», - не успев дочитать Юля услышала в соборе чей-то тихий плач.

Одна из жен стояла у исповедального аналоя перед Святым Евангелием и Крестом, слезя о своих прегрешениях. Другая - ее спутница, сидела на противоположной стороне, со скорбью глядя на подругу. Исповедница всхлипывала... вместе с щегольским иерем. Отец Андрей быстро обтирал салфеткой набухшие свои глаза и промакивал раскрасневшийся нос. После разрешительной молитвы он что-то говорил исповеднице, несколько раз назвая уже привычным Юле: «родненькая», благословил и подозвал ее спутницу.

«Как хорошо, - подумала певчая, - что в этот раз батюшка не плакал вместе с исповдницей».

Раньше, как успела прочитать Юля, грехи дозволялось отпускать не всем священникам, а только тем у которых было архирейское «спецразрешение»...

...Вспомнились и слова отца настоятеля перед ее первой исповедью: «попа грехами испугать». «Испуганность» на примере отца Андрея Лиса состояла не в буквальном понимании, а проявлялась невыразимой сострадающей болью и то, что у этого иерея выплескивалось наружу у других служителей алтаря хранилось в недрах самоотверженной чистой отзывчивой на чужую греховную скорбь души...

- Здравсвтуйте, мне пожалуста вон ту икону, - Юлю отвлекла от рассуждений сестра с гиганстким флюсом. Даже не с флюсом. Лицо у сестрички было непропорционально-однобоким, словно под щеку и до виска ей кто-то втиснул пол-арбуза.

- Мне свечей - на все! И быстро: я опаздываю, - подбежала другая сестричка, небрежно бросая деньги в тарелку.

Свечница-«многостаночница» Юля без лишних слов подала в обратном порядке: опаздывающей - свечи и стала вынимать требуемую икону из выставленного ряда, терпеливо ожидающей сестричке с больным зубом.

- Да они все с изъяном, - заносчиво на весь храм недовольно бухнула торопыга и вернула свечи обратно Юле. - Дайте мне норамальных!

Юля расторопно отделила крохотные гранулки, местами прилипшего воска от свечей, и подала сестричке.

- А где «хвостики», - спросила задерживаясь капризуля.

- Свечи можно возжигать с любой стороны, - ответила свечница-певчая.

Капризуля, властным взором окинув свечницу и безукоризненно очищенные свечи, поблагодарив ушла.

- Пожалуста, возьмите, - произнела Юля, отдавая, упакованную в коробочку икону сестричке с ассиметричным ликом и, вновь принялась за чтение...

- Кто это?! Кто, - в ужасе закричала на весь храм сестра, обронив сумочку и купленную икону, указывая на стеклянную витрину.

- Тамара Великая - бригадир свечниц и она же: командир «Группы «Альфа», неслышно выскользнула из храма, подав Юле непонятный знак.

Пока в храме стояли адовы стенания, исторгаемые бедолагой, свечница Юля с онемевшим сердцем стояла по стойке смирно, как замороженная снегурочка.

- Попей, милая. Попей водички, - Тамара держа, перед испуганной сестрой чашку святой воды, незаметно осеняла крестом спину страдалицы.

Крикунья выпила залпом воду и, к удивлнию Тамары, пропросила еще, продолжая голосить и лить безутешные слезы.

- Что случилось, родненькая, - спросил отец Андрей, примчавшийся из алтаря на зычный вопль.

- Я некрасивая, - сдавленно прохрипела бедняга и опять разрыдалась.

- Родненькая, тебе же зубик удалили, - начал было успокаивать иерей, поглаживая сестричку по дрожащим прюнелевым ногтям.

- Батюшка, никакой зубик мне не удаляли, - проговорила сестра, не переставая всхлипывать. - Я сегодяня в косметическом салоне делала подтяжку лица нитями. Нанотенология!. Меня врач уверила, что завтра можно выходить на работу, а в машине так разнесло, - отец Андррей вытер ей салфеткой нос, и продолжал молча слушать бедолагу. - Как я дома появлюсь? Меня же муж бросит такую некрасивую, - опять заголосила сестра.

- Нельзя так говорить! Не смей так говорить, - строго ответил батюшка. - Сколько в своей жизни я видел людей: хромых, слепых, скорченных, увеченных, инвалидов и уродливых настолько, что смотреть, даже медикам - страшно! Но некрасивых - не видел не разу!

Юлино приунывшее сердце от оплывшего лица сестрички тяжко отбивало пульс. Певчая жаждала помогать сетрам и подругам, но ее самонадеянный невызревший порыв ослаб и увял.

- Здравствуй, Юленька. Здравствуй, свечница, - в лавке, как восходит солнышко, появилась Светлана Рогоза - староста собора, а следом за ней - Димусенок с двумя большими дорожными сумками.

- Здравствуйте, - чуть не плача поздоровалась с обоими Юля.

- Иди в трапезную забирай свои пироги, - распорядилась Светлана, вынимая новенькие книги из сумок.

- Какие пироги, - удивилась певчая, - я ничего не заказывала.

- Иди и не спорь, - вслед за казначеем теперь пыталась строжить староста. - Отец Андрей всегда привозит нам пироги. Все уже взяли, - Фотиньюшка начала перечислять имена свечниц и трудников: Валя Феогностова, Лена Казанок, другая Валя Бурутдинова, Тамары обе взяли, Мария Халатова и Мария Васильевна, Ира Стрелкина, Валя еще одна - ее фамилию все произнести не могу - у нее там одни согласные, Оля певчая с певчиими Рубакиными: Валентином и Ксюшей, Верочка, Димусенок, Иегудиил, Иваныч, отцы... Бухгалтер и казначей из соседнего благочиния Аллочка Минишвили и Надя Лёвушкина - своим трудникам на приход забрали. Какая ты непослушная. Ух, - староста изобразила в воздухе кулачишко и начала отбирать залежи церковных записок на всенощную.

- Отец Андрей ездит на Bentley, может себе позволить пирогами пошвыряться, - ответила певчая. Юля была не виновата - слова проговорились сами. Если бы уста ее зафиксировали крест накрест скотчем, словесное страшилище все равно просочилось бы само. Ну что поделать с этим назойливым прилипшим стереотипом!

- Не смеши мой остеохандроз, - попросила староста, - эта «бентля» еще Берию помнит. - Иди за пирогами и бабуле Тасе с Нонкой возьми.

Юля зашла в трапезную и, отчужденно глянув на изобилие пирогов, поднялась наверх в любимую келью. (Не лежала у Юли душа к этому батюшке и его пирогам!) У входа она встретила Марию Васильевну, заправляющую тюль в кольца.

- Маша, я наверно больше не буду в лавке помогать, - сказала виновато Юля, - ты на меня не сердишься.

- Нет, не сержусь. Ты взяла «слегка» ретивый шаг, - ответила Мария Васильевна. - Иди попей чаю с пирогами и ложись отдохни до всенощной. Ты похудела, - казначей внимательно посмотрела на Юлю. - Мама твоя увидит - поставит нас всех на поклоны. По кубанским «измерительным приборам» казначея, Юля действительно была - тоща.

- А как же батюшкино благословение? Я иду против Божией воли, - спросила Юля.

- Против Божией воли ты не идешь. Господь таким образом и показывает Свою волю.

Как хорошо было с Машей - она все знает и чувствует, как Юля. Кубанские балачки и совпадение сольных ресурсов с казачьими особенностями, сблизили двух быстролетных сестер: певчую и казначея..

«На клиросе - рядом с алтарем - спокойно. Не слышно исповедников - не видно чужих страданий: стоишь - как на небе. Не каждому, надо полагать, по силе послушание за свечным ящиком.

Послушание в свечной лавке вмещает в себя намного больше, чем безошибочно считать деньги и вытирать пыль с икон... опять... стереотипы», - каялась в полудреме Юля.

- Тихо, - шушукались сестры переоблачаясь домой после всенощной, что бы не разбудить Юлю.

- Дайте человеку поспать, она здесь скоро на всех послушаниях трудиться будет, - цыкала староста.

- Ой, Света, - опешила Юля, - я проспала. Даже бой колокола не слышала. Что же я ночью делать буду?

- Молиться за всех нас, - ответила староста, - и спать.

- Здесь так покойно, я бы на приходе жить осталась, - мечтательно ответила певчая, присматриваясь в полутемках мерцающего игрушечного светильничка к старосте, перевязывающей себе платок.

- Вот и спи. Спаси тя Христос! Ангела тебе на сон грядущий, - ответила Фотиньюшка, прикрывая дверь.

- А как же пироги для Нонки, - спросила Юля: «бабушке не возьму, а Нонка пусть лопает».

- Водитель Руслан сейчас будет развозить пироги по лежачим и невыходящим поселянам: завезет и Тасе с Нонкой. Я скажу ему. Спи, - приказала староста и пошла «домой».

6.

Из соседнего благочиния, изверженный из сана иерей, повествовал на всех теле и радио каналах «истинную «истину» и ничего – кроме истины, о – внутрицерковной жизни клириков. Юле «истина» сия очень напоминала – высказывания непонятых, непризнанных, неоцененных, талантливых… бывших коллег по цеху – музыкантов и певцов, не пойми зачем устроивших бунт, с топаньем ногами по новому паркету, а после – демонстративно спустившихся в подземелье станций московского метрополитена для проведения эпатажного «Фестиваля».

- Где же могут служить священники-оборотни? Хотя бы: гипотетически, - размышляли сотрудники и сестры «Группы «Альфа» за чаепитием в трапезной после «познавательной» информационной передачи местных теленовостей.

- На западе: в Америке, - предположила уборщица Лена Казанок.

- Ответ – неверный, - «поставил» двойку отец Илиодор. - В Америке: Архиепископ Иоанн, князь Шаховской. И студент Юджин.

- Так они умерли...

- И шо, - задал сторож Израэл Ааронович, вопрос который бикфордовым шнуром взрывает все доводы.

- Тогда: в Англии.

- В Англии: Владыка Антоний, - опять поправил отец Илиодор.

- Тогда где, - не унимались сестры. - Теоретически они же должны быть. Где-то он их видел, этот извергнутый из сана - отец Макарий.

- Разве не понятно? Мир окружен православными, - вступил в обсуждение, волнующее сердца, отец Валерий. - На востоке: двести двадцать два китайских мученика. На севере: преподобные - Трифон, Феодорит и Варлаам. А на юге: их тьмы тем и тысячи тысяч. Итог: мир обречен на святость!

- Но бывший отец Макарий разоблачал корыстолюбие, бездействие и круговую поруку высшей церковной иерархии. Кто знает: может у него на приходе все именно так, - предположила Юля.

- Вопрос священнического служения актуальным был во все времена, начиная еще с периода, когда Господь наш ходил по земле. Достаточно вспомнить Иуду Искариота, - продолжал объяснять отец Валерий. – Для чего собственно? Для каких целей, современный, или первохристианский муж хочет стать на путь апостольского служения?

- Что бы сделать мир лучше. Что бы справедливость была везде, или хотя бы - в церкви. Что бы прихожане были счастливы, а не унылы от испытаний и скорбей, - вступила в разговор уборщица Валя Феогностова.

- Для этого не обязательно становиться священником и, уж тем более – монашествующим, - буркнула Тамара из пищеблока своей фирменной особенностью изложения.

- Для этого, действительно, не обязательно настолько радикально менять свою жизнь, - поддержал отец Валерий. – Первое и главное качество пастыря -любить Бога и общение с ним, то есть: молитву. Вести народ Божий к своему Творцу. Господь не зря упреждает: ищите Царствия Божия и правды его, а остальное преложится нам. Наш Создатель не говорит: боритесь за справедливость, делайте мир вокруг вас лучше, осчастливливайте прихожан. Если священник священнодействует, думает о Боге и о своей пастве, остальное ему Господь управляет Сам – теорема не единожды доказанная за две тысячи лет.

- А чем тогда отличается монашествующий священнослужитель? Он еще больше должен любить Бога, чем белый иерей, - спросила Валентина.

- Монашество – это печаль по Богу, - рявкнула Тамара из пищеблока. – А у бывшего отца Макария – печаль по миру. Это стало очень хорошо просматриваться в последние несколько месяцев. Службу забросил. Даже на требы, паровозом надо было тянуть. У меня в храм, где он служил дочь ходит. Так что: знаем… Вопрос в другом, батюшки, - подошла Тамара, обращаясь к сидевшим священникам - отцам Валерию и Илиодору, - почему вот так бывает: служит священник со рвением, а потом - то ли передумал… то ли переболел… или может - разлюбил священство?

- Священство ведь – Царственное, - ответил за обоих отец Валерий. Помнишь, как первоверховный апостол пояснял? Но не каждый может Царственное достоинство принять, вместить и пронести через всю жизнь. Так же как и сыновство, подразумевающее не только царственную принадлежность, но и соответствующее царственное поведение: ответственность за свои поступки перед Богом и перед людьми.

Если Христос - Мессия, значит и мы - христиане - все мессионеры. Мы несем в воинствующий тяжелый мир царственную миссию нашего Воскресшего, победившего смерть - Бога.

В Доме Отца нашего служителей много. Да не смущается сердце ваше. И да не устрашается. А если бы не было так, то кто против нас – если Бог за нас.

Иеромонах Илиодор, вместо ответа, соглашаясь, молчаливо кивнул.

- Отец Макарий упрекал нас в отсутствии у духовников высшего образования, да и талантов священнических, а Его Святейшество нашего отца Дорофея воздвиг (призвал) на епископскую кафедру, - вдруг проговорил отец Валерий.

- Как?! Отец Дорофей уезжает от нас?! Что же вы молчали, батюшка…- заголосила «Группа «Альфа», застенала...

- Вот и славно! Вот и хорошо, - гаркнула Тамара на отца Дорофея, хрустевшего кубиками сухариков за отдельным столом. – Может на епископской кафедре с вас, отец Дорофей, снимут ваши вериги! А то привыкли у нас есть одни щи да орехи! А на приемах будете вкушать все, что вам подадут, - завывая на последнем слове, Тамара убежала на пищеблок, хлопнув дверью.

От печального дребезга кухонной утвари, переходящего в натужно-чугунный продолжительный раскат, у присутствующих заложило уши.

- Когда-нибудь от нашей Тамары обвалится потолок, - несмело и тихо прошептал отец настоятель…

С отцом Дорофеем – теперь с владыкой Дорофеем: с готовностью - хоть на смерть. Когда певчая Юля с казначеем и старшими «по званию» сестрами в свечной лавке, осваивала посушание свечницы, ей пришлость скоростными темпами, постигать и введение в область медицины, отрабатывая свои скудные знания на лишенной, каких бы то ни было признаков жизни, супруге онкобольного.

Болящий страдалец москвич Виталий, держа на пока еще могучем плече мужском свою жену, ходил по церковному двору, пытаясь поговорить с первым встречным священником о своей беде. Жена с окаменелым зомби- ликом повисла на руке у мужа, который собирался в обозримом будущем покинуть этот мир. Виталий при виде отца Дорофея только и был в силах произнести:

- Батюшка, у меня рак…

Его высокопреподобие, а теперь - его преосвященство, обняв страдальца, что-то сказал ему. Супруга, наблюдая за диалогом, всеми силами старалась умереть раньше мужа, но Юля, Маша и уборщица, а по светскому призвнию - реаниматолог Валя Феогностова интенсивно прогоняли от нее ангела смерти. Вдруг Виталий, как по волшебству, очутился рядом с ними, обняв свою жену, повел ее к машине.

- Ну что? Что он сказал тебе, - спросила жена.

- Все будет хорошо, - с внутренней уверенностью ответил больной. Она посмотрела на мужа: он стал другим. Что-то изменилось у него внутри: что-то родилось, а что-то – погибло. Эта внутренняя уверенность воскресила умирающую жену и, вернула ей способность трезво рассуждать.

- Что он сказал тебе, - повторила жена свой вопрос. – Ты не умрешь?

- Не знаю: умру я или нет. Но знаю точно: все будет хорошо, - все с той же внутренней уверенностью объявил муж и, они уехали в Москву.

С отцом Валерием всегда спокойно: нет на свете таких водоворотов и бурь, укротить которые было бы ему не под силу. Да не просто укротить, а побудить вопрошающего нытика повелевать житейским катаклизмам!

С отцом Илиодором – это всем понятно: можно узнать все и обо всем. Не открыло еще человечество наук: точных, гуманитарных и других прочих, в которых он не ориентировался бы, так же, как и его любимый - профессор и педагог - Алексей Ильич.

С отцом Давидом – архидиаконом: безопасно. Когда он, всегда очи долу, возвращается со службы поздним вечером в свою хибару, в любое время года, напоминающую неопределенного вида укрытие, местные «гопники», некогда выучив «батянину» науку, приветливо вскидывают своими потускневшими, но, видимо окончательно не растерявшими Света Нетварного - образами.

Отец Андрей Лис - по лисьи непредсказуем. По христиански - открыт. По пастырски - мудр...

С правящим архиереем… идешь уладить неразрешимую скорбь, а взяв благословение, понимаешь – не скорбь это - счастье !

- А почему так бывает у меня с ними, – спросила Юля у подруги Марии Васильевны:

- Конечно: он же духовное чадо Владыки!

Естественно: он же архиерейский келейник.

А как же: он же… - отвечала однообразным разнообразием казначей.

7.

Наступил первый Юлин пост – Успенский. Первое открытие: пост не ограничение в пище, а - ограничение в удовольствиях: «Обуздание языка. Отложение гнева. Укрощение похотей...»

Между службами ей нравилось в тишине просфорной читать богодухновенные книги. Когда просфорником обнаруживалось ее прибежище она, устроившись в дальнем углу, наблюдала, как он волнообразно, долго перекатывал тесто из руки в руку. Мял. Гладил. Похлопывал. Шуршал, посыпая опару мукой и, обязательно - молился.

Ах, как бережно он гладил это тесто! Как нежно его касался своими ловкими трудолюбивыми руками! А какое благоухание исходило от Николая - как от свежегоиспеченного каравая, ожидающего дорогих гостей.

Юля чувствовала, что ее душа вылетает из тела, исчезая в необозримом просторе счастья за пределами земных попечений.

- Теперь понятно, почему просфора такая вкусная: все дело в – русской печке, - пронзительно по-дивченочьи, объявила Николаю свой безапелляционный вердикт Юля.

- А молочная рисовая каша, - спросил Николай, - она готовилась на электроплите.

- Молочная рисовая каша – это пломбир с гипнотическим эффектом, - произнесла Юля следующий безжалостный приговор.

- А драже с панихидного стола, изготовленное на московском кондитерском заводе, - усложнял ребус для певчей пономарь.

- Маэстро, я тоже успела заметить, что на приходе воздух специфически своеобразный: благотворный и бодрящий… Мешающий сердиться и возмущаться. Затрудняющий любые негативные проявления, особенно в адрес окружающих.

«Маэстро»-просфорник возражая, обладал умением постепенно подводить собеседника к самостоятельному открытию изворотливо ускользающей разгадки.

- Коля, а когда и как ты к Богу пришел, - спросила Юля Николая, уже не смущаясь от его смущений и привыкнув к его немногословию.

- Я к Богу не шел. Он меня Сам призвал, - кратко произнес Николка, продолжая удивлять Юлю своими ответами и «волоновать» тесто для просфор, - куда уж мне многогрешному к Богу идти, разве что ползти со своими страстями...

- А сколько тебе было лет, когда тебя Господь призвал, - не переставала удивляться Юля. Она раньше думала, что если Господь призвал, то уже все: капут - человек на тот свет отправился.

- Мне было лет восемь, когда святейший поставил нам нового владыку. Пришли мы все - поселком на службу - его встречать. Мама раньше при храме часто помогала и меня с собой брала: в просфорне, за скотиной посмотреть, с теленком или утятами поиграться, - вспоминал пономарь свое дошкольное: недетсадовское и неясельное детство. Это сейчас она засела с цветочными теплицами - со своим новым хобби. Что бы всегда для украшения храма были свои цветы.

Идет владыка наш: величественный такой. Молодой - не седой почти. Даже я - маленький увидел, какой молодой владыка у нас. Всех детей мамы повыставляли вперед под его архиерейское благословение. Он весь народ благословляет, каждого ребенка по голове гладит и что-то каждому из них говорит. Подходит ко мне: тоже благословил, по голове погладил и позвал к себе на следующий год в иподиаконы. Сказал, что бы я учился хорошо и внимательно на уроках слушал учительские объяснения.

- Вот это да! Везет же вам - парням, вы священствовать можете, а мы - нет, - почти взвизгнула от негодования Юля.

- Священствует муж, а не жена, потому что воплотился Христос, а не Христина. Священник своим служением символизирует - Христа. А у женщины, у девы - другая функция. Она - помогает служению.

- Вот это да, - оторопела Юля, - я даже не знала, что все настолько серьезно: священник - символизирует Христа! Как много я еще не знаю! Но если священник символизирует Христа, почему батюшки гоняют на дорогих иномарках, а не ходят пешком, - не сдавало позиций Юлино недовольство.

- Немощь человеческую восполняет Господь. Ты о чужих грехах не думай, каждому ответ держать придется за свои «подвиги», - помрачнел Коля и погрустнел от Юлиного сарказма. - Если батюшка настоятельствует на четырех приходах, как наш отец Василий Надеждин, ему впору на ракете летать. А священник ездит на том, что ему духовные чада «выкатили». Дареному коню в зубы не смотрят.

- Не все, Коля, такие, как отец Василий не все, - пыхтела из последних сил Юля. Крыть было нечем: ответ держать за гробовой доской придется за свои «подвиги». За чужие - Господь не спросит. И выходит, что эти - «священнические заслуги» - даже для перессудов и размышлений не полезны.

- А после школы ты поступил в семинарию, - продолжала спрашивать Юля.

- Нет. После школы я в армии служил.

- В армии ?! А в каких родах и видах войск, - спросила Юля совсем не девченочий вопрос.

- «Войска дяди Васи». Знаешь такие, - не без гордости ответил Николка. - А откуда ты так хорошо оринтируешься в военной терминологии, - в свою очередь любопытствовал он.

- Отчим научил, - угасла сразу Юля.

- Юля, - пономарь вдруг стал почему-то серьезным и не сочувствующим Юлиному померкнувшему настроению, - Христос говорил фарисеям через евангелиста Матфея в девятнадцатой главе: «что Господь сочетал, того человек да не разлучает». А ты ведешь себя, как маленькая капризная девочка.

- Коля, - немогла долго купаться Юля в «горемычной» своей падчерской доле, продолжая восхищаться Николаем, - покажи мне пожалуйста свою татушку: у всех вэдэвэшников татушки с парашютом и надпись «ВДВ», или что-нибудь таком духе.

- Нет у меня татуировок на теле. Нет и не будет никогда, если только не выжгут, связав по рукам и ногам.

- Почему, - это же красиво, - настаивала Юля. - Если бы не мама, я бы себе сделала какую-нибудь...

- Не вздумай, - требовательно перебил Юлю Николай, - татуировки и наколки, а не «милые «татушки» очень пагубны и опасны. Даже в физическом смысле - опасны. Я понимаю, что современные люди не верят духовным вещам, потому, что не понимают их. Интересоваться демоническим миром ради любопытства, ради чего-то там еще - не стоит. Татуировка - это неотъемлемый знак бесовщины.

- Колька, - не соглашалась Юля, - а если нарисовать на теле не монстра, а цветочек. Какая здесь бесовщина?

- Вспомни, Юленька, кому в древности наносили изображения на тело в виде цветочков, гербов, плетеночек и прочих «рисуночков»?

- Рабам... и пр... блудницам...

- ...то, что ты все испытуешь и рассуждаешь, это - не плохо. Но святоотеческому наследию лучше доверять, чем проверять на собственных шишках.

- Расскажи, как ты в ВДВ служил, - решила пококетничать Юля, вдохновленная Николкиной похвалой. - Я думала, что семинаристы в армии не служат.

