Возвращение на родину, после долгой разлуки встреча с женой и сыном - если это не счастье, то что тогда? Все, отвоевался! По земле соскучилась душа хлебороба… Мечты о хлебопашестве пришлось отложить. Ведь большинство граждан страны увлеклось идеями переустройства, потому с энтузиазмом принялось корёжить на разный лад старый режим в угоду светлому, правда, тоже на разный лад, будущему. Наши национальные забавы, типа стенка на стенку, большого ума не требуют, были бы кулаки поувесистее. А тут в стране оружия завались. И понеслось! Обозначили войну, как Гражданскую, и навсегда дискредитировали слово гражданин. Водовороты не испрашивают разрешения, без церемоний тянут в пучину, и – баста. Вот деду от развернувшихся в родном селе событий в стороне остаться и не удалось.

26 апреля 1919 года партизанский отряд Петра Гончарова разгромил Новокусковскую волостную милицию. В селе стихийно организовался Военный красный комитет. Орган народовластия, аналог нынешних советов депутатов, состоял из 12 человек. Практически сплошь бывшие фронтовики.

Деда, учитывая церковно-приходское образование, обозначили секретарём. Первым делом самодеятельный орган принялся за экспансию советской власти, разослав по соседним деревням часть своих членов. Фидель и Че только лет через шестьдесят додумаются экспортировать соседям революцию. Выходит, окопные семинары Первой Мировой теориям классического политического образования легко могли дать фору. Знатно расширяли кругозор.

Правда, продвижение вольнодумства власти пресекли на корню. Нагрянул карательный отряд капитана В.А. Сурова. Комитетчикам пришлось спешно ретироваться из села. Василий Бурдавицын, Яков Кусков и мой дед решили переждать тугие времена на лугах, неподалёку от Ново-Кусково, где их и обнаружил милиционер из местных – Михаил Чернышёв.

Стрельбу односельчане открывать не стали, вступили в мирные переговоры.

Представитель колчаковских правоохранительных органов предложил землякам сдаться добровольно. Дабы семьи не пострадали.

Семьи – аргумент железный. Нелегалы посовещались. Решили – а будь, что будет! И отправились сдаваться.

На постое у моего прадеда – Сухачева Александра Ивановича – тогда находилось 28 колчаковцев. Взвод. Плюс домочадцы. Уютной казарму не назовёшь. В числе постояльцев оказался совсем молоденький офицер. И как увидел он висевшую на стене групповую армейскую фотографию, так сразу

принялся выяснять:

– Откуда у Вас эта фотография?

– Дак это моего мужа, – ответила бабушка. – Вон он с тремя Георгиями.

– Ну, а это мой отец! – поделился радостью постоялец. – Бывают же такие совпадения! Вот удача, так удача! А как бы с ним поговорить? Дома он?

– Да нет. – затряслись поджилки Хритинии Михайловны. – Муж на рыбалке.

Шли дни, офицер время от времени продолжал справляться про рыбака.

Хотелось ему увидеть сослуживца отца. А того всё нет и нет. Все истории имеют свойство когда-нибудь кончаться. Увы, кончилась и рыбацкая.

Капитан Суров много разговаривать не стал:

– Расстрелять!

С судьбой особо не поспоришь. Начертано быть расстрелянным, не утонешь точно. Но сроки предписанной небесами кончины вполне могут варьироваться.

За мужиков вступился заведующий Ново-Кусковской больницей Николай Александрович Лампсаков. А так как он исполнял ещё и обязанности начальника переселенческого пункта, то определённый вес не только в уезде, но и в губернии имел. Да и офицер, чей отец служил и воевал вместе с дедом на германском фронте, не смолчал. Благородство ведь не цветом убеждений достигается. Расстреливать защитника Отечества, тем паче Георгиевского кавалера, он полагал недопустимым. Есть кому нашей семье свечки в церкви ставить! Мой отец-то появился на свет 26 марта 1930 года. Одиннадцать, без малого, лет спустя. Следовательно, заступничество удалось? Ещё бы! Суров сменил гнев на милость. Иногда и двадцать пять шомполов, учитывая альтернативу, звучат музыкой в ушах. Лимиты везения, знать ещё, выбраны не до конца. Дед счастливым образом избежал расстрела в 1918 году, колчаковцы подарили, казалось, очередную отсрочку, вышло – последнюю.

