Продолжение. Начало — см. «Живоносный источник», №1 (1), 2009 г.

В первой части воспоминаний Александр Синцов рассказал о своем прадеде Дмитрии Солнцеве и деде Павле Солнцеве, которые были священниками. В этом выпуске журнала мы публикуем продолжение воспоминаний о его родителях и обстоятельствах, которые привели к его аресту в сороковых годах XX века.
  Ольга проснулась, когда был уже полдень. Одевшись, она пошла в городскую управу, где хотела сказать, что дальше она ехать не может. Губернатор, которого она застала в коридоре, выслушав её доводы, воскликнул: «Тут сыны Отечества погибают, а она о каком-то кутёнке беспокоится! Что хотите, то и делайте, но на мою защиту не надейтесь». Взволнованная Ольга вернулась на квартиру.

На следующий день в городе началась стрельба. Особенно она усилилась в районе тюрьмы. Люди закрыли ставни окон в домах, не стали выгонять в табун скотину. Утром во двор вошли двое вооруженных людей и спросили:

— Где Ольга Павловна Синцова?

—  Я, — ответила мама.

—  Собирайтесь с нами.

—  Куда? — спросила она, чуть живая от страха.

—  Следуйте за нами.

Мама, подойдя к дочери, поцеловала её и, одевшись, вышла в ограду, а оттуда на улицу. И спокойно спросила сопровождающих её:

—  Где вы меня хотите расстреливать? Сопровождающие переглянулись и ускорили шаги, но видя, что их спутница еле передвигает ноги, шаг сбавили. Ольга собрала все свои силы и волю, но ноги как свинцом налились и не хотели подчиняться. Видя такое дело, сопровождающие остановили ехавшего мимо казаха, посадили Ольгу и поехали к почтово-телеграфной конторе.

А. Синцов на Святом источнике в Ложке

Солдаты помогли Ольге встать и почти занесли на второй этаж, где располагался телеграф. Открыв дверь, ввели Ольгу, а сами пошли в кабинет, где когда-то заседал начальник. Осмотревшись, Ольга была поражена увиденным. Перед её взором предстала искалеченная аппаратура, обрывки коммутационных проводов, изрубленная и изломанная мебель. «Так что ж, — подумала Ольга, — они решили расстрелять меня на телеграфе». Увидев лежащий на полу баул, она села на него и стала ждать, чем всё это кончится.

Через некоторое время дверь кабинета открылась, и она увидела вооружённого человека в кожаном полупальто. Приглядевшись, она узнала в нем своего ученика — Костю Меньшикова.

—  Здравствуйте, Ольга Павловна, — приветствовал её он, — вот мы и снова встретились. Видите, что нам досталось? Мои люди привезли вас сюда, а вам предстоит в кратчайший срок установить свою аппаратуру и связаться с Омском. Времени в обрез. Я даю в ваше распоряжение своих людей. Линейная часть будет на мне, а всё остальное за вами. Вам ясно?

—  Яснее некуда, — ответила она, — а как же моя дочь?

—  Не беспокойтесь, я всё предусмотрел. Ка-рякины согласились ею заниматься. Прошу как можно быстрей, вся надежда на вас. В противном случае — вы, надеюсь, меня поняли?

—  Давайте договоримся. Меня пугать не надо, что нужно, я всё сделаю.

—  Вот и хорошо, — ответил с улыбкой он, — я в вас не ошибся.

Две недели Ольга безвыходно сидела за аппаратом, методично выбивая точки и тире. Ныла спина, в глазах ощущался какой-то песок, но она, преодолевая усталость, продолжала работать.

В1922 году отца вернули из Семиярска в Павлодар в почтово-телеграфную контору как квалифицированного почтово-телеграфного работника. Однако жить с семьёй было очень трудно, и он попросил начальника почтово-телеграфной конторы устроить его надсмотрщиком телефонно-телеграфной связи в Каркаралы. Там он купил дом, корову, тем более что у него семья прибыла — родился сын Николай.

