Читая о войне уставшими глазами или Фронтовой дневник нонконформиста

Если развёрнуто, то Борис Давидович Сурис был искусствоведом, одним из теоретиков ленинградской школы искусствознания. За последние несколько лет меня немного увлекла тема дневников красноармейцев. Трюизм, что эти дневники вести запрещалось. Те немногие, кто вели, обычно передавали всё «телеграфом», достаточная глубина чаще отсутствует, хотя нередко компенсируется описанием творящегося. Сурис же напротив — яркий интеллектуал. Притом, это человек именно советский, новой формации: очень мощно отличается от других дневников, тем более от дневников немцев, не говоря уже про русских эмигрантов…

 

Свидетельством его «советскости» может быть хотя бы его наднациональность: по тексту ни разу не видно измерения себя в системе координат в стиле «Я — еврей». Личностно это был глубокий человек, ищущий, мечущийся, сомневающийся, но ироничный. Он постоянно пишет об искусстве, художниках, авторах и так далее, а большинству его товарищей всё это было по барабану. Поэтому одиночество, скорее всего, было его постоянным спутником. «Слишком умный».

Его двойственная роль во время войны лишь подчёркивает эти стороны личности. Призвали его в июле 1941 года, в Одессе. Поначалу служил связным при штабе батальона, уже в августе увидел бои. Позже его нестандартные интеллектуальные способности — а именно отличное знание немецкого и ещё нескольких языков — были замечены и его направили в школу военных переводчиков, а потом прицепили к штабу формирующейся дивизии. Позже, уже на передовой Сурис не раз ползал с разведчиками за «языками», причём по своему почину: таким образом, и фронт посмотрел, и штабную культуру РККА хорошо подаёт.

Дневник начинается в конце весны 1942 года. Тема устройства Красной армии, того, как она воюет идёт через все записи. Сурис в основном описывал свою 258-ю стрелковую дивизию (будущую 96-ю гвардейскую) и соседей. Конечно, кто-то относительно всего того, что ниже скажет «Это местные изгибы, в целом-то всё было нормально», но сути записей конкретно этого человека оно не меняет.

Показателен в этом плане Сталинград и наступление русских конца 1942 года, в котором дивизия Суриса участвовала. Просто говоря, метода тогда была одна — «в лобешник». Тылов нет, огромные пространства за спиной, но это неважно: сверху звонят, говорят «Вперёд!» и красноармейский состав, сменившийся несколько раз, с «Ура!» бежит штурмовать немцев. Результат понятен: немцев, конечно, погнали, но русских положили порядком. В конце 1942 года он заносит, что людей у нас совсем нет, прислали пополнение — а это какие-то старики, видно, что выскребают последнее из тылов. И, мол, когда же откроют второй фронт, на него вся надежда (правда, потом, когда открыли, он союзников обозвал сволочами). 

 

Удивлялся долготерпению русского народа: тёмный и забитый народ, а несмотря на это давит немцев. Судя по записям, качество в РККА вышло на первый план только в конце 1944 года, когда уже малое количество русских гоняли превосходящие части. «Я многое видал за три с половиной года войны, но таких чудес, какие творят здесь русские солдаты, — не было. Гонят по горам вдесятеро превосходящего противника. Каждый солдат достоин высших орденов» (22 октября 1944 года).

Особенно ценны дневники Суриса тем, что он не раз описывает офицерский состав РККА. Большая часть заметок о краскомах — негативные; есть и позитивные, конечно, но на уровне отдельных смелых лиц, людей, и ближе к концу войны. В целом всё равно картина неблестящая для тех, кто любит РККА: офицеры постоянно пьют, а напившись, не сдерживаются, офицеры любят непоследовательных женщин из числа телефонисток, санитарок и прочее. Внешний вид тоже оставляет желать лучшего. Прибыл новый командующий — как водится, с ординарцем и неизменной ППЖ; прибыл другой командующий — Сурис особенно отметил, что этот без ППЖ и свиты в несколько машин. Короче, невысокий уровень военной культуры. Пожалуй, слово автору.

