|
|
||||
Священник Сергий Круглов о поэзии благочестивой и поэзии настоящей21 марта – Всемирный день поэзии. Год за годом православные читатели-поэты заваливают редакции епархиальных газет и радио своими «духовными» стихами, в тысячный раз воспевая «дорогу к Богу» и «страдания Христа у Креста», а также заполняя страницы «горящими свечечками» и «благодатью фимиама». Вот только почему-то среди них никак не встречается никого по фамилии «Бродский» или «Пастернак»… О том, что такое настоящая духовная поэзия, мы беседуем с поэтом, ведущим передачи «Поэзия. Движение слов» на радиоканале «Культура», священником Сергием Кругловым.
Духовная поэзия = настоящая поэзия
 – Отец Сергий, как Вы относитесь к определениям «православная поэзия», «православный поэт», «духовная поэзия»?
– Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), который был не только замечательным пастырем, но еще писал и стихи, говорил, что не бывает литературы православной и неправославной, а бывает хорошая и плохая, т.е. интересная или скучная, несущая в себе какую-то жизнь, посыл, увлекающая человека ввысь, в небо или, наоборот, мало что дающая уму и сердцу. Литература не делится на конфессии. Мне близко это определение владыки Иоанна.
Самое замечательное определение поэзии дал Михаил Леонович Гаспаров: «Стихи делятся на две части: те, которые нравятся мне, и те, которые нравятся кому-то еще». Отношение к поэзии, прежде всего, дело сокровенное, личное.
И любая поэзия духовна – она всегда несет какой-то дух, вопрос только – какой именно это дух.
В поэзии, как и в жизни, может быть всё: и красота, которая возвышает, но может быть и красота распада, красота наркотическая – иллюзорная, временная, которая через минуту рассыплется, и обнажится вся неприглядность того, куда она ведет, наступит похмелье.
В поэзии может быть просто пошлость – кич, глянец. Как в фотосалонах – один в костюме пирата, другой в ином костюме, с яркими цветами и подобное. В ней может быть скука, безвкусица – всё как в жизни.
Поэтому важно, чтобы в стихотворении не было пошлости, безвкусицы, а также важно – какая там красота: распада или та, которая ведет ввысь. А если мы считаем, что красота, которая ведет ввысь, это только та, что обставлена православными атрибутами, то мы, конечно, ошибаемся. Очень многие стихи, которые мы называем «духовными», на самом деле – рифмованные благочестивые картинки к учебнику Закона Божьего. Кроме недоумения это ничего не вызывает – это никому не интересно: ни взрослым, ни детям.
Кто будет жевать этот целлулоид, когда есть настоящая поэзия?
– Но ведь многие православные, в силу разных причин, не способны отличить хорошие стихи от плохих, а тут привычные рифмы: Креста – Христа, Бога – дорога, Мати – благодати – и это кажется правильным, благочестивым, тем, что никогда не уведет в сторону. Такие стихи, как у Вас, наверно, вызывают недоумение у некоторых православных читателей?
– Такое бывало редко, может, не попадали мои стихи к таким читателям, но случаи бывали. Был у меня вечер в театре на Сретенке, собрались люди, я читал стихи. И у одной женщины, которая там сидела, глаза всё расширялись, расширялись, а сама она съеживалась, съеживалась – совершенно искренне, она была потрясена – а потом она закричала: «Перестаньте читать, я не могу это слышать!» – и выбежала.
Через некоторое время она вернулась, и мы с ней хорошо поговорили. Она признала, что это были стихи, но ей было тяжело их слышать. Она настроилась, что придет священник и будет читать что-то такое легкое, розовое, ангелы будут летать, «мальчики да девочки, свечечки да вербочки». А тут были совсем другие стихи, весомые – я читал «Колыбельную», «Единорога и Деву»…
Внешние приметы, стиль, размер, образы, лексикон стихотворения – это одно, а евангельский дух, который открывает настоящую правду, которая порой бывает неприятной, – совсем другое. Есть стихотворения, открывающие такую правду, которая выше, чем та, которой человек жил. Всегда привожу в пример бодлеровскую «Падаль» – замечательное христианское стихотворение.
Бодлера привыкли считать «про́клятым поэтом», чуть ли не богоборцем, а он был чрезвычайно верующий в Бога человек, конечно, своеобразный, критичный. Стоит прочитать его дневники, письма – там это видно хорошо.
Он написал стихотворение, в котором описывается дохлая лошадь – очень неприглядный предмет, причем во всех анатомических подробностях. Но смысл стихотворения: вот к чему ведет земная жизнь, а будет ли вечная жизнь, любовь моя? Это вопрошание как тоска по небу, которого за тучами не видно.
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
«Духовная тревога» как критерий подлинности
 – Критик Ирина Роднянская определила одно из свойств современной поэзии как «ощущение духовной тревоги». По-моему, это и о Вашей поэзии тоже. Не вызывает ли недоумение у слушателей, что такую поэзию «духовной тревоги» пишет священник?
