«Мы ведем с большевизмом смертельную борьбу, которая не может кончиться договором или соглашением, ибо в этой борьбе мы защищаем родину против интернационала, свободу против тирании и культуру против одичания, — взывал к населению страны летом 1919 г. Верховный правитель России адмирал А.В. Колчак. — В этой борьбе у нас нет честных противников, есть шайки грабителей, руководимые международными отбросами… В этой последней и страшной борьбе, которая сейчас развертывается, для вас выход только победа или смерть. В дружной, спокойной и планомерной работе сплотитесь все вокруг армии, пополните ее ряды, окружите ее заботами и облегчите ее труды, и бдительно, и зорко охраняйте ее от внутренней вражеской разрушительной работы» [1] .

Одним из важнейших направлений в деятельности как руководства Советской республики, так и правительств противостоящих ей антибольшевистских государственных образований была идейная мобилизация своих сторонников, сплочение их вокруг определенных идей, ценностей и установок «Мы-группы», говоря другими словами, конструирование политической, гражданской и национально-государственной идентичности. При этом идентичность мы рассматриваем как социально, культурно и исторически обусловленный ментальный конструкт, артикулируемый и конституируемый в дискурсивных практиках. На востоке страны, в масштабах единого в тот исторический промежуток российского макрорегиона — Урала, Сибири и Дальнего Востока, – решением этой задачи занимался аппарат политической пропаганды, а также лояльная Омскому правительству пресса.

Автор придерживается точки зрения на идентичность как социокультурный конструкт, артикулируемый и конституируемый в дискурсивных практиках. Анализ материалов периодической печати, для которого было отобрано свыше 300 воззваний, интервью, статей, корреспонденций, обзоров печати и очерков, опубликованных в 15 газетах, выходивших в Екатеринбурге, Омске, Новониколаевске, Томске, Красноярске, Иркутске и Владивостоке, позволил выявить специфику формирования гражданской идентичности на территории подконтрольной Российскому правительству адмирала А.В. Колчака. При этом мы исходили из того, что периодические издания примерно одной политической направленности — в данном случае приоритет отдавался «либерально-кон­сервативной» или «национально-государственнической» — образуют единое смысловое поле, общее дискурсивное пространство.

В начале 1980-х гг. британский социолог и политолог Б. Ан­дерсон разработал концепцию нации как «воображенного политического сообщества». «Оно воображенное, — полагал он, — поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности» [2] .

На первый взгляд, между антибольшевистским движением, сформировавшимся в годы Гражданской войны на окраинах бывшей Российской империи, и конструктивистским пониманием нации, представленным в книге Б. Андерсона, нет ничего общего. Однако более детальное знакомство с источниковым материалом позволяет утверждать, что антибольшевистское движение (как сибирское, так и в целом российское):

— осознавало себя как воображаемое сообщество (имея свои «конечные, хотя и подвижные границы», понимая свою общность и воспринимая себя как «глубокое, горизонтальное товарищество»);

— конструировало себя в дискурсивном пространстве как воображаемое сообщество;

— запечатлелось в исторической памяти как воображаемое сообщество;

— воспринимается современным российским обществом как воображаемое сообщество.

В риторике политической пропаганды антибольшевистского движения отчетливо выделяются два смысла общности «Мы»:

— активное ядро движения — те «государственно мыслящие элементы», кто уже сделал осознанный выбор в пользу борьбы с «гибельным для русских самодержавием народных комиссаров», принимающие непосредственное участие в вооруженной борьбе;

— потенциальные сторонники — те, кто в силу различных обстоятельств пока еще не определился, но обязательно окажется на «правильной» стороне — в рядах борцов за «общее русское национальное дело».

«Антибольшевистской, — констатировал позднее П.Н. Ми­лю­ков, — в сущности, была и осталась вся Россия за исключением коммунистической партии. Доказательством этого служит всегдашнее — прежнее и теперешнее — отрицательное отношение населения к советской власти. Постоянные восстания населения против этой власти, невозможность для советского правительства дать свободу народу для выражения его истинного мнения и истинной воли достаточно подтверждают это отрицательное отношение» [3] . Такое широкое понимание антибольшевистского движение, характерное и для периода самой Гражданской войны, давало основание политической пропаганде позиционировать его как «русское национальное дело, как сплотившуюся единую Нацию, выступившую против большевизма». Борьба с «врагами народа и государства Российского — большевиками» представлялась своеобразным актом творения новой макрополитической общности, сообщества граждан, которые, независимо от их этнической принадлежности, совместными усилиями создают новое государство тем общим делом, которое сплотит всех русских как гражданскую Нацию.

Так же, как в Европе XIX века, появление наций возвращало осмысленную и понятную картину мира, утраченную с упадком династического государства и кризисом религиозного сообщества, в России идея Нации-государства призвана была вернуть целостное мировосприятие, разрушенное с падением империи. Не следует также забывать, что за вооруженным противостоянием красных и белых стоял непримиримый мировоззренческий антагонизм, а также альтернативные модели будущего общественного устройства страны.

В ситуации разрушения прежнего (имперского) механизма общественной интеграции необходимы были новые формы организации политической общности «Мы» и противопоставления ее враждебной «Они». «Разрушающему воздействию большевистской идеологии», основанной на лозунгах «интернационал, коммунизм, государство — рабочий союз и диктатура пролетариата», лидеры белого движения постарались противопоставить свою систему ценностей, базовыми из которой являлись: «религия, нация, собственность, правовое государство и Учредительное собрание» [4] .