«Наша беда в низком качестве людского состава. И бойцы низкопробные, и командиры не того. Если это командир кадровый — то он, может быть, прекрасный строевик, знает назубок все уставы, может быть, имеет опыт боёв, — но знаний, общеобразовательных, теоретических знаний явно не хватает. Не хватает знаний даже по своей специальности, не говоря уже о смежных. Если он инженер — так о связи у него уже самые смутные представления. Мне кажется, что у немцев этого нет, и в этом их сильная сторона. Что-что, а офицерский состав у них, сволочей, силён» (18 мая 1942 года)

«Вообще, убогое зрелище являет глазу русское офицерство штаба дивизии: нечистые и не без вшей, небритые, в стоптанных сапогах, спят, повалившись на заплёванный семечками пол, рядом с посыльными и связистами, от безделья часами играют в карты, и если не глушат водку, то только потому, что её нету» (31 января 1943 года)

«Сегодня — канун праздника Дня Красной армии. По случаю такого торжества был устроен концерт и ужин — зрелища убогие и противные. Вид пьяного и разнузданного офицерства произвёл отталкивающее впечатление» (22 февраля 1943 года)

Важнейшая тема — немецкий противник. Наверное, два постоянных фактора в этом плане — это качество и преступления. Пленные немцы понятно — жалкие, убогие, вшивые, перемороженные. Кто-то на допросах скулит, кто-то напротив. Но эти же жалкие, вшивые и прочие каждый раз упорно обороняются и идут в контратаку. В 1943 году немец представлен как «битый и всё ещё победоносный». Сталинградские немцы представляли собой мешанину: остатки тылов 6-й армии, железнодорожные службы, Организация Тодта (вероятно), ещё какие-то полицейско-охранные части. «С бору по сосенке», а дрались очень, очень крепко, «съедая» личный состав наступающих русских. Сурис задавался вопросом, чего же они так упорствуют, зачем — ведь защищают руины посреди мороза и голода, ведь знают, что конец. Но нет. А патроны закончились, так сразу руки в гору и дают себя пленить. Контрастом румыны: ходячие ледышки, в своих шапках, воли никакой, армия такая же никакая.

Немцев, конечно, Сурис ненавидел, имея на то все причины: они напали на страну, от которой он себя не отделял, они зверствовали, и в итоге его родители погибли из-за них. Но видно, что немцы ему интересны: он изучает трофейные документы и фотографии, он однажды очень хотел побеседовать с убеждённым нацистом, но его быстро передали дальше. Сурис метко записал как-то, что хорошо знает своих врагов: другие бьются с ними на передке, думают, что всё про них поняли, а он их видит через толщу пленных, беседует с ними и видит то, чем они живут. И крепость немцев была до конца. «Эти сволочи воюют идеально. В обороне их дивизия сдерживает наш корпус. […] Причина — ожесточение немца и выучка немецкой пехоты» (14 января 1945 года). Так же до конца были неизменные спутники вермахта в виде свинств: расстрелы, насилия, убийства гражданского населения, грабежи. Потом Сурис ещё и Освенцим посмотрел.

Опять же, где вермахт — там и те местные, что воюют в немецкой форме. Коллаборанты упоминаются нередко: под Сталинградом против них стояли казаки и много украинцев (последний феномен Сурис назвал чем-то вроде петлюровского движения). Эти дрались ещё злее, чем немцы: на пощаду рассчитывать нечего было, а её и не было. Потом под Брянском местные антипартизаны наводили свои порядки, точнее, пытались. Где-то в этой же категории подтема оккупации. Например, в некоторых местах видно, что местным было что погода — вчера немцы пришли, завтра русские, потом опять немцы… И при всех более-менее живётся. Когда РККА пошла в Польшу и Чехословакию, то там, несмотря на художества и грабежи (о которых он тоже пишет открыто), всё-таки было больше позитива, люди радовались изгнанию немцев. Исключение тут разве что Западная Украина: об украинских партизанах-националистах он тоже написал, отметив, что судя по связи с населением, это и есть «порождение народа».

Сурис ярок в описании беспощадностей войны, хотя это и не самый «чёрный» русский автор из тех, которых я читал. Есть и добивание раненых, и расстрелы пленных (и сам он тоже), и иные насилия. Эта откровенность лишь подчёркивает честность автора, его доверие своей тетрадке. По этой же причине немногие читавшие и оставившие в сети свои отзывы пишут: трудно, тяжело читать, слишком жестоко. Самого Суриса тошнило от романтики войны, например, от известной советской песни про землянку: писал, что, мол, посадить бы всех этих авторов в землянку и в атаку погнать, чтобы посмотрели, как командиру снарядом отрывает лицо, а в кровавом пятне виден один лишь язык, или как перепившиеся солдаты стреляют друг в друга. А вот потом, мол, глянем каково им будет стихи писать.

В плане позитива Сурис постоянно отмечает какие-то необычные высказывания или смешные курьёзы, фамилии или анекдоты. «Будённого спросили, нравится ли ему Бабель. Лошадиный маршал ответил: "Смотря какая бабель!”» (27 ноября 1943 года). Помимо этого, автор постоянно исповедуется дневнику в том, как он любит москвичку Нину: ну тут сказать особо нечего, просто ещё раз показывает частные мучения человека на войне, которые вообще неизбывны и доводят людей до безумия.

Вообще от этих «записок советского нонконформиста» осталось не только впечатление «Отличный, яркий, живой источник, нескучный автор с хорошим русским языком». В человеческом плане, у меня осталось ощущение какой-то… жалости? Дочь Суриса, которая и подготовила к печати дневниковые записки своего отца, касается во введении его послевоенной жизни. С девушкой, по которой он так убивался, у него ничего не вышло, но вышло с другой. Вроде бы и добился в своей сфере искусства, построил карьеру какую-никакую. Запомнили как неординарного человека. Но при этом он замкнулся, перестал быть таким живым, каким был, хотя остался талантливым и так далее.

Это тема, конечно, для отдельного разговора: только в прекраснодушной советской пропаганде все радостно вернулись после мая 1945 года и зажили жирной жизнью, полной грудью вдыхая воздух свободы. В реальности, частные трагедии продолжились и многих ждало буквальное или небуквальное пепелище: у кого родственники погибли, у кого брак развалился (а сколько такого было!), а кто и просто не смог себя найти, не смог реализоваться. Сурис был наблюдателен и уже в конце войны отмечал, мол, какой же я недоделанный: образования нет, непонятно что меня ждёт после войны, мы потерянное поколение (несколько раз притом).

А если взять контекст пошире, то и другие мысли приходят в голову. Мысли о поколении несчастных людей, которые не смогли себя реализовать после пережитого. Тем паче, творческие люди, которых советская действительность и убожество цензуры душило — ну какой тут потенциал-то, какое движение? «Повоевали — и будет, назад сели и не шуршать тут». Немцы, несмотря на все причинённые и пережитые ими самими ужасы всё-таки получили «компенсацию» в виде шанса на жирную жизнь. Кто-то даже смог реализовать этот шанс. Что получил русский человек именно в послевоенные годы, каковы человеческие плоды победившего государства, где в период самого развитого социализма пределом мечтаний был ГДР-овский гарнитур «Хельга»? Эту тему никто особо не поднимает, а она любопытна и неоднородна.

Но, кажется, именно этот контраст между войной и тем, что было и длилось десятилетия после неё — именно этот контраст заставил Бориса Суриса обратиться к своим записным книжкам, которые провалялись до 80-х в ящике его стола. Старый Сурис побежал к самому себе, только другому — молодому, вихрастому, ярко чувствующему. Кажется, что для таких как он, а может и вообще для всех солдат 40-х война стала не только травмой, но и жизнеобразующим опытом. А для некоторых, может, и просто единственным опытом «подлинной» жизни, сутью которой была постоянная смерть, и где так обильно рождались надежды на какое-то лучшее будущее.