Достоевский и рифма

В первом разделе под общим заглавием «Жил на свете таракан…» опубликованы и прокомментированы стихи самого Достоевского: в первую очередь представлены вполне серьёзные патриотические оды, потом всякое юмористическое: сценки в стихах, пародии, эпиграммы, стихи «на случай», шуточные «домашние» изделия в рифму (сочинённые дуэтом с Анной Григорьевной), а после всего этого — стихи, написанные персонажами романов Ф. М. Достоевского. Второй раздел под названием «Витязь горестной фигуры…» составляют стихотворения, обращённые к Достоевскому его современниками: как «злопыхательские» эпиграммы, пародии, рифмованные фельетоны, так и «сочувственные отклики» на жизнь и на смерть писателя; этот раздел также сопровождается историко-культурным комментарием. Наконец, третий раздел — обширная статья Б. Н. Тихомирова «Достоевский стихотворный», не лишённая некоторых мелких погрешностей, но в целом весьма информативная, насыщенная разнообразными ценными соображениями и полезная.

В своих комментариях к текстам Достоевского и в статье исследователь ищет ответ на вопрос о том, как и в каком объёме проявляется личностное начало писателя в текстах, написанных либо в шутку, с пародийными целями, от чужого имени, либо в ситуации, исключающей полное раскрытие личности автора, в обстоятельствах, препятствующих искреннему высказыванию или/и не подразумевающих необходимость выражения собственных мыслей и чувств. Вопрос этот не так уж прост, и ответ не может быть однозначным.

В этом плане как раз очень показательны три «семипалатинские оды», в которых свидетельства идейно-нравственного преображения бунтаря, побывавшего в «мёртвом доме», сочетаются с трезвым расчётом на послабление режима (отбывающий после каторги ссылку не имел права не только на публикации, но даже и на сочинительство как таковое) и надеждой на «царскую милость».

Но вообще вопрос о том, сколько Достоевского в произведениях Достоевского, актуален применительно ко всему литературному и окололитературному наследию этого автора. Ведь мы, как бы то ни было, привыкли считать Достоевского писателем-пророком и думать, что каждое его слово несёт сокровенный смысл, в котором открывается (или скрывается?) правда о таинственных путях России, о великом предназначении русского народа и непознанных глубинах его загадочной души.

Комментированная публикация целого ряда юмористических и сатирических опусов Достоевского, разного объёма и качества, позволяет читателю задуматься о том, какую роль они играют в творчестве автора и насколько значимую часть писательского наследия составляют. Скажем, стихи «на случай» видятся в целом скучными и ничуть не смешными, даже когда нам пытаются разъяснить комическую ситуацию, в которой они были сочинены, а в некоторых случаях выглядят просто грубиянством (см. вирши, высмеивающие Карепина — племянника Достоевских, над непрезентабельной внешностью и «чудачествами» которого дружно потешался весь немаленький кружок добросердечных родственников). Пародии иногда забавны, но лишь для тех, кто и без помощи комментатора хорошо представляет себе творчество пародируемых авторов. Эпиграммы, сатирические заметки, фельетоны и прочие традиционные составляющие типовой журнальной грызни, конечно, дают недурное представление о человеческих и общественных нравах того времени, но требуют от нынешнего читателя чересчур глубокого погружения в контекст, который, откровенно говоря, не так-то уж интересен в столь подробных деталях и мелочах. То же касается и домашних каламбуров, рифмованных «абракадабр», которыми Фёдор Михайлович развлекал Анну Григорьевну: чтобы оценить всю их прелесть, читателю необходимо вникать в интимные подробности семейного быта Достоевских; а кто сказал, что у читателя должна быть такая потребность?

Но при всём при этом следует иметь в виду, что человек, придумывающий милые шутки для жены и изводящий злыми насмешками безответного родственника, болеющий сердцем за «униженных и оскорблённых» и не знающий жалости в борьбе с идейными противниками, — это, собственно, вполне типичный герой произведений Достоевского. Конечно же, у нас есть соблазн всерьёз предположить, что каждый персонаж-сочинитель в романах Достоевского — проекция если не личности самого автора, то, во всяком случае, его — как нынче принято говорить — тараканов в голове. И в этом отношении весьма занимательно наблюдать — с помощью исследователя Б. Н. Тихомирова — эволюцию этих персонажей.

