Об освоении русского Севера и причинах походов в Сибирь..

Небольшая книга одного из крупнейших русских историков академика С.Ф. Платонова (1860-1933) посвящена освоению русскими людьми Севера Европейской части России — бассейнов Двины и Печоры, Поморья, Вятки и Перми, выведшего, в конечном счете, русских людей на Урал и в Сибирь.

«Отдаленность от Новгорода удобных и богатых промысловых мест на севере и трудности путей, туда шедших, были причиной, почему бедному переселенцу очень трудно было в одиночку идти в Поморье. Он застревал на пути, задержанный широкими порожистыми реками, каменными «сельгами» и топкими болотами Обонежья. На далекий морской берег (Терский, Поморский, Летний, Зимний, как его называли на разных его участках) могли проникнуть только хорошо снаряженные и снабженные партии колонистов, имевшие целью основать новый промысел или приобрести новое становище для морского лова. Такого рода партии и формировались в крупных боярских хозяйствах. Новгородский капиталист, боярин или «житой человек», желавший вновь завести или увеличить свои промысловые заимки на севере, собирал у себя своих холопов, «дворчан» или «дворян» (то есть дворовых людей), и посылал их на север. Они шли в «ушкуях» (лодках) или на конях и добирались до морского берега. Выйдя к морю, они шли морем вдоль берегов, ища удобных мест для становищ. Найдя устье реки, впадающей в море, они входили в реку до первых ее порогов. Привлекали их и удобные бухты, в которых можно было основаться для ловли рыбы и боя моржей: Все удобные места, не занятые ранее, занимались ими на имя их господина и становились боярской вотчиной. Так возникали промысловые боярские поселки с русским населением. Распространяясь от первых становищ по берегу или в глубь страны, поселенцы покоряли себе инородцев — «корельских детей» или «лопь дикую», или же (восточнее) «самоядь», «примучивая» их к промыслу своего господина».

«Иные являлись за добычей в виде простых насильников. Так, в 1342 г. новгородский боярин Лука Валфромеев, «не послушав Новграда», собрал дружину, «скопив с собою холопов сбоев (удальцев) и поеха за волок на Двину и постави городок Орлец» (ныне Орлицы, верстах в 30 от Холомогор). Оттуда, из своего городка, начал он войну по Двине и взял было «все погосты на щит». Но местные люди встали на насильника, и он погиб от их рук. Об этом узнали новгородцы, и началась из-за Луки смута в самом Новгороде, где нашлись сторонники и почитатели убитого боярина. Приключения Луки имели в своей основе грубое желание завладеть уже заселенным краем в личную собственность смелого предпринимателя с целью торгово-промышленного использования местных богатств. Грубое насилие вызвало отпор и повело к смуте».

«Особенно на С.Двине и ее левых притоках был силен крестьянский «мир» и было относительно слабо воздействие новгородской знати. Здесь в конце XIV века произошло даже явное отложение от Новгорода: бояре двинские и все двиняне «задалися» за Московского великого князя, а от Новгорода «отнялися», причем двинские вожаки «воеводы Иван и Конон с своими друга волости Новгородские и бояр новгородских поделиша себе на части». Новгородцам надобно было силой возвращать себе отпавшую область: они послали на Двину рать, числом в 3.000 человек. Эта рать одолела московскую «засаду» (гарнизон) в городке Орлеце и заставила двинян сдаться. Воеводы Иван и Конон «с други» были схвачены и казнены, а прочие вожаки, «кто водил Двинскую землю на зло», были закованы и потом в Новгороде замучены или же заточены по монастырям. На двинян наложена тяжелая контрибуция (2.000 рублей и 3.000 коней, по коню на каждого новгородского воина); а городок Орлец «разгребоша» (то есть срыли)».

«Свободный ото всяких частных воздействий и зависимости на черных (государственных) и дворцовых землях, крестьянский «мир» жил и работал с полной самостоятельностью «в государевой вотчине, а в своем посельй». В недрах этого «мира» не все было ладно и приглядно; но главное условие общественного благополучия — свобода труда и почина — там было налицо. И историк может удостоверить, что в системе московского правительственного хозяйства Поморье было главнейшей доходнейшей статьей, источником разнообразных поступлений, денежных и натуральных. Когда во второй половине XVI столетия московский центр стал жертвой жестокого экономического кризиса, подвергся хозяйственному запустению и обезлюдел, вследствие усиленного выселения трудовых масс, Поморье удержалось на прежней степени хозяйственного расцвета».