- Семинаристы не служат. И я не собирался служить. Пришел к владыченьке брать благословение на поступление в семинарию. Он знал, что я готовлюсь поступать... а когда шел благословляться, мне папа всю душу растормошил, тем, что я в армии служить не буду. Он в ВДВ тоже служил и очень часто всякие армейские притчи рассказывает. Захожу к владыке, а он меня спрашивает: «Чего хмурной? Если в семинарию передумал, поступай, куда сердце тянется. Призвание измен не прощает.» Я рассказал ему про папины страдания. Владыченько ответил: «Армия - дело хорошее. Иди послужи за веру и отечество.» Я вышел с легкостью какой-то: вот что значит благословение архиерея! Думаю: раз начал делать отцу подарки - пусть уж будет комплектом. Прихожу на призывной пункт. Говорю: «Мне прямо сейчас надо в армию в ВДВ», - сказал Николка и рассмеялся от старых воспоминаний.

Юля внимательно слушала и, с каждым новым словом понимала, что Коля ей нравится ве больше и больше. Она даже не сердилась на него за то, что он ей не посочувствовал, не поутешал и и не пооскорблял ненавистного ей отчима.

- Там был, кажется полковник или подполковник, - силился вспомнить пономарь свои предармейские приключения, - он сказал, что я «дуже швыдкий». Сказал, что призыв еще не начался и попытался отправить меня домой. Я ответил, что меня владыка Гедеон благословил в армию идти. «Что я ему доложу? Ждите, владыка, ответа к началу призыва». Там сидел еще один офицер помладше в звании. Они оба с полковником-подполковником в струнку вытянулись, когда я назвал нашего владыку по имени. Пообещали, что повестка придет в первый день призыва и служить я буду в ВДВ. Когда пришла повестка я отцу ее показал, а до этого ничего не рассказывал. Вдруг, думаю, забудут: у каждого своих послушаний - только успевай исполнять.

- И папа твой обрадовался, - спросила Юля переведя дыхание от услышанной истории.

- Еще как! Проводы сделал. Чревоугодием весь поселок наслаждался: шашлык - из индюшки, из курятины, из ягненка, из свинины. Пироги - с морковью, со шпинатом, с зеленым луком, со щавелем, с ревенем, с горохом, с маком. Ватрушки - с творогом, с яблоком. Пончики - с кремом заварным, кремом сливочным, кремом сырным, пончики без крема...

- А торт из буженины у вас был, - спросила Юля, пониамя, что Николай - родной для нее человек. Он не был кичливым, гонористым и, не пытался таковым казаться, что бы снискать «уважение» окружающей аудитории. Повествовал без самолюбования - просто и доступно. Не скрывал любви и внимательности к родителям, что среди светских парней считалось признаком слабости.

- Наверно был, но я непомню, - благодушно улыбнулся Николка и посмотрел на Юлю.

- И каждый год второго августа ты ходишь в фонтанах купаться, - спросила Юля, наигранно щурясь, что бы скрыть охватившее волнение.

- Отец Валерий благословил: «Пивом - не напиваться. В фонтане - не купаться», - Коля смотрел на Юлю не отрывая глаз. - С ребятами встречаемся, но не каждый год. У одних - работа, у других - учеба, двое - женаты, а у меня - служба на Илью.

- А на Илью пророка в этом году ты не ездил?

- Нет. Владыка совершал постриг и мы ему помогали.

- Расскажешь?

- Расскажу. Вся земная жизнь впереди и вся вечность. Спрашивай: объясним с отцом Валерием, - произнес пономарь не имея малейшего представления о том, как подвигнуть Юлю «спрашивать» у него, не беспокоя настоятеля по непастырским вопросам. Да и не только спрашивать, но и молчать, только бы - вместе, а лучше - вдвоем.

8.

Местный житель Максим Голованов на своем «вездеходе» подвез к воротам храма московских гостей.

- Колька, - заорал во все горло Максим, увидев на просторе церковного двора школьного друга Николку в компании с Юлей, - Желторотый, ты оглох?!

Юля с Николаем невольно оглянулись на внезапный оглушающий вопль, но не увидев ничего достойного внимания, что бы прерывать интересное обсуждение о необходимости и уникальности церковно-славянского языка для общения с Богом, продолжали беседу.

- Разрешите представиться, леди: Макс Голованов - берейтор*, - прервав диалог, фамильярно протягивая руку для приветствия, произнес школьный приятель. - Лучшие конюшни Москвы и Подмосковья, к вашим услугам.

- Мой школьный друг и лучший наездник страны, – задушевно и трогательно представил товарища Николай, манерно враскачку подошедшего Максима.

Любимым времяпровождением владельца папиных конюшен, после выездки и джигитовки было открытое сияющее хамство в адрес бесхитростного друга детства.

- Очень приятно, пузанчик, - налету разгадав причины и последствия незавершенных детских столкновений, подмигнула новому поклоннику Юля.

- Я не пузанчик, - возмутился сраженный наповал Максим. - У меня идеальный жокейский вес: пятьдесят пять кэгэ с седлом, – продолжал выкручиваться бывалый повеса.

Год от года и день за днем, оберегая лучшего друга Николку от «злого рока» в виде женитьбы, после показных лобзаний с «Колькиными невестами», Максим вечерами любил предоставлять исчерпывающие продолжения коротенькой интрижки, а все пономарские проповеди, пролетая над курчавой шевелюрой «опекуна», уносились в опьянящие раздолья эгоистичных пристрастий.

(* - специалист по обучению верховой езде)

Традиционно, Максим подъезжал к церковному двору верхом на своей любимице Раде. Уверенно и предприимчиво руководя «смотринами», отфильтровывая беспокоящих конкуренток от друга детства, провожая «девушку Ника» к дачному дому или на станцию он, наклонившись со своей резвушки и прыгуньи, крепко целовал «казачку» в губы и скрывался на галопирующей лошади. На фоне угрюмых железобетонных конструкций мегаполиса акробатические номера эксклюзивного характера на питомцах конюшни, в исполнении неоднократного призера Москвы, экзотические Карибы или Балеарские острова приравнивались к школьной экскурсии по ОБЖ на мусоросжигательный завод.

Не нужно обладать пророческими задатками, чтобы распознать дальнейшее развитие истории внутри печально известной геометрической фигуры: взамен беспрекословно аннулированному свиданию с благочестивым алтарником, даже у претенденток хбм, девичий энтузиазм изображал живописные полотна со взрывоопасным и притягательным «станичником».

- Будет ли церковь присутствовать на шоу с молебном на праздновании дня поселка, - интересовался с надменным официозом Максим у Николая, искоса поглядывая на реакцию Юли.

- Молебен – это не шоу, – строго прервал Николай. - Благодаря молитвам вертится наш надутый «глобус».

Максим вызывающе и громко расхохотался. Смех Максима напомнил Юле треск в неисправном глушителе «Запорожца»: отрывистый и шумный.

- Целый месяц впереди, - ответил Николай товарищу. – Владыка всегда благословлял, - продолжал рассуждать вслух пономарь, - доживем – увидим…

Юля была в радостном волнении. Она уже привыкла к скупой на слова, натуре Николая, предположив, что возможно и общение с ним будет преимущественно - мимическим. Ей иногда хотелось его стукнуть чем ни будь, чтобы разбудить от невозмутимости и спячки. Понимая, впрочем, что и ему, возможно, не нравится ее безостановочная турбулентность.

- Ну, пока, пернатый, – протягивая руку на рукопожатие, надеясь на реванш, неестественно и нарочито делая ударение на последнем слове, выкрикнул Максим.

- Пока, пузатик, – поставила точку Юля в давнишнем детском противостоянии и удалилась на спевку, оставляя переглядывающихся, удивленных каждый своему, давнишних друзей.

9.

Коля зашел в сарай и сел в раздумьях на скамью. Сделав, вопреки лирическому настроению легкую разминку, он засомневался: прокачивать ли сегодня грудные мышцы или… ну их… пропустить тренировку и подарить отдых уставшим килограммам железа… Он лег, медленно опустив сто двадцатку на грудь и, опять задумался: подчинять или не подчинять себе измученный металл. График тренировок был вежливо упразднен новой певчей.

Николай Пернач готов был создать семью, едва окончив одиннадцать классов средней школы. Девушки засматривались на него, а он – на них. Но прозвище, закрепленное за ним учительницей русского языка и литературы, распугивало будущих колькиных жен десятками, а возможно счет шел и на сотни. Точную и запротоколированную статистику вел его Ангел Хранитель.

Сколько их было, и с какими восхищенными глазами смотрели девушки на него дня по два, а иногда и – целую неделю. Пока не появлялся разудалый друг-кубанец на коне. (Максим лет с шести-семи научился ездить верхом, от чего все в поселке шутили, что он родился верхом на лошади, а это не сравнить с другими, с теми, которые - в рубашке.)

- Пернатый...- прочитала в первый раз фамилию Коли новая учительница. Дети, как по команде прыснули смехом и - на Николая Пернача, по слову соседки бабы Нюры, «нацепили венец безбрачия».

- Баба Нюра. Анна Тимофеевна, совестно мне за вас, - возмущался Коля-семинарист, - вы христианка, в храм ходите, причащаетесь, а набрались откуда - непойму, этого непроглядного язычества! Какой венец ? Какого безбрачия ? Какие слова вы поете за каждым богослужением в храме: верую во единого Бога Отца Вседержителя. Господь все держит в Своих руках. Господь всем управляет!

- Ну прости, Коленька, - каялась баба Нюра, а чего же тогда «они» все исчезают на второй-третий день, - спрашивала она удаляющуюся Колину богатырскую спину.

Коля и сам не знал, отчего «они» исчезают: встретились, посмеялись, пошутили и... конец неначатой дружбе.

- Здоров, пернатик! Привет желторотик, - развеселые неприглядные синонимы, в примитивных кульбитах, бежали на перегонки, словно пытались выиграть золото олимпиады.

Юлю - напротив: нелепое детское Колино прозвище ничуть не смутило и он это увидел. Он увидел и то, что Юля всерьез не воспринимала «казачьи» празднословия, даже когда Максим вечером после службы, загарцевал, на своей фаворитке возле церковного двора. Могучая и целомудренная душа пономаря затрепетала и разволновалась, требуя ответа у своего тренированного ожиданием сердца:

- Это она? Господи, это моя жена?

Прошло недели три. Может быть и - четыре, а Юля до сих пор была не целована Максом и, берейтор пребывал в глобальном недоумении, переходящем в некоторую мужскую беспомощность. Если раньше, едва увидев его цыганские непокорные локоны, нависшие над дегтярно-черными глазами, «Колины» драгоценные избранницы сами запрыгивали в казачье стремя, то Юля - истребила все ритуальные Максовы традиции и разделила их на молекулы. Развалила. Обесценила. И зачистила…

Чувствуя к себе нечистоплотный интерес, изнеженного девичьими трепетаниями коневода, неофитка стала очень быстро раздражаться и впускать в свою душу враждебную неприязнь….

…каждый раз при встрече с ним, Юля рассматривала его скоморошьи бесполезные телоприглашения в седло, как злонамеренные подстрекательства на соблазн, изо всех сил сопротивляясь охватывающему гневу:

- Почему ты сегодня всю службу пялился на меня, как …- намереваясь употребить привычные словесные формулировки, певчая тут же вспомнила, что она теперь не ругается, потому что: «Вначале было Слово, и слово было у Бога, и Слово было - Бог» - запнулась, сомневаясь в необходимости учиняемой размолвки.

Для Юлиного вулканического темперамента к ее собственному удивлению и это упражнение оказалось посильным: отделение греха человека от самого человека, но необходим был постоянный самоконтроль - не осуждать согрешающего ближнего!

Максим - возмущал Юлю не только своим прямолинейным упорством на скверный поступок, но в первую очередь - предательством дружбы с Николаем. Друг пытается увести девушку у друга, нимало не краснея от своей задумки. И можно было бы сочувствовать этому наскоро вычерченному треугольнику, если бы Максим сам влюблялся в Колиных избранниц.

Но - нет! Максим Голованов не хотел и не мог допустить женитьбы друга! Ведь после свадьбы Коля больше не сможет вечерами выслушивать его жизненно-всклокоченный треп. Нельзя будет завалиться к другу через крышу в окно под утро и выспаться, что бы родители и лошади не учуяли запах алкоголя. Много еще чего «нельзя» будет Максиму, если женится Николай...

Юля была неизменна в чувствах к Николаю, но... - Николай смотрел на нее своими безропотными глазами, не выдавая движений стального задумчивого сердца...

...А Юля воспитывалась в строгой свободе, что бы первой говорить о своих чувствах Николке - даже если ее распластают, на разделочной доске и вынут все внутренности.

Жаловаться и пускать слезу, намекая непробиваемому пономарю, для нее было все равно что признаться первой в своем отношении к нему. Уверовав так недавно и подчинив свою волю - Божественной, всяк ум превосходящей, Юле хотелось еще большего совершенства для будущего сочетания, которое возможно теперь - очевидно и понятно - только в браке.

10.

- Николай, надо действовать! - распорядился Колин Ангел Хранитель.

Пономарь Николай Пернач, как всегда уравновешенный и невозмутимый, переодеваясь дома в чистое на всенощную, мимоходом, нежданно-негаданно сообщил своей маме Нине Сергеевне о том, что завтрашним вечером после воскресной службы пригласил в гости не Максика, Диню и даже не Кира, а… девушку. Услышав новость, мама переспросила, словно сын решил пригласить в гости ожившего в Арктике динозавра.

...Юля вальяжно расхаживала с отцом Николая - Владимиром Николаевичем, старшим механиком речного порта, по «имению» Перначей.

С видом знатока слушала, не перебивая, родителей «маэстро»: оценивала ощипывание завязи огурцов, испытывала устойчивость сооружения новой теплицы под ирисы, инспектировала на совместимость в одной клумбе цинний и гладиолусов, знакомилась с козлятами и поросятами, фотографировалась с петушком по имени своей породы – Барневельдером… Подолгу рассматривала семейные фотографии и видеозаписи. Родители, не веря своему счастью, дождавшись от Николая долгожданный презент, готовы были рассказывать, показывать, изображать, иллюстрировать, учить…

Нина Сергеевна, уступая просьбам сына, разворачивала свою начатую работу: скатерть с набросанными эскизами для именин архиерея. Юля и здесь обнаружила свою заинтересованность, сделав несколько удачных пробных стежков лентами.

Владимир Николаевич, отводя гостью в другую сторону на свою хозяйскую половину – в гараж и, попричитав с избытком на старенькую «японку», тем не менее, не допустил, на всякий пожарный, под капот женские руки...

После семейной трапезы Николка, сопровождал Юлю третьим проселочным кругом домой и, очутившись возле подъезда Юлиной бабушки, залюбовался машиной, увидев «майского жука». Певчая ходила в храм пешком, а Hummer за ненадобностью оставляла внизу под бабушкино наблюдение. В поселке, где все друг друга знают, где в курсе тех событий, когда сам виновник, даже не догадывается о своем «счастье», где информированы о гостях, раньше родственников, и о дачниках, раньше их соседей, непросто угнать даже танк последнего поколения. Почему? Да потому, что территориальная общность - это, как семья: наша Марина вашей Катерине двоюродная Прасковья...

- Чей такой красавец, - спросил Николка, не отводя глаз от внедорожника.

- Мой, - приревновав к железке, рассердилась Юля. – Все нет времени оттюнинговать, – издевательски отрезала она и ушла на второй этаж к бабушке.

Постояв немного под окнами Юли Николай, стукнув по автопокрышке, поплелся домой.

В церковную лавку привезли несколько золотых колец с изображением Ангела. Пономарь, забирая диаконскую свечу и фимиам на службу, попросил старосту Фотинию отложить самое маленькое. Пальцы у Юли были гибкие и тонкие – в размах октавы. После всенощной выкупив колечко, Коля искал удобный повод его вручить. Он хотел подарить колечко обязательно сегодня и собирался рассказать Юле о своих чувсвах и планах для них обоих, но дорогу то и дело о двух копытах застилало смятение, изображая заботу, и пономарь, как бомбардировщик у которого не закончилось топливо, но исчезла связь с Диспетчером был не в состоянии вспомнить даже «аварийный возглас».

Подстрекательство известного мрачного дезинформатора, преподносимое в качестве кажущейся объективности, меняя декорации, пыталось наполнить душу нагромождениями противоречий, стремясь похитить у служителя алтаря если не доверие к Богу, то на крайний случай: молитвенный настрой и спокойный крепкий сон...

11. Юля, сотворив молитву и перекрестившись, прыгнула под верблюжье одеяло. Лето окончилось – ночи стояли прохладными в ожидании бабьего лета.

После звонка агента, она размышляла о том, что ей совсем не расхотелось оставлять клиросное послушание и уезжать в Москву, а потом в Европу на покорение оперной сцены. За время удивительного пребывания в храме певчая подружилась и прикипела ко всем представителям церковного единства: прилежным и неутомимым сестрам и братьям, монашествующим и некрещенным, отцам-священнослужителям и прихожанам, трудникам и молитвенникам, жертвователям и побирушкам. И отъезжать на день, а тем более уезжать на месяцы было бы для нее мучительно и необыкновенно горько.

В телефонных переговорах Юля прохладно уведомила и других звонивших помощников режиссеров и постановщиков категорическим: «нет» и, казалось, все было предельно кратко и понятно: для нее. Они – ничего не поняли. Мысль о том, что талантливую дебютантку переманили - не давала покоя и нули, в неподписанных контрактах, накручивались с геометрической прогрессией. Юля с усмешкой вспоминала слова подруги – казначея Маши, о том, что мир просто так не отпустит – до последнего будет держать или запросит компенсацию.

Неофитка противилась, ранее привлекавшим, а теперь ставшими бессмысленными - творческим командировкам.

Конечно – на суммы гонораров можно было бы воздвигать прекрасные великолепные храмы. Но храмы воздвигаются для молитвы Богу, а не для эстетических и культурных целей.

Конечно, и в поездках можно прийти в церковь. А если не позволяет график спектаклей быть на воскресной службе – помолиться на будничной, но там не будет добрейшего отца Валерия, практичной матушки Анны, Маши-казначея с ее милитаристскими присказками, Тамары-ворчуньи, бригады свечниц – «группы «Альфа», остродраматичной мамы, опытной бабушки, рассудительного не погодам братика, даже Арсютки: с которым только и поругаться… там не будет и Коли… - молчаливого, героически неприступного...

Постигая азбучные истины святых подвижников, Юля всецело принимала их обоснованность, установленную напоминающим любящим Отцом для Своих распустившихся детей. Вековые толкования и апологетика не отпугивали богословской сосредоточенностью и требовательностью, а становились для нее естественными - как часть ее самой.

Когда Зиждитель вселенной каждодневно и ежеминутно открывает Себя своему творению, охотиться за аплодисментами – скучно и малопривлекательно. С актерской карьерой, обожателями и поклонниками, без тени сожаления - покончено, а дверь со стяжанием славы закрыта плотно, без малейшего желания заглядывать и - даже любопытствовать по ту сторону.

Незапланированная остановка в незнакомом месте с деликатно ожидающим Хозяином, каждого Своего путника больше не отпугивала и не рождала сомнений. Не препятствуя житейским устремлениям, облачала в драгоценное ожидание вечного бытия.

Для себя Юля решила, чем будет заниматься в своей жизни и, с благословения духовника - отца Валерия, собралась петь в храме, причем не временно или разово-недельно, а – постоянно – за каждым совершающимся Богослужением. Возможно, когда-нибудь - через год-два-три она вернулась бы на сцену, заведомо зная и, вполне объективно предположив, что сделать это будет нелегко. Но это было раньше. Еще до того, как певчая стала проводить с пономарем все свободное и несвободное время и ощущать, что ее жизнь стала наполняться любовью. Не той любовью, которой надо пользоваться, как неким атрибутом тщеславия или самоутверждения, а той - которую хочется дарить и сберечь на века...

Врасплох родившееся чувство, еще более путало все представления будущего. Не то - как его – это чувство - ожидалось. Не так - как оно, уносимое в мечтах, ограниченных собственными фантазиями - отображалось ей в ее прежней реальности.

Николай собирался после брака принимать сан, а для Юли это чаще и чаще стало означать: «он молчит, потому что относится ко мне, как к сестре. И правильно делает. Какая из меня матушка? Не веры - не знаний.»

Ах, если бы Николай позвал Юлю замуж и она стала бы матушкой ! Она уехала бы с ним в плавни камышовых болот и таежное былинное густолесье, цветастое первозданное разнотравье или арктические торосы, обустраивать храм для каких-нибудь специалистов геологоразведочных работ. Родила бы ему восемнадцать Перначей, которые добирались бы до школы тягачом или вертолетом. Все сыновья, равно как и дочери, воспитывались бы родителями с младенчества на служение Богу...

- Какая из меня матушка, - продолжала невесело убеждать себя Юля, наблюдая в темноте наступающей ночи, свой отцарствовавший Hummer. Он тоскливо стоял особнячком, как монумент безрадостной напыщенности, чтобы никто невзначай, выруливая, не задел его элитарность.

- Николке противны мои импульсивные выстрелы, - певчая крушила свою любовь, зарываясь поглубже в одеяло, чтобы ее всхлипывания не выдали глухие стены. Выплакав собственную немощь для несения креста жены священника, Юля приказала себе не думать о Николке дабы не препятствовать пономарю в его святом призвании.

12.

Тихо шумел ненастьем лес. Забавлялась грозами по вотчинам осень. Растаявшей зарею мелкой, но частой дробью о стекло, Юлю разбудил дождь. От сна воссстав и сотворив молитву, она решила заняться тем что умеет - организовать праздничный концерт ко «Дню поселка».

Наблюдая за Николкой с хоров, Юля увидела, как отец Валерий, накинув епитрахиль, простил и разрешил пономаря. Несговорчивый молчун, отойдя от духовника, смахнул рукавом подрясника влажную помеху обеих глаз и, разулыбавшись побежал к северным дверям храма.

«Хлюпик!» - еще больше расстроилась Юля, теперь она была уверенна, что матушка Коле нужна другая: сдержанная, некапризная, грамотная - сильная. Не такая, как она.

Всю службу Николка часто поглядывал на хоры, где стояла Юля с другими певчими.

На исповеди отец Валерий пожурил чадо, за маловерие Божественному Промышлению и недоверие к подруге:

- Как можно выстраивать дальнейшую взаимосвязь, если в самом начале отношений начинают закрадываться подозрения, – вразумлял духовник. – Юля чистый сосуд. Тебе ли - как будущему пастырю объяснять, что любовь это труд, а не страстный азарт. У тебя - гордыня, Коля.

- Гордыня, отче, - с удивилением перспросил Николка.

- Да, Коля - несокрушимая гордыня. Для того что бы узнать Юлино к тебе отношение, надо ее об этом спросить. А у тебя на твоей массивной шее базируется тщеславие: «как это так, а вдруг отказ получу. Какой я весь правильный и замечательный !»

- Нет, батюшка. Гордыня у меня присутствует, но не в отноении к Юле. Я не хочу губить ее молодость неподъемным крестом. Как-то раньше: пока не встретился с Юлей, я и не задумывался о том, что ждет мою будущую жену. А встретившись осознал - Юля достойна другой жизни: в любви, внимании и достатке.

Что может пономарь предложить девушке, видевшей красоты океанских глубин, - жаловался Николай духовнику, сознавая, что озвучивать предполагаемые им совместные с Юлей сценарии было, по меньшей мере, не заслуживающей чьего-либо серьезного внимания бессмыслицей. - Успевшей заявить о себе на лучших сценических площадках Европы. Не привыкшей в чем-либо себе отказывать. И уж тем более она не станет считать священническое плюгавенькое жалованье, прикидывая, сколько оставить на детские сапоги, при условии полного отсутствия треб. Или видя мужа-священника в окружении незнакомых теток, свыкаться с толпами кликушествующих прихожанок, больше напоминающих фанатов и поклонников. Ждать его до полуночи и, не дождавшись засыпать в одиночестве, а утром, услышав, как он тихо уходит совершать Литургию, так и не узнав, что у дочки прорезался первый зуб, а сынишка помогал маме мыть посуду.

О норковых шубах, модных ботильонах и самоцветах на первые десять лет, а впоследствии, если жена не сбежит – на оставшиеся отмерянные годы супружества, можно с уверенностью забыть. В малонаселенной деревне, необходимо восстанавливать храм, и возобновлять в нем Богослужения. Самоцветы и меха в окружении изобилия ухабов и полного отсутствия дороги - будут выглядеть, как издевка. Пожалуй, Hummer жены - только и будет кстати...