Отсутствие мужа Ольгу не смущало, в хозяйстве ей помогал брат, а когда было очень трудно, то сестра, иногда — её отец, который никогда не приезжал с пустыми руками.

После окончания ремонта муж подал прошение о переводе его в Павлодар надсмотрщиком телефонно-телеграфной связи. Это был 1925 год, у Петра было уже трое детей. Я родился 22 апреля 1923 года.

Отцу предстояло отремонтировать линию на участке Павлодар — Баян-Аул. Прежде чем выполнять ремонтные работы, была выслана специальная бригада, которая, пройдя с осмотром линию, составила дефектную ведомость, на основании которой была составлена смета по ремонту. Еженедельно по телеграфу или телефону передавалась сводка о ходе ремонтных работ на участке. На десятки километров нет ни живой души, лишь иногда попадались кочевники в юртах, у них можно было купить мясо за столбы, за деньги там ничего не купишь.

Ольга сама получала сводки от своего мужа, и её женский инстинкт подсказывал ей, что в колонне творится что-то неладное. Зная характер мужа, она решила взять отпуск и поехать в колонну. Приехав на полевой стан, из беседы с отцом она поняла, что ведомость составлена липовая, денег и продуктов на питание не хватает, ремонтного материала, как и столбов, хватит только на половину расстояния. Она включилась в помощь, готовила еду, ходила с контрольной будкой, подносила инструмент, а вечером играла на балалайке, развлекая уставших рабочих.

Однажды, передавая очередную сводку в Павлодар, она узнала, что из округи приехал большой начальник и что её мужу грозит большая неприятность. У Ольги сразу созрел план. Ничего не говоря мужу, она, зная, когда проезжает из Баян-Аула почта, решила с ней уехать в Павлодар и встретиться с начальником. С этой целью она осталась в таборе, а когда увидела почтовых лошадей, то остановила их. Договорившись, они подъехали к работающим, и она объявила мужу, что едет домой попроведать детей, ибо видела плохой сон, а со следующей почтой вернётся в колонну. Таким образом убедив отца, она уехала.

Приехав в Павлодар на почтовый двор, она увидела свет в кабинете начальника конторы. Поднявшись по лестнице, пройдя по коридору, она зашла в кабинет. За столом сидел незнакомый мужчина. Она без приглашения села на стул и попросила воды. Сидевший за столом с удивлением смотрел на вошедшую. Напившись, она поздоровалась и представилась: заведующая телеграфом Синцова Ольга Павловна. Он учтиво поздоровался и с удивлением стал рассматривать маму; та, видя его удивление, заявила, что она из ремонтной колонны, которой руководит её муж. Начальник округа внимательно выслушал рассказ, после окончания повествования Ольги сказал, что ей там делать нечего, пусть она идёт домой, занимается своими делами и выходит на работу, а он всё, что нужно, решит.

Со слов брата, на самом деле вместо ревизии они занимались отдыхом и развлечениями, поэтому составленная ведомость не соответствовала положению дел. Это было всё сделано умышленно, дабы подорвать авторитет выдвиженцев и показать, что они не способны руководить работами. Смета была пересмотрена, добавили рабочей силы, необходимого материала и инструментов. Правда, отцу говорили: хорошо иметь такую жену.

В 1927 году 12 мая ему предложили стать надсмотрщиком телефонной сети. Эта работа ему была совсем незнакома, потому что надо было знать устройство телефонных аппаратов, коммутаторов, их монтаж и обслуживание. Необходимо было установить оборудование в Каркаралинске, самом отдаленном степном городе округа. Здесь кончалась телеграфная связь, а дальше шли степи и горные перевалы на сотни и сотни верст в сторону Акмолинска и озера Балхаш.