– Я встречал таких людей, они считают, что церковность – это когда все раз и навсегда правильно, на все вопросы даны однозначно четкие ответы, прямо как в комсомоле советских времен…
Конечно, это не так. Евангелие Христово исполнено тревоги – о падшем состоянии человека, о грехе внутри нас, о непростоте нашей жизни, о смерти… Оно же исполнено и пасхальной радости и чаяния жизни будущего века, и одного без другого не понять, это знает любой кающийся грешник и любой подвижник и святой, взявший крест и пошедший за Христом…
Но гораздо больше я встречал людей, понимающих всё это. Это самые разные люди – и церковные, и нецерковные. У меня есть большой круг знакомых поэтов, которых нельзя назвать полными профанами в церковной тематике (потому что любой поэт – это эрудированный дилетант, знает всего понемногу), для них всё-таки существует церковное, хотя бы как некоторый культурный слой.
– А если человек наконец понял, что рифмованные вирши – это не совсем стихи, и решил приобщиться к настоящей поэзии – это возможно во взрослом возрасте?
– Конечно, если человек захотел восполнить пробел – это само по себе уже замечательно. Пусть читает стихи самых разных поэтов, может, ему будет близко какое-то направление, стиль, тон.
– Часто, читая литературоведческий анализ стихотворения, осознаешь, что ты ничего в поэзии не понимаешь. Не возникает такого восприятия, не удается копать так глубоко, но тебе нравится музыка стиха, что-то неуловимое, что невозможно передать другому человеку. Вот такого восприятия достаточно или всё же надо разбираться, если есть аллюзии литературные, библейские в стихотворении, докопаться до основ: «что же в итоге поэт хотел сказать»? Насколько вообще оправдано это выражение: «Поэт хотел сказать»?
 – Такое восприятие – «нравится и всё» – бывает в детстве и старости. Тогда, когда еще нечего терять и когда уже нечего терять. Но в детстве остаться невозможно, а до полноты старости, до мудрости еще надо дорасти. Те поэты, которые в молодости и зрелости писали сложно, бывает, в старости начинают писать проще – они перестают бояться банальных рифм, происходит перемена не столько в мастерстве поэтическом, сколько в самой личности.А вот в промежутке между этими двумя состояниями всё-таки разбираться бывает полезно: нужно понимать, что означает это имя собственное, это название, эта скрытая цитата, почему поэт эти два слова поставил рядом, как это работает. Полезно бывает читать книги по стиховедению или словарик того или иного поэта, чтобы знать, откуда он черпает свои образы, какие сюжеты использует. Это нужно делать, но рано или поздно это вновь станет неважным.
– Может ли человек без поэзии прожить?
– Сама жизнь дает исчерпывающий ответ: не получается у человека прожить без поэзии. Попадаются восемь, скажем, человек, которые говорят, что могут прожить и так, а пятнадцать других не могут. В Москве и других городах – посмотрите: всё кипит – фестивали, слэмы, поэтические конкурсы, издаются журналы, интернет кипит: сайт Стихи.ru – люди не только любят читать, но и писать стихи.
Писание и говорение стихов – это органичное свойство человека. Даже думаю, что поэтическая речь – это отголосок той речи, которая была дана Адаму в раю.
Возможно, Адам в раю разговаривал языком, непохожим на нынешний. И у разновидностей поэзии есть определенное происхождение. Например, гимнография – это язык ангелов, славящих Бога. Эпос, или, как это иногда называют, нарративная, сюжетная поэзия – взгляд на события мира. Лирика появилась, когда человек был изгнан из Эдемского сада, когда он стал всматриваться внутрь себя – недаром лирика всегда печальна.
Без поэзии человек не сможет жить никогда, она отражает очень важные ритмы человеческого естества.
– У Вас был период, когда Вы совсем не писали стихов…
– Стихи перестали писаться в 1996-м году, когда я крестился – так совпало: сначала перестали писаться, а потом крестился. Не знаю, почему это происходило – не было терзаний, а просто перестал испытывать к стихам интерес. Восемь лет не писал. За это время и крестился, и стал священником. А потом опять стихи вернулись – и это хорошо. Это говорит о том, что источник поэзии не в самом человеке – он у Бога, поэтому поэзия будет всегда.
Стихи, ведущие вперед
 – Почему большинство самых замечательных духовных стихотворений написано людьми нецерковными или далекими от официальных деноминаций? Бродский, Пастернак…– Бывает, да, такой момент: для людей со стороны всё это – религия, Церковь, образы Священного Писания – ново, свежо, это некая неисследованная область, они берут христианство «в охотку». Как каша для ребенка – один раз он съест в охотку, другой раз – с трудом, на третий – будет плеваться, потому что он не рад тому, что вменяется в обязанность.
Поэтому и для людей, для которых церковная повседневность не является привычной, всё церковное похоже на лужок, на который можно прийти, сорвать цветов, сплести венок, порезвиться, а потом уйти.