Необычайно эффектна, например, история виршеплёта-графомана, сперва возникшего в качестве героя, достойного жалости: карикатурного «рыцаря бедного», дважды пародийного донкихота (неосуществлённый роман или повесть о Михаиле Картузове), через некоторое время «раздвоившегося» на сентиментального поклонника гордой красавицы и скандального хама (подготовительные материалы к «Бесам»), а потом окончательно превратившегося в вульгарного дебошира, шантажиста и шута (окончательная редакция «Идиота»). Образ этот — сами видите, насколько живучий, — был принципиально важен для Достоевского: бросив мысль о том, чтоб посвятить такому жалкому существу отдельный роман или повесть, писатель, тем не менее, упорно сохраняет его в качестве персонажа второго плана и обрисовывает самыми яркими красками, причём основной характеристикой его остаётся пристрастие к виршеплётству (в результате чего, кстати, мерзавцу Лебядкину достаётся значительная часть поэтического наследия бедолаги Картузова — в частности, басня о таракане). Думается, эволюция образа «жалкого рыцаря» достойна более пристального и внимательного рассмотрения, особенно если учесть его — истинную или мнимую? — автобиографичность: недаром и сам Достоевский виделся современникам как «витязь горестной фигуры» (1).

Не менее увлекательно следить вместе с Б. Н. Тихомировым за приключениями (иначе не скажешь) стихотворения «Светлая личность» — в романе «Бесы» (здесь оно не то адресовано, не то приписывается Петруше Верховенскому) и в жизни как таковой. Произведение, созданное как пародия на слабоватый, ходульно-пафосный текст «гражданской направленности», оказалось более крепким в литературном и даже в идейном отношении, чем оригинал. В результате стихотворение, которым в художественном мире романа обличается образ мысли и действий «зловредных пропагандистов», в реальном мире стало всерьёз распространяться этими же самыми «революционерами» в антиправительственных прокламациях, так что министерству соответствующих дел пришлось издать специальный циркуляр о пресечении этого безобразия.

Столь же, не побоюсь этого слова, роскошна предложенная читателю «коллекция» литературных откликов на смерть Достоевского. Среди заурядно-рыдательных сочинений (Случевского, Надсона и прочих душещипателей) особняком стоят два: крестьянина Карасёва и князя А. В. Мещерского. Первый в нескладных, но полных чувства виршах воспел покойного «замечательного писателя» и «за обиженных великого воздыхателя»; второй же написал нечто вроде «оды наоборот», в которой заклеймил позором «романиста больного» и «лжепророка», а заодно и тех, кто воздаёт покойному неумеренные (по мнению князя) почести — «честит смерть каторжника вволю». Интересно, что несовершенное, но искреннее творение малограмотного «мужика» было опубликовано в журнале «Санкт-Петербургские ведомости», а опус аристократа был задержан цензурой «по оскорбительности его для памяти известного писателя» и в печать не попал.

Некоторые погрешности, о которых шла речь применительно к литературоведческой составляющей сборника, объясняются, вероятнее всего, характерной для многих серьёзных исследователей поглощённостью «главным вопросом» при отсутствии привычки проверять себя в кажущихся незначительными мелочах. К примеру, ориентируя читателя в источниках и аллюзиях, Б. Н. Тихомиров цитирует хрестоматийные стихи Лермонтова с неточностями: «И царствует в груди какой-то холод тайный, когда огонь горит в крови» (у автора «царствует в душе» и «кипит в крови»). Более серьёзный пример: рассуждая о «подлости и пошлости» персонажей-стихоплётов и их творений, Б. Н. Тихомиров не смотрит на то обстоятельство, что во времена Достоевского (и Михаила Картузова, и Лебядкина) оба этих слова нередко использовались в своих первоначальных значениях (2). В результате, горячо отстаивая мысль об отсутствии «пошлости и цинизма» в стихах Лебядкина, современный исследователь неожиданно вступает в спор не только с Ходасевичем и Мочульским, но и фактически с самим Достоевским; все трое как раз и отмечали пошлость рифмованных сочинений Картузова и Лебядкина как их ключевую характеристику.

Само собой разумеется, что мелочи эти легко могут быть исправлены при переиздании, а в целом книга видится очень хорошей, важной и нужной, не говоря уже — актуальной для всех читателей отечественной классики, которой в наши дни решительно необходимы небанальные подходы и неожиданные ракурсы. Хочется рекомендовать это издание и вдумчивым старшеклассникам, и их учителям, и нашим коллегам библиотекарям, а в наибольшей и главнейшей степени — тем, кто умеет и любит получать удовольствие от «непростой» литературы и хорошего литературоведения.

«Жил на свете таракан…» : стихи Ф. М. Достоевского и его персонажей ; «Витязь горестной фигуры…» : Достоевский в стихах современников / [сост., подгот. текста, примеч., послесл. Б. Н. Тихомирова]. — Москва : Бослен, 2017. — 239 с. : ил.