Мама много помогала отцу в его работе. Она была не только верной женой, но и другом и товарищем. Да и воспитание оказывало большое влияние на результат работы отца. В период НЭПа Экибастуз был передан англичанам, которым нужна была связь. По договоренности моя мама обслуживала их на французском языке, работая на телеграфе. Она вспоминает, как её чуть не расстреляли за одну депешу. Дело в том, что после передачи текста на противоположную станцию обязательно берётся справка о правильности принятого текста. Была подана телеграмма о пересылке оружия в Барнаул, а по индукции вместо «Р» вышла буква «Я», то есть лишняя точка. Противоположная станция подтвердила правильность, при расследовании вина с мамы была снята. Поэтому в работе были необходимы дисциплина и внимательность.

В 1931 году мама перешла работать на железнодорожный телеграф, так как там лучше обеспечивали товарами первой необходимости и продуктами питания. Дочь и сын поступили учиться в железнодорожную школу, где для учеников было организовано горячее питание, а для нуждающихся имелся интернат.

Работа у мамы была очень сложная, ибо помимо отправки и приема корреспонденции, она отвечала ещё и за отправку поездов. Павлодарская железнодорожная станция была конечной. Скорость движения поездов была небольшая. Мама заведовала и специальным отделом, обслуживала оперативных работников транспортной милиции. Обычно они приезжали на белой лошади, и их нужно было обслуживать немедленно. Для такого работника отводилось служебное купе, посторонним вход был категорически запрещен.

Однажды произошел случай, который мог бы кончиться трагично для такого оперативника и дежурного по станции. Дело в том, что вышла инструкция о запрете перевозки в поездах людей в нетрезвом состоянии. В этот день, как обычно, мама видела, как подъехал на лошади оперативник. А через какой-то промежуток времени у дежурного в кабинете вдруг послышались шум и возня, упала мебель. Мама вбежала в кабинет и увидела следующую картину: на полу валялся наган, а в углу стоял с окровавленной рукой дежурный по станции. Мама подняла револьвер и, видя бледного оперативника, удалилась к себе и закрыла наган в сейф, а сама вызвала лошадь, и его увезли домой.

Через некоторое время в дверь, где находилась мама, постучали, и она увидела вошедшего, который, предъявив документ работника ГПУ, потребовал сдачи имеющегося у мамы оружия. Она узнала и без удостоверения работника ГПУ, так как до этого работала с ними.

Понимая, чем может кончиться выдача нагана, она ответила, что никакого оружия у неё нет, и предложила пришедшему покинуть помещение во избежание неприятностей. Смена подошла к концу, но она понимала, что уходить ей нельзя. Она посоветовалась с папой, который пришёл её встречать, и осталась дежурить до утра. Утром она позвонила тому оперативнику домой и потребовала, чтоб он приехал на станцию. Через некоторое время он вместе с женой вошел к ней. Мама открыла сейф и передала наган владельцу. Он встал на колено и, взяв руку мамы, поцеловал. Честь старого коммуниста была спасена.

Как потом выяснилось, дежурный, проходя вагоны, согласно инструкции зашел в служебное купе и, увидев оперативника выпившим, как ему показалось, предложил ему покинуть купе. Ну, а о последствиях я уже рассказал.

Отцу было поручено организовать Павлодарский линейно-технический узел связи. Нужно было подбирать технический персонал для линейных участков, содержать гужевой транспорт, которого не хватало. Об автотранспорте и думать не приходилось. Пришлось отцу заняться совершенно непривычным для себя делом: самому создавать материальную базу. Надо сказать, что в связи с неурожаем начался голод, распространился бандитизм.

Отец выехал в Славгородский округ Запсибкрая, где закупил тягловый скот и брички, муку и крупу для рабочих и их семей. Гужевой транспорт сразу же стал использоваться для перевозки столбов, выездов на устранение повреждений и так далее. Но скоту нужен был корм, а где его взять? На дворе стояла весна, и поэтому он решил переправить скот через Иртыш на заливные луга. Набранные люди ему были совершенно незнакомы, поэтому он решил отправить с ними своего сына Николая, перешедшего в 5-й класс. Об этом отец сказал маме. Она сперва не соглашалась, но он убедил её, что ничего страшного не произойдет.

