Интервью с Валентиной Петровной ЮРГАНОВОЙ

—        Когда началась война, мы жили в Запорожье. Эвакуироваться не успели и полтора года провели в оккупации. А в самом начале 1943 года фашисты стали вывозить людей на работы в Германию, и мама попала в число этих работников. Меня забрали вместе с ней. Так мы оказались в лагере, располагавшемся в городе Бад-Заульгау. Это юго-запад Германии, почти на границе с Францией. Наш лагерь входил в систему лагерей Дахау. А назначение Дахау — уничтожение людей. Время от времени туда приезжали покупатели и выбирали людей для работы в фермерских хозяйствах. Нас из лагеря выкупила Эмма Бауэр, жительница городка Альтсхаузен, который располагался неподалеку от Бад-Заульгау.

Мы были очень истощены — скелеты, обтянутые кожей. Она нас откормила. А потом завела с мамой разговор о том, что я ей очень понравилась, поэтому она хотела бы меня удочерить, чтобы спасти от голода и впоследствии обеспечить мою жизнь. Надо сказать, что в то время в Германии часто усыновляли славянских детей из России, Белоруссии и Украины, светловолосых и голубоглазых, похожих на немцев. Но мама не согласилась. Фрау Бауэр могла просто отправить ее обратно в лагерь. Но эта немецкая женщина была порядочным человеком, она согласилась с мамой. Более того, фрау Бауэр устроила маму работать на швейную фабрику, сняла для нас комнатку, и мы могли безбедно жить. Я помню, как всей улицей вскладчину собирали для нас обстановку в эту комнатку: кто-то принес кровать, кто-то посуду, постель. Таким образом, соседи обставили нам комнату, принесли одежду.

Фрау Бауэр и потом нам помогала. А меня каждое воскресенье водила в церковь. В те годы я была некрещеная, так как родилась в 1938 году, когда у нас в стране началась пятилетка безбожия. И Эмма Бауэр попросила разрешения меня окрестить. Я целый год ходила в воскресную школу при лютеранской церкви, а в апреле 1945 года меня окрестили.

Там же, в Альтсхаузене, я окончила первый класс общеобразовательной школы. Обучение, конечно же, шло на немецком языке.

Когда вернулись в Запорожье, меня опять взяли только в первый класс. Здесь я проучилась только чуть больше двух недель. Впоследствии, во время пребывания в детдоме, меня снова хотели отдать в первый класс, но я отказалась, сказала, что сбегу из детдома, но третий раз в первый класс не пойду. Тогда меня взяли с испытательным сроком во второй. Обучение было на украинском языке, но я выдержала испытательный срок и второй класс окончила.

Елизавета Филипповна Кемпф, бабушка Валентины Петровны

—        Валентина Петровна, когда вы вернулись из Германии на Родину?

—        Мы вернулись в Запорожье в сентябре 1945 года. В феврале 46-го маму арестовали, а меня бросили. Пока она была в тюрьме, я бродяжничала. Потом маму выслали в Сибирь, в Новосибирскую область, и определили бухгалтером в совхоз на станции Посевная. К тому времени я уже попала в детдом. И ни НКВД, ни мамина подруга, которая знала, где я нахожусь, — никто маме на запросы о моем местонахождении не отвечал. Вот тогда-то она и написала письмо совершенно незнакомому человеку — соседке своей подруги. Эта женщина и помогла ей узнать, где я.

—        По какой причине подруга Вашей мамы так себя повела? Почему не отвечала на письма и скрывала от матери Ваш адрес?

—        Дело в том, что они со следователем поделили между собой наши вещи. И чтобы не отвечать перед мамой, решили отмолчаться. Когда мама приехала из Сибири в Запорожье, а она почти год добивалась разрешения съездить на Украину и забрать меня из детского дома, то ей даже не во что было переодеться. А меня маме из детдома отдали в ситцевом дырявом платье. В нем я и ехала через всю страну в Сибирь.

Так я оказалась вместе с мамой в Новосибирской области. Мы с 1947 года пять лет жили в Посевной, затем переехали в Черепаново. А после окончания педучилища я из Черепанова уехала отрабатывать положенные четыре года.

—        Валентина Петровна, после возвращения в Советский Союза Вы как-то общались с Эммой Бауэр?

Нет. Альтсхаузен — это Западная Германия. Связи не было никакой. Я сама только два года назад узнала, как называется город, в котором мы жили в Германии, так как все архивы в Запорожье, и они не отвечают. У мамы в справке значился Альтсхаузен, а у меня — Бад-Заульгау. Разобраться, где же мы жили, мне помогли люди, которые периодически по долгу службы ездят в Германию. В Германии они сделали запрос в архив, а также связались по Интернету со священником той церкви, в которой меня крестили и в которой моя крестная, Эмма Бауэр, была старостой. Я бы очень хотела съездить на могилу крестной и поклониться ей. Она сделала для нас так много!

—        Когда маму арестовали, Вы познакомились с такими же обездоленными ребятами-беспризорниками. Потом Вас забрали в детский дом, а их отправили в колонию. Вам удалось с кем- нибудь из них впоследствии встретиться?