«Между Рязанью и Владимиром не было в ту эпоху прямого пути. Между ними лежала непроходимая болотистая «Мещерская сторона», сквозь леса и топи которой и в позднейшее время не было путей. Это пространство (между нынешними Рязанью, Егорьевском, Покровом, Судогдой, Меленками и Касимовым) надобно было обходить, идя с юга — или вправо на Муром или влево на Москву. Татарские рати избирали первое направление и тем самым оставляли Московские и Тверские места далеко влево от главной арены своих кровавых действий. Их удары обрушивались на среднее и нижнее течение Клязьмы и через Клязьму на Ростов и Волгу. До Твери и Москвы очередь доходила не всегда. В их области уходили те, кто не успевал уйти за Волгу. Москва и Тверь полнились народом так же, как стали полниться беглецами Костромские, Галичские и Вологодские места. Века XIV и XV — это время усиленной колонизации с юга на север наперерез колонизационным потокам, струившимся в Заволочье из Новгородчины».

«По выражению В.О.Ключевского, «монах и крестьянин были попутчики, шедшие рядом, либо один впереди другого», и монастырская колонизация имела очень важное и полезное значение для колонизации крестьянской. «Во-первых, лесной пустынный монастырь сам по себе, в своей тесной деревянной или каменной ограде, представлял земледельческое поселение», действие которого простиралось и на окружное население: «вокруг пустынного монастыря образовывались мирские, крестьянские селения, которые вместе с иноческою братиею составляли один приход, тянувший к монастырской церкви». Случалось, что «впоследствии монастырь исчезал, но крестьянский приход с монастырскою церковью оставался». «Во-вторых (продолжает В.О.Ключевский), куда шли монахи, туда же направлялось и крестьянское население… Не всегда можно указать, где которое из обоих движений шло впереди другого, где монахи влекли за собою крестьян, и где было наоборот; но очевидна связь между тем и другим движением. Значит, направления, по которым двигались пустынные монастыри, могут служить показателем тех неведомых путей, по которым расходилось крестьянское население». Соседство крестьян и монахов нередко выражалось в тесном их содружестве. «В житиях есть намеки на то, что отшельники, строя церкви и при них монастыри, нередко имели в виду доставить расходившимся по заволжским лесам переселенцам возможность помолиться, постричься и похорониться в недалеком храме с обителью». Так, Дионисий Глушицкий (на верхней Сухоне) строит в разных местах один храм за другим «на прихождение православному христианству», ибо, «не бяше тогда церкви на том месте», а деревни вокруг все множились».

«Во второй половине XV века «вятчане» (под которыми надо разуметь все вообще население Вятской области, и русское и инородческое) проявили большую склонность к своеволию и разбойным набегам. Они не повиновались московским властям, имели у себя каких-то «воевод земьских» и «с поганством воединяющеся» (то есть с некрещенными инородцами) грабили Сысолу, Вымь и Вычегду (зырян). Увещания из Москвы не помогли; в 1458 и 1459 гг. последовала репрессия. Московские воеводы пришли на Вятку с большой ратью, взяли города Котельнич и Орлов и осадили Хлынов. Вятчане смирились, но в последующее время (1466 г.) стали опять разбойничать на С.Двине, а затем сделали было попытку вовсе отложиться от Москвы. В 1486 г. они, «отступив» от великого князя, пришли ратью на Устюг. То же повторилось и в следующие годы, так что в 1488 г. даже особые воеводы великого князя «берегли земли Устюжские от вятчан». Москва решилась покончить с Вяткой и учинила ее разгром в 1489 г. Войска великого князя пришли в Вятскую землю разными путями. Конная рать от Москвы пришла к Котельничу, вероятно, со стороны Ветлуги; судовая рать с С.Двины приплыла туда же по Моломе, и, наконец, туда же подошел и вспомогательный отряд татарской конницы от Казани. Под начальством знаменитого воеводы князя Данила Щеняти рать великого князя от Котельнича выступила на г.Хлынов и осадила его. После упорной защиты город сдался, и вятчане выдали своих вождей. Описав падение Вятки, летописец говорит: «а на Семень день Летопроводца лета 6998 (то есть 1 сентября 1489 года) воеводы великого князя Вятку всю развели и отпустили их (вятчан) к Москве мимо Устюг и с женами и с детьми». В Москве вятских вожаков повесили, а прочих пощадили: великий князь «иных вятчан пожалова», дал им «поместья в Боровску и Алексине, в Кременце, и писалися вятчане в слуги великому князю». Другой летописец прибавляет, что вывели из Вятской земли «вятчан больших людей», и из числа их великий князь «земьских людей» посадил в Боровске и в Кременце, а «торговых людей вятчан в Дмитрове посадил»; «арских же людей» (то есть инородцев) «пожаловал князь великий отпустил в свою землю».

«В 1566 г. Антверпенская торговая компания отