Валерий ДОРОХОВ. Митрополит

Митрополит Никифор (Асташевский)

Незабываемы первые впечатления о наступающей Пасхе. В Великий четверг поздно вечером мама заканчивает генеральную уборку, а меня, чтобы не мешал, усаживает на подоконник, необыкновенно широкий и с целой оранжереей цветов. За окном темным-темно, и вдруг я вижу в конце улицы какие-то языки пламени и жутко противные фигуры адских чудищ! Подбежавшая на мой крик мама, успокаивая, объясняет, что это — всего лишь люди в масках и с горящими факелами в руках. Они не хотят, чтобы мы с мамой пошли в церковь к Великому стоянию.

А ведь так интересно стоять в церкви с зажженной свечечкой в руках! Но я продолжал рассматривать в мерцающих факельных отсветах эти зловещие черные фигуры-маски. Некоторые из них несли огромные щиты с карикатурным изображением каких-то дореволюционных священников и страшных, как нам объясняли в школе, «золотопогонников»! Поэтому я и высказал маме мысль, что те люди, возможно, тоже по ночам ходили... В ответ, уже закончив свои дела, мама встала в торжественную позу и сказала, как продекламировала бы стихотворение: «Парады старой армии проходили днем, под солнцем, с оркестром полковой музыки, в четком маршевом строе красивых рядов и золотом блеске полковых знамен!» (Мамино объяснение осталось в моей памяти на всю жизнь!)

А потом, надев весеннее пальто первый раз в этом году, что для меня представляло особенную радость, мы с мамой, несмотря на уже ночное время, вышли из дома и направились в кромешной темноте, хлюпая по весенним лужам, к единственной еще не закрытой церкви. Народу оказалось столько, что попасть туда было невозможно. Поэтому мама обошла церковь справа и поднялась на крыльцо придела, тоже занятого толпой. Она взяла меня на руки и подняла как можно выше, чтобы я хоть что-то увидел. И тут произошло чудо! Толпа вдруг начала расступаться, и на освободившейся дорожке появился церковный служка, который, взяв меня за руку и улыбнувшись маме, повел нас внутрь церкви, да прямо к амвону, на котором стоял преклонных лет старец, чтимый в народе за святого, — митрополит! Это он, заметив ребенка, приподнятого над толпой верующих, попросил, чтобы меня пропустили. Затем он ласково погладил меня по головке, благословил и дал мне в руки веточку с чудотворной иконы, а служка проводил нас с мамой к выходу.

Бабушки на крыльце, как бы предсказывая будущее, взволнованно говорили маме: «Такое благословение владыки, почитаемого святым, — это великое благо». А я и так чувствовал себя именинником! Особенно после завершения богослужения, когда те же бабушки, такие добрые, выходя из церкви, осторожно спускались по ступенькам церковного крылечка, держа в руках горящие трепетным огоньком свечечки! И от ворот храма в глубину темных ночных улиц в разные стороны потянулись сказочные цепочки мерцающих огоньков, так похожих на елочные гирлянды. И тут я вдруг вспомнил про мерзких чудищ — там, на улице! А как же бабушки? «Бог им поможем- говорит мама, — они ведь не побоялись ночью прийти в храм и получить благословение самого владыки-митрополита. Чего бояться! С Божьей помощью и ты, как станешь взрослым, увидишь ещё и настоящие, благостные крестные ходы под мощный звон российских колоколов, да и сам поучаствуешь в них». А мне подумалось — как же долго ждать!

Но прошло не так уж много времени, и вот мне, еще малолетке, во время обычной дневной прогулки с родителями довелось участвовать в настоящем и грандиозном крестном ходе при особо полном составе духовенства, да еще в сиянии солнечного дня и золотом блеске церковных хоругвей! И это на одной из главных улиц города, в такое-то время, когда поощрялись лишь демонстрации черных фигур-масок с карикатурами на «попов и буржуев»! Наплыв же верующих все возрастал, переполняя не только главную улицу, но и все перекрестки, а радости не ощущалось — сияние солнышка высвечивало какую-то печаль. И тогда мы разглядели духовенство в траурном облачении и узнали, что только что закончилась панихида об успении святого владыки-митрополита Никифора!

А далее... Реакция властей, как официально заявили, оказалась довольно мягкой: последний действующий собор в городе был закрыт, а все священники куда-то исчезли. Наступило совсем безрадостное время, и нам, детям, было особенно грустно оттого, что даже такой замечательный праздник, как домашняя рождественская ёлка, находится под самым категорическим запретом. А ночные чудища — кого им пугать, когда все церкви закрыты?

Прошла зима, и вот однажды летом в «выходной день» — так назывался последний день рабочей шестидневки, так как семидневку отменили, чтобы исчезло само слово «воскресенье» — мы с нашими близкими родственниками пошли погулять и, как мне представлялось, случайно оказались в районе старого кладбища у недействующей деревянной церковки с дверями, забитыми досками. Но со стороны алтаря виднелась скромная могилка, а на ней, под крестом, теплилась маленькая лампадка — удивительная по тому времени признательность и память верующих об одном из высокочтимых служителей Церкви.

Мои крестные, любимые тетя и дядя, украдкой перекрестившись, приблизились к изголовью могилы и стали так, что лампадку со стороны не стало видно, после этого подошли и остальные. Папа, взяв меня на руки, поднес к самому кресту, а мама помянула тот день, когда именно он, покойный владыка, так душевно благословил нас в предпасхальный вечер! Для меня же было совершенно непостижимо: как совместить яркость царственно-иконописного облика и сказочно- доброго взгляда благословляющего меня митрополита с крохотным, едва заметным огоньком на такой скромной могилке! И только дома, поздним вечером, когда меня уложили спать, в моем воображении чудесным образом совместилось мерцание трепетного огонька на могилке владыки с мерцанием горящей свечки, которую я прикрывал от порывов ветра в ту предпасхальную ночь, когда мы с мамой стояли на крыльце при входе в церковь и мне все казалось, будто не просто ветер хочет задуть свечу, а бродящие по улицам мерзкие чудища, не желающие пропускать нас в церковь. Когда же церковный служка провел нас в храм, как все засверкало! И тот благостный свет задуть уже невозможно!

Могила митрополита Никифора