Это одна из причин. А вторая причина, почему у Бродского и Пастернака получалось писать хорошие стихи на эту тему: потому что Бродский и Пастернак просто сами по себе очень хорошие поэты.
– А Вам мешает, что Вы – священник и люди ждут от Вас определенных «рифм»?
– Нет, меня же никто не заставляет писать стихи, поэтому как-то Господь хранит от этого. Удается не писать стихов о том, о чем не хочется. Общая установка моей жизни – это свойство, в шутку говоря, всякого лентяя, прокрастинатора: стараться не делать того, что не нравится.
– Ваши любимые современные «духовные» поэты?
– Их много, и возникают всё новые. Трудно сказать, насколько они духовные. Например, поэт Евгений Карасев. Он уже пожилой, живет в Твери, полжизни отсидел по тюрьмам и лагерям. Детство было тяжелое, беспризорничал, приходилось воровать. И поэзия его полна этими горькими наблюдениями, такой Анри Руссо в поэзии.
Нельзя не упомянуть Андрея Сен-Сенькова, Станислава Львовского, Андрея Полякова, который живет в Крыму. Я веду на канале «Культура» передачу «Поэзия. Движение слов», стараюсь приводить на радио тех, до кого могу дотянуться, составляю коллекцию современных поэтов.
И ушедшие от нас: Елена Шварц, Виктор Кривулин, Денис Новиков… Многие поэты трагически ушли из жизни, есть даже такие ежегодные чтения «Они ушли, они остались», посвященные поэтам, ушедшим молодыми. За последние десять лет это целый батальон, множество талантливых молодых ушло.
Вот замечательные стихи Дениса Новикова (когда-то его отметил Бродский, написал послесловие к одной из его первых книжек), основной их тон – печаль, жалость, грусть о чем-то. Как сказали бы в бодрое советское время – упаднические стихи, они не славят стройки, победы и достижения, нет в них никакого оптимизма. Но тем не менее эти стихи ведут – не вверх, а вперед, – дают посыл к жизни.
Черное небо стоит над Москвой,
тянется дым из трубы.
Мне ли, как фабрике полуживой,
плату просить за труды?
Сам себе жертвенник, сам себе жрец,
перлами речи родной
завороженный ныряльщик и жнец
плевел, посеянных мной,
я воскурю, воскурю фимиам,
я принесу-вознесу
жертву-хвалу, как валам, временам —
в море, как соснам — в лесу.
Залпы утиных и прочих охот
не повредят соловью.
Сам себе поп, сумасшедший приход
времени благословлю…
Это из детства прилив дурноты,
дяденек пьяных галдеж,
тетенек глупых расспросы — кем ты
станешь, когда подрастешь?
Дымом обратным из неба Москвы,
снегом на Крымском мосту,
влажным клубком табака и травы
стану, когда подрасту.
За ухом зверя из моря треплю,
зверь мой, кровиночка, век,
мнимою близостью хвастать люблю,
маленький я человек.
Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти — при жизни умей.
А бывают бодрые стихи, которые ни уму ни сердцу, вхолостую работают.
Поэзия – слуга любви
– Кажется, Виктор Астафьев в одной из бесед говорил, что поэты как дети – нуждаются в нашей защите…
– Да, есть такая схожесть, даже с инвалидами, с покалеченными детьми – они неуклюжие, им трудно ходить, у них ломкие кости. Тому, кто сложнее устроен, у кого больше «чувствилищ», – тому труднее. Как писал Бодлер в «Альбатросе»:
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
Но меня всегда смущает и даже вызывает неприязнь то, когда этим положением вещей поэт начинает гордиться: «Я весь такой ранимый». Или, того хуже, оправдывать этим свои грешки (как говорил замечательный поэт и мыслитель Игорь Юганов: «Гений и злодейство несовместимы. А вот про гения и мелкие пакости такого не скажешь…»).
Поэзия – это не твое, это дар Божий. Это тот талант, который нельзя закопать в землю, а надо реализовать.
А главная реализация – это любовь, мы должны служить кому-то, кому-то от твоих стихов должно стать хорошо на душе, посветлеть. Как один знаменитый лагерник, отсидевший в ГУЛАГе, говорил, что ему помогали выжить стихи Мандельштама: «Флейты греческой тэта и йота…». Вот это реализация. А то, как ты работаешь – это то электричество, которое притягивает читателя и помогает ему, который принимает это электричество и идет дальше.
В биографии Бродского, которую написал Лев Лосев, есть во вступлении примечание: Бродскому честь и хвала помимо всего прочего и за то, что он свой талант не потерял, не пропил, а работал над ним.
Поэтому талант – это счастье, которое тебе дано, над ним надо работать. Это трудно, конечно, но кому легко? Паять кастрюли тоже нелегко. Поэтому гордиться своей ранимостью незачем.
Образование и Православие / Православие и мир |
||||
|
|
Всего голосов: 3 | |||
| Версия для печати | Просмотров: 2530 | |||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