Как он ей распорядился? Просто жил. Работал на своём наделе. Освоил несколько нужных на деревне профессий. Мог катать валенки, шить сапоги, другую простейшую кожаную обувь, класть печи, плотничать. Своими руками построил себе довольно большой дом, который и теперь стоит.

В общем, он любил работать, и потому жизнь складывалась неплохо. Но людям свойственно иногда совершать поступки, способные исковеркать судьбы, и не только их собственные.

В двадцатых годах Пётр Александрович несколько лет прослужил в церкви псаломщиком. Развивать слух и ставить голос умели приходские учебные заведения. Но кому-то в молодой республике Православная Церковь сильно мешала. Юристы, квартировавшие у деда, на полном серьёзе утверждали, что лучше бы он, мол, человека убил, чем в храме Богу служил. Так далеко страна успела отделить служителей культа. И пройдёт много времени, прежде чем наши нигилисты спохватятся. Начнут изобретать, вернее, списывать у Иисуса Христа заповеди. Назовут их заповедями строителей коммунизма. Но пустые души, подобно незасеянным полям, быстро покрываются сорняками. Правда, поля-то можно просто перепахать. А вот по духовным пустырям плугом не пройдёшься!

Когда началась коллективизация, дед в числе первых вступил в колхоз.

Но вскоре не поладил с записными активистами, всю энергию которых, похоже, отнимала борьба с мировым империализмом на многочисленных собраниях. Все жилы вытягивала неравная классовая битва. Откуда ж, бедолагам, сил-то набраться для работы в полях? Вот и халтурили. А дед халтурить не умел, пустозвонства не любил. Так что с колхозом расстался. Актив, правда, настаивал на обсуждении отступных. Моральный урон оценили в четверть водки. Скрупулёзно подсчитанная компенсация учитывала и службу в церкви, и Георгиевские кресты (царские же!), и непокладистый характер. После предполагаемого совместного употребления возмещённого вреда, можно было обсудить вопрос о включении деда (а почему нет?) даже в актив. Грамотные люди везде нужны. Четверть водки деда, конечно же, не разорила бы. Но ох уж эти принципы! Посланные по известному адресу деятели многозначительно предупредили: «Ну, смотри, Петруха, как бы пожалеть, потом не пришлось!».

Случай для реванша представился скоро. Родной племянник деда, сын его старшей сестры – Григорий Буевич, поспособствовал. Мама отрока, Лукерья

Александровна, вторично собралась замуж, а шестнадцатилетний Гришка оказался в этом деле помехой. Вот она и упросила, Христом-Богом, Петра Александровича взять юношу пожить к себе. Мол, иначе, личной жизни полные кранты. Дед просьбу уважил. Минуло несколько лет. Подошло время, дед женил племянника, честь по чести. Племяшу процесс, похоже, понравился. Вскоре он переженился, отправив первую жену с ребёнком на все четыре стороны. Матери аморальные подвиги сына очень не понравились. Она, в свою очередь, предложила блудливому пареньку позабыть порог родного дома. Без затей указала на те же четыре стороны. Мол, там пускай и женихается, с новой-то молодухой! Наказала и деду гнать Гришку со двора. Выслушай женщину... Дальше можно не рассказывать. Пётр Александрович и поступил наоборот. Выделил Гришке из хозяйства полный пай. Стороны подписали соответствующие бумаги. Оно, конечно, топором-то написанное не возьмёшь. А чего рубить, когда можно потерять или сжечь. Сообразил племяш, какие наступают времена! Какие перспективы в смысле карьеры. Теперь только б в партию пролезть. Надо склепать пролетарское прошлое? Чтоб, окромя цепей, ни хрена? Плюнуть раз. Он же теперь не токмо сирота (при живой-то матери), но и батрак. А батрак кто? Пролетарий и есть. Угнетённый! Угнетённее не бывает. Смышленого племяша тут же, причём чрезвычайно, стала угнетать беспредельная наглость деда, посмевшего оставить своей семье из четырёх человек половину хозяйства и собственного дома. Типичный кулак. Мироед ярый, да классово – чуждый элемент:

– Ах, родственник говорите? Какой такой родственник? Раз фамилии разные, общего ничего с энтими кровососами иметь не желаю! А желаю соответствовать историческому моменту!