Недели за две или три до этого Николай оказался на базаре, где увидел лошадь гнедой масти. Лошадь ему понравилась, и он убедил хозяина этой лошади привести её к отцу, который её обязательно купит. На лошадь страшно было смотреть: кости, обтянутые кожей. Дохлая кобылица была совсем некстати, но Николай упросил отца, и тот купил её. Николай назвал лошадь Мартой и очень к ней привязался.

Вечером работники погнали лошадей на переправу, и Николай поехал с ними. Мама находилась на дежурстве. Отец рано проснулся, сделал гимнастику и стал собираться ехать на пастбище, однако шум и громкие голоса заставили его выбежать во двор, где он увидел повозку, на которой лежал Николай в агонии. Его быстро доставили в больницу, но опытный хирург ничего не смог сделать — Николай умер от пулевой раны в висок.

Похороны были шикарные: все мальчишки, знакомые и незнакомые, пришли проводить его в последний путь. Гремела музыка, везла его на кладбище его любимая Марта, она, чувствуя, что прощается со своим хозяином, медленно передвигалась по улице, склонив голову, её длинная грива развевалась по ветру, касаясь колеи.

После этой трагедии мама заболела и работать на транспорте больше не могла. Папа был морально почти сломлен, но благодаря маме он устоял, пережил тяжелую утрату и с еще большим остервенением погрузился в работу.

В 1936 году наша семья переехала в Омск.

Детство и юность

В Павлодаре у меня как-то плохо складывались отношения с ребятами. Я это очень болезненно переживал. Старшие ребята, зная, что папа занимает большую должность, стали вымогать деньги, в противном случае грозили расправой. Я вынужден был рассказать все отцу, и угрозы в мой адрес прекратились. Отец был настолько увлечён работой, что ему со мной заниматься было некогда.

В Омске я поступил учиться в школу им. Луначарского в 5-й класс. В 1938 году был принят в комсомол. В 1940 году поступил учиться в Омский речной техникум по специальности «Судовая радиосвязь». Учеба мне давалась, но лодырь я был несусветный. Сегодня я мог получить пятёрку, а завтра по этому же предмету двойку. Я готовился к работе серьёзно, но друзья у меня отнимали много времени.

Cемья Синцовых. Павлодар, 1932 год. Отец — Пётр Синцов, мать — Ольга Синцова. Дети: Александр, Николай, Нина.

Закончив первый курс техникума, я выехал в Крым на Черное море, куда был назначен мой папа на должность главного инженера на реконструкцию связи Керчь — Севастополь. Мной ему заниматься было некогда, я был для него не конфетка. Во избежание всяких неприятностей он устроил меня в монтажную бригаду. Время пролетало быстро, после работы мы переодевались и шли на набережную Черного моря, где вечером играла музыка и люди отдыхали. Закончив монтаж станции, мы переезжали на другой объект.

22 июня началась Великая Отечественная война, а 25 июня мы вместе с мамой были эвакуированы домой. Из Симферополя до Москвы мы ехали 10 суток, а от Москвы до Омска ровно месяц. Приехав домой, я, как и многие мои сверстники, получил повестку из райкома комсомола. Нас приглашали прибыть на стадион, который располагался на берегу Иртыша.

В назначенное время я и мой двоюродный брат Михаил пришли к указанному месту. Военный комиссар выступил с короткой речью и бросил призыв: «Кто желает добровольно вступить в Красную Армию?» Я, как и многие из моих товарищей, написал заявление с просьбой отправить меня на фронт.