В общем: - забудь Юля, как ты раньше жила, теперь твоя одежда - кирзачи, а еда - хлеб с водой...

- Так сразу ее в темницу ее и веди, – посоветовал отец Валерий Николке, выходя из церкви, после водосвятия. - А какое место ты отвел в своей жизни Господу? Без Божией помощи, ни один волос с головы не падает – не одна пчелка в улей не прилетает. С прихожанками, Коля… здесь все просто. Как ты своих овечек будешь пасти, тем они тебе и отплатят. Фанатки тоже просто так не появляются. Раз Господь кому-то попустил значит, в том заключается - спасение. Молиться за этих заблудших нужно. Без Бога ни до порога, а с Богом – хоть за море. Почаще, вверяйся Творцу вселенной и Ему проблемы свои доверяй.

Юля все еще была печальна. Она видела, как Николай смотрит на нее и от этого стремительно соскальзывала в уныние.

Пономарь ждал обеденного времени, чтобы поговорить с возлюбленной.

Если раньше, его «пламенная» речь угасала после вступительного приветствия: «Здравствуй, Юля…», то теперь: после пастырского вразумления, его врожденная невозмутимость, отыскав заплутавшее своенравное красноречие - вернулась.

13.

После водосвятия певчая, осматривая здание поселковой администрации, пыталась выяснить у местных жителей, где же все таки находится руководство в рабочий день и в рабочее время. Ей необходимо было провести переговоры на деловом и обязательно результативном уровне по участию в праздновании «Дня поселка» симфонического оркестра и оперных певцов.

В ходе «конференции» на которой присутствовал Игорь Юрьевич - лысоватый мужичонка в деловом костюме и Аполлинария Зевсовна говорливая женщина в зеленоцветном латексном наряде, похожим на скафандр, перед Юлей обнажилась преплачевная действительность: «абсурдную» идею о приглашении «нелепого» симфонического оркестра, двумя месяцами ранее, завернули вспять на основании отсутствия спроса у местного населения на «несовременную» классику».

- Вы классики не слушали никогда! – спорила Юля, не подозревая, что перечит главе администрации и его помощнице.

Игорь Юрьевич, под натиском Юлиного темперамента нехотя согласился, предупредив, что если певица «требует» оркестр, то пусть сама «кого-нибудь» найдет и сама им оплатит «их» выступление. Предрекался выброшенные на ветер тонны денежных масс, «пустой зал» и коровье стадо вместо слушателей.

Разрешение на проведение концерта получено. Кто будет слушать музыкальные шедевры классики, Юлю не тревожило. Если для заезжих коммивояжеров и транзитных скитальцев первопрестольной, вокальное и оркестровое исполнение в переходе станций метро вызывало слезы неподдельного умиления, то с местными балалаечниками и хором территориального формата обсуждение совместного репертуара наверняка не вызовет противоречий.

- Наш поселок вокально-одаренный! - заверял отец Валерий.

Слова отца настоятеля неоднократно подтверждались соседками, прохожими, жителями, гостями, проверяющими – всеми. Поселяне намурлыкивали себе под нос или затягивали во весь центрально-периферический голосовой аппарат - частушки, баллады, йодли, шансон, марсельезу и, не беда, что в ноту попадал далеко не каждый «орфей». Когда душа поет, притом от счастья, отсутствие техники пения с лихвой компенсирует выброшенная в планетарные космические дали амплитуда энергичных голосовых колебаний, повелительно окутывая пролески, окраины, неведомые звезды и кометы неповторимой индивидуальностью.

Юля спешила пригласить бывших сокурсников «провести время в выходной день на природе» вкушая шашлык, оглашая громовым вокалом окрестности, пугая непуганых парнокопытных.

Не доезжая до Москвы она успела обзвонить близких подруг - Лизу и Даниэллу, рассчитывая на содействие этих двух любительниц исполнения переливистых многоголосий и сольных партий. Лизка и Даниэлка сразу же откликнулись на творчекое предложение и заверили просьбой напомнить за два дня до мероприятия, подтвердив свое участие обычным волнующим житейским вопросом:

- А мальчики там будут?

- Я вас познакомлю с мужами апостольскими и аскетами-подвижниками, - произнесла Юля. - Исключительное меню и тренировку мощности вокала на природе с уверенностью можно гарантировать.

У подружек откуда-то появились зажимы в голосе и нелепое бестолковое сюсюканье. Лиза и Даниэлла тускло и невзрачно прожевав какие-то слова, отключились.

Можно было обратиться еще и к Роману Гаврилову. Можно было… а нужно ли?

С Романом Гавриловым они были знакомы с первого курса. С удручающих девяностых, сам оставшись без работы и, пересидев «смутное время» в переходе, обратно в филармонию он уже не вернулся. Его музыкальный гений и приобретенный опыт общения - не позволяли подчиняться.

Он – Роман Гаврилов из первой скрипки трансформировался в коммерсанта. Он – Роман Гаврилов - непонятый, непризнанный концертмейстер, так и не смог забыть «шипы и унижения» коллег по цеху в свой адрес и, вернуться туда, где сила человеческого голоса вступает в противоречие с законами физики, соревнуясь с децибелами сверхзвукового истребителя и, находясь на болевом пороге слухового ощущения, вместо шумового поражения аудитории, вырабатывает эндорфины, диктуя настроение зрителю. Где от интенсивных рукоплесканий увеличивается стремление к самосовершенствованию, а расчетливые запросы о ненасытном хлебе «насущном» приобретают грошовый оттенок. В сумме, от посетившего вдохновения - для дальнейшего уничтожения вскрывается законсервированная драгоценная... обида.

Роман Гаврилов неоднократно завлекал студентов музыкальных вузов на «левачок», мастерски при этом обходя «острые углы», прибегая к забавным «неточностям».

Назначая встречу, он никогда не говорил прямо о том, что «рабочее место», «сцена», «площадка» - это переходы станций метро, указывая заинтересованному «балде», ближайший к станции представительный дом. Тот в упоении от будущей аудитории стремглав бросался во все подъезды, заветного здания, естественно, внутри не обнаружив никаких зрителей или слушателей. Бедолага, срочно позвонив Роману, узнавал, что он «немного» ошибся и «сам Роман» давно ожидает его внизу в переходе к станции. Студент, прихватив инструмент, прибегая в переход, попадает на концерт квинтета, солирующего флейтиста, тромбониста, скрипача – кого угодно. Сокровенные воздушные замки, поневоле исчезая из молодой головушки, хватались за «соломинки», выданные Ромой Гавриловым: «Ты бы попробовал для начала. За полгода гастролей в переходах, мой знакомый купил треху на Остоженке». Или: «Не обобщай под один аршин. За пять месяцев «переходных» турне Вася Гречкин открыл свою музыкальную школу и теперь посылает самых одаренных на мои площадки».

Увы-увы, но этой приманкой обольщались не только молодые студенты или новоиспеченные студенческие семьи, но даже и тертые калачи, с детства впитавшие поговорку о сладком дармовом кушанье в пресловутых капканчиках.

Увы-увы, но эта соломинка с годами модифицировалась в бревно, а затем, размножившись частоколом, заграждающим собой все поле объективной оценки, вытеснила чистые устремления, не исключая и своего обладателя. В последствии, не без причины, своими бывшими и настоящими «сотрудниками» ему был присвоен «творческий псевдоним» - Рома-Соплежуйчик.

Юля с подругами Даней и Лизой бывала на «сценических площадках» расположившихся в переходах станций столичного метро «директора» Романа. Юля и Даниэлла не за какие молочные реки и кисельные берега не решились бы солировать в переходах, если бы не их, всегда меланхолическая подруга Лиза, не упивалась бы своими мифологическими проблемами. Взамен, Лиза пообещала Даньке и Юле, даже под дулом пистолета, ничего не рассказывать их родне из жизни «подземных гастролей».

Роман через губу свысока поговорил с Юлей, пронырливо ничего не пообещав. Экс участница «Кардио трио» профессионально-испытывающим взглядом измерив собеседника, села в Hummer и укатила, провожаемая завистливым оком Ромы Соплежуйчика.

14.

Подъезжая к дому бабушки, Юля вспомнила, что выполняя свой нравственный долг по окультуриванию жителей поселка, она совсем позабыла о трапезе и, подруга Тамара, вероятно на нее сердилась, разогревая нерадивому послушнику обед по нескольку раз. Повариха не любила неблагодарных самочинных «постников», из-за которых приходилось оставлять наполовину несъеденные обеды на следующий день и кормить трудников вчерашним.

Желудок снисходительно молчал, довольствуясь утренним антидором и теплотой.

После службы Николай в поисках Юли, по периметру и по диагоналям произвел тотальный досмотр по всему поселку. Большие города и города-миллионники начисто лишены той обстоятельности и полновесности в общении, которая сохраняется в деревнях и поселках городского типа. О депрессиях и уныниях здесь слышали только от «опытных» докторов «из телевизора».

Лучшее лекарство от кручины – пройтись по поселку и узнать о себе от единоплеменников «много нового и интересного». Услышанное, надломленному таковым изсушающим недугом, даже специфические и нетипичные музы своим подшефным писателям знаменитых фэнтези, не смогли бы воспроизвести общепринятой методики коммуникативного согласия.

«Услышанное» и являлось прописываемым лекарством, которое делилось в свою очередь на две разновидности.

Разновидность первая: всеобъемлющий душевный подъем и радость от услышанного – «все не так плохо на самом деле!».

Вариация вторая: на пике душевного подъема зарядить осведомителю в глаз, обязательно с радостью от услышанного, потому, что - «все не так плохо на самом деле!»

Столичных гостей поначалу если и удивляет местный слог: «баба Шура советовала...», «тетя Зоя надоумила...», «дядя Ричард уговорил...», «дед Миша научил...», то к вечеру первого дня обвыкают, а по приезде в Москву просвещают свое «неразумное» окружение...

Поселковое население: кто как мог и кто чем располагал, готовились к предстоящему празднику. Николай, увидев бесцельно прохаживающегося вдоль афишных досок Максика, вышел на главную аллею. Максим, перечитывая вклейку из белого альбомного листа в праздничную программу, при виде друга перешел к вольной интерпретации:

- Юля будет петь «Сильву»… скорее всего с девочками и подтанцовкой… красотки кабаре! Интересно, какие у Юли трусики ?…

Едва закончив измышлять свои предположения, Максим очутился на плече друга, несомый в неизвестном направлении. Николай, легко перебросив друга через плечо, примостил его на своей дельте и, похож при этом был, на Пастуха с иконы «Пастырь Добрый», за исключением: одеяние у пономаря было гражданским, и заблудшая овца – Максим – в новеньком казачьем костюме.

Сначала Максим удобно лежал в в и се на мягкой дельтовидной мышце друга детства, гримасничая и здороваясь со встречающимися на пути знакомыми и соседями. Потом он, терзаемый догадками, все же стал понимать, куда несет его дружбан, несколько раз безрезультатно попытавшись высвободиться.

- Коль, ну прости, я пошутил! – выдавил с горечью Максим.

Николай, переменив месторасположение друга, свернув его «капелькой» - колени вплотную к голове, решительно продолжал нести его… к старому пруду.

- Коля! Я заплатил сорок пять тысяч за новый костюм!

Облачение казака покоряло своей страстной зрелищной экспрессивностью: иссиня черные из плотного атласа шаровары и атласную карминовую косоворотку, подвязанную на золотистый поясок, довершали ичиги* и кубанка.

На повороте к пруду запахло влажной болотной растительностью. Лягушки томно повернулись на хруст палых веток в ожидании перемен и, раздувая резонаторные пузыри, мягко запели свой известный неподражаемый хит, а капельмейстер бесхвостых земноводных вылез на лист кувшинки и приготовился к фотосессии.

Рассекая непроницаемую пленку из ряски, аккуратной «капелькой» Максим «ушел» на дно пруда. Выскочив, словно из раскаленной лавы он, удаляя с кубанки потешных медлительных лягушат, раздираемый неистовством, грязно выругался.

- Не ругайся, при «девушках» - одна из них – твоя царевна, – с присущей невозмутимостью ответил друг и спокойно пошел прочь от изрыгаемых сквернословий.

* - сапоги для джигитовки

Николай, безрезультатно поискав Юлю по всему поселку, повоевав с неисправимым юбкопочитателем - другом Максиком, расположился на возвышенности у дороги ведущей к храму, с которой хорошо просматривался небезызвестный подъезд, в ожидании торжественного момента – вручения колечка подруге сердца. Он попытался воспроизвести в уме кубанский словарь, вдруг понадобится Юлю концептуально переубеждать, но кроме «антереса» и «жужельницы», * о которых он слышал в доме Максима ничего в голову не шло.

Исполненная достоинства, его парадная речь, при виде певчей, опять застряла на достославной фразе:

- Здравствуй, Юля…

- Здравствуй, Коля, – вскользь бросила Юля.

Юля, стараясь не смотреть на Николая понимала, что больше не может казаться равнодушной. Он подошел к ней и, достав из нагрудного кармана ветровки колечко за этикетку, протянул подруге. Она взяла колечко за бирочку и, разглядев Ангела, набросила на большой палец.

Исполинских размеров перстенек коварно болтался на фаланге.

- Не нравится, - спросил тихо Николка.

- Очень нравится, - продолжала усыплять его красноречие Юля, - но оно мне, как браслет - его к ювелиру сначала нужно отнести - на выправку.

- У нас тут свои золотари, не хуже столичных. – Николай, не задумываясь о позднем времени для гостей и для починки, предложил отправиться с колечком к местному «левше».

Чудилось ли все это Юле, или - было явью.

Остановилось ли сердце ее или оно - исстаяло.

- Колечко мне нравится. Очень нравится, – Юля, широко взмахнув руками, обхватив Николкину крепкую шею, хотела поцеловать его в щеку. Она даже успела подумать: «Лучше бы не в щеку, а по-сестрински: в плечо», - но промахнулась и, поцеловала - в губы. - Спаси Господи, Коля!

* - пепел, зола из печи

- Юля, что ты решила со своей работой: когда в Москву возвращаешься, – отрываясь от ее медвяных губ, спросил Николай, всеми силами стараясь сосредоточиться и не думать о внезапно налетевшем поцелуе. - У тебя когда самолет на Берлин?

- На Зальцбург, - поправила Юля.

- На Зальцбург, - согласился Николка.

- Ничего не решила… - начала было Юля, но почему-то замолчала.

- У девушки одна главная профессия в жизни – жена и мать, – произнес Николай. – Хочу тебя в жены позвать. Пойдешь?

- Нет! Ни-ког-да! Без любви замуж не зовут, – Юля, сложив руки, отвернулась, глядя в даль.

- Но я … я же тебя люблю… раз позвал замуж… – удивился Николай, не успев выяснить ее отношение к нему.

- Первый раз об этом слышу, - озорничала Юля, продолжая смотреть по сторонам.

- Юля. Я тебя люблю и зову тебя в жены – заключив ее ледяные музыкальные пальцы себе между ладоней, краснея с каждым словом, тихо, проронил Николай.

Юля не в шутку развеселилась и, пожимая плечами, затянула одну из часто исполняемых казначейских припевок. В конце веселой песенки она расцеловала его лицо, обжигая холодом своих мерзнущих пальцев румяные щечки пономаря, но увидев метрах в тридцати отца Валерия и матушку Анну, возвращавшихся со службы домой, словно пряча поцелуи обратно, ахнув, закрыла пальцами свои губы. Отец Валерий с супругой, стараясь быть не замеченными, стояли, как секретные агенты, приникнув к высокой дачной изгороди, глядя в их с Николаем сторону. Улица, ведущая из храма и в храм, до поселковой развилки была широка, но одна единственная. Пройти по ней, не будучи узнанным или не поздоровавшись с попутчиком было невозможно.

Отец Валерий, понимая, что их с матушкой обнаружили, взял супругу за руку и, отвернувшись «не замечая» ни певчей ни пономаря, направился к развилке.

- Батюшка, а почему отец Илиодор говорит, что до свадьбы даже целоваться нельзя, – когда настоятель поравнядся с ними спросила Юля и покраснела, осознав, что сейчас она ответила согласием пономарю на их совместную супружескую жизнь.

- Целоваться… Отцу Илиодору воспрещено целоваться! А вам целоваться… но - не увлекаться... И обязательно в молитве упражняться, - ошеломленный батюшка, будто провинившийся, спешил покинуть свое «место преступления».

- Значит согласна?! –воскликнул Коля.

- Коля, ты возлагаешь на меня такие непосильные подвиги и спрашиваешь концепции, которые мне только предстоит, если повезет, изучать и разбираться – начала Юля, уже серьезно, когда отец Валерий с матушкой скрылись за поворотом. – Для того чтобы стать матушкой, надо проходить специальную подготовку. Два месяца назад я о браке и не думала. А если бы спросили, ответила бы – «замуж - лет через двадцать».

- Юлька, какие концепции? Будьте просты, как голуби и умалитесь как дитя! А где просто там Ангелов со сто! – радовался пономарь. Но в отношении супружества я с тобой полностью согласен – для брачных отношений нужна школа подготовки и серьезное отношение ко всем «концепциям».

Они дошли до подъезда Таисии Матвеевны и, увидев, что все лавочки на детской площадке выкрашены, по приглашению Юли расположились в фисташковом салоне в Hummer.

- С этого момента мы должны вести себя серьезно, – произнесла Юля «первый постулат» «подготовительной школы».

- Согласен, – подтвердил Николай.

- Больше… не целуемся. Надо хранить чистоту, чтобы Господь благословил наш брак.

- Согласен.

- И конечно храним чистоту телесную! Это даже не должно обсуждаться!

- Согласен!

- После брака, когда ты рукоположишься сорокадневный пост на супружеские отношения вне зависимости от текущего времени года – пост или не пост. Если после этого наступает другой пост – его храним свято!

- Согласен.

- Мы должны вместе проводить ту большую часть времени, которую сможем себе позволить, что бы получше друг друга узнать. У меня характер не сладкий – сразу предупреждаю, – Юля посмотрела на Николая и, улыбнувшись, одела его подарок ему на указательный палец. Перстенек сидел, как влитой.

- Это хорошо, что ты можешь определить словами свой облик. А у меня характер, который не каким категориям не подчиняется. И я только с помощью Божией справляюсь с ним, да и то - большим трудом, - Николай разглядывал колечко и вдруг выпалил:

- Скажи куда тебя отвезти в свадебное путешествие: на Сейшельские острова или на Майорку?

- Ой, Коля, не люблю я эти «жаровни» заморские... Мы с мамой и Арсюткой летаем на халактырские пески.

- А это где, - спрашивал Коля, разглядывая перстенек, сообразив, как быстро можно будет его выправить у золотаря Федор Федорыча.

- На Камчатке - на краю земли, где на берег огненного кольца с шумом посылает буруны дремлющий Тихий океан.

- Вы отдыхаете в сейсмоопасной зоне, - закашлялся от неожиданности Николка.

- Жить вообще опасно, Коля, - ответила ему Юля словами своей мамы.

- Так ты выйдешь замуж…за меня…

- …Куда же я от тебя денусь? Разве только - в храм!

15.

Подмосковная осень не торопилась уступать вахту короткому бабьему лету, вовсю разгулявшись холодными обложными дождями, грязевыми ваннами в рытвинах и вязкой засасывающей тягучей слякотью. Суровые непроглядные утренние туманы обволакивали, погруженную в дневной сумрак природу, передавая эстафету чайно-кофейным вечерам.

Дачники, ко времени выкопав «золотую» картошку, закатав под жестяную крышку добротные садово огородные результаты, от изобилия свободного времени и, сокрушающей преграды - инициативы, готовились к празднованию дня поселка, гадая какой будет погода.

Елизавета и Даниэлла заверили не только о своем участии, но и обрадовали, соблазненных шашлыками и множеством разноцветных доярок с их коровками - квартетом. Юля, пропуская редкие службы, готовилась к выступлению, восстанавливая в памяти арии из оперных произведений, расчитывая переубедить главу администрации в ошибочности, годами сформированного и, пусть даже утвердившегося, его мнения, о време нно й «отсталости» академических оперных произведений. Аккомпанировала ей матушка Анна, при непосредственном арбитраже настоятеля.

Отец Валерий, пребывая в радостном расположении духа от новости скорого венчания духовного чада, захватив проектную документацию восстанавливающегося храма, пританцовывая под лавочкой носками туфель «танец маленьких лебедей», ожидал в приемной архиерея.

Владыка с настоятелем, приписанного к собору храма и главным инженером неспешно изучали чертежи, в процессе обсуждения уточняя подробности. От разрушенного, превращенного сначала в клуб, а потом переоборудованного в склад храма, остались только стены и свод. Предприимчивыми уроженцами вымирающей деревеньки были вынесены и каменные напольные плиты, и деревянный настил. Окончив систематизацию реставрационных работ, которые точнее было бы назвать строительством и, откушав на дорожку домашних кексов и булочек с чаем из лесных травок архиерейской поварихи Анны Иоановны, отец Валерий спешил остаться наедине со владыкой, что бы обрадовать скорым заключением брака «засидевшегося» в холостяках пономаря.

- А зачем им спешить? Куда спешить? Впереди вся вечность. Пусть подружат. Получше друг друга узнают…- огорошил владыка настоятеля.

- Как благословите, владыко…- смиренно, но в потрясении, склонившись под архиерейское благословение, произнес отец Валерий.

Подпрыгивая и привставая в кабине приходского микроавтобуса, застревающего и буксующего в колдобинах, настоятель возвращался домой. Водитель Руслан извинялся за выбранную дорогу, мотивируя ее выбор тем, что на других подъездах к поселку трасса, освещена лишь частично, а на свет фар могут ринуться лось или пятнистый олень. В период гона, приняв тарантас за соперника, зверь, ощутимо повредив микрушку и, превратив ее в металлолом, не скрывшись в лесу, оставит свои окорока посреди дороги, и «возмещая» причиненный ущерб, поможет надзорному инспектору выписать немалый штраф.

Отец Валерий осмысливал благословение владыки. Архиерей был человеком необычным. Впрочем, обычные люди епископами и не становятся. Архиерей является прямым приемником апостолов и Христа: где епископ - там и церковь. Помимо всего прочего владыка Гедеон был епископом- старцем.

Настоятель пригорюнился, ведь откладывание свадьбы могло означать - неподходящие друг другу молодые… Вон, как у других бывает – придешь брать благословение на монашество, а тебе выдают: «Не торопись Тима – скоро женишься на Симе…»

16.

Костюмированный поселковый сбор через центральную площадь, несмотря на зарядивший накануне ливень, безостановочно комплектовал в стихийные товарищества, компании и другие многоцветные объединения: дачников, местных завсегдатаев, непосредственных участников, их критиков и беспристрастных судей, а так же прочий жаждущий праздника, люд. Укрывшись, кто - под зонтами, кто - под брезентом, согреваясь национальным «достоянием», споря хватит ли солдатской каши и одноразовой посуды «если будут все», интересуясь куда все таки запропастился диакон-псаломщик отец Илья: братья, сестры, отцы, руководители, лошади и джигиты - молиться, созерцать зрелища и, соучаствовать, преимущественно – собрались.

После продолжительного водосвятного молебна, с возглашением всех жительствующих, как по приказу, окончился надоевший занудный ливень и, приехала «солдатская каша».

- Когда будем лезть на столб, – кричали местные парни, казаки и мужчины главе администрации, стоя в очереди за солдатской кашей.

- Спокойно, - утвердительно заверял Игорь Юрьевич. Все программку читали – столб уже почти готов. Растягиваем сетку вокруг.

- А телевизоры плазменные будут, – сверкая золотыми зубками, поддерживали общий гвалт бабульки.

- Два телевизора плазменных, – гордо вскинул пальцы «козликом» Игорь Юрьевич.

«Старейшины» удовлетворительно загалдели, продолжая делать ставки «для антересу» на «победителей столба».

Высотой, чуть ниже четырехэтажного дома, заветный столб, в этом году увешан был табличками с надписью, как уже упоминалось: двух плазменных телевизоров, двух английских седел, какими-то бытовыми приборами, а на самом верху Марию Васильевну дразнил ноутбуком.