Что ж, признаем, двоюродный племянник Петра Александровича Сухачева прозрел в строгом соответствии историческому моменту. Радетель за права угнетённых строчит телегу по известному адресу. Дальше телега заскрипела по накатанной колее. Деда раскулачили, семью мироеда выкинули на улицу. Хозяйство и дом отошли мнимому батраку. Партия радушно и скоро распахнула объятия сознательному сельскому пролетарию. Хотя сломать Петра Александровича не получилось. Он написал жалобу в Москву, на имя М.И. Калинина. Жалобу удовлетворили, полностью восстановили в правах. Основанием послужило распоряжение ВЦИК от 10 марта 1935 года. Наверное, при этом в столице не слабо удивились принципиальности товарищей на местах. Ведь даже при сильном умопомутнении трудно представить обладателя дома, сарая и одной свиньи отъявленным мироедом. Данные взяты из Справки об имущественном положении жителя села Ново- Кусково Петра Александровича Сухачева от 22 июля 1937 года.

Племянника батраком москвичи воспринять отказались наотрез: «Дьяконом служил? А Иосифа Виссарионовича за семинарское прошлое велите расстрелять тоже!?»

Пока неповоротливая отечественная бюрократическая восстанавливала справедливость, дед покинул село. Подался в Кемерово, но через год вернулся. Потом уже со всей семьёй перебрался в село Сергеево. Там похоронили старшего брата моего отца Сергея Петровича, который вернулся из трудармии с тяжёлой формой туберкулёза.

И летом 1937 года, снова понадеявшись на распоряжение ВЦИК, Сухачевы двинули в Ново-Кусково. Не сладили с ностальгией. Двоюродный брат деда – Иван Чернышов приютил лишенцев. Однако лимиты уже выбраны дочиста.

Здесь, у чужого порога, в июне 1937 года Пётра Александровича Сухачева и достали «ежовые рукавицы». Многие, испытав на себе действие, уже упомянутого мной репрессивного молоха, ломались. Стремясь сохранить жизнь, плели небылицы. Реализатору пресловутого приказа №00447, одному из железных сталинских наркомов Ежову, чуть позже предоставили возможность на себе испытать силу убеждения бывших коллег. Так вот, бедолага признался даже в гомосексуализме. И это помимо шпионажа, терроризма, участия в заговорах.

Дед до конца верил в законы и справедливость рабоче-крестьянской власти. Не забыл удавшееся битие челом всесоюзному старосте. Только пресловутые «тройки» к справедливости и закону уже отношения не имели. Причём никакого. Потому никаких, даже эфемерных, шансов на объективность просто не существовало.

Что дальше? Дальше за дело взялись профи из НКВД. Дед спокойно подписывает анкету и протокол допроса. А отчего же не подписать? Ведь на вопрос анкеты «Участие в бандах, к-р. организациях и восстаниях» записывается верный ответ – «Не участвовал». Рискую показаться многословным, но всё же приведу ниже выдержку и из протокола допроса:

Вопрос: Какую вы контрреволюционную деятельность проводили с указанными вами кулаками?

Ответ: С указанными мною кулаками я никакой контрреволюционной деятельности не вёл.