—        К сожалению, мы больше ни с кем из них не виделись. И сейчас я даже их имен не помню. Они все были старше меня, более опытные, опекали меня, мне с ними было уютно. По сути, эти ребята помогли мне выжить. И они мне говорили: «Когда тебя увезут в детдом, то не убегай оттуда. Одной тебе не выжить - умрешь с голоду». Зима 1946-47 года в Украине была и самой холодной, и самой голодной. Просить милостыню было бесполезно, потому что у людей нечем было делиться, они сами голодали. Помню и такое: идет по городу человек, потом падает и начинает раздуваться. Значит, он умер от голода. Когда мы такое видели, мальчишки закрывали мне глаза и быстро уводили в сторону, чтобы я не испугалась. Такой был страшный голод. И по весне, когда появилась трава, люди ели траву и всякие корешки.

Валентина Петровна с сыном Сергеем и мамой Розой Федоровной Шакинко. 1980 год

—        А как Вам жилось в детском доме?

—        В нашем детском доме было несколько групп. Мальчишек было много, поэтому их разделили по возрастам. А девочек было мало, и жили мы все вместе. В нашей группе были дети всех возрастов: тридцать семь человек от шести лет до шестнадцати в одной спальне. И дедовщина у нас была страшная. У мальчиков такого не было, потому что группы у них одновозрастные. У нас же верховодила староста. Ей было 16 лет. Она у всех по очереди отбирала хлеб, другие за нее работали. Но больше всего мы боялись, когда ночью старшие садились играть в карты. У них была любимая игра «мокрая курица». Того, кто проигрывал, обливали водой. Если проигрывала староста, она будила любую из младших и обливали ее. А зимой в спальне было холодно. Моя кровать стояла вдоль окна, и под утро одеяло примерзало к стене. А если еще и одежда мокрая, то согреться невозможно.

Но что хорошо — меня опекал кто-то из старших ребят. Даже не знаю, кто. Когда я только поступила в детдом, меня в первый день привели на обед. Староста сидела во главе стола, рядом с ней девчонки постарше. И я оказалась прямо напротив нее. Раз я новенькая, мне передали, что я должна отдать свою порцию хлеба. Я отдала свой кусочек. Когда на ужин опять раздали по кусочку хлеба, то староста сказала моей соседке по столу отдать мне свою порцию, а для себя она потребовала у следующей. С тех пор у меня хлеб больше не отбирали. Но я делилась хлебом со своими соседками справа и слева, когда подходила их очередь отдавать свою порцию старосте. Через какое-то время на территории меня встретил мальчишка, остановил и спросил, не обижают ли меня. Я сказала, что нет, не обижают.

Валентина Петровна и Виктор Иванович Юргановы

И еще запомнился такой случай — меня поместили в изолятор, в котором окно было под самым потолком, было темно, на полу брошена охапка сена. Сначала я поплакала, а потом уснула. Проснулась от того, что сверху на меня что-то упало. Это оказался мешочек со спелой черешней. Это было в тот день, когда меня привезли в детдом — 27 мая. Так я никогда не узнала, кто же меня угостил черешней.

Надо сказать, что дедовщина в детдоме на мне и закончилась. Произошло это так. Нас водили на сбор сои, предварительно воспитатели предупредили, чтобы мы ее не ели. Конечно же, мы этой сои все равно наелись. Многие, особенно маленькие, сильно отравились и попали в изолятор. Я там пролежала дольше всех. А порядок был такой — если кто-то из группы лежал в изоляторе, то обед и ужин больному приносил староста. И наша староста, пока несла мне еду, по дороге от столовой до лазарета часть съедала. И ее за это избили. Утром пришла воспитательница Галина Федоровна, увидела ее и стала расспрашивать, что случилось. И вот тут дети высказали все свои обиды. А до этого они боялись что-либо рассказывать, ведь ночью в детдоме воспитателей не было, и обидчики могли отомстить. Но после этого случая дедовщины больше у нас не было.

—        Сколько Вам было лет, когда Вы попали в детский дом?

—        Мне было восемь лет. Это был 1946 год.

—        У Вас такая трудная жизнь, но все время на пути попадались добрые люди...

—        Да, наверное, Бог мне посылал этих людей: и женщину, которая нашла мой адрес и сообщила его маме, и ребят в детдоме, которые мне незримо помогали, и ребят-беспризорников, и Эмму Бауэр, и многих других...

—        Что Вам помогло выстоять в эти трудные годы, не разочароваться в жизни?

—        Вот эти люди, которые были рядом в тяжелое время, не бросили меня в беде, они и помогли не разочароваться, не озлобиться.

—        Валентина Петровна, когда Вы работали в школе, то, конечно же, учили детей любить Родину. Это было чистосердечно, или в некоторые моменты все же приходилось преодолевать давние обиды?

—        В нашей Искитимской организации репрессированных я знаю очень многих людей. У них тоже был трудный жизненный путь, но все они — достойные, честные люди. Все состоялись в своей профессии. Из детства мы вынесли главный урок — жизнь показала, что нам никто ничего не должен. Поэтому я ни на кого и не обижаюсь. Я четко разграничиваю понятия «Родина», «народ» и тех, кто устраивал в нашей стране репрессии. Мне очень близка позиция героя фильма «Штрафбат», который сказал: «Кроме власти советской есть еще страна родная». И понимание этого тоже помогло мне не сломиться.

—        Благодарим Вас за беседу!