- Маша, выручай, – прошептал настоятель казначею.

Марию Васильевну неотступно притягивал ноутбук. Он ее порабощал и манил. Вглядываясь, в рассеявшуюся толпу, в поисках Коли-пономаря, она, как зачарованная, смотрела на верхотуру и надеялась, что Господь пошлет ей добровольца, который снимет ей «эту ракушку», как называла портативный компьютер Мария Сократовна.

- Петь, батюшка, или подтягиваться на перекладине, – отрываясь от таблички с волнительной надписью, спросила Маша настоятеля. «Веселые старты», собирая равнодушных, как правило, неподготовленных соперников, растягивались, по опыту прошлых лет, до пьяной темноты.

- Пой и подтягивайся… я обещал главам администрации от нас добровольца, - проронил в никуда отец Валерий, убегая к приходскому микроавтобусу.

- Мария Васильевна… отроду сорока четырех лет, подтянулась и зависла на турнике не дотянув и пятнадцати раз… Ее снимали: отец настоятель, отец диакон-псаломщик, отец архидиакон, при непосредственном управлении правящего архиерея… о чем незамедлительно было доложено куда следует - в патриархию… нашему святейшему, совершенно не секретно, что бы знали все! Включая скитских насельников... - казначей строчила виртуальную заметку в «Православную стенгазету прихода».

- Мария! Владыка благословил прекращать подтягивание, – отец Давид - посыльный от архиерея, подошел к Маше со спасительным известием. Чуть дальше Колька-пономарь, как вечный двигатель шел уже на третий десяток. От него не отставал заезжий светский гость, который по возрасту был несколько старше Николая. Этот «старый пень» надоел Маше своей беспорядочной беготней и суетливой готовностью участвовать во всех состязаниях сразу: перетягивании каната, прыжках, со спутанными мешком, ногами. Устроил бы еще сеанс одновременной игры в шахматы и городки…

Батюшка смиренно ожидал прекращения физических действий упрямо висящего на турнике казначея.

Висеть можно было до бесконечности - тело принципиально отказалось взмывать к перекладине. Николка и, догоняющий по результатам другой соперник - «старый пень», закончили подтягивание и ждали от Маши любых дальнейших поступков.

Казначей, качнувшись вперед, бодренько спрыгнула, шутливо потирая ладони рук, выжидая исключения из надоевших «мытарств».

Самоизбранные, из местного контингента критики-ценители, единогласно, разграничив спортивные нормы «для мужчин» и «для женщин», зафиксировали предварительный результат первенства: среди мужчин – Николаю, среди женщин – единственной представительнице – Марии Васильевне.

Второе «мытарство» - отжимание от земли, теоретизируя о недосягаемом ноутбуке, Маша угробила равным образом.

Ее неудовлетворенная гордость в клочья, немилосердно рвала душу: четырнадцать раз подтянуться на турнике и двадцать один отжим от пола – звонкое предупреждение, неумолимо приближающейся старческой предрасположенности.

К счастью и, под одобрительные завывания всех присутствующих, не позволяя приблизиться и на малое расстояние, казначейская гордыня отыгралась на стендовой стрельбе...

Рассматривая приз в виде двух, дремлющих в корзине утят и, ощущая легкое потягивание мышц по телу, казначей наслаждалась соревнованиями по джигитовке.

Юля, наскоро уложив прическу в трудно воспринимаемую копну, напихав для устойчивости прядей десятка два шпилек, впрыгнув, во взятый напрокат концертный палевый robrond, закрывающий воротником-стойкой шею и набросив соболью бурку для студеного вечера, просчитывала с отцом Валерием, сколько кабанчиков им использовать под шашлык и, где разместить наехавших сагитированных музыкантов.

Успех не регламентируемого, какими либо программками праздника, обещал быть несомненным, а учитывая отсутствие гонорара в виде угощения - разгромным. Певчая была настроена на триумф академической музыки, но оказалась не готова нести лавры, в количестве ста восемнадцати человек, налетевшей «славы». Поросят не хватило бы, даже если собрать всю кабанью ватагу у прихожан, всегда готовых поделиться…

- Никогда ничего не бойся: никогда ни о чем наперед не тревожься, – сказал отец Валерий. - Если Господь послает – понесем. С голоду и на улице - точно не помрут! Разместим - частично у нас на приходе – человек до тридцати утрамбуем… Сейчас узнаю у Фотиньюшки и Маши, по прихожанам - наверняка откликнутся и возьмут на постой. Каши солдатики наготовили на батальон - армия всегда выручит…

Ты не волнуйся – тебе выступать скоро. Закончится джигитовка и, люди разбредутся, «возлягут на траву» вкушать «блюдо лесных разбойников». Тебе их и просвещать с оркестром.

- Это не простой оркестр, батюшка. Это самый настоящий - большой симфонический оркестр. Одних первых скрипок - шестнадцать! Восемь пультов! Они и арфу на прицепе привезли и, дирижер приехал, – Юля, воспрянув духом, упорхнула к дирижеру.

У отца настоятеля было замечательное пастырское свойство – окрылять. Причем окрылять - даже пессимистов, которые не догадывались о наличии у себя летательной способности. Апостольское наставление - духа не угашать, ему равно, как и многим другим иереям, кропотливо по преемству насаждалось и взращивалось их правящим архиереем - владыченькой Гедеоном.

Максим Голованов перед своим выступлением, подойдя к Юле, не глядя в сторону друга, протянул длинную: по локоть, правую холщевую перчатку:

- Сама догадаешься: зачем и когда.

- Видишь, как все отстиралось – ни пятнышка. – Николай первым после «дуэли», протянул руку для приветствия. Максим отвернувшись, не увидев протянутой руки, хлопнул его по плечу и скрылся в манеже.

Юля отдала Николаю бесполезную вещицу, продолжая вместе с ним смотреть на театрализованное выступление казаков.

Выступление «казачьего атамана» Макса было примечательным, даже для тех, кто видел джигитовку только в цирках и воспринимал ее, как элемент популяризации конного спорта, но не боевого искусства кавалерии с многовековыми традициями. Если рядовые участники шоу на скаку рубили бутылку, и она разлеталась в разные стороны, брызгая водой на рядом стоящих зрителей, то «атаман», в галопе, ювелирно срезая крышку-«куполок», отправлял его точно вниз по установленной траектории. Легко сделав каскад «заскок-соскок», переходя в «казачий обрыв», юрко проползая под брюхо коня с другой стороны, вскакивал ногами на седло, фланкируя шашкой в такт музыке, на изготовке к следующему подходу.

После показательного номера местной «джигитки» - «прынцессы» Снежанки, одетой в молочно-белое платье с кринолиновой юбкой, стрелявшей в галопе из лука, метавшей ножи по мишеням и поднимавшей с земли, не останавливая галопирующую лошадь, предметы и брошенные цветы, появился «князь Вронский».

Максим выехал на своей вороной кобыле Раде, одетый в белый офицерский костюм толстовских времен, держа на правой руке…сокола...

Юля с Николаем улыбаясь посмотрели друг на друга, сообразив: «зачем» и «когда». Максим, пошептавшись с соколом, сделав повелительное движение в сторону зрителей, отправил ручную птицу к Юле, надеясь на эмоциональность девушки. Николай, выставив, одетую в рукавицу руку, позволил хищнику сесть в назначенное место.

«Князь Вронский» не сомневался, что отражение глаз «Анны» в этот момент принадлежало только ему.

Он с видимой небрежностью показывал свое искусство управления лошадью, каждое ее движение сопровождая просьбой и похвалой, иногда чуть уклоняясь в сторону или надавливая шенкелем, посылая сигнал для манежной фигуры. Рада идеально выполняла команды, срывая аплодисменты, переходящие в овации.

Но Юля была не Анна и такого сопоставления с собою не признавала, чем ожесточала зверя, засевшего в друге пономаря:

- Вперта девка, - ярился Макс после выступления. Он видел на празднике Юлю и Николая. Видел, как взгляды их озаряла любовь. Взаимная любовь. Они смотрели друг на друга, а не на его - броское исполнение, не на костюм его - Макса, специально подобранный, не на ручную птицу, взятую на прокат у орнитологов.

Пристегивая чумбур за кольцо ремня недоуздка, он погладил холку своей «балерине» обцеловывая ее морду, - одна ты меня верно любишь. Рада не отвечала хозяину в этот раз взаимностью - захватывая губами его одежду, пытаясь ткнуть мордой и пуская струи воздуха в его лицо, как это делала обычно, выказыая лошадинные знаки внимания. Она стала отворачивать от него свои огромные мокрые глаза и вдруг, вставая на дыбы, протяжно заржала. У Максима все похолодело внутри - это был - мятеж: непокорное стонущее ржание, похожее на чудовищный жутковатый гогот и - отстраненность животного, обнажала неповиновение... говорила и кричала о непокорности...

- Ты споешь мою любимую «Арию Соловецких дев», - отвлекла Мария Сократовна, как всегда внезапно появившись и, отогнав от Юли темного князя, безуспешно пытающегося спровоцировать если не блудный помысел, то хотя бы навеять озлобленность на своего подшефного Максика.

- Конечно спою. Только правильное название у композиции: «Песнь Половецких дев», - зная обидчивость Марии Сократовны, аккуратно поправила Юля.

- А мне так больше нравится: «Соловецких дев», - произнесла умилительно старушка и они обнялись.

Певчая, поцеловала Марию Сократовну в темя, поправляя ее съезжающий назад платок, потом обеими руками подхватив подол тяжелого платья, быстрым шагом направлялась к сцене, больше похожей на возвышающуюся площадку, установленную несколько лет назад для местных презентаций.

- Родненькая, - окликнул Юлю отец Андрей, - сколько надо пирогов артистам?

- Вы же на сессии, батюшка... - удивилась Юля. - Сто восемнадцать. «Неужели достанет !» - сердце певчей едва не выпрыгивало.

- Родненькая! Записывай: сто двадцать - с семгой, сто двадцать - телятина, зеленый лук, яйцо, сто двадцать - сладких, - давал кому-то благословение по телефону отец Андрей.

- Это же триста шестьдесят килограмм провизии, - только и смогла выговорить Юля. (Пироги у отца Андрея были всегда килограммовые.)

- А завтракать что, - спросила сзади хозяйствнная староста Фотиньюшка.

- Я об этом даже и не думала, - содрогнулась Юля от своей несообразительности.

- Лис он и есть - Лис, - пропечатал по складам кто-то, но за многолюдьем певчая не увидела - кто.

17.

Репетиция оркестра плавно перешла в концерт, активно собирая любопытствующих хмельных наблюдателей.

Слушатели академичесческих шедевров, перемещаясь вокруг деревянной возвышенности, заходя с тыла, живо обсуждали «что там - у артистов», обретая сосретоточенно-незатухающий интерес к технике исполнения музыкальных произведений. Кресел в «зале» не было, и подлинные театралы, в зависимости от личного настроения и от цели прослушивания, беспрепятственно располагались на «свободных» местах. Кавалеры вместо пластмассовых дачных летних стулев, утопающих ножками в проседающем нетвердом грунте, своим прекрасным дамам раздобыли старые почерневшие чурбаки, снискав у подруг еще большую симпатию.

Представители «невольничьего рынка» «директора Романа» устав от независимости и превосходства сольной карьеры, самозабвенно исполняли любимые композиции. Многотонные посулы «астрономических» гонораров от «корпоративных» выступлений непредсказуемым образом в один прекрасный момент прекратили ублажать амбиции, непризнанных, чаще - конфликтных музыкантов. Удивительно устроенная человеческая душа не смогла до бесконечности наслаждаться вещественно предметными игрушками, безнадежно тоскуя по ажурным звеньям, бережно собранным своим Творцом.

Самые бесстрашные среди внезапно трезвеющих поселян, задавали вопросы в паузах, между исполненными произведениями, выкрикивая с мест незатейливые догадки. Дирижер Гарри Илларионович, возложив на себя обязанность конферансье, без малейшего сопротивления, просвещал увлеченных слушателей, пополняя их и без того - разностороннюю и многогранную одаренность, музыкальными терминами.

Юля, взойдя по ступенькам на сценический подмосток, ожидала добрых минут двадцать, пока Гарри Илларионович разъяснял заинтересованным поселянам разницу между сопрано лирическим и драматическим. Местные завсегдатаи праздничных торжеств желали прослушивать арии, без труда ориентируясь в классификациях певческих голосов.

- Приветики, матушке, - одетые в стилизированные расшитые казачьи наряды, поселковые девушки из ансамбля «Ястребинка» - Манефа Земляничкина и Каринка Петрова приветствовали Юлю.

- Я еще не мутушка. Я только - невеста, - улыбалась Юля. Ей было радостно от этих пожеланий и хотелось в ответ девушек расцеловать, но другая часть коллектива, «заступаясь» за подружек со своими - с такими же радостно-семейными поздравлениями опередила ее пиитические замыслы:

- Невеста - это почти жена. Из тебя выйдет славная попадья, - уверяли Евдокия Кисленко, Паша Самойлова и Глаша Грачева, закутываясь к ней в камелопардовую бурку. Поздравляя со скорым замужеством и расцеловываясь, девушки предлагали утвердить праздничную программу.

- Если изменений и желающих выступить больше нет, будем придерживаться той очередности, которая намечена, - ответила Юля. - У вас очень красивое название творческого коллектива - Давно хотела спросить: кто его придумал, - не без причины любопытствовала певчая: они в свою пору с Лизкой и Даниэлкой ломали головы над названием их творческого коллектива и ничего путного, кроме «Кардио трио» придумать не могли, - и сколько времени вы уже существуете?

- Коллектив наш зародился еще с незапамятных времен: когда в Москве открыли первую ветку метро. А название - вот оно: под ногами, - степенно с достоинством повела рукой Дуня. Когда первый руководитель коллектива гулял по деревне, а мы раньше были - деревня, - многозначительно погрозила пальем вверх Дуняша, - их видишь, здесь - целый цветочный ковер: если не ястребинка, то лопух или пижма.

- Какой цветастый ковер, - переспрашивала удивленная Юля, разглядывая желтенькие цветы, напоминающие мать-и-мачеху. - Название разве не от птицы ястреб?

- Нет. Ястребинка - это лечебная травка-муравка. На подъезде к столице, что не сорняк то - муза: «Ястребинка», - засвидетельствавала Паша.

- Юлия Александровна, разрешите вас отвлечь от вашей почетной миссии, - обратился к Юле Израэл Ааронович, воспользовавшись небольшой словесной передышкой подружек-стрекотушек.

- Слушаю вас, - ответила Юля раздумывая, как обращаться к церковному сторожу: по имени отчеству или по имени крестильному. Они были друг другу не представлены, но заочно - знакомы.

- Я хотел бы обсудить с вами сет-лист, - начал Израэл Ааронович намекать издалека.

- Вы хотите выразить пожелание в отношении коррекции программы концерта или вознамерились поучавствовать сами, - спросила Юля напрямую, доставая телефон и включая интернет, что бы найти требуемый текст и ноты.

- Хотел бы поучавствовать, но под вашим руководством и в составе этого творческого колектива, - Израэл Ааронович непринужденным привычным жестом указал на оркестр. - Вы дадите мне такую возможность после вас и перед «ястребинками» ? С ними и с Гариком я вже договорился.

- Конечно, Израэл Ааронович! А что вы нам исполните, - обрадовалась Юля еще одному свежеприобретенному коллеге.

- Чтоб я так знал, как я не знаю, - немного растерялся сторож. - Для начала - Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром - буду исполнять партию фортепиано.

- Вы пианист, Израэл Ааронович, - продолжала расцветать от счастья Юля. - А где вы учились?

- Где я учился, - сконфузился старый Израэл от накативших воспоминаний, - Одесская школа имени Петра Соломоновича Столярского фортепианное отделение. Потом - Одесская консерватория.

- Ах да, мне столько рассказывали о вас - вы же одессит, - продолжала ахать Юля, смущая все больше Израэла Аароновича. - Играйте Чайковского, Рахманинова, Прокофьева. Кого вы хорошо помните?

- Кого может хорошо помнить маленький еврейский мальчик, мучивший своих соседей пятнадцать лет игрой на «фоно» и служивший тридцать лет в Одесской филармонии ?

- Но может быть не весь концерт, а только первую его часть - как бы зрители не утомились, - почтительно спросила Юля.

- Юлия Александрована, я с вами полностью согласен: для популяризации академической музыки можно выбрать для начала: первую часть концерта Рахманинова, Чайковского и марш рыцарей Прокофьева. И, если вы позволите - для мамочек... отрывок из пьесы «Петя и Волк».

- Израэл Ааронович, я целиком и полностью доверяю вашему фундаментальному академическому вкусу и с удовольствием послушаю все что вы будете исполнять. Мы в институте проходили музыкальные школы и направления различных субрегионов и «Одесская тема» занимала почетное место в этом списке. Меня это приятно удивило и обрадовало. Ведь я раньше думала, что одесские песни - это низкопробный жаргонизм.

- Ма-моч-ка, - изумился Израэл Ааронович, - в Богоспасаемой Одессе нет ничего низкопробного! Услышите! Увидите, - заполыхал ухарским огнем старый музыкант.

- Простите меня, Израэл Ааронович, - Юля, понимала какой словесный «шедевр» сейчас из нее вылетел и уже не сомневалась, что в Одессе превеликое множество бессмертных проиведений искусства, литературы, музыки и талантливых исполнителей: поэтов, писателей, музыкантов и артистов, припомнив, что для этого достаточно заглянуть в московские театры.

Ей рассказывали, как Израэл Ааронович трепетно относится к своей исторической Родине. Настолько трепетно, что когда все его друзья уехали на ПМЖ в Землю обетованную он, до скандала с женой, отказался уезжать из любимой Одессы. Жена Бася, захватив двух дочерей уехала без мужа. Но там - в Иерусалиме случилось то, что никогда не могло бы случиться в самом страшном для Баси кошмаре - обе дочери, подружившись с матушками из Горненского Казанского монастыря, приняли Святое Крещение. Старшая осталась послушницей в монастыре, а младшенькая - познакомилась с московским семинаристом и укатила в первопристольную.

Бася Исааковна загрустила. И не то чтобы - в знак протеста, не то чтобы просто - развеяться и отвлечься - взяла да и вышла замуж за австралийского миллионера, и помчалась, как «декабристка» вслед за любимым на пятый континент.

Но рекламация сопротиивления миллионерши Баси Ройтман была краткосрочной - через пол года она стала вдовой, унаследовав бесчисленные долги своего умершего «олигарха».

Раскаявшаяся Баська забрасывала короткими весточками брошенного Изю Левенбойма. Он - целовал ее слезы - возвышенные и мудрые, в размытых листках писем. Молился о ее возвращении. Преподавал в подмосковной музыкальной школе игру на «фоно». Занимался с двумя внучками сольфеджио, когда те приезжали к нему на летние каникулы и сторожил собор.

- Если ты не хотел уезжать в Землю обетованную, как же ты покинул любимую Одессу и поселился в Подмосковье, - спрашивал, новообращенного зятем-иереем неофита, отец Валерий. - Ты же, судя по твоей фамилии, из рода левитов - священников богоизбранного народа.

Комментарий Изи был для настоятеля вдохновляющим, как землетрясение и ценичным по... еврейски:

- Дочь позвала в Москву! От вы, батюшка поставили в один ряд: Израиль и первопрестольная, - удивляся в свою очередь Израэл в Святом Крещении - Иегудиил. - Моя маленькая Розочка стала матушкой Ираидой и живет в Москве, а у меня в Подмосковье друзья по службе во флоте. Хороший, таки вариант я вам говорю: рядом с детьми - с доцей и зятем, с моими мамочками-внучками.

- Какой-то ты еврей - ненастоящий, - «подковырнул» Иегудиила отец Валерий, - еще и на Черноморском флоте служил.

- На Северном, батюшка! Я с мамой сильно поссорился, все свои «справки с фурункулами» порвал... и пошел в призывной на Зинковецкую.

- От Царский ребенок, - рассмеялся отец Валерий, - все его сородичи деньги считают в Израиле и в Америке, а он с мамой поссорился и на Север сбежал - стабилизатор Северного сияния.

- Зря вы батюшка так говорите, - скопище жировых складок на животе Израэла Аароновича победно всколынулось под просторным одеянием. - Я -одессит! А мы одесситы - культуро-зависимые скептики и мыслители. Мы воспитывались на одесских партизанских байках. Мы выросли на военной славе нашего города. Хотите расскажу парочку таки моментов, из истории войны и одесских катакомб?

Израэл не услышав согласия настоятеля уже рассказывал о том, что его любимая Одесса была первым городом в Великую отечественную, которая отбила удар фашистов:

- С августа по октябрь сорок первого, - уже прошлого столетия и тысячилетия, - картинно, как сам Луций Анней Сенека, задумался разказчик, - действующая армия при непосредственной подержке одесситов держала оборону города: добровольцы и призывники сгруппировали истребительный батальон одесского порта, а одесситки организовали женский оборонительный батальон - все предприятия переориентировались на оборону, поддержку фронту и победу.

Когда враг был отброшен, а отброшен, скажу я вам - в колличественном сверхпревосходстве и, еще скажу - по всему фронту, в городе устроили народное гуляние. Мечтали к зиме окончить войну и возобновлять мирную жизнь: жениться, рожать детей, ходить в театры, к коим одесситы всегда проявляли жадную бдительность - не один талантливый гастролер не был обделен их усиленным обожанием и тщательным надзором. А через пару дней приходит директива из центра: оставить Одессу, потому что враг идет на главную базу ЧФ...

... и вся Одесса спустилась в катакомбы...

Одесский еврейский мальчик Изя родился после войны и мог часами слушать предания, забивающих «козла» во дворе, одноруких, безногих, контуженных, но неунывающих фронтовиков о том, как немцы и румыны «хозяйничали» в городе... Захватчики даже не догадывались о том, что находились под пристальным наблюдением, а иногда и - под руководством несломленных непобежденных одесситов и партизанских отрядов одесского подполья...

Еще долго партизанский дух пребывал в Одессе - до самых девяностых годов прошлого столетия. Девченки и мальчишки, даже выростая и обзаводясь семьями, знали - если завтра война - город врагу не покорится - опять уйдет в катакомбы оказывать сопротивление и бороться.

- Приходят, как-то союзники немцев к одному партизанчику домой, что бы его арестовать. Жил этот подпольщик где-то на Дальних Мельницах. Детей у него - то ли - пять, то ли - шесть: какая разница, - Израэл, как артист был прекрасным рассказчиком, и виртуозно умел выдержать паузу. - «Не пойду, говорит, с вами никуда пока самогону не выпьем». Партизан отлично понимает, как и мы с вами, что конвоиры на службе - идет война, они - при исполнении - пить не будут.

Говорит им: «Жена моя - Танька к любовнику на Лютсдорф отбыла. Младшему - полтора, а эта бикса-профура детей бросила и к богатому жлобу в штаны. А я ее так люблю! Так люблю! Шоб она сдохла вместе со своим любовником на ихнем, том - Лютсдорфе и шоб тюлька ими покакала...» Разлил партизанчик на каждого по граненному стакану. Потом еще по одному. Время провели таки: газ-ураган - телом в кровать попасть не могли. Проснулись шлимазлы без порток и без оружия, с повышенным сахаром, без партизана и его детей. Возвращались в штаб без страха и упрека.

Отец Валерий сковозь усмешливый прищур глаз вглядывался в пикантного грузного колоба, даже - не колобка. Вглядывался и понимал, что не все так было коминично и занятно в этой «байке».

К партизану шли не менне четырех воооруженных конвоиров: двое обыскивать и брать взрывника, один оставался на посту - у дверей, один - у входа в подъезд или дом. Детей было у «партизанчика», как минимум - тот один полуторагодовалый бутуз, коих одесситы до двух лет кличут «мамочками», но и его было бы достаточно для того, что бы «сделать союзникам вирваные годы». Жена «партизанчика», верней всего - с минуты на минуту должна была заявиться с «почтой» и, взять могли и ее тут же - вместе с мужем... а «мамочку» и иже с ним - расстрелять!

Поэтому выданная партизаном «бытовуха», должна была стать для захватчиков - поэзией.