Дед посчитал, что гражданин следователь действительно хочет разобраться с его делом, а его долг ему помочь. Зря посчитал. Это была обычная практика той лихой годины. Оперативный работник вызывал арестованного, разговаривал с ним, выяснял, где он работал, какие там были неполадки, аварии, после чего отпускал в камеру и принимался творить. Фантазировал. Все неполадки и аварии по месту работы фигуранта, о которых он рассказывал без затей ему же в вину и вменялись, записывались как его контрреволюционная и диверсионная деятельность. Потом фигуранту предлагалось подписать протокол. Если тот упрямился, требовал протокол прочитать, его не били и не пытали. Ему просто говорили, что подпись формальность, она требуется для разоблачения капиталистических государств в их подрывной деятельности против СССР, что ему-то лично эта закорючка уж совсем никаким боком не грозит. А у проклятых милитаристов костью в горле застрянет. И чего читать-то, драгоценное время тратить зря при таких раскладах. Большинство соглашались. Согласился и Пётр Александрович.

Таким образом, дед, оказывается, организовал убийство члена сельсовета В.Н. Петрова в конце 1932 года. Допускаю, что данный гражданин был вполне достойным членом общества, только погиб-то он в пьяной драке. А дед в то время жил в городе Кемерово. Триста вёрст в один конец.

Ещё Петру Александровичу, перебравшемуся в 1937 году на жительство в село Сергеево, оказывается, мечталось сжечь колхозный сарай в селе Старо-

Кусково. Искомый сарай полыхнул в мае 1937 года, а дед вернулся в Ново-Кусково только в июне того же, 1937 года.

Затем уже в обвинительном заключении слово «хотел» меняется на «сжёг», добавляется для большего антуража фашистская Япония и можно вытирать пот с взопревшего сержантского лба. Обжаловать? В «тройки» входили секретарь обкома или райкома партии, начальник отдела НКВД, прокурор.

Рассмотрение дел контрреволюционеров внесудебными органами (здесь можно упомянуть и «Особое совещание») проходило не только без свидетелей, но и без участия обвиняемых.

19 сентября было вынесено предсказуемое решение, а 25 сентября 1937 года деда расстреляли.

Вот как, оказывается, может выглядеть кончина от крупозного воспаления лёгких. Холодная осень? Скорее всё-таки зима выдалась лютой.

Ведь, согласно записи в Асиновском ЗАГСе, дед умер 5 января 1944 года – в самый разгар холодов. При полном отсутствии дома и имущества. Точно такие же небылицы плели и в отношении других расстрелянных.

Мне пришлось повозиться, чтобы получить для ознакомления копии документов из архивного уголовного дела № П-1731 в отношении Петра Александровича Сухачева. И ведь до сих пор, многие верят в пресловутую сказку про десять лет без права переписки. Ладно, бабушка – ей сказали, она и поверила. Собрала передачу и отправилась на север Томской области в Колпашево. На барже. Местные чекисты ей наплели про полную невозможность свиданки, ввиду тяжести преступных помыслов осуждённого, от которых он и не подумал отказаться.

Это сказка номер один, сказка же номер два про «Союз спасения России» даёт ответ на вопрос – откуда брались контрреволюционеры, враги, значит,

идейные?

Дом и имущество деда активисты распределили давно и между собой.

Главное, утруждать и без того натруженные организмы составлением бумаг отпала необходимость. Сразу. Становится ясно и ежу, откуда же такая путаница с приговорами, датами и причинами смерти. Заметали следы. И замели. Ведь согласно справке Государственного архива Томской области № 451 от 14 5 1991 года:

«…сведения о конфискации имущества у Сухачева Петра Александровича не выявлены».

Даже изъятое при последнем обыске охотничьё ружьё с 350-ю зарядами испарилось по дороге в Томскую тюрьму. Наверное, можно задать вопрос: стал бы Пётр Александрович Сухачев активно способствовать установлению советской власти, знай он, что именно от её же имени его расстреляют 25 сентября 1937 года? Задать вопрос, наверное, можно. Только зачем? Ответ ведь более чем очевиден.

Ну и где здесь справедливость? Или она, эта самая справедливость, в том, что капитан госбезопасности Иван Васильевич Овчинников получил Орден Ленина за образцовое выполнение важнейших заданий правительства.

Овчинников в то время – начальник Томского ГО НКВД. Именно он утвердил своей резолюцией обвинительное заключение Сухачеву П.А., как собственно и тысячам других.