Но стране нужны были младшие командиры, и после медицинской комиссии меня, как и других ребят, зачислили в военное пехотное училище им. Тимошенко и направили в Тюмень учиться. Пыл наш прошел, и мы подумали, что в военном училище обучаться три года, а за это время всякая война кончится. Но мы жестоко ошибались. После принятия присяги начальник училища выстроил нас на плацу и зачитал приказ, что через шесть месяцев нам присвоят звания младших командиров.

Арест

Через шесть месяцев нас направили на фронт под Можайском и мы попали в окружение. Когда нас освободили, СМЕРШ отдал нас под суд за то, что мы будто бы сдались врагу.

В один из дней, когда конвой меня привёл на допрос, я увидел постороннего человека, одетого в военную форму, но без знаков различия. После очередного моего отказа от подписи он нагнулся к следователю, что-то ему сказал, тот мотнул головой в знак согласия, и меня увели. По приговору «тройки» меня отправили в лагерь на заготовку леса и торфа. Куда нас повезли — я не знал. Потом только от заключённых мне стало известно, что мы едем в г. Новосибирск.

В пути следования нам еды не давали, на наши требования никто не реагировал. На одной из станций между Барабинском и Татарском к нам подсадили человека с мешком, по виду крестьянина. Когда поезд тронулся, он, как будто чувствуя, что мы голодные, раскрыл свой мешок, и мы увидели жирную горбушу. Он поровну всем рыбу разделил, я и другие моментально уничтожили её, не думая о последствиях. После съеденной рыбы захотелось пить, в горле пересохло, губы от жажды потрескались, но тщетны были наши мольбы о воде, нам её никто не давал. Мы даже не заметили, куда исчез наш «благодетель».

На станции Новосибирск-главный нас погрузили в чёрный воронок и привезли во внутреннюю тюрьму на улице Коммунистической. Меня завели в камеру, и дверь за мной закрылась. Меня тошнило, жажда не покидала меня. Я стал стучать в дверь, прося воды. Дверь камеры открылась, и мощный удар свалил меня с ног. Ударившись о стенку камеры, я продолжал кричать, прося воды. Мой голос охрип, из горла вылетали какие-то клокочущие звуки. Когда камера открылась и меня конвоир повел к следователю, во мне теплилась надежда, что у него я получу живительную влагу. Передо мной открылась дверь, и я увидел, как мне показалось, приятное доброжелательное лицо человека, который поймет все, и я снова буду среди своих товарищей.

Я сел на табурет, и мой взгляд был обращен на графин с водой. Следователь, как будто чувствуя моё желание, берет в руки графин и, глядя на меня, медленно наливает воду в стакан. Я не выдерживаю, встаю с табуретки, чтоб взять стакан с водой, но в это время получаю удар по голове и падаю на пол. Когда я встал, следователь подал мне исписанную бумагу, а это был протокол допроса, требуя, чтоб я его подписал. Прочитав, я отказался от подписи. Тогда вошли двое дюжих молодцов и начали меня избивать, потом в полусознательном состоянии меня затащили в камеру, чтобы на следующую ночь снова избивать, пока я не сделаю того, что они требуют.

Не знаю, как долго бы я подвергался физическим истязаниям, если бы не случай. Где-то около 2—3 часов ночи открывается моя камера, и ко мне втаскивают безжизненное тело. Когда камера закрылась и шаги надзирателя удалились, я подошел к лежащему, наклонился над ним; он тяжело дышал, но не стонал. Я снял с себя свою курсантскую шинель и положил ему под голову. В моей миске немного осталось воды, и я вылил её ему в рот. Он зашевелился и, полуоткрыв глаза, посмотрел на меня. Его печальный взгляд говорил без слов, сколько он перенёс мук. Меня увели на очередной допрос. Сегодня меня не били, а я стоял с поднятыми руками, не прикасаясь к стенке, у меня кружилась голова, ноги налились и стали как пудовые.