Отец Валерий вспомнил свои школьные годы, когда в его - десятый «А» пришла новенькая ученица Люба Глухих. Она была из семьи ученых-одесситов. Ее родители приехали работать в Москву по приглашению столичного руководства.

Прошло несколько дней и балагур класса Вадик Алёшин обратился к ней с типичным вопросом:

- Любка, какая-то ты одесситка ненастоящая: вторую неделю у нас в школе, а не одного анекдота, не одной байки не рассказала. Ну-ка покажи свой паспорт: верно ты не в Одессе жила.

- Смотри, - ответила улыбаясь Люба, вручая свой паспорт Вадику.

- Ха! Ребята! Слушайте: Малиновского района, - Вадим сделал ударение на «и», - города Одессы. Это в вашем районе «Свадьбу в Малиновке» играли, -спросил он у Любы.

- Вадик, - тихо ответила она. - Район так назвали в честь маршала Малиновского. Но могу и байку рассказать.

Такую например. Когда шли - решающие бои за первое освобождение Одессы, наш завод имени Январского восстания выпускал танк «Январец». Это были трактора обшитые корабельной сталью и досками, с установлнными на них пулеметами и муляжами пушек, прозванные «На испуг». Когда эти танки пошли в свой первый бой с включенными сиренами и фарами, враг обратился в паническое бегство, а танкисты-трактористы выскакивали из своих машин и врукопашную добивали врага.

- Класс! Ну и выдумщики одесситы! Какие смелые, - одноклассники воодушевивленно засмеялись.

Да, смелые. Но не только из за смелости они так себя вели. Машин было выпущено мало: всего около полусотни единиц. Какие-никакакие, но - танки: могли понадобиться для следующего боя, а беречь себя на войне - как-то смешно. Из последнего сражения, когда враг был изгнан далеко за линию фронта из тех танкистов не вернулся никто.

Для беспокойного и наблюдательного ума будущего отца Валерия в его юной голове все равно нехватало каких-то пазлов, чтобы соединить рисунок в общую картину представления об этом веселом юмористическом народе - одесситах.

На выпускном вечере Валерка Баклажанов пригласил Любу Глухих на медленный танец:

- Люба , - начал он допытываться до разгадки, - я ведь тоже отдыхал с родителями в Одессе, и могу тебя заверить, что не только море и воздух ваш с лечебным эффектом. Ваш юмор - терапевтический. А все одесситы - доктора человеческих душ, будь то: экскурсовод из музея или торговка на «Привозе» !

- Нет. Просто одесситы привыкли жить не «благодаря», а - «вопреки», - улыбнулась одноклассница, щелкнув его по носу.

Он весь вечер смотрел на танцующую, с другими одноклассниками, Любу.

- Что, Баклажанов, отшила тебя наша Люба-Любовь, - спросил подсевший рядом Вадик Алешин.

- Такая красивая имеет право и отшить, - ответил будущий отец Валерий.

- Это почему они «возвращались в штаб без страха и упрека»? Потому, что без порток, - вернулся настоятель в иегудииловскую сагу, не понимая смелости немецких союзников.

- У них было такое «рыголетто» - никакие подштаники не помогут, - парировал артист.

- Ты коренной одессит, Иегудиил, - спросил отец Валерий не в силах закончить приятельскую беседу, - или народившийся?

- Та, - ответил Иегудиил частицей речи, которая вместе с междометием «О!» заменяет одесситам пять с половиной тысяч слов, - мои предки жили в Одессе, когда она была еще Хаджибеем...

Израэл Ааронович на концерте выдал такой «гвоздь» в программе, что даже Вася-шмаровоз непредсказуемо «отправился в монастырь грехи замаливать».

Юля слушала одесские баллады в магнетической аранжировке Израэла Аароновича, на время позабыв о концертах Рахманинова и фантастических маршах Прокофьева. Си бемоль минор вступления первого конерта Чайковского незаметно преобразовался в до минор «салонного танго на Дерибасовской».

Невыплаканная золотая еврейская слеза Израэла Аароновича неторопливо обогнув щекастый лик, утонула в триумфе липидных отложений пиаиста-виртуоза, а душа его хранила звуки прибоя аркадийских волн и заснежные оборки фьордов Западной Лицы, где он родился, любил и где служил.

- Изя, как ты умудрился соединить бандюганский блатняк, итальянское диско и фортепианный концерт, - выкрикнул «с места» футбольный болельщик Леня, прозванный собратьями «по разуму» - «Ливерпуль».

- Ма-моч-ка, почему это бандюганский блатняк, - ответил, как истинный одессит - вопросом на вопрос Иегудиил. - Это покаянная оратория. Что спрашивает автор? Куда девалася компания блатная? Понятно куда девалася: в монастырь на покаяние Богу и людям служить, как атаман разбойников - Кудеяр..

...Концерт получился красивым. Сладкозвучным. Тревожно-упоителным. Небесно-поэтическим. Покоряющим. Хвалебным. Чудодейственным.

Исполняли: ариозо Иоланты, арию Леоноры - Даниэлла Круглова. Арию Азучены, ариозо Ольги, арию Сюзанны - Юлия Соколенко. Ариетту Татьяны, арию Анны Бойлен, арию Лауретты Скикки, арию Виолетты - Елизавета Титова. Плач Ярославны, Песнь Половецких дев, выходная ария Сильвы - Юлия Соколенко...

Певучие «Ястребинки» девичьими звенящими сочными переливами страдали с влюбленными в «Зеленом гаю» и «Вишневом саду». Молились с казаком, стоящем на горе. Погоняли серых гусей, колотящих воду. Отгоняли черного ворона, чтоб не вился над казачьей головой. Мечтали о казаке, который остался таким же как и был...

Академический ликбез окончился к стылому вечеру безоговорочной музыкальной оккупацией и последующей капитуляцией поселка.

- Какие мощные верха у Юли, – многозначительно дискутировали зрители, неторопливо разбредаясь после концерта.

- Хрустальные верха! – поправляли отличники музыкальной подготовки.

- А бархатные низы?!

- А полетность звука?!! Под открытым небом! И голос не потерялся! Я тебе отвечаю – Юлю слышали в Калиновке!...

- А объем какой ?! Начинается высоким "До" и заканчивается глубоким "Ля"!!!

- Какая роскошная арфистка…

Поселянам повезло, что не соблазнился органист. Изнеженный, итальянских мастеров, орган был не готов рассыпать заморские детали по размытой дождями трассе, превратившейся в каток.

Хрупкая, с волшебными изгибами, утонченная арфа, в предвосхищении утреннего рассвета, заняла угол местного гаража, придирчиво осматривая открывшийся ракурс, покрытого уютным ковролином пола и свою плененную региональным «помещиком», хозяйку…

18.

- Жить одному сложно, - ответствовал отец Илиодор, вопрошающему гению симфонического оркестра. – Даже пустынники уединяясь, просили на этот подвиг благословения духовника и молитв оставшейся в монастырских стенах братии, понимая, что выбранная мера спасения будет многотрудной.

Нежелание слушать предупреждения мудрых наставников, внимая нашептываниям известного хвостатого специалиста провокаций и конфликтов, оборачивается свободолюбивому: непонятому непризнанному, неоцененному - угрызениями совести и тривиальным пьянством.

Изрядно посидев за пустым домашним столом или сполна пересытившись «легкими хлебами» новость о формирующемся коллективе, пусть и на единоразовое выступление и, немаловажно – «задарма», воспринимается, как выигрыш в лотерею или благодатный дар свыше.

- Господь, видя, как плохо человеку одному сотворил ему помощника. Помощника значит: и учителя, и консультанта, и критика, а в совокупности – це – ни - те - ля. Соображаешь?

- Да вижу я, батюшка, что в переходе и сложно, и опасно, - соглашался виолончелист Станислав Иванович, разговорившись после концерта, под шашлычок с отцом Илиодором, – но здесь живые деньги и полное самоуправление: хочу – работаю, хочу – отдыхаю. А в «Москонцерте» платят копейки, а дерут три шкуры. На эти копейки не проживешь.

- Не такие уж и копейки, - переубеждал иеромонах Илиодор. - У нас певчие Ксения и Валентин прекрасно совмещают работу в «Москонцерте», преподавание в музыкальной школе, клиросное пение и воспитание двух деток. Господь силы дает. Господь - время распределяет. Господь – укрепляет их родительское влияние. Почему мы считаем, что знаем лучше Бога, что нам нужно? И почему мы уверены, что Богу обязательно хочется, что бы мы были нищими? Может мы не умеем пользоваться Его дарами, поэтому и не способны распоряжаться и понести ответственности за, так называемое - материальное благополучие? Вот вы: что вы успели приобрести из этих «чудных» благ, за ваши «живые» монеты?

Виолончелист задумался.

- Батюшка, может все Господь и устраивает, как вы рассказываете, но в этом долбанном «Москонцерте», такие аферисты заправляют! Я вам честно скажу… разве, что - похоронят бесплатно!

- Похоронят бесплатно, - вслед за виолончелистом повсторил отец Илиодор. - А это не так уж и мало, Станислав Иванович. Мне трудно вспомнить сколько раз я видел на кладбищенских участках безымянные могилы с табличками и номером, написанным черной эмалью корявым почерком - где покоятся никому не нужные умершие… Душа, стоя у тела страдает, когда видит, что лежит ее драгоценная «упаковка» в холодильнике и никто не собирается ее захоронить. Захоронить, схоронить значит - спрятать. А зачем прятать труп, если он разложится в земле? Наверно потому, что прав был апостол, напоминая нам, что тела наши – храм Духа Святого в нас пребывающего. И потому, что Господь, воплотившись в плоть человеческую, освятил ее собой и она теперь свята.

Станислав Иванович отошел, потрясенный словами священника, доедать свой резиновый шашлык...

19.

Юля стояла глядя вверх на усталый закат, вспоминая батюшкины слова: «Если Господь посылает - понесем».

- Понесем и одолеем. Пересилим и низвергнем, - радовалась Юля. Помимо долгожданной и неизбежной победы академической музыки над субъективным человеческим рацио, певчая собрала в хор собора пол-деревни, то есть: пол-поселка городского типа - Всеволодовка.

... с какой увлеченностью и старанием проходили прослушивание у Юли, матушки Анны и отца Валерия в церковный хор поселяне!

А другая его половина записывая в воскресную школу своих любознательных чад, упражняясь в христианском смирении чуть было не передралась друг с дружкой, принимая на постой артистов... расхваливая свои соленья-варенья и всяческие объеденья.

Как говорит казначей Мария Васильевна в аналогичных ситуациях: «Тот кто хочет доказательств, что мы не одного Отца дети, пусть мне сначала докажет, зачем он сам несется за туркменом, потрявшем кошелек. Останавливая трамвай, стучит по дверям, чтобы вернуть чужаку-мигранту его потерянные деньги. Все наши межлюдские взаимоотношения говорят о нашем родстве...»

Отец Валерий прав был, как всегда - христианин своими делами все вокруг себя должен освящать. Только по одним аранжировкам Иегудиила - из биндюжных в академические можно идти на защиту докторской диссертации...

- Юлия Александровна, - бесшумно подъезжая верхом вплотную к подмостку сцены, приторно произнес Максим, - я приглашаю вас на лесную прогулку. Самый красивый и покорный конь, - наездник вывел чуть вперед кабардинца вороной масти с безупречным экстерьером , - такой же как и я…

- Для моего наряда необходимо женское седло… – вымотанная за день Юля, пыталась собирать оставленную мишуру с площадки после концерта, что бы в следующий раз без возражений получать разрешения от руководителей поселковой администрации на проведение «культ»-мероприятий.

- Вы слишком осторожны, Юлия Александровна, продолжал воркованье Максим. – Я буду рядом с вами всегда…

- Осторожность является украшением девушки. А тебе нравятся ветреные? Максим, – оглядев комедианта, строго произнесла Юля. – Ты ведешь себя неблаговидно. Разве ты этого не видишь? Тебя на нашу с Колей свадьбу даже кучером приглашать нельзя!

- И уже назначена дата свадьбы, – еще вкрадчивей выпытывал Максим.

- Максим, – кричал приближающийся рысью на Альтаире дядя Лёва – Голованов - старший.

После Юлиного ухода, продолжая свой, рассчитанный на эффект номер, Максим был «убит» выстрелом «красноармейца». Мама Максима - Вера Васильевна не догадывалась о том, что кувыркнувшийся через голову вместе с рухнувшей лошадью сын, эту финальную сцену запланировал. Маму не удивила внезапно оборвавшаяся музыка. Мама восприняла все происходящее, как подлинное и - не наигранное. Ох, уж эти мамы… авторских исканий не понимают. Дежурившая карета «Скорой» подоспела вовремя...

Максим, при виде приближающегося отца, стараясь оторваться от родительского гнева, опустил к холке голову и руки с поводьями, подавая команду шенкелями, запуская Раду в галоп, оставляя Будулая без присмотра и без привязи. Лев Палыч пошел на перехват, догоняя своего великовозрастного «шутника» требовательным окриком.

После, несколько раз приправленного плеткой по спине, мужского разговора с отцом, поздно вечером лежа в постели, выкрикивая к двери крепкую брань в адрес родителей, Максим вдруг ощутил чужеродное присутствие, заполняющее собой комнату. Он замолчал, почувствовав необъяснимую тревогу. Выбежав во двор и забираясь по лестнице на крышу дома, не смотря на крики появившейся мамы он, как в детстве, забравшись наконец на кровлю, позвал своего друга. Коля с Максимом жили на пересекающихся улицах и, если вылезти на крышу одного из их домов, то через две крыши будет видно жилище другого.

- Максим! Ты куда босой, – мама, перепугавшись, что сын чрезмерно среагировал на предшествующую родительскую встряску, стояла с чувяками * у лестницы, умоляя спуститься и не компрометировать их семью перед соседями.

- Мам, не абыбурься ** . Дай телефон… Теремов понастроили: Колька не слышит!

Родители встревожились, не понимая, что происходит с их сыном. Несколько лет назад они только было успокоились, когда их чадушко перестал лазать и прыгать к соседям на крыши - но Максим всегда любил риск и не боялся экспериментальных «компроматов».

Коля, услышав голос друга в телефоне, сразу понял, что случилось неладное. Второй час ночи на дворе: а ты бегом беги к нему. Пономарь, перекрестившись и, одев спортивки, схватил пятилитровую канистру с крещенской водой пяти -шестилетней давности, на ходу застегивая ветровку, направлялся к Максиму.

Максим, увидев Колю, запрыгнул к нему на руки и обхватил руками, как ребенок. Николай обрадовался, потому, что за те две –три минуты своего пути, он успел передумать, что Максим при виде канистры с Крещенской водой даст деру по поселку или накинется на него, что бы задушить. Максим выпил водички, постепенно переставая трястись.

- О, Боже, праведный! Ну и страху я натерпелся! Даже, прыгая в первый раз с парашютом, так не дрейфил! Коля, что «оно» такое было со мной? Пошли ко мне: полей водой мою комнату, а то я боюсь, что «оно» там до сих пор…

- Максик, сколько раз я тебе говорил: не сквернословь. Не блуди! – Николай, прочитав молитву, окропив комнату друга, присел в кресло, закрывая крышкой канистру.

* - легкая кожанная обувь, домашние шлепанцы.

** - не сердись, не хмурься.

- Коля, да все так живут. Я один такой что ли, – изредка постукивая зубами, ответил Максим, присев рядом с другом, тесно к нему прижавшись, будто сейчас его спасение было в пономаре.

- Не все, Максик. Не все так живут. Снежанка опять беременна. И опять ты ее на лошадь сажаешь: ведь снова дитя загубит! С другими девчонками ей изменяешь, а говоришь - гражданский брак. Значит – никакой это не брак! Гражданский брак – заключен по законам государства. А вы живете по договоренности: то - вместе, то - врозь…

- Дак… не сажаю я ее… сама прыгает в седло! Мы – свободные люди. И живем - свободно. Нам так нравится.

- Тебе понравилось бы, что бы твой отец был таким же свободным и ходил от одной жены к другой?

- Не гарцуй – не в манеже! Сравнил, - надсадно заревел Максим.

- Почему, если тебе не нравится, ты считаешь, что твои дети тебя будут благодарить за твои похождения? К Раде своей приведи на спаривание кого посвободней. К Дарине, Будулайке или или к Финисту.

- Да хватит мне про своих зебр рассказывать! То - люди, а то - животные: чистокровные породистые… лошади! При них даже ругаться нельзя, а то -молоко пропадет – если кормит. Или не подпустит на выездке…

- По твоему люди хуже породистых чистокровных животных?

- …откуда знаешь, что беременна, – без интереса спросил Максим, пытаясь переменить опротивевшую тему разговора.

- Дедушка ее подает записки о непраздной Серафиме… Пошел я спать и, тебе - Ангела на сон грядущий!

- Подожди, Коля, а если «оно» опять придет? Оставь мне воду…

- У твоих родителей есть Крещенская вода, - отвечал Николай, все же отливая воды Максиму в графинчик: пусть вода будет и в его комнате тоже. - Только теперь эту емкость не используй в быту. Крест почему не носишь? На исповеди не разу не был. Даже святым подвижникам хвостатый страхования наводил, а ты…

20.

После праздничного концерта Юля проснулась в келье с Даниэлкой, зевающей на соседней кровати:

- Лизка рано уехала, у нее днем самолет в Вену, - доложила Даниэлла подруге.

- Ты не торопишься, пойдем на службу. Покажу тебе наши хоры, - предложила Юля.

- Нет. Я лучше еще посплю часок-другой. Зайдешь за мной после своей службы - сводишь меня в кафешку, поедим, что у вас тут вкусненького. Я бы вчерашней каши навернула мисочку и пирога с семгой.

- Хорошо, - вздохнула Юля и подумала: «Что же тут хорошего. На Богослужение не пойдет. Пока... не пойдет».

Через два часа Юля зашла в келью и увидела экипированную подругу в драчливо бедовом make up.

- Пошли в трапезную, - позвала Юля гостью.

- В трапезную: как официально. А кафешки ваши еще не работают? И Макдональдса, так понимаю - нет.

- Макдональдса нет. Поешь домашнего - по человечески.

Подруги спустились вниз и, поздоровавшись с поварихой сели за стол:

- Знакомься Томик - это моя подруга Даниэлла Круглова. Даниэлла - это Тамара Архарова.

- А отчество, у нее как, - шепнула Даниэлка, когда Тамара вышла на пищеблок. - Смотрю у вас здесь все - от пятидесяти и дальше.

- Почему, - возразила Юля, - певчих много молодых: Оля... Рубакины... сторож Димусенок... водитель Руслан...

- ... да плюс ты, - не соглашалась Данька, - Маша казначей еще возраста твоей мамы. А остальные? что ты здесь потеряла: в этой дыре? Молодая, красивая, успешная!

Юля, сотворяя молитву перед едой, не услышала вопрос. Осенив себя крестом, она села на лавку и принялась аппетитно поглощать молочную лапшу.

- Как ты можешь есть эти «глисты», - спросила Даниэлла, держа руки на коленях, не рискуя пробовать отталкивающее блюдо.

- Что ты такое говоришь, - возмутилась Юля. Тамара два дня сушила лапшу на столах в просфорной. Не хочешь, я съем сама - и твое и свое, - пригрозила Юля.

- Почему не ешь, - спросила Тамара, выставляя каждому труднику по тарелке с двумя большими печеными яблоками.

- Можете убрать от меня эти «глисты» я их есть не буду, - барственно произнесла Даниэлла Тамаре, придвигая к себе тарелку с печенными яблоками.

Когда Юля забирала у Тамары тарелку Даниэллы, повариха шлепнула «юмористку» пальцами по губам.

- Ты чё, старая, вспухла, - застыла в гневе Даниэлла глядя, как ее лучшая подруга Юля при всем этом, как ни в чем не бывало - наворачивает «глистовидную» лапшу.

Даниэлка растерялась. Ее - оперную диву, перед которой склоняли колена американские миллионеры и европейские магнаты, отхлестала, опозорила перед подругой старая вешалка.

Тамара вышла на пищеблок громыхнув металической кухоннной утварью. Юля раздумывала с чего лучше начать разговор: со слов поддержки или пересказывания своего личного - первого трапезного опыта.

- Еда - это дар Божий, а ты глистами ее называешь. Не сердись на Томика, она даже консулу или послу по лицу съездила. Или секретарю или кого-то из них - помощнику, - начала утешать Юля.

- Ничего себе, хамка! Консулу какой страны, - спросила явно оглушенная небывалой выходкой Тамары Даниэлла.

- То ли - Дании. То ли - Бельгии. Или может быть - Нидерландов: не помню - это было года за два до моего прихода.

- И что, этот бедный консул или посол...- начала расспрашивать подробности Даниэлла.

- ... или секретарь или кого-то из них - помощник, - дополнила важные обстоятельства Юля.

- Не хотел есть это, - Данька посмотрела на вторую, опустошенную подругой тарелку «глистовидной» лапши.

- Нет. Он был здесь в гостях на девятое мая и вспоминал, как у них в стране в Великую отечественную было нечего есть и население вынуждено было питаться отварным картофелем и говядиной каж-до-днев-но, - продолжала рассказывать Юля о битом Тамарой госслужащем европейской державы. Он был тогда маленьким, но очень хорошо помнит все тяготы войны.

- А за что Тамара его побила, - с полным непониманием уставилась Даниэлла на подругу.

- Тамара подошла к гостям: что-то им подавала, или приборы меняла и говорит: «А наш блокадный Ленинград выстоял на ста двадцати граммах хлеба пополам с целлюлозой и дурандой».

- Этот консул или посол, - неторопливо продолжала Юля, - или секретарь или кого-то из них - помощник сказал, что это все неправда, а пропаганда советского режима. Томик и съездила ему по губам.

- И что этот казел ей ответил? Рыпался дать сдачи нашей Тамаре или орал о своей дипнеприкосновенности, - спросила уже с другим интересом Данька.

- Нет. Поросил у нее прощения и виновато кланялся, когда уходил.

- Тамара, - громко крикнула подруга, не отрывая ошалелых глаз от Юли, - Тамара, - Даниэлла встала из-за стола и пошла на пищеблок. На стуле одиноко сидела повариха и поправляла замятый рюш на белом фартуке. - Дайте мне попробовать ваших.... этих.... элитных, - Даниэлла пыталась подобрать нужное слово, но не смогла и запела:

- А ты москвичка Тома и это значит, что не страшны тебе не консул не посол.

Ты фронтовичка, Тома - солдат победы. Он заставляет всех врагов пить валидол, - Даниэлла залихватски прошлась шлепками по своим молочным вместилищам, оголив литое плечо, как заправский босяк из Молдаванки или из Малой Дофиновки.

- И отправляет всех рубить дрова на ледокол, - одобрила виршик Тамара. - Откуда ты знаешь, что это песня военных лет, а не шансон карманников, спросила повариха строго. - Израиль просветил?

- Израиль-Израиль, - крикнула из трапезной Юля, не отрываясь от печеных яблок.

- Так нас в институте таки учили-учили и - научили, - ответила Даниэлла, осторожо ступая с доверху наполненной тарелкой домашней молочной лапши. - Господи, что со мной! Юля скажи мне: что со мной, - вопрошала Даниэлла, поглощая молочную лапшу за обе щеки. - Я получила от нее по морде, а вместо ответа, мне хочется, стоя на коленях целовать руки этой вашей... нашей Тамаре.

- Это родство, Данька. Царственное родство.

21.

Частично демонтированный «столб» лишал надежды на обладание ноутбуком.

Освоившись в общине отца Валерия, казначей выявила у себя певческую способность, подтверждая поговорку: «Какой поп, такой и приход». У отца Валерия пели все. Всегда. И, во всякое время.

Пели: сотрудники, паломники, трудники и домашяя скотинка.

Запевали кроны каштанов, склонившиеся от порыва сезонных ветров. Их подхватывали яблони, абрикосы, сливы и вишни. Им подпевали сухие кукурузные обрубки стволов - пни. Всегда включались в общий ансамбль, оставленные зимовать под листвой, подрезанные кустарники.