В передовой статье первого номера газеты «Русское дело» ведущий идеолог и один из руководителей пропагандистского аппарата Омского правительства Н.В. Устрялов так охарактеризовал идейное противостояние красных и белых: «Вместо интернационала — нация. Вместо класса — Родина. Вместо коммунистической общины — правовое государство на основе национальной демократии. Вместо мертвой и принудительной религии механизма — живая жизнь в духе, в свободе. Вместо всеобщего принудительного уравнения — иерархия ценностей. Вместо пролеткульта — культура. Вместо бесшабашного политического футуризма — чувство преемственности, традиции, сознания связи с прошлым, с настоящим» [5] . Основной смысл произошедшего в лагере противников большевизма «пересмотра идеологии» Устрялов видел в том, что «он возвращает русскому народу Россию», отвергая революцию, носившую «принципиально антинациональный» характер. «Мы ведем с большевизмом смертельную борьбу, — говорилось в воззвании „К населению России“ летом 1919 г., — которая не может кончиться договором или соглашением, ибо в этой борьбе мы защищаем родину против интернационала, свободу против тирании и культуру против одичания» [6] .

Такова была ближайшая перспектива: сплотить всех, «кто любит Родину, кто истинный, искренний друг народа». Антибольшевистское движение как сплоченную гражданскую Нацию еще предстояло сформировать, сконструировать. Этот проект объединил усилия политического руководства государственных образований востока России, интеллектуальных элит в лице той части интеллигенции, которая поддержала антибольшевистское движение, и институтов политической пропаганды. Пресса являлась в тот период наиболее распространенным каналом передачи информации, а также одним из важнейших инструментов воздействия на общество. В условиях же отсутствия у Омского правительства прочного идеологического фундамента государственная печать востока России представляла собой многомерное поле идеологического производства, пропагандистской репрезентации и борьбы за гегемонию в дискурсе. На страницах прессы официального направления шло формирование идеологических смыслов и ценностей: осмысление политического и исторического опыта — концептуализация — трансляция пропагандистских установок.

Через репрезентацию цели официальная и проправительственная периодическая печать белой Сибири очерчивала границы конструирования воображаемого сообщества: «Мы» (честные граждане России) — «Они» (наши враги — большевики). «В борьбе против большевиков объединилось все честное, патриотическое, и оно выйдет и должно выйти победителем из этой страшной и тяжкой борьбы», — писал челябинский «Сибирский стрелок» [7] .

Кроме того новая власть столкнулась с пассивным, индифферентным отношением города и деревни к правительству и его мероприятиям, с тем страшным для любого политического режима явлением под названием «обыватель». «Странное и, говоря по совести, сквернейшее существо — это наш многоликий дряблый кислый обыватель, — отмечала „Народная Сибирь“. — Он только и делает, что от зари до зари надрывно канючит. Канючит и поет, словно черти жилы за него тянут. Он всегда и всем недоволен. Все критикует, ко всему прикладывает свой замызганный обывательский аршин… Вечером в 9 ч. наглухо закрываются ставни, спускаются с цепи собаки, — вот и вся защита, а что дальше там, что бог даст или… моя хата с краю» [8] .

В прессе равнодушный, безучастный «Обыватель» противопоставлялся деятельному, политически активному и сознательному «Гражданину». «Гражданин думает об общем благе, — писала по этому поводу „Народная газета“, — обыватель — только о собственном. Гражданин заботится о своем государстве, о своей стране, о родине; обыватель лишь о своей хате, своей семье, своих делах. Гражданин свое свободное время посвящает служению обществу, государству, народу; обыватель свой досуг убивает в сплетнях, болтовне, пустых играх и… попойках» [9] .

Объяснительная модель происходящих в стране с февраля 1917 г. событий строилась на ключевом метафорическом образе России как живого организма («национальный организм»), человека, чье тело внезапно оказалось пораженным тяжелым опасным недугом, болезнью, физическим («большевизм — заморская зараза», «красная скверна», «бациллы большевизма», «поражено гангреной», «государство больно сильною горячкой, и ни одному из его членов не избавиться от потрясений») или психическим («помутнение рассудка», «дурман большевизма») расстройством, было отравлено («яд большевизма», «большевистский угар», «точно ядовитые газы пущены в нашу страну») или серьезно ранено («израненная, окровавленная Россия»), оказавшись «в руках грабителей и насильников», которые «точно кровожадные звери рвут, раздирают живое тело русского народа».

Тяжело больному, израненному и обессиленному «национальному организму» противопоставлялись сила духа и светлая душа русского народа. «Дух народный не потухает, а наоборот крепнет. Не пришло еще утро Воскресения, но оно уже близко» [10] . Значимыми ресурсами для конструирования новой гражданской идентичности являлись религиозность и героическое прошлое как проявления народного духа в прошлом и настоящем.

Базовыми ценностями признавались нация и государство. «Верховными началами, определяющими… программу государственного строительства, являются: 1) идея нации как общественного целого, включающего в себя все отдельные национальности, классы и другие общественные группировки, и 2) идея государства как внешней формы, в которой только и возможно для нации политически независимое существование. И нация, и государство являются носителями того общего интереса, которому всегда и всюду в случае столкновения должны подчиняться и быть подчинены все интересы частного порядка — классовые, групповые, личные» [11] .

Подведем итоги. В материалах официальной и проправительственной периодической печати середины 1918 — начала 1920 гг. прослеживаются вполне определенные модели, риторические стратегии, повторяющиеся схемы аргументации, использовавшиеся для позиционирования антибольшевистского движения. Пресса официального направления и политическая пропаганда востока России создали абстрактный и в какой-то степени иллюзорный, воображаемый объект, который они наделили не столько реальными, сколько приписанными ему ценностями, свойствами и побудительными мотивами.