Кто-то плеснул мне в лицо холодную воду, и я постепенно стал различать свет. Меня посадили на стул, и тот же следователь предложил подписать протокол допроса. Я не мог держать ручку в руках, и меня вернули в камеру. Долго мы разговаривали с тем, кого поместили ко мне в камеру. Оказывается, что это политрук, участник Финских событий, имеет боевые награды, и вот, по доносу его арестовали и заставляют признаться в том, чего он не совершал. Выслушав внимательно его, я рассказал свою историю. «Плохи твои дела, мальчишка, — ответил он, — ты вот что, песня твоя спета, отсюда выход один, но дело не в этом, спасай своих родителей. Пойдёшь на допрос, попроси бумаги и напиши, что ты отказываешься от своих родственников, понял? Делай это быстрее, если хочешь, чтоб живы были твои родственники».

После нашего с ним разговора, на следующую ночь, меня привели к следователю. Я сразу обратился к нему с просьбой дать бумагу и ручку. В глазах следователя я уловил радостный блеск: мол, наконец понял, но когда я подал ему исписанный мною лист бумаги, произошло то, что и должно было произойти. К следователю забежали человек 5 или больше, я не помню, и они начали меня избивать. Сколько длилось это истязание, я не знаю, но очнулся я в камере весь окровавленный. Я подумал пошевелить пальцами рук, но пронизывающая боль прокатилась по всему моему телу. Политрука в камере не было. Он умер, я видел, как мертвое тело вынесли из моей камеры.

Недели через полторы я смог передвигаться вдоль стенки камеры. Пришёл черед идти на допрос, «курорт» закончился, но мне было все равно — я был сломлен. Я стал подписывать всё, что мне давал подписывать следователь, лишь бы меня не трогали.

Потом дня 3—4 меня никто не вызывал. Наконец камера открылась, и меня вывели на улицу. Закружилась голова, конвой подхватил меня и бросил в машину. Привезли меня в суд Военного трибунала Новосибирска, но я не успел зайти в зал, где находились «судьи», как до моих ушей дошло: «Приговорён к высшей мере наказания — расстрел».

На меня надели наручники и вывели на улицу, конвоир почему-то спросил: «Бежать хочешь?» — но я не мог не только бежать, а даже передвигать ноги. Поместили меня в камеру смертников. Дверь в камеру не открывалась полностью, был прибит брусок так, что войти или выйти можно только боком. В камере находились 23 человека, самому старшему было 24 года — это «враги народа». Когда мы ложились спать, то поворачивались по команде. В баню водили, но горячую воду наливать надзиратели нам не разрешали, это делали они сами. Вызывали смертников поздно, обыкновенно в ночные часы. Это самый страшный период. Представьте себе, ночную тишину нарушает звон ключей, открывающих замки камер. Лязганье затворов, глухой голос надзирателя, назвавшего фамилию, и слово «выходи». Плач, истерика, мольба о пощаде заполняет коридор. Никто не знает, чья фамилия будет сейчас названа, это настолько действует на нервную систему человека и его психику, что после окончания ещё долго шум в ушах и голос надзирателя «выходи!»

В одну из таких ночей была названа и моя фамилия. Я вышел из камеры, мне завязали глаза и поставили к стенке лицом. Сколько я простоял в таком положении, я не знаю, но вот почувствовал, как меня взяли под руки и повели. Мысленно я прощался со своими близкими, потом в нос ударил запах плесени и гнили, а может, это мне показалось. Очнулся я в камере. Надо мной склонялись незнакомые мне люди, яркий свет лампочки бил в глаза. Я чувствовал, как все тело пронизывает дрожь, мне казалось, что у меня зубы отбивают барабанную дробь. От людей я узнал, что расстрел заменен десятью годами лишения свободы. Я остался живой.

Окончание — в следующем номере.

Александр Синцов. Страшный молот. Часть 1

Александр СИНЦОВ. Страшный молот. Часть 2

Александр СИНЦОВ. Страшный молот. Часть 3

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.