Ежова расстреляли 4 февраля 1940 года. Нарком признался в терроризме, подготовке заговора и шпионаже. Овчинников подвергнут к ВМН (высшей мере наказания) 19 мая 1941 года. Реабилитирован не был.

Перед расстрелом у бывшего начальника Томского ГО НКВД И.В. Овчинникова было время подумать. Он подумал и написал следователям: «Да, безумная обстановка 1937 года, безумное проклятое время, тот психоз, которым были охвачены все мы, лишили разума и обрекли с неизбежностью рока на действия, которые возведены сейчас в преступление...

Я был поражён установками на размеры операции, на упрощённый порядок следствия…, переживал тогда жуткие минуты страшной внутренней борьбы, примерял свою совесть и рассудок, не согласные с этой операцией, с необходимостью выполнения долга службы, диктуемого сверху,

со ссылкой на Москву, но бороться с этой линией УНКВД не смел, т. к. думал, что раз Москва требует, значит так надо, значит, я оперативно и

политически отстал, не вижу того, что видно с московской колокольни, на которой сидел Ежов. А ведь Ежов не только нарком НКВД, это для меня был прежде всего секретарь ЦК и председатель комиссии партконтроля.

Это, как говорится, не фунт изюму. Все ссылки на него (со стороны УНКВД) я понимал прежде всего как ссылки на указания ЦК ВКПб».

Осталось добавить, что и ВрИД начальника Асиновского РО НКВД сержант Госбезопасности А.С. Салов, автор обвинительного заключения П.А. Сухачеву общей участи не избежал тоже. Ему репрессии аукнулись в 1940 году. Пришлось испытать действие репрессивной машины на собственной шкуре. В качестве обвиняемого. И его ответы, тут уж не приходится сомневаться, частенько следователями толковались, как бы это помягче сказать, несколько вольно, что ли. Артём Семёнович Салов – за участие в репрессиях в Асиновском районе (создание клеветнических материалов и незаконные аресты) снят с должности в мае 1939 года. В июле 1939 арестован; военным трибуналом 21 сентября 1939 за нарушения законности по ст. 193-17 УК осуждён на четыре года заключения в ИТЛ.

Осенью 1942 года на улицах города Асино можно было встретить бывшего бравого палача, которого досрочно освободили. Выглядел скверно – долговязый, кособокий, сутулый и совершенно седой человек.

Салова где-то на пересылке заключённые узнали и «отблагодарили» – сломали позвоночник, сделав инвалидом. Но во время войны пострадавшего

палача досрочно освободили. Вспоминал ли он, как в должности начальника Асиновского районного отдела НКВД ехал на легковой машине по Асино, а все поселковые мальчишки собирались поглазеть на диковинку? Думаю, вспоминал. Вспоминал ли, как он высокий, стройный, увешанный ремнями с «Вальтером» в кобуре чинно ходил по подведомственной территории, а все суетились, бегали вокруг него, пытаясь предвосхитить любое его желание? Вероятнее всего, вспоминал. Вспоминал ли он, как в 1937 году летал на кукурузнике искать врагов народа? Наверное, вспоминал.

Вспоминал ли он о тех, кому фактически вынес смертный приговор?

Думаю, нет. Но также думаю, что ночью они часто к нему приходили. В кошмарных сновидениях… Правосудию понадобилось двадцать лет, чтобы разгрести горы лжи в отношении Петра Александровича Сухачева. 4 июня 1957 года военный трибунал Сибирского военного округа Петра Александровича Сухачева полностью реабилитировал. Вернул доброе имя. Поздно? Да, поздно. Ну что ж, во все времена, и наше не исключение, чести и достоинству изрядно достаётся в драках с человеческими пороками.

История нас постоянно учит тому, что она нас постоянно ничему не учит.

Потому морщить лоб и изрекать глубокомысленные истины погодим. Просто подумаем вот о чём – главные мужские задачи на этой земле дед успел выполнить: построил дом, посадил деревьев немерено, вырастил сына.

«Живоносный Источник» №3 (18) за 2021 г.