5 марта 1933 года театральный деятель Любовь Шапорина в своем дневнике записывает: «Россия сейчас похожа на муравейник, разрытый проходящим хулиганом. Люди суетятся со смертельным ужасом на лицах, их вышвыривают, они бегут куда глаза глядят или бросаются под поезд, в прорубь, вешаются, отравляются». Паника и всеобщий хаос были спровоцированы введением в Москве, Ленинграде и Харькове паспортной системы: за пару месяцев до этого было принято судьбоносное «Постановление ЦИК и СНК СССР от 27.12.1932 об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописки паспортов». Эта мера была направлена на «очищение» крупных городов от «лишних элементов»: все те, кому заветный документ не полагался, должны были выехать в непаспортизованную зону в десятидневный срок. Многие отчаявшиеся сами покидали свои дома или кончали жизнь самоубийством. Так неспокойно и трагически началась история советского паспорта, который стал главным объектом исследования известного антрополога и фольклориста Альберта Байбурина.

Байбурин не один год занимается этой темой, и книга «Советский паспорт» подводит определенный итог его работе в рамках научного проекта Европейского университета по изучению советской повседневности. К сожалению, книга вышла незадолго до очередной волны гонений на университет, в результате которых учебному заведению пришлось переформатироваться в НИИ. Исход этого нападения непредсказуем, но хочется надеяться, что ЕУ удастся вернуть прежний статус и возобновить полноценную работу.

Книга очень хорошо и наглядно структурирована: разбивка на три части обозначена уже в подзаголовке: «история — структура — практики». В первой части описывается история паспортной системы в СССР и функционирование паспортов в досоветское время.

Еще в конце XVI века были в ходу проезжие и прохожие грамоты, предназначенные для идентификации странствующих людей, но официально эти документы были закреплены при Петре. Их получали выезжающие за границу и въезжающие иностранцы, отдельный вид грамот контролировал потоки населения внутри страны. Такие бумаги выдавались крестьянам, отправляющимся в другие уезды для работ, отпущенным холопам, священникам и дьяконам, покидающим свою епархию. В грамотах указывались имя, место жительства, хозяин (для тех, у кого он был), срок, на который человек был отпущен, а также его приметы. Само слово «паспорт» упоминается впервые в Указе от 30 октября 1719 года, разработанном Петром против дезертиров в армии и флоте. Любой откомандированный из своего полка обязан был иметь при себе паспорт, подтверждающий соответствующее разрешение. Налоговая реформа 1724 года еще больше закрепила население на своих местах, поскольку обложенные податью должны были обращаться к должностным лицам, если хотели куда-либо отправиться. Таким образом, паспорт «стал основным средством государственного контроля населения, поскольку воплощал и запрет на самовольные перемещения (без паспорта), и разрешение на таковые для законопослушных подданных».

Байбурин подчеркивает, что «все значительные преобразования, совершавшиеся на государственном уровне, так или иначе опирались на паспортную систему». При Петре появляется и полиция — специальный орган, который контролирует использование паспортов. В течение XVIII века паспорта совершенствовались, бланки становились печатными, лучше защищенными от подделок, хотя при этом существовало многообразие их форм, не было унификации. Фиксируемая информация со временем расширялась, в 1812 года вводится графа «семейное положение», при Николае I — «вероисповедание». Бюрократическая путаница со временем росла и крепла, при Александре II была попытка реформ, однако созданная Паспортная комиссия под руководством Ланского не смогла ничего предпринять, так как «слишком многое оказалось завязанным на паспортную систему: социальная стратификация общества, податное законодательство, рекрутский принцип формирования армии и и многое другое, не говоря уже о крепостном праве и общинной организации». Только «Положение о видах на жительство» 1894 года отделило от паспорта функцию полицейского учета населения и передало ее новому документу — виду на жительство. Паспорт был теперь необходим «лишь при отъезде далее чем на 50 верст от уезда и дольше чем на 6 месяцев». Паспорта существовали в разных формах: паспортная книжка, вид на отлучку и пр.

После Октябрьского переворота послевоенная чехарда с документами закончилась решением избавиться от паспорта как репрессивного инструмента царского режима. В качестве внутригосударственных идентификационных документов использовались трудовые книжки, удостоверения личности, паспорт же требовался исключительно для заграничных поездок. Однако коллективизация, спровоцированный ей массовый голод и огромные миграционные потоки из сельских местностей в города в начале 1930-х годов поставили государство перед сложной социальной проблемой, и попыткой решить ее стало введение паспортной системы в 1932 году. Паспортизация, которая началась в Москве, Ленинграде и Харькове, стала распространяться на другие города, возникли так называемые режимные зоны, хорошо известные по мемуарным и дневниковым материалам жертв сталинского террора. К 1937 году паспортизация населения режимных зон (то есть крупных городов, пограничных территорий и важных стратегических объектов) была в целом завершена, при этом сельское население и периферия затронуты практически не были.

Эти строгие паспортные ограничения были экономически необоснованны, поэтому в 1953 году не кто иной, как Берия выступает с инициативой некоторых «послаблений», но по большому счету ничего не изменилось. Большая системная реформа произошла лишь в 1974 году. Байбурин объясняет столь позднее разрешение давно осознаваемой проблемы так: «Паспортная реформа 1974 г., скорее всего, стала результатом сугубо политического решения, приуроченного к принятию новой Конституции в юбилейном 1977 г. Она могла быть принята и десятью годами раньше, но тогда Конституция была отложена. Они шли как бы одним пакетом. Конечно, к паспортной реформе подталкивали нужды экономической и социальной модернизации, но, видимо, вовсе не они и не забота о многих миллионах граждан подвигли Политбюро. Ей было отведено вполне определенное место в общем политическом сценарии: она должна была непосредственно предшествовать принятию новой Конституции и демонстрировать готовность партии к решению самых сложных, застарелых проблем». Согласно этому положению был введен новый бланк паспорта с темно-красной обложкой (бессрочный документ, который действителен и сейчас, что зафиксировано российскими законами) и решено было наконец осуществить паспортизацию всего населения до начала 1980-х годов. Была изъята пресловутая графа «на основании каких документов выдан паспорт», по которой можно было легко вычислить предыдущую судимость. Тем не менее многие ограничения, связанные с пропиской, в частности после отбывания тюремного наказания, были сохранены. И только в 1993 году, уже после распада СССР, закон «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» окончательно уничтожил институт прописки, заменив его регистрацией на уведомительной основе. Российский паспорт является прямым наследником советского паспорта образца 1974 года, принципиальными отличиями являются лишь исчезновение из него прописки и графы «национальность». Последнее, впрочем, удивительным образом вызвало неоднозначную реакцию у многих людей, включая тех, которые в советское время были дискриминированы по «пятому пункту» («национальность» — пятый пункт в форме №1, заполняемой для получения паспорта, но не в самом паспорте).

«Национальности» уделено особое внимание во второй части книги, которая рассматривает паспорт как «бюрократический конструкт». Байбурин подробно изучает графы паспорта, его внешний вид, реквизиты и анализирует, каким образом документ заставлял своего владельца имплицитно идентифицировать себя с «паспортными категориями», навязываемыми государством. Пример с национальностью является, пожалуй, самым наглядным. В дореволюционной паспортной книжке аналогом этого пункта было вероисповедание. В Первой всеобщей переписи 1897 года состав какой-либо народности определялся по вероисповеданию и языку. Когда национальность впервые появляется в советских документах в 1920-е годы, то как у чиновников, так и у самих получателей документов часто возникают проблемы с пониманием, что это такое. Постановление 1932 года не регламентировало порядок определения национальности, поэтому она записывалась со слов человека, однако уже в конце 1930-х появилась директива устанавливать национальность по родителям. Этнические депортации и притеснения на национальной почве актуализировали эту категорию, которая оставалась одной из наиболее болезненных до самого конца существования советского государства. С этим и связана сложная реакция на ее упразднение.