А перекричать раскатистое эхо, было в общине отца Валерия, что-то вроде хобби. Если желающих собиралось более двух человек, то - конкурса. При пожигании мусора, вынесенного из храма, исполняли арии, наводя порядок, сторожа: Иегудиил и Димусенок. У них «отбирали эстафетную палочку», приходящие на покос или откачку меда трудники-паломники. Когда Маша рассказала Юле о «конкурсе перекричи эхо» новая певчая с присущей наклонностью: испытывать школу русского вокала, присоединилась к приходской традиции.

Маша, родившись в Москве, корнями своими уходила в Кубанские степи. Окончив школу, ее родители приехали поступать в столичный вуз и, выучившись - решили пустить корни в столице.

А кто не поет на юге? На югах поют все! И у всех «такой голос»! Но одно дело мурлыкать себе под нос песенку, другое – в храме на службе петь Богу и Творцу всяческих.

- Маша, ты пела, – спросил отец Валерий после всенощной.

- Да…растерянно ответила казначей.

После дебюта чтецом на литургии, Маша занялась самообразованием. Голос у нее был - командный - хорошо поставленный:

- Чистый альт. На плацу устав читать, - охарактеризовал отец Валерий.

Матушка Анна рекомендовала начинать с нуля, чтобы серьезно освоить технику вокала для клиросного пения.

Мария Васильевна подходила всегда со всесторонней серьезностью к выполнению поставленных задач. Когда она пришла в храм на послушание казначея, по совету настоятеля пройти обычные бухгалтерские курсы, поступила и окончила финансово экономический. Следом поступила и окончила святотихоновский. Знания её мобилизировали и увлекали.

Теперь Маша хотела научиться… играть на пианино. Учитель есть. Даже несколько: отец Валерий, матушка Анна и сторож - это если говорить о профессионалах. Играть на «фоно» в приходе умел чуть не каждый третий, а каждый четвертый - это либо - скрипка, либо - аккордеон. Фортепиано в квартиру не войдет. Да и соседи не виноваты, что у них за кирпичной кладкой, поселился неугомонный трубадур-авантюрист. Заменить, пронизывающее стены форте, должна была заманчивая ему альтернатива: компьютерный тренажер. О нем-то и мечтала казначей, глядя на ноутбук…

- Товарищ, майор, почему отлыниваем «зачет по рукопашке»?! Почему не переоделись в форму, – рыкнул сзади незнакомец мощным плотным баритоном, не допускающим и тени возражений. - Майор Стельмах, к вам обращаюсь! Почему не приветствуем, как положено, старшего по званию?!

Маша обернулась: перед ней стоял участник «мытарств» занявший второе место, раздражавший своей непомерной активностью. Тот самый - «старый пень». Рост - выше среднего. Широкий лоб с небольшими залысинами. Волосы с частой проседью, зачесаны назад. Глаза темные. Нос прямой. Одет: брюки - потертые джинсы, непонятного цвета, заправленные в полусапоги. Защитная ветровка с капюшоном… Ваня. Иван Поляков – старый сослуживец и друг.

Мария Васильевна Стельмах произрастала из семьи потомственных служащих МВД. Ее дед был завгаром, а бабушка - секретарем канцелярии отдела МВД по Каневскому району Краснодарского края. Машины родители, окончив МГУ, после распределения, по комсомольской путевке, остались в первопрестольной, в отделе - наводящем тремор, у хронически-инициативных работников торговли. С детства, воспитанная служебными родительскими историями, начитанная детективными романами, учебниками по Уголовному праву и Уголовному процессу - она мечтала стать сыщиком.

Обучаясь на первом курсе юрфака, открывая дверь ногой в РОВД, в связи с тем, что руки ее были попросту заняты: в одной - был портфель, в другой – пакет «отработанной» беллетристики, предназначенной для сдачи в библиотеку, Маша горела желанием устроиться на работу - гражданскую должность - курьера или машинистки.

Перейдя на втором курсе на вечернее обучение, Мария Васильевна, почти пятнадцать лет отдала родному РОВД, после чего попала под сокращение...

... старинные друзья обнялись.

- Я уже не майор, а – казначей. А ты в каких погонах сейчас?

- С тебя погоны никто не снимал! А я… подполковник, - будто бы оправдывался Иван. – Ты, говорят, в разводе.

- В разводе… - она пыталась спрятать лицо в воротник. – А ты? – автоматически спросила Маша.

- У меня жена умерла десять лет назад. С тех пор – один. Детей нет.

- Ой, Ваня, извини, я же не знала, – спохватилась Маша.

- Да ничего… я уже привык. Вообще-то сначала жена от меня ушла… уехала в Европу к фирмачу, а потом он позвонил мне: забирай ее отсюда – хорони на Родине - последняя воля умирающей. Юридически - мы оставались в браке. На развод никто из нас не подавал. У меня времени не было, да и желания тоже. Думал: сама разбила семью, пусть и разводом теперь занимается.

- А от чего умерла? Болела?

- …несчастный случай на отдыхе… а ты сама как?

- У меня сын запил, - ответила Маша буд-то бы рассталась с Иваном неделю назад. - Друзья в рассыпную: как так его воспитывала - сама виновата…- казначей осеклась, удерживая слезы. Кроме Владыки и духовника - отца Валерия она никому не рассказывала о том, что ее Гриша - архиерейский иподиакон, поступив в медицинский, два года проучившись, ушел вразнос. Да и кому таким хвастаться? Правда, всем остальным - ближним дальним и прочим, Гриша Андреев своим внешним видом сказал о своей жизни сам…

- Ты не тревожься – сейчас время такое: трудностей нет, войны, слава Богу нет. Мужику под тридцатку, а он – как мы в двенадцать лет. Перебесится… выправится еще!

Иван Поляков и Мария Стельмах работали в соседних отделах. Сотрудники через малое время, с легкой подачи начальника РОВД, их поженили, утверждая: раз «Иван да Марья», значит - «неразлей вода», а следовательно - «жених и невеста» и - «скоро муж и жена».

- Помнишь, как ты мне пела на двадцать третье при всех, - спросил Иван.

- «Была мене мамка з ночи за Иванка кари очи», - вспомнила сразу Маша.

- Да. А потом за другого замуж вышла.

- Ваня! Больше двадцати лет прошло, как я замуж вышла! Мы с тобой в филармонию ходили, но ты замужество мне не предлагал…

- Я думал, ты и так все понимаешь, это же видно: когда человек любит или не любит.

- Все! Закончили на этом! Где ты сейчас работаешь, – Маша не успевала за скоростным темпом Ивана, трактовавшего их минувшие взаимоотношения, словно вчерашние. Узнав ее еще на «Веселых стартах» он утратил времяощущение.

- У меня своя фирма, – выдохнул Иван.

- Ты же клялся, что не уйдешь из органов…

- Сократили… ушел… Давай сниму тебе этот ноутбук? Его, видимо здесь забыли…

22.

Маша интенсивно и успешно осваивала музыкальную грамоту, не забывая о начислении жалования и нескончаемых, как осенние ненастья, бухотчетах.

Иван пробивался к Маше «в друзья» через социальные сети. Рассказывал о важных проблемах современности. Мария Васильевна видела, как он пытался нащупать общую тему для общения.

«Я не настроена и не на брак, и не на блуд» - сообщила Маша в первом и единственном своем послании, будучи твердо уверенной в том, что Иван, хоть и волновал ее душу нежными и трогательными воспоминаниями, возобновлять давнопрошедшую приятельскую связь не входило в ее текущие жизненные проекты.

Если бы Иван просил только о дружбе… Маша относилась к дружбе очень даже благосклонно. Им было что вспоминать: воспоминания были теплыми и сердечными. Они не сдавали зачеты друг за друга. Не стояли спина к спине. Не сидели в одной засаде против вооруженного бандита. Но обоим было надежно и безопасно в присутствии другого – они были едины в мироощущении и мировосприятии. В этом случае Маша пошла бы с ним в филармонию или в оперу. Посидела бы после балета в кафе. Зашла бы с ним вечерком в ресторан, но… Иван хотел другого. Он, встретив ее, воспроизвел свои былые настроения, воспринимая их встречу, как еще один шанс довершить то, что не осуществилось в молодости.

Пребывая в статусе «матери алкаша» Мария Васильевна, думала только о своем горе. Её спасала архиерейская поддержка и молитвенная помощь отцов близких по духу.

Маше были по сердцу прошлые воспоминания, потому что в ушедшем времени были живы ее родители, а благочестивый сынок рвался в храм на службу. Мария Васильевна с замиранием сердца ожидала, что когда-нибудь ее Гришка, возможно, станет священником.

После родительского развода Гриша начал безудержно пить запоями. Мать, не теряя надежды молилась, предполагая, что это его - сыновний бунт. Но когда сын бросил университет и стал воровать алкоголь в супермаркетах, Маша словно вошла в ступор. Пачка дорогих сигарет и дешевая водка – обычный комплект сыновней «потребительской корзины».

Не помогли и не вразумили Гришу Андреева приговор на принудительные общественные работы и, честно заработанный срок в колонию поселения. Думать о создании семьи в том нынешнем своем состоянии, для Марии Васильевны было равносильно пошленькой клоунаде.

Имя сослуживца Ивана Полякова Мария Васильевна записала в помянник, регулярно подавая записочки на молебны «О вразумлении заблудшего». Периодически заглядывая в почту, что бы удостовериться, что ее старый друг все таки «переболел» своей «подростковой» привязанностью.

Иван Поляков, осознавая, что Машу ему не завоевать шаблонными филармониями и обычными операми, включая приглашение на «Алеко» или «Войну и мир» в Вену или Милан, сделал ход конем, от которого Мария Васильевна на какой-то момент, позабыла о своем материнском горе.

- Привет, – после водосвятного молебна Иван появился в храме, обращаясь к Маше, стоящей у церковного ящика.

Мария Васильевна предложила выйти, что бы не наполнять суетными беседами дом Божий, приглашая путешествующего, разделить их скромный обед в трапезной.

– Перловка?! Мой любимый армейский порцион, – задорно, с кусочком бородинского хлеба во рту, накидываясь на супчик, объявил Иван. - Помнишь Юрку Гончарова?

- Помню…

- Юрий Михайлыч Гончаров теперь у нас генерал-лейтенант милиции. Он меня пригласил - наверно по старой дружбе… в день милиции на офицерский бал при Президенте – в Кремль! Пригласительный на две персоны… Держи, – Иван протянул конверт с тисненными литерами и торшенированным пригласительным внутри. – В шестнадцать ноль-ноль за тобой приедет мой водитель…

Машины родители неоднократно были обласканы высшим кремлевским командованием, вслушиваясь в поздравительную речь Генерального секретаря, но их дочь ни разу, за время служения Отечеству, не была удостоена званных приемов президентского уровня. Конечно, руководитель государства будет обращаться не к ней, и благодарить за службу Машу не станет, но обычному рядовому москвичу погулять по средоточию страны и сидеть в одном зале со своим Президентом приходится не так уж и часто... Во всяком случае, Маше такой случай предоставлялся первый и, скорее всего - в последний раз в жизни.

Мария Васильевна, впервые за десять лет вытряхивала свой гардероб, примеряя одежду, решая непривычную для себя задачу – во что облачаться. В назначенный день и час она ехала в машине, неизвестной фирмы Ивана Полякова по вечерней Москве, местами покрытой быстротающим мокрым снегом.

По казначейским послушаниям в столицу Мария Васильевна приезжала не часто.

Раньше они с родителями жили на Якиманке, но когда на службе пошли сокращения и стали задерживаться выплаты, Василий Георгиевич с супругой, пребывая в отставке, приняли решение, вернуться на родную Кубань, где жила их многочисленная родня, оставив московскую квартиру дочери с внуком. Маша недолго оставалась хозяйкой в родительской квартире. Из-за безденежья уже через год она решилась продавать наследованное имущество для последующего переезда в Подмосковье.

Во Всеволодовке, на которой Мария Васильевна остановила свой выбор, ей понравилось, как говорят - с первого взгляда: земляков-кубанцев-дачников если не из Каневки так и из Тбилисской, Отрадной или Гостагаевской - в пору было поверенного делегиловать в Казачий круг и атамана выбирать. Жители даже подшучивали над администрацией района: Всеволодовка-де не поселок, а - станица.

После торжественной речи руководителя страны, приглашенные гости расположились за столиками и, к Маше с Иваном, подсел Юрий Гончаров – их старый друг: первый спец и отличник по раскрываемости в Москве и за ее пределами. Грамотный сотрудник и умница. Отличный семьянин. Истинный страж порядка, - как стандартно и привычно, говаривала о нем кабинетная гегемония.

- Маша, а помнишь, как на новогоднем вечере ты отвергла нашего дамского угодника капитана Старкова? Никто из девчонок не смел ему отказать – у него такие диктаторские струнки в голосе – вы, женщины, всегда старались его избегать. А ты, взяв под козырек, глядя в его наглые глазищи: «Разрешите доложить, товарищ капитан: старший лейтенант Андреева, не танцует с мужиками у которых «бля» в зубах застряла!» Мы все лежали на столах минут тридцать, – хохотал генерал-лейтенант вспоминая курьезную сцену вновь, как тогда, закрывая руками лицо.

- Расскажи-ка лучше, Юрий Михайлыч, как ты сейчас живешь, - спросила Маша.

- Нормуль: дочь оканчивает «наш иститут» в следующем году. Парень есть - может скоро дедом стану.

- А Настя как: Анастасия Викторовна, - допытывалась Маша. - Фотография есть? Покажи! Настя - жена Юры Гончарова работала в отделе Ивана. Они с Машей были подругами. Потом - после Машиного сокращения и переезда в область люди затерялись, но память - друзей берегла.

- Умерла Настя. Четвертый год с зимы пойдет, - потупился Юрий Гончаров.

- Прости, - еле выговорила от потрясения Маша. - Она вслед за генеал-лейтенантом потупила взор, стараясь не смотреть на собеседников.

- А ты как? Как сын? Замуж тебе надо, Маша, - как старший товарищ - по-учительски назидательно, проговорил генерал-летенант.

- У меня по квартире бесы ходят прогулочным шагом, какое может быть замужество, - ответила Маша. - Хотя... меня ты сейчас не поймешь, а объяснять - не та обстановка. «Ваня Юрку обработал», - подумала она.

- Почему не пойму? Очень даже пойму...Ты знаешь от чего умерла моя Настя? От алкоголизма.

- Настена! Настенька? Она же не пила вообще! Мы с ней - сквозь зубы вино цедили на наших праздничных застольях, - Машу словно парализовало от этой новости.

- Не пила. А когда я после второй чеченской вернулся, она уже была по уши в этой зависимости, - рассказывал Юра Гончаров. - Смотрит на меня зло и орет: «Это ты меня такой сделал!» Это она о моих служебных походах и о том, что места себе не находила от переживаний: новости передают - одна страшнеее другой. Смотрю ей в глаза, а оттуда на меня не Настенька смотрит, а зверюга лютый. Не Настя то была тогда. Не Настя... Нужду справляла - где хотела и - как хотела. Так, что Маша, пережили мы с дочкой все это сполна и я тебя, как никто - понимаю. И что бесы по квартире ходят - видел сам: нормальный или душевнобольной человек так себя всести не может, как вела сябя моя Настенька...

Маша сидела, не успевая осмысливать повествование генерал-лейтенанта о своей подруге.

- Водил ее к наркологу. Определял в клинику - она оттуда убегала и бродила по Москве. А когда она умерла. - перевел духание вдовец, - я случайно попал на служебный семинар и там был священник. Общались мы с ним долго и подробно на эту тему. Он мне тоже про бесов рассказывал. Про то, как они манипулируют человеком. Я в двух чеченских кампаниях побывал, не разу ни один мускул во мне не дрогнул, а когда Настенька на меня орала, у меня душа в пятки от страха уходила. Я сам себя не мог понять. Я спрашивал батюшку, почему такой страх связывал меня? До обездвиженности! В кино показывают, как главная героиня с разворота ноги убивает какую-то нечисть и правда торжествует, а в жизни - сковывающий страх и больше ничего.

- Юра - это же кино, - перебила друга Маша. - В кино - трюки.

- Маша, не перебивай меня - и так собьюсь, - сурово попросил Юрий Михайлович, - я понимаю, что это кино. Я говорю о том, что слабый человек побеждает эту хитрую нечисть.

Батюшка тогда ответил: «Ты - офицер. Ты видишь кто твой враг на войне и знаешь, как ним воевать. А здесь война духовная. Сам подумай: может ли физический удар ниспровергнуть духовное существо? Наше оружие - Господь, Крест и молитва.» Сейчас я молюсь за свою Настеньку, как тот батюшка меня научил...

- Вот что, Маша, - откликнулся Иван Поляков, - будем твоего Гришку спасать. У меня есть план: определим его в клинику Гиляровского.

- Зачем, Ваня моего сына в психиатрическую клинику, - спросила равнодушно Маша.

- Он там побудет недельки две: на окнах решетки, двери заперты - не убежит. А когда оклемается, я с ним поговорю по-мужски.

- И что ты ему «по-мужски» скажешь, - продолжала равнодушно интересоваться Маша.

- Расскажу о тебе. О нашей службе...

- Лучше не надо. Его папа всесторонне просветил своего сына и насчет меня, и насчет нашей службы. Мы в милиции только и занимались тем, что... «соблазняли» друг друга да «воровали»... Гриша подумает, что ты мой любовник. Лучше не надо... - монотоно и безжизненно поворяла Маша. - Я ему пыталась что-то объяснять, но сын меня слушать отказывался: я не имею права не на адвокатскую защиту, не на помилование. Что-то я упустила. Где-то я не увидела. И до сих пор не понимаю: что и где?..

- Маша, - обратился к ней Юрий Гончаров, - а мне идея Ивана очень нравится. Из клиники он не убежит. Протрезвеет, а разговор слушать будет вынужден. Пусть потом ходит и думает...

- Здравия желаю, господа офицеры, – поздоровался, не пойми откуда взявшийся, Машин бывший муж - Олег Андреев. - Кто сегодня моей Маньке дырочку «для ордена» сверлит?

- Ты откуда появился, Олег? Что-то я не припомню тебя в списках приглашенных? А ну покажи мне свои часы – не нравится они мне… - не поздоровавшись в ответ Юра Гончаров вывел несимпатичного гостя и, быстро вернулся обратно. - Пусть гвардейцы с ним разбираются. Он по отцовскому пригласительному сюда вошел ! Из Набережных Челнов своих не поленился прилететь...

- Юрий Михайлыч, не будем предвзято к относиться к людям. Грехи молодости должны быть давно переварены, отпущены на свободу и забыты, -обратилась Маша к старому другу помятуя, как он реагировал на скандалы Олега Андреева, которые тот любил раскручивать на службе перед их разводом, обличая всех и вся.

- Мария, ты наша, Васильевна…- генерал–лейтенант подбирал подходящие слова, оглядывая зал с вальсирующими парами. Офицеры в блистающих аксельбантах кружили верных подруг. Невесомые платья преданных спутниц подчеркивали нежный перезвон боевых наград супругов.

- Ты помнишь нашу первую чеченскую кампанию, – обратился Юрий Михайлович к Марии Васильевне.

- Немного. А что?..

- Даже не саму кампанию, а наше возвращение. Помнишь, задерживали прибытие состава.

- Да, помню. Конечно, помню. Мы все очень волновались: жены, дети, родители, родственники, друзья, коллеги... Беременная – жена кинолога – насочиняла себе, из-за повышенных гормональных предчувствий, каких –то зловещих мистерий – «кто-то погиб и везут труп»! Мне даже сейчас стало не по себе от этих воспоминаний… А сущность заключалась…. в дурацкой краже денег!

- Не такой уж и дурацкой, Маша. Нам перед отбытием в Москву всем выплатили командировочные, что бы «людьми себя почувствовали». Вроде, как на гражданке уже – в отпуске… Ну выпили мужики – заснули. Все же свои! Просыпаются… Мы весь состав обыскали - до последнего сантиметра. Все сортиры и углы осмотрели. Проводников и «кухню» в интересные позы поставили – шиш! Никто – ничего: не видел, не слышал. В двух купе деньги из карманов брюк и сумок у - ментов исчезли! – свидетелей – хрен! Так разве бывает, Маша?

- В жизни все бывает. Ты рассказывай. Вижу: злоумышленник тебе известен.

- Денежки те, под утро со станции посылкой отправили в Москву. Андреев - бывший твой, захворал - акклиматизировался вроде… Помню, ты звонишь ему, а мы с Наташкой Лепахиной за своими столами в одном кабинете с тобой сидим. Весь ваш разговор слышали… Ты ему: «Олежка, температура спала? Не выходи: ты еще слабый. Тебе от тебя посылочка пришла. Ха-ха… хи-хи… Я по твоему паспорту все сама получу, все сама донесу». - Помнишь, что он ответил тебе?

Машина рука остановилась на полпути к вазе с виноградом и мандаринчиками, опускаясь на белоснежную льняную скатерть. Пытаясь отторгнуть от себя давно прошедшую, но тогда не выясненную, а теперь вполне осознаваемую - мерзость, затерявшуюся в путанном клубке взаимоисключающих алиби капитана милиции Андреева.

- Помню. Обругал меня с ног до головы… Он знал, что вы с Наташей сидите со мной в одном кабинете и, получается - невольно услышали наш разговор. Он встретил меня на почте, выхватил эту посылку и сказал, что у меня нет допуска секретности к этим... «документам». Я спросила, почему он их выслал, если бумаги с грифом «ДСП». Ответил шаблонкой - не мое дело: так сложились обстоятельства. Потом, по служебной путевке, он отправил нас с Гришей в ведомственный санаторий и должен был к нам присоединиться, но не приехал, а исчез...

Олег часто исчезал на какие-то свои задания, потом я видела эти … «задания» - поздравительные открытки от женщин ему с днем рождения и с праздниками со всей нашей необъятной страны… Спрашивала его: «Откуда такие дорогие джинсы на тебе?» Он говорил: «Продавал бензин». Я ему говорю: «Ты с ума сошел?! Какой бензин?! Стратегические ресурсы противнику продавал?!» Как бы то ни было: освободителям показывать себя попрошайками перед местным населением - это нарушение всех существующих субордиаций.

Олег Андреев был «самым справедливым» человеком на земле. Когда он, приехав покорять Москову, остановившись у сестры отца - тетки, определясь на службу в органы, везде и всюду свое знакомство с новыми людьми начинал с рассказов о своих замечательных родственниках: сражавшихся и защищавших, поднимавших и строивших страну в разные эпохальные периоды.

И ничего зазорного нет в том - честь и хвала его дедам и прадедам да только и сослуживцы начинали в ответ откровенничать о своих близких: дорогих, любимых, ушедших в вечность. Олег Андреев запальчиво жонглировал именами знаменитых полководцев, зачисляя в свой арсенал выгодную дружбу с ними, оскорбительно отзываясь о предках собеседников. Мужчины перестали приглашать его на внеслужебные «посиделки», однажды всерьез чуть не поколотив.

Душа Олега Андреева со школы начала поростать завистью и годам к тридцати на поле том были мрачные дебри.

Зависть не к успехам даже, а к рядовым повседневным благополучно реализованным делам и событиям двух своих родных братьев, соседей, друзей и одноклассников у Олега была неодолимой, а доверие и любовь близких лишь потворствовала развитию его наклонности.

Он старался учиться на «пятерки», но и его ровесники были и одаренными, и способными, а иногда и - везучими. Олег Андреев сгорал от злобы после промежуточных и выпускных экзаменов, защищенных дипломов, престижных должностных распределений своих товарищей. Он злился и обличал их в наличии связей и получении липовых результатов. Меркантильная жениьба на Маше не открыла перед ним кремлевских дверей, как он расчитывал. За то его сын Гришка - архирейский иподиакон, частенько сопровождая владыку на совместные официальные мероприятия знаком был с моссковской элитой.

- Этот сопляк скоро с президентом страны за руку будет здороваться, - гремел он бывшей жене, съедая трубку мобильника. Зависть к Гришкиным «привилегиям» сжигала Олега Андреева...

- Господи помоги, - только и успела проговорить Маша, роняя трубку в труднодоступное место. - Надо же было мне так вляпаться с этим замужеством. Где же глаза мои были, когда Олег за мною ухаживал, - спрашивала сама себя Маша, доставая телефон из щели между прихожей и стеной.

Маша тогда еще не знала, что измены мужа - было только началом ее скорбей. Главная боль ждала ее впереди ... через несколько лет, ее сын Гришка под впечатлением папиных «уроков» и при активном содействии своей мамы, охваченной стремлением примирить отца с сыном, уйдет из храма и, напиваясь до беспамятства станет постоянным «клиентом» медвытрезвителя, а следом и - судебных слушаний...

Олег Андреев говорил «всегда «правду» и из-за этого был окружающими нелюбим. Маше он поначалу не то что бы не понравился: она на него не обратила никакого внимания. Ниже среднего роста. Всегда - надменный. Всегда почему то - озлобленный. Всегда - неприветливый. Спустя время, разглядев своих коллег женского пола, Олег поглощен был женитьбой на Маше, как известной представительнице офицерской династии. Он стал с нею ласков и дружелюбен. Читал ей стихи и пел песни собственного сочинения. Ухаживал. Обхаживал. Завораживал...

Когда, после свадьбы он, в первый раз утром вышел на семейный завтрак, то сообщил своим тестю с тещей:

- Я вашего есть не стану: потому что вы – воры, – сказал несуразно как-то: по-детски. – Всем известно, чем занимался ОБХСС! Все знают, что вы ловили мелочь пузатую, а дельцы и воротилы давали вам взятки! На эти взятки вы и накупили барахла! Вы решили, что вам кто-то поверит: что квартира в историческом центре Москвы, досталась вам за служебные заслуги?

Маша не возмутилась. Не выставила его вон. Она, решила… что ее муж честнее и профессиональнее ее родителей - ей повезло с выбором спутника жизни! А ее отец и мать все равно со временем докажут, что они честные добропорядочные люди. Просто Олежка с ними еще не достаточно знаком...

Так Маша и Олег начали совместную жизнь. Олег часто исчезал, а появляясь, сообщал Маше, что она выдержала его испытания и достойна называться его женой. Мария Васильевна не могла себе представить, что муж ей изменяет. Она-то ему не изменяла. Она, как положено: была долготерпелива и всему верила. И воровство денег в пребывающем составе бывшим супругом преподнесено было, как «недоразумение у выпивших мужиков»... у Олега Андреева деньги не исчезли...

Маша встала из-за стола и в тот момент показалась Ивану и Юрию то ли безрассудной, то ли испуганной. После развода прошло уже немало лет, а супужеская жизнь Марию Васильевну все никак не оставляла в покое.

- Я тогда очень сердилась на Олега за то, что он исчез, и оставил меня и сына без денег… Зарплаты задерживали по нескольку меяцев, сын растет - каждые три-четыре месяца гардероб надо менять, потому-что в ботинки нога не входит и брюки с пиджаком становятся коротки...

А это точно? Уже доказано? Он вину признал? Вы с ним разговаривали? Юра …

- Маша, остановись! Присядь. Ты ведь не знала... – генерал-лейтенант пытался усадить за стол бывшую соратницу и был уже совсем не рад, что закатил воспоминания. Долгие годы он часто вспоминал об этом инциденте, понимая, что жена имеет полное право не свидетельствовать против мужа. Но Маша была и его другом, а «служебное умалчивание», разве не равносильно предательству? Принимать товарищеское дезертирство сложно в любом статусе: и в служебном и в частном - личном.

- Я знаю, что делать, – Маша опять встала и хотела выйти, но Иван остановил ее. - Я запишу в наш приходской помянник «пострадавших в том поезде и их семей». Там еще у одного бойца, была жена беременная… на что они жили... время было безденежное и горькое...

- Маша ты же не знала, - произнесли в один голос Иван и Юрий.

- Незнание закона – не освобождает от ответственности.

- Маша, твой любимый вальс Шопена играет. Покружимся… Мария Васильевна еще застала тот временной отрезок, когда парень, приглашая девушку на танец, предлагал: «Давай покружимся…»

Вальсируя по залу, Иван Поляков закружил Машу в танце, незаметно очутившись в соседнем пустом холле. Он хотел ее поцеловать, но, едва коснувшись уголка Машиных губ, она выскользнула из его объятий, как золотая рыбка, из мокрых ладоней рыбака.

- Ты сам всему этому меня учил. – сказала Маша, цокая каблучками по холлу, отдаляясь от Ивана.

- Маша! Я ведь жениться на тебе хочу, - крикнул он ей вслед.

- Нет, Ваня. Замуж я не пойду...

- Спасибо, что долгался не рассказывать эту гадкую историю до конца, – пожал руку Иван старому товарищу. С Юрием Михайловичем они и спинами стояли друг ко другу. И в засаде на маньяка сидели. И отрезанную боевиками, голову товарища, вместе отыскали…

И Олежку Андреева вместе с двумя другими сослуживцами по РОВД, оформив признательные показания… после фразы: «Да меня Машка без денег на порог не пустит, а свекор из московской квартиры выгонит!» не считая допустимым определять даже в следственный изолятор, взяв за руки и за ноги, выбросили прочь из своей жизни и из отдела, прямо на тротуар улицы. Прохожие подумали, что «кино снимается или ученья идут».

22.

Заканчивался Рождественский пост. Перед новым годом весь поселок завалило вязким зябким снегом. Сугробы от входа подъездов и под стенами, напоминали снежные налипшие барханы. Собаки, выгуливающие своих сонных владельцев весело приветствовали настоятеля, стремглав бросаясь ему под ноги. Владельцы, до конца не проснувшись, после компьютерных «стрлялок» и «бродилок» квело жестикулировали отцу Валерию.

Первые спешившие на работу поселяне, были по совместительству и первопроходцами. Снегоуборочная техника за ночь, нагрузив горы снежных глыб отдыхала, переполняя детские сердца, забытой радостью - поиграть в снежки. Обессиленные взрослые после изнуряющей расчистки улиц от разгулявшейся стихии, загоняли своих чад в теплые квартиры и дома,, но сорванцы, оторвавшись от компьютерных «ужастиков» и «квестов», настырно выманивали родителей во дворы для снежных потех.

Отец настоятель пробирался в храм по еще никем, с утра не хоженой и не чищенной, петляющей широкой дороге. Подходя к церковному двору он услышал, как работает двигатель бульдозера и, обрадовался увидев Николая, сидящего в кабине:

- На сколько времени его пожертвовали?

- Навсегда!

- Ты работай - пока двор не расчистишь. Мы на службе без тебя управимся. А снег вывози - в ближний буерак, – отец настоятель решив, что Коля не расслышал его вопрос, поспешил к службе.

После литургии любуясь на работу пономаря, отец Валерий еще раз поинтересовался, кто пожертвовал бульдозер для уборки.

- Это наш бульдозер, батюшка.

- ?

- Батюшка, помните вы говорили, что автомобили могут ездить по городской брусчатке, а по нашему поселковому и проселочному бездорожью – бульдозер и самоходка, – светилась от непонятного духовнику счастья, Юля. - У нашего в комплекте вошли: рыхлительные зубья, откосники и открылки. Плюс поворотный отвал, вплоть до перпендикулярной установки. Кроме снегоуборочных функций может выполнять и мелиоративные работы. Болотоходная версия…

- ???... какая версия?…

- Ты продала свою эномарку, - скорбно спросила Мария Сократовна певчую, ликвидировав до всенощной и словарный запас, и поэтический батюшкин дар.

23.

Никольский приход готовился поздравлять настоятеля с Рождеством Христовым. Повариха Тамара Архарова и казначей Мария Васильевна уже с полчаса переглядывались раздумывая, что изобрести в этом году для праздника.

- Дуэт Одарки и Карася пели, - фиксировала «галочки» Маша в прошлогодних программах.

- Ыгу, - хмуро отвечала Тамара.

- Любо, братцы любо...

- Ыгу...

- Каким ты был, таким остался... Маруся раз, два, три... Ой ты моя Галю... Казачья лезгинка... А я чонява гарна, кучерява.... Ой, ты степь широкая... Черный ворон... Ой то не вечер, то не вечер... Не для меня придет весна... Или мы не казаки...

- Ну и что, что вы это уже пели, - легкокрылым ветром ворвалась в обсуждение Юля. - Мы сделаем спектакль-кастинг: будем петь всё, что умеем - старое и новое. И поменяемся репертуаром!

- Какой ахтунг, - не поняла Тамара.

- Кастинг - это отбор среди претендентов для творческого проекта. Я вижу афишу: спектакль-миниатюра «Кастинг в церковный хор», - Юля заискрилась вдохновением. - Лука Баклажанов будет играть своего папу - отца Валерия. Он руководит проведением отбора конкурентов. Батюшкиных друзей в жюри - отца Аввакума и отца архидиакона - Иваныч и Димусенок соответственнно. Коля, Мария Васильевна, Тамара Архарова, Лена Казанок, Ира Стрелкина, Тамара Великая будут выступать под собственными именами в кастиге «на должность» хористов собора. Я спрошу у вновь прибывших, кто из них не затушуется петь при архиерее.

- А ты, - спросила Маша Юлю.

- Я тоже буду в числе «претендентов» «сама за себя» и еще я буду... Солоха... - Соломониада Свербигузовна - накручу на голове платок чалмой. Иегудиил! И его обязательно! С «покаянной ораторией»! Над репертуаром я подумаю после спевки.

- Но это уже будет не миниатюра, - обрадовалась Маша, а многочастная феерия с техническим «антрактом» для перемещения во владычню резеденцию и вторым циклом на Пасху! Для владыченьки надо побольше украинских песен - он их очень любит...

24.

В гостях у владыки, восхваляя Юлин режисерский дебют «актерское сообщество» вместо того, что бы собираться на выход, повторно, не согласовав с «режиссеом», заняло места за рождественским архиерейским столом.

- Украинская. Народная. Свадебная. Обрядовая. Песня. «Горела сосна», - чинно объявил Коля, - исполняет Николай Пернач.

- Го-о-ри-и-и- ла , со-о- сна , па-а-ла- ла , пи-и-д ней див-чи-и-и-на сто-о- яла - ровно и неторопливо пел жених, выразительно повторяя сладконапевные грустящие концовки, не замечая своей разнюниной невесты, - да ру-су ко-о-су че-е-са- ла .

Юля смотрела на Николку глазами полными слез, ничего не видя перед собой. Главный бухгалтер епархии Наталья Александровна без предварительного уговора, пересадила невесту в центр совершающегося действа перед женихом. Она достала платок с кистями и начала снимать широкую атласную ленту с головы Юли.

- Ой ко-о-сы, ко-о-сы вы мои , до-о-лго служ-и-лы вы ме- ни , - красиво разливался Николкин бас. - Би-и-льше слу- жить не бу-уде- те , пид би-и-лый ви-и- льон пи-и-де- те ...

- Трижды отводи от себя мою руку с платком, - шепнула Наталья Александровна Юле, - не разрешая себе его надеть.

Юля ответила согласием вместо кивка запрокидывая голову, чтобы слезы пошли вспять, но они оторвались от ее глаз и упали крупными каплями на пол.

Наталья Александрована, как «мама» просватанной девушки, одевала «дочке» - Юле платок, повязывая его назад. Потом опять взяла Юлю за руку подвела к Николаю и поклонилась ему, делая знак Юле сотворять то же самое.

- Спо-до-о-бав хло-о-пець тай на вик , те-е-пер вин мий вже чо-о-ло- вик ,

Го-о-ри-и- ла со-о- сна щей той пень , гра-а-лы му-у-зы-ы- кы ци-и- лыйдень , - заканчивал пение Николай, принимая Юлину руку и почтительно кланяясь благословениям «тещи».

Владыка Гедеон удивился или сделал вид, что удивился, когда после пения колядок, дивного спектакля и обрядового завершения Николай с Юлей подошли к нему, что бы взять благословение на брак:

- Я решил, что ты давно женился и уехал в другую епархию восстанавливать храм, - шутил Владыка. - А это то, что вы наколядовали: «мишок з ковбасами», - он поставил пред ними два объемистых мешка с упакованными конфетами для детей воскресной школы, - а это, - Преосвященнейший взял стопку конвертов с поощрительным Рождественским гостинцем, при сих словах вошел известный заморский гость и архиерей дипломатично подмигнул, - «билеты в оперу» от мецената....

- После Пасхи венчание и через неделю хиротония, - благословил владыка.

25.

Отслужив всенощную без диакона, без алтарника, без хора и, даже – без супруги, уехавших в Москву на «Рождественские встречи», но со сторожем Димусенком и двумя свечницами, настоятель совсем на чуточку поддался вражьему наущению, ощутив оставленность, не видя плодов своего молитвенного труда в отношении чад, и вразумлял в проповеди себя:

- Как мало мы привыкли уделять времени своему спасению. Как часто мы беспокоимся о второстепенном и заботимся о временном. Думаем, о неустроенности в мире, о наших неподъемных скорбях, а о промысле Божием о нас, о нашем Царственном сыновстве, о вечности - забываем. Ведь если Господь наш - Царь царей и Господь господ, называет нас детьми Своими: говорит, что мы «равны Ангелам и суть сыны Божии, будучи сынами воскресения» (Лк.20.36), то мы стало быть – Царские дети. И все что дарует нам Господь - единственно верно и мудро, и все служит для нашего блага, хотя сразу это может быть и не открыто для нас.

Мы посмотели, на ввалившегося в храм Гришу Андреева. С осуждением посмотрели, а ведь его болезнь не к смерти, а к славе Божией...

Не успели овечки разойтись после его речей, побуждающих к серьезным размышлениям, как в храм быстрым шагом вошел Максим Голованов и той же чеканящей поступью направился к амвону, откуда уже спускавшийся вниз, облаченный в пальто, отец Валерий, набрасывал цепь на калиточку.

- Как спастись, батюшка? И в чем смысл жизни, - спросил Максим настоятеля без лишних церемоний.

Батюшка, начал расстегивать верхнюю пуговицу пальто и развязывать шарф:

- Надо менять свою жизнь. Что у тебя, Максик? С родителями что-нибудь случилось?

Максим был спокоен, и серьезен. Утром, зайдя на конюшню, он почувствовал каким-то неземным ощущением, неотвратимость приближающейся временной грани. Обходя и, скрупулезно просматривая каждое стойло, в конце: рядом с запасным выходом конюшни, он обнаружил, лежавшую на полу - Снежану. Внимая беспочвенным фантазиям, навеянных известным мастером интриг, Максим со Снежаной не разговаривал с осени. Под прикрытиями личных и, конечно - «весомых» аргументов, воплощенных в нового конюха, Максим даже позабыл о Снежкиной беременности.

Непревзойденный подстрекатель, настойчиво подбрасывая пустые идеи поиска воображаемого «идеального «выбора», хладнокровно наблюдает за бессмысленным времяпровождением царя природы, отвлекая от общения молитвенного и даже, от самых малых попыток задуматься о смысле ежедневного «заскока в галопе», плутовато маневрируя или открыто устрашая неминуемым отчислением на панихидные задворки «могущественным» общественным мнением.

А теперь он увидел свою подругу, тихо лежащую на голом полу конюшни. Беспомощную, с измученным лицом, но не просившую о помощи. Снежанка вообще не имела привычки о чем-то просить. Не глядя в его сторону, она попыталась подняться, но рука опять соскользнула в своем бессилии. Максим осторожно поднял ее на руки и понес в машину. Разложив пассажирское кресло, не расспрашивая о самочувствии и о том, куда ее везти - направился в городскую больницу.

- Ну, что счастливый папашка, - хлопая резиновыми перчатками, оглушил Максима врач, осматривавший Снежану. – Разнояйцевые! Только тебе выговор с предупреждением! На осмотры беременную многоплодием надо было возить каждую неделю! До родов двенадцать недель - она остается у нас.

- Что разнояйцевое, - переспросил Максим.

- Девки твои, - повторил врач.

- Девочка у нас, - прощая нового конюха, начал расплываться в улыбке Максим, радостно осознавая, что беременность на сей раз, как чудо, сохранена Кем-то свыше.

- Две девки: говорю тебе, - уже заорал в ухо ему врач. – Две! Пойдем, посмотришь на них, - доктор взял окаменевшего Максима под руку и провел в кабинет.

На кушетке лежала Снежана, а возле нее сидела акушерка, заканчивая УЗИ- осмотр.

После процедуры зашли две девушки-санитарки лет восемнадцати и попытались переложить Снежану на каталку, что бы отвезти в палату. Максим вмешался и, взяв аккуратно подругу на руки, чтобы не травмировать и не сдавливать ее благословенный живот, понес в отделение двумя этажами выше.

- Подождите, подождите... отец... - девушки расторопно семенили за Максимом, - вот сюда, - они открыли перед ним дверь.

Он сидел еще долго рядом со Снежаной, не зная спит ли она или просто лежит не открывая глаз. Снежана не спала. Максиму почудилось движение и он спросил ее:

- Тебе больно?

Его подруга плакала, немного склонив голову к стене, тем утаивая слезу которою не возможно было увидеть Максиму.

- Снежка, отзовись. Скажи мне что нибудь - сегодня Рождество, - голос у Максима почему-то осип и поблек.

- Январь. Достать чернил и плакать,

Вдыхая тайны от берез.

Привыкнуть к счастью.

Скорби - в слякоть.

И уберечь любовь от гроз...

- Пастерначка ты моя...

- Уходи, - не выдержала Снежана и отвернулась лицом к стене, укрывшись одеялом с головой.

- Представляете, батюшка: мы тут в земле носом копошимся, а у них там своя жизнь: настоящая, - рассказывал настоятелю чемпион Москвы и Московской области по джигитовке и выездке. – Доченьки мои друг дружке знаки подают: друг с другом уже общаются, каждая в отдельном «домике» сидит. Друг дружку уже понимают. Меня увидели, когда я на них смотрел, а я жил себе жил и о них не знал ничего. Почему говорят: «Он готовится стать отцом» ? Или: «Она готовится стать матерью» ? Когда дети зачаты - мы уже стали родителями !

Колька все внутри у меня перевернул с этими телегоническими зебрами, а после него - Дарина уничтожила.

- Чем тебе не угодила племенная кобыла, - спросил удивленно батюшка, понимая всю сложность Колькиной проповеди и радуясь положительному ее исходу - задумался казак над смыслом жизни.

- Никого кроме своего Мак Вилдера не подпускает. Жеребец продан в Германию, а оттуда в Мексику. Вот и думаю теперь: как еще раз от нее потомство получить... Колька рассказывал, что у некоторых животных: у волков и медведей - тоже устойчивые семьи.

- Нетолько у них, Максим, - ответил настоятель, - у птиц тоже.

- Батюшка, я решил: буду на вас работать, чтобы девочки мои благополучно на свет появились.

- В рабство ко мне напрашиваешься? А к Богу в сыновья: не желаешь?..

- Батюшка, мне нужны гарантии, - без обычного делового запала проговорил Максим, осознавая, что его бизнес-интуиция куда-то улетучилась. - Снежка беременность не выбросила получается, что Бог - помог. Я хочу по-трудиться, как вы говорите: во славу Божию, пока Снежка не разродится.

- Апостол Павел говорит в первом послании к Коринфянам: «делайте все во славу Божию». Мы все и всегда, Максим, должны соврешать поступки во славу Божию. А что-то должно изменится когда Снежана родит?

- Женюсь на ней... Только вот... что люди скажут: двадцать семь лет - молодой. Не нагулялся и - жениться.

- Тебе уже двадцать семь?! Раньше казаченок рождался ему в люльку родители гильзу «на зубок» вкладывали... Александру Невскому было двадцать два, когда он бился на Чудском озере. Помнишь чем битва закончилась?

- Незнаю вкладывали мне гильзу в кроватку или не вкладыавали, но родителей лет до четырнадцати я на «вы» называл, пока бабушка с дидом были живы. Мои родители их на «вы» называли, и я своих так же - по их обычаю, а потом... стал как все - «тыкать»... хоть в их родной Гостагаевской не разу от роду не был...

- Люди скажут - ответственный, - продолжал научение отец Валерий. - А жениться на Снежане нужно сейчас, чтобы дочери появились в семье.

- Она меня видеть не хочет. Может, когда разродится подобреет...

- Максим. Смотрю я на некоторых братьев и удивляюсь. За них - этих некоторых, все делают жены, мамы, сестры, - вздохнул отец Валерий. - Жена в больнице в онкоотделении лежит, а муж приносит ей цветок и плюшевого щеночка. Это как? На букет и кило абрикос не заработал?

- Батюшка, кило абрикос не романтично, - усмехнулся Максим.

- У них уже внучке три года, какая романтика? Жена плоть мужа своего: они - единое целое. Она выписалась из больницы и стала в первый же день к «мартену», закручивать овощи на зиму. Апостол Павел называт супружество «великой тайной».

...приходи завтра на службу. Помолимся. Господь управит - понесем и твою ношу, - отец Валерий, благословил Максима в качестве «штарфных работ» с утра до службы «взять» молока у Сонаты для непраздной Серафимы и меда у поваров. И молоко брать пока дети не вырастут...

26.

Юлин отчим узнав, что его любимая падчерица обменяла подарок на трухлявую «девятку», едва не прослезился.

- Арсений Алексеевич, это же моя машина. Неужели я не могу ею распоряжаться, – спрашивала Юля, изо всех сил стараясь разговаривать уважительно. Она дала слово батюшке, Коле и себе, что постарается наладить отншения с отчимом. Она привезла ему и мамочке с братиком подарки на Рождество Христово, в глубине души надеясь, что «раздражитель» будет где-нибудь за пределами их жилища.

Арсений Алексеевич держался стоически, но после того, как Юля назвала его первый раз в жизни по отчеству - по настоящему отчеству, он растерявшись, зашел в другую комнату.

- Юля… ты моя любимая падчерица… - дипломат, нерешительно посмотрел на жену, читавшую в кресле, подаренную дочерью книгу «Житие Равноапостольной царицы Елены», с полным пониманием своего бессменно одиночного «боя» с падчерицей.

- У вас их – нелюбимых падчериц - будто бы десять душ, – оборвала отчима Юля. Да! Она дала слово больше не сердиться на Арсютку, но как можно не сердиться на беспроглядную деревенщину? - Я замуж выхожу, - крикнула она не понимая в какой комнате спрятался этот берендей.

- Ты пропадала у бабушки, а теперь приходишь и ставишь нас с мамой перед серьезным событием – своим замужеством. Как мы об этом сообщим маме, - спросил Арсений, будто бы его жена в тот момент находилась на другой планете. - Кто будущий муж? Чем он занимается? Когда свадьба?

Несмотя на то, что падчерицу свою отчим любил, но за все эти годы, он так и не смог подойти к границе нормального человеческого отношения к себе со стороны Юли. О своем отчестве: «Акакий Акакиевич» - знал, но меряться силами в «весовой категории» дочери любимой женщины - не мог и не хотел. Арсений Елизаров неоднократно видел, как падчерица стремилась обличить его в «дипнепригодности» и воображенной самой себе его «посредственности», но видел и то, что эти ее детские выходки ослабляли лишь ее тенденциозность, а не его «дипвлиятельность»: собольи манто, карманные собачки и сапфировые колечки Юлей принимались, как дань, но все же принимались.

Других «лиходеев» и «недругов» Юля не удостаивала даже своим общением и напоминать о них было строжайше запрещено.

- Муж: пономарь - будущий священник. Свадьба весной - после Пасхи, - пересилить себя и принять отчима Юля не могла.

- Я беременна, - отозвалась из другой комнаты народная артистка Елена Соколенко, невзирая на внутрисемейный разлад - с ледяным спокойствием, сидя в кресле с открытой книгой.

Вмиг смолк семейный галдеж и тарарам. Из детской комнаты доносилась голосовая имитация движущегося паровозика.

За годы семейной жизни Елена Соколенко-Елизарова успела привыкнуть, к обявленной дочерью войне, безуспешно пытаясь разубедить свою Джульетку в недопустимости ее диктаторского поведения.

- Елочка! Это правда, - спросил огорошенный радостной новостью муж.

Большего примитивизвма Юля представить себе немогла: «Правда, жена, что ты беременна?».