Байбурин анализирует каждую графу паспорта, и даже вокруг такого, казалось бы, привычного и обыденного поля, как «фамилия, имя, отчество», раскручивается интереснейший сюжет об изменении последовательности элементов. Форма ФИО (фамилия/имя/отчество), в 1920–1930-е годы все еще сосуществует с другой формой — имя/отчество/фамилия. Но уже Положение о паспортах 1940 года закрепляет в качестве нормы — ФИО. «Произошедшая в первые десятилетия советского времени инверсия была вызвана, видимо, тем, что на смену индивидуальности и единичности пришли списки. В ставших обычными ситуациях перечислений и перекличек люди различаются не столько именами, сколько фамилиями, на которые и был перенесен акцент, не говоря уже о том, что в списках и картотеках обычно принят алфавитный порядок перечисления по фамилии». И в этом, по мнению исследователя, состоит принципиальное различие с дореволюционной традицией, в рамках которой «официальное обращение к человеку по фамилии было возможно только в дружеском общении или при обращении „сверху вниз” — например, учителя к ученику».

В третьей части книги описываются воспоминания и рассказы о практиках, связанных с паспортом. С самого начала существования паспортной системы правила ее функционирования были частично скрыты от населения, при этом требовалось их беспрекословное исполнение. Отсюда такое явление, которое Байбурин называет «право-2», — «реконструкция советскими гражданами требуемых от них норм и моделей поведения». Оно «конструировалось на основе реальных и воображаемых диалогов с чиновниками государственных инстанций разных уровней». Особенно любопытно выполнение некоторых норм, которые не существовали, но были придуманы коллективно. Так, в Требованиях к паспортной фотографии 1937 года было лишь обозначено отсутствие головного убора (причем оно не распространялось на местности, «где по сохранившимся обычаям не принято фотографирование без головного убора»). Однако информанты, чьи свидетельства приведены в книге, были убеждены в существовании большого ряда ограничений, включающего определенную прическу, одежду, макияж, мимику (точнее, ее отсутствие). Нечто похожее было и с личной подписью. В условиях дефицита официальной информации в отношениях между гражданином и бюрократической системой возрастала роль паспортистки, которая тоже могла трактовать директивы на свой лад. Сочувственное отношение паспортистки могло выразиться в выдаче «чистого» паспорта без отметок о судимости, в определении «нужной» национальности, тогда как в худшем случае в ее власти было отказать в выдаче документа без всяких на то оснований. Немаловажную роль играла и очередь в паспортном столе, которая могла подсказать, как правильно заполнить бланки. Например, описаны случаи, когда очередь подсказывала человеку заявить о потере, но не о краже паспорта, поскольку тогда милиции не нужно было бы заводить дело. Еще один важный ритуал был связан с получением паспорта. В конце 1950-х годов начало практиковаться торжественное вручение паспортов школьникам. Это было своего рода инициацией новых советских граждан, поэтому на церемонии нередко присутствовали ветераны и партийные деятели, передававшие символическую эстафету молодому поколению. Действо сопровождалось чтением стихотворения Маяковского (о загранпаспорте, но на это не обращали внимания) и произнесением клятвы новых граждан СССР. Помимо этого, в третьей части книги можно найти описание разного рода манипуляций, связанных с паспортом, позволявших находить дыры в паспортной системе и обманывать или игнорировать ее. «Неэффективность советской паспортной системы, которая регулярно подтверждалась внутренними проверками, как это ни странно, обеспечивала необходимый уровень ее жизнеспособности, поскольку давала люфт, необходимый советским гражданам для жизни в предписанных условиях».

В целом, несмотря на то, что Байбурин в «Предварительных замечаниях» говорит, что «в книге дается лишь самая общая картина советской паспортной системы, и даже не картина, а, скорее, эскизы к ней», она представляет собой систематическое и подробное исследование, включающее богатый новый материал. Как отмечает сам ученый, описывая научный контекст, «достаточно хорошо изучена история советской паспортной системы, но не сам паспорт, его наполнение, а тем более — участие в его создании и функционировании тех, кому он предназначен». Любопытно также то, что какие-то выводы транспонируются в современность по отношению к российскому паспорту, который не сильно отличается от своего предшественника. Справедливо это и в отношении некоторых практик, в чем можно убедиться, как говорит автор, набрав в Youtube «вручение паспортов».