Который год, проживая под одной крышей с любимой женой и падчерицей, Арсений Алексеевич беззаботно считатал, что давно адаптировался к Юлиным «ревизорским» проверкам, но сегодня вдруг понял, что раскодировать или дешифровать дочь, а иногда и ее маму, ему в лучшем случае удастся уже в жизни настоящей – вечной, когда ограниченный человеческий ум, освободится от сдерживающей преграды - греха.

- Слово Равноапостольной царицы, - подняла ладошку вверх Елена, не отрываясь от книги.

Юля, тоже огорошенная, но торжествующая мамину победу над мужем, на цыпочках подошла к мамочке, разглядывая ее пальчик, обрамленный новым, подаренным Арсюткой, перстеньком. Рассерженная, но с удовлетворенной гордостью, она вышла из квартиры в близлежащий храм.

Только ее мамочка, получив на Рождество Христово в подарок книгу «Житие Равноапостольной Царицы Елены» могла полюбить свою святую, сживаясь с ее образом и делами и глаголами.

Только ее мамочка могла так эффектно потушить семейную стычку, подарив при этом дочери надежду на спроваживание из их семьи, затесавшегося незнамо из каких весей - Арсютки. Ведь если у мамочки родится восемь детей от этого мужа, его с легкостью можно будет изгнать вон по преимуществу численного состава.

Юля, переполненная восторгом от своих девичьих мечтаний, зашла в храм. В тот самый - батюшка из которого ездит на дорогой иномарке.

Юля давно перестала углубляться в обсуждения автопредпочтений и прегрешений духовенства. Пусть катаются хоть на золоченой швабре с рубиновым поперечником! Пусть падают, с кем вздумается. Лишь бы только воздвигались милостью Обещавшего: «приходящего ко Мне не изжену вон…»

К тому же, как успела заметить штатная певчая: провокационные факты священнических грехопадений подчинены закону обратного воздействия.

В каком храме, в каких епархиях служат священники-оборотни, Юле также стало безразлично. В Москве? В Питере? В Рязани? В Ярославле? Может: во Владивостоке? Не в ее приходе – это стопроцентно. Да и какая разница: в каком? Смотреть на человека и утешать себя мыслью о том, что он грешит не так как ты сам? Или может Господь будет взыскивать за чужие проступки ? Господь будет рассматривать для нас версии помилования, включая и: самые ничтожные.

Каждый день смотреть на человеческую боль и горе, слушать всхлипы кающихся грешников - для певчей никакая «бентля» не возмещала потерянного самообладания!

27.

Храм был светлый просторный и, как обычно бывает на будничных службах - полупустой. Иерей красиво подавал диаконские возгласы, а пономарь тонюсеньким голосочком славословил Владыку всех. Юле было непривычно, после Николкиного баса, теснящего стены храма, вслушиваться в «комариный писк» старательно воспроизводящий слова шестопсалмия.

Она стояла у колонны и молилась. Мимо нее по храму прошел знакомый человек, который направился на левый клирос и скрылся в ризнице. Облачившись в стихарь, с клироса спустился… отчим! Юля сначала обрадовалась, а потом рассердилась: за ее спиной опять плетутся, какие-то никчемные анекдотические тайны. Ну все! Хватит!

Юле не нравился отчим. Он завоевывал ее маму, как захватчик неподступную цитадель. Десять лет он ходил к маме и канючил ее руки. Сказали же в первый раз:

- Нет!

Что тут не понять: маме с дочкой и с бабушкой втроем очень хорошо!

Юля не знала, что ее маме после замужества не хотелось вновь остаться вдовой. Елена Соколенко гнала от себя любовь Арсения, сначала потому что он - дипломат: командироваться может в любую неспокойную точку планеты, а потом - что бы понять будет ли это предательством памяти погибшего мужа Сашеньки... вот и думала десять лет...

А тут еще бабуля Тася – свекровь, начала подзуживать маму: «Хорошая партия!» Да опять: «Хорошая партия!»

Женившись на мамочке, Арсютка постоянно перешептывался с ней, как будто бы дочь от первого брака - его враг номер один. Всякими дипломатическими маневрами в виде негодных безделушек он пытался напустить туман и в Юлиной голове.

- Стой! Когда была хиротесия, – Юля преградила собой выход из храма после всенощной, надеясь провокационным вопросом изобличить лазутчика.

- До знакомства с Елочкой, - ответил отчим, не понимая радоваться ли ему, что он опять в чести и на «ты», или это очередной «таможенный» контроль с постоянно усложняющимися правилами и неписанными инструкциями.

- Почему не сказал, что прислуживаешь в храме, – Юля насупилась, как тогда, еще в начальной школе - при первой встрече.

Вместо ответа Арсений Алексеевич, взял падчерицу за руку и повел домой.

- Прошу тебя, Юля, пошли домой. Маме волноваться нельзя. Почему я не могу прислуживать в храме или читать на клиросе в свободное от службы время? Я в детстве крещен. Мои оба крестные еще живы. Моя мама всегда ходила в храм. Отец, хоть и редко захаживал, но на Пасху куличи и крашенки ел только освященные. Думаю, если был бы неверующий – незачем ему и соблюдать обычаи.

- Может ты и полы в храме мыть станешь?

- Надо будет – стану и полы мыть. В храме всякий труд освящен, Пребывающим в нем.

Арсютка говорил с обоснованиями и компетентно: не как торопящийся, забегающий на минутку отметиться - свечку воткнуть, а как… воцерковленный…

Руководя столичным отделом в МИДе, у падчерицы Арсений Алексеевич, неизменно пребывал в аутсайдерах.

Получается, что этот .... из Барсуковки в храм пришел раньше Юли и мамочка ее тоже... И выходит, что он: Юлин брат во Христе. Несмотря на то, что – провинциал, а у Юли – мама коренная москвичка, и папа – кубанский казак! Теоретически – понятно. А практически – попробуй: смирись!

Но самым ужасным для Юли было осознание собственной неправоты: как легко бывает - приговоришь человека, а он оказывается невиновен.

И, судя по всему - знающ и сведующ в тех вопросах, которые ей только начали открываться. И теперь никакой войны...

Можно спокойно думать о венчании, о рождении собственных детей, о восстановлении храма и, при молитве, не съезжать мыслями в злонамеренное противоправное вторжение и внедрение Арсютки, то есть нет - Арсения Алексеевича - в их с мамой и бабушкой семью на законных правах маминого мужа...

27.

Как водится, перед свадьбой Юля пригласила на девичьи посиделки своих близких подруг по студенческой и школьной скамье. Она хотела заказать небольшой зал, так как ожидала, что девушки не согласятся идти одни: без бой-френдов. Но пришли только: Елизавета и Даниэлла из «Кардио» и Услада из параллельной группы…

Не смогла Юля убедить и подругу детства - Марину, даже пообещав ее любимые морские деликатесы.

- Зачем было продавать Hummer – вдруг этот пономарь передумает жениться и бросит тебя, - спросила практичная Услада. - Зачем уходить со сцены: ведь для тебя готовы контракты в Зальцбург ? Спеть разик-другой в храме еще можно. Но хоронить себя в могилу заживо зачем.

- И почему не выйдя замуж и став матушкой ты не можешь петь в опере, - вмешалась в разговор Елизавета. - Твою маму понять можно: у нее сначала погиб муж, а потом умерли родители. Бабушку тоже понять можно: она потеряла сына, позже мужа. У них есть повод в храм ходить! А ты! Молодая! Что ты там забыла?

- Брак - это не сделка, - а союз, установленный Богом для того, чтобы люди учились любить, - начала отвечать подруга, разглядывая скучающие предложенные заказанные брашна.

Посетители привилегированной точки общественного питания, услышав от Юли первую фразу, оставив трапезу, развернулись в их сторону. - Брачная жизнь, как сказал один известный проповедник, настолько закаляет человека, что он перестает бояться перехода в вечность.

Подружки хихикнули, а Даниэлка осенила себя крестом и начала выкладывать на свою тарелку тарталетки с икрой.

«Она молилась! Звездочка моя!» - заметно повеселела Юля и хотела продолжать, но ее перебила Елизавета:

- Что же здесь хорошего, когда жена мужу выест плешь настолько, что он перестает бояться смерти.

- Муж и жена не выедают плешь друг другу, а несут вместе ту ношу, которую возлагает на них Господь. И если брак строился на взаимной любви, закалился трудностями, то в конце жизни они становятся не только едины телом, но и душа у них одна на двоих. Грехи исчезают и сглаживаются ради счастья и любви к супругу, а душа перестает страшиться перехода в вечность.

- Это метафора. Красивая, но - метафора, - возразила Услада. - Бывает и я даже видела семьи, где муж прожил с женой пятьдесят лет, и у них стали похожими лица. Но что бы душа одна на двоих!

- Знаешь, Услада: есть в православной церкви такой догмат - о Прясвятой Троице Единосущной и Нераздельной. Он - труднопонимаем для человеческого ума. Как это так Бог: Троичен в Лицах, но Един по Существу? Брачные узы могут служить примером подобного единенения: душа у каждого своя - у жены и мужа, но в тоже время она - душа - одна на двоих. Даже поговорка есть: жить душа в душу, - ответила Юля, наблюдая за уминающей паюсную икру, Даниэллой.

- Но все же: почему ты не можешь, став женой священника петь в опере, - не унималась Елизавета. - Что здесь противозаконного?

- Если Бог есть, значит: настоящая жизнь с Ним, а не – наоборот. Мне стало не интересно изображать вымышленных героев, пытающихся изменить мир к лучшему, не изменяя при этом своих личных вредных привычек. Перевоплощаться в героиню, которая из-за своей «любви» прыгает под локомотив. Или другой, персонаж, который грозится своей «любовью». Любовь созидает, а не уничтожает.

Это разве любвь? Или подделка, - спросила Юля у подруг. - Настоящая любовь милосердствует, не ищет своего и не мыслит зла.

Мне нравится петь в церковном хоре: Богу, и людям, - неторопясь проговорила она.

- Ваши подруги, немного неправы, а точнее - не точны, – поправила роговые очки слушательница за противоположным столиком. – В ваших храмах тоска смертная, потому что: все – серьезные и правильные. Кто еще не достиг правильности – стремится к этой правильности. Но с правильностью этой с ума сойти можно! Монотонные речетативы... они разрушительно действуют на мою психику!

- Такое чтение, в церкви установили специально для того, чтобы не вмешиваться в молитвенный настрой молящихся в храме людей и не навязывать собственные чувства чтеца, пономаря или алтарника, - ответила Юля.

- А для чего мне посредники, если я сама говорю с Богом лично, - вмешалась в разговор другая слушательница из «зрительного» зала. - Тем более, что мне ничего непонятно на этом отжившем языке: «ижи биси, ижи биси».

- С Богом лично говорить необходимо, но общая храмовая молитва важна не меньше. Когда вы просите у своего начальника отгул, он задумывается: дать его вам или нет. Но если к нему начнут подходить другие подчиненные и тоже станут просить за ваш отгул, - спросила Юля и опять посмотрела на жующую, безучастную к разговору, Даньку.

Посредников вокруг нас не счесть: врач в поликлинике - посредник между вашим здоровьем и предполагаемой болезнью. Учитель в школе - посредник между знанием и учеником.

Владение иностранными языками дает нам преимущества и повод похвастаться перед знакомыми, а знание редких языков ставит в разряд - привилегированных. Разве не так, - вновь спросила Юля собеседницу. - Вы дома на кухне, переодически заглядываете в кулинарную книгу, что-то восстанавливая в памяти. Перед тем как зайти в церковь можно прочитать молитвы, что бы потом мысленно подпевать, воспроизводя их в уме.

Давайте проведем эксперимент, - Юля вспомнила Машины «опыты» в церковной лавке. Когда в собор заходили люди, сетующие на непонимание церковно-славянского языка, казначей брала клиросную большую псалтирь и, открывая наугад страницу просила зачитать.

«Незнайки» успешно читали слова целыми строчками, восхищаясь самими собой и, вдохновляемы открытым талантом, спешили козырять успехами и учить знакомых: «Если я сумел, значит и ты сможешь! Ничего сложного и непонятного там нет!»

Юля нашла в телефоне псалтирь и протянула его церковно-савянский текс вопрошающей:

- Радуйтесь праведнии о Господе правым подобает похвала, - прочитала огорошенная незнакомка и следом наугад быстро открыла другое место через несколько страниц. - Господь пасет мя и ничтоже мя лишит, - это что, - спросила она Юлю, - я все знаю?

- Перевод нужен, - спросила Юля.

Незнакомка отрицательно замотала головой.

- А что это за блажь такая: стремиться в нищету, - пыталась бунтовать притихшая Елизавета, - блаженные нищие духом, потому что ваше будет Царство небесное. А я люблю что бы вокруг меня бриллианты рассыпали и мужчины с ума по мне сходили. Кому-то завидно и мне дорога в это ваше Царство закрыта и выбора у меня нет?

- Духовная нищета - это не бедность, а уверенность в том, что голос которым я обладаю, науки, которые мне подчиняются, дарены в пользование, а не для превозношения, якобы, своими способностями.

Лиза, ты можешь купаться в драгоценных камнях и мужской любви. Но только будет ли тебе нужен Бог? Когда душа устремлена в землю, выпрямиться и направить свой взор к небесам бывает сложно, а то и вовсе - не по силам, - Юля не успела договорить, как ее перебил посетитель средни лет в глубине зала:.

- А расскажите лучше, Юля нам про то, как ваши отцы гоняют на дорогих иномарках, - попросил он.

- Жизнь человека, по слову Спасителя, не зависит от изобилия его имения. Неужели вы думаете, что «Ролс» помешает вам причаститься и быть причастниками Ему? Выберите храм, где батюшка ходит пешком, если вам это так важно.

В ресторан все таки пришла Марина с бой-френдом:

- Какие люди! Сколько народу, - находу бросая сумочку на незанятое место она, поздоровавшись со званными гостьями, взяла тарталетку с мидиями.

Юля и Марина дружили с детского сада и, как частенько хвасталась Марина:

- Зацементировали дружбу в школе.

Их безобидная детская «Игра в театр», где Юля была, конечно, певицей, а Марина билетером, гардеробщиком и зрителем-поклонником, взрастила у повзрослевшей подруги, сначала ревность, а позже … досаду.

В детстве и в школе Марина не раз восхищалась Юлиными певческими способностями, а ее подруга в свою очередь утверждала, что голос можно разработать, слух развить: совершенствуя - улучшить и, наоборот: не упражняясь - ухудшить, оставить тусклым и безжизненным.

Какое-то время Юля настояла посещать вместе с ней уроки по сольфеджио. Марина ходила без интереса: нужно было систематически выделять время, что бы заниматься.

После окончания школы она познакомилась с помощником известного продюсера, и бросила педагогический, куда поступила тоже без интереса. Помощник продюсера просветил: если у человека талант, то голос красиво звучать «будет и так»: обучаются вокалу, как раз - бесталанные.

Сэм - помощник продюсера и хранитель певческого дара Марины, был ровесником Николая.

- Ты просто не смогла найти свое место в социуме, и ушла в церковь. А церковь – это сборище лузеров, – помощник продюсера быстро включился в разговор. - Бог должен быть в душе!

- Если в церковь, ходить не обязательно, потому что «Бог в душе», зачем твоя подруга ездит каждый месяц к родителям, перехавшим в Ярославль, – обратилась Юля к Сэму. - И почему она сокрушаешься, что не получается ездить каждые выходные, как ей хотелось бы? Разве родители не в ее душе, а где-то из вне?

Юля не стала рассказывать, что Церковь создал Сам Господь и врата ада не одолеют Ее, потому что понимала - услышана не будет и грех обличителей от этого усугубится.

- Успех студентки на полу бесплатном выступлении даже на мировой сцене, не совсем то, чем занимаюсь я! Я не видел еще ни одного человека, которому предложили контракт с шестью нулями в иностранной валюте и он отказался бы его подписывать, – Сэм упивался личным местоимением.

- Получается Семен, что те, которые исполняют арии за шесть нулей, дарят красоту своего голоса, только тем, кто в состоянии заплатить за билет четыре или пять нулей? Или ты считаешь, что оперное искусство, предназначается только избранных - для владельцев заводов, ракет, пароходов, для держателей фондов, - спросила Юля.

- Какой я тебе Семен? Я - Сэм, - с гипсовой улыбкой, произнес помощник продюсера. - Семен в деревне за плугом ходит и быкам хвосты крутит.

- А еще Бога на руках держит. Твой святой покровитель Симеон Богоприимец Богомладенца Христа на руках держал, - ответила ему певчая.

- Быть того не может! Самого Его? Иисуса Христа, - переспросил Сэм.

- Самого Иисуса Христа, - повторила Юля, - поэтому и Богоприимец.

- Юля, - отозвалась неожиданно Данька, а у девушки может быть именным покровителем - мужчина?

- Да, - ответила Юля. - Мы на Рождественских встречах пели с матушкой Алексией. Правда она монашествующая, но некоторыми именами: Инна, Римма - раньше называли мужчин.

- У меня покровитель Даниил московский, - воскликнула Данька и посмотрела вокруг, просияв улыбкой.

«И эта виноградинка пожелала остаться на лозе в угоду Виноградарю» - подумала Юля , - будем с ней молиться за Иулианию, Елизавету, Марину и Семена, что бы и их Господь привел к познанию Своему».

- Давайте наконец доедим паюсную икру, - предложила Юля, глядя на приунывшие икринки в тарталетках.

- Не буду я вашей паюсной грибной икры, - провозгласил Сэм безрадостно.

Юля услышала, как на кухне кто –то из работников упустил сначала металические приборы, а потом и остальную утварь.

- Ты чччё-о-о… - первой пришла в себя Марина, встряхнув «хранителя» за локоть. – Где у нас на столе ты увидел грибную икру?.. Господи! За что, - пальцами рук взявшись за виски, Марина стала похожа на китаянку.

- Как вы красиво говорили о любви: не мыслит зла, - к Юле подошла одна из поетительниц кафе с телефоном, - повторите пожалуста, я хочу это записать.

- Переписывайте, - Юля протянула ей свой телефон с первым посланием коринфянам первоверховного апостола.

28.

Юля, припарковав «девятку» возле коровника, зашла в хозблок.

В трапезной Мария Васильевна, пыталась освоить маленькую пьеску на любимом тренажере.

- Маша, кто тебя выжил из кельи, – удивленно поинтересовалась Юля, впервые увидев в трапезной казначея. Мария Васильевна не имела привычки появляться в общей трапезной, за исключением оприходования продуктов. Предпочитая допивать остывший чай или заглатывать пищу на ходу, по собственному выражению: «как пеликан - целиком».

- Окна ставят, - рядом с Машей телефон крутился юлой и настойчиво зудел. Юля сообразила, что переместившаяся на противоположный край стола и едва не падая, настойчивость телефона, была довольно длительной.

– Может мне ответить: «Маша сказала, что ее нет» - предложила Юля.

- Помоги мне вот здесь… - указала пальцем в экран казначей.

- Так это просто: вот… - тилинькнула Юля. – Маша, а муж-священник может быть духовником у своей жены?

- Может, – ответила Мария Васильевна, - только ты на эту тему посоветуйся с отцем Валерием: как вам лучше все это устроить, что бы на пользу было - и тебе, и Коле.

Телефон не сдавался и Юля предположила:

- Наверно это твой Иван…

- Он не мой, а - государственный. – Не отрываясь от пьесы отвечала Маша.

- А почему бы тебе в самом деле замуж не выйти, – проектировала подружка «счастливый финальный занавес».

- Потому, что: «хороша Маша – да не ваша», - отозвалась Тамара с пищеблока.

- Завтра поедешь к нам с Колей на свадьбу в Москву и, попутно - с Иваном подадите заявление. Одним махом – два дела сделаем, – продолжала мечтать Юля.

- Как хорошо начиналось: приглашаем в Москву! Как ужасно закончилось: выйдешь замуж! Что бы так играть двадцать лет учиться надо, – перефразировала классика казначей, отодвигая ноутбук. – У тебя завтра венчание – иди - готовься. Николай с двумя отцами: Владимиром Николаевичем и духовником, каркас вашего свадебного шатра проверяют. Отец Валерий от счастья все форс-мажорные ситуации прокручивает, и торнадо – самое никудышнее из них.

- Маша, но он ведь тебя любит. Неужели такая любовь тебе безразлична, – вступила Тамара своим неженским возгласом. – Может Гришке по шее даст, и он человеком станет.

- Как я могу выйти замуж за человека, который сначала ходил с лицом апрельского снеговика, а через двадцать с лишним лет спросил: почему я за другого замуж вышла? К тому же я не переношу вранья, - оправдывалась Мария Васильевна, силясь понять для чего знак альтерации повышает или понижает ноту. Ноту поставили ошибочно? А если её надо повысить или понизить, почему бы тогда – в другом перепечатывании или переписывании пьесы не поставить нужную – низкую или высокую.

- Может тебе все же стоить подумать над предложением Тамары, – вступила Юля своей партией.

- Юленька, у меня нет привычки в шестьдесят два года сидеть на лавочке около забора с «Беломором» в зубах и ожидать принца на белом коне.

- Тебе - не шестьдесят два. Ты - не куришь. И Ваня твой - не принц.

- Да не мой он, а – государственный…

- Маша, к тебе, – гаркнула с улицы Тамара, так что бы услышала не только казначей, но и те кто устанавливает окна и те кто – шатры свадебные испытывает.

Выйдя во двор, казначей увидела Ивана с охапкой больших кремовых лилий. Цветы были почти в рост Ивана: сантиметров по сто семьдесят с большими полураспущенными бутонами. Маша предположила, что, вероятно, именно такую лилию и принес Архангел Деве при Благовестии.

- Вот Маша, это тебе, - произнес Иван.

- Спасибо, – ответила Маша, вспоминая забытые улики, что бы спровадить незваного жениха.

- Маша. Нам надо поговорить. Я хочу тебя позвать замуж. Что бы ты была в моем доме хозяйкой и …- Иван растерялся и начал краснеть, - … и все такое…

- Ваня! Я терпеть не могу, когда мне лгут, – категорично, без колебаний, ответила «невеста».

К счастью у Ивана телефон тоже был «болен» зудением и вовремя обнаружил свое присутствие.

- Когда я тебе лгал, - растерялся Иван, не внимая техногенному восстанию.

- Где ты работаешь, – спросила Мария Васильевна, словно в молодости произнося: «Где? Когда? И при каких обстоятельствах, вам пришла мысль совершить противоправное действие!».

- … у меня своя фирма… мебельная…- вспоминал легенду Иван. - А что случилось?

- Я не люблю, когда мне лгут, – повторила Маша, давая шанс признаться Ивану.

В самом деле: зачем он, встретив ее, и вспомнив их старинную дружбу, решил начинать новые отношения с вранья. Зачем придумал фирму, которой нет? Думал, что Маша не клюнет на малоприметного мента? Может, конечно не малоприметного уже, но – мента! Предположил, что она – Мария Васильевна – изменилась донельзя, вывернулась наизнанку и стала – не она – не Маша? Ей – Маше Стельмах нужен - большой денежный мешок, что бы она не уехала от Ивана в Европу к фирмачу и не умерла бы там от несчастного случая?

- Манеры герцога Мантуанского выглядят босяцкими привычками в сравнении с родовым офицерским этикетом твоего водителя Михаила, – дала Маша первую подсказку, которую она готова была «оформить за чистосердечное - с повинной».

- Мишка? Что он такого натворил, этот бабский негодник… Он запал тебе в душу, – пытался балагурить Иван.

- Запал в душу – так и есть. Хоть у кого-то из родителей дети нормальные. – Едва не расплакавшись, выговорила Маша. - У Мишки твоего, то есть – вашего: офицерское звание элитного подразделения на лбу кириллицей начертано! Замуж я не пойду, потому что – не хочу. Все надо делать вовремя. Молодость – для брака. Зрелость и старость – для подведения итогов. Моё решение твердо, постоянно и неизменно. Дело не в тебе, а – во мне.

Телефон Иван звонил теперь не переставая, вместе со вторым телефоном и с рацией.

- Иди, Ваня. Иди. Тебя ждет страна и наш губернатор, - уходя прощалась Маша.

- Маша, ты куда?

- Передам твои лилии в алтарь – им там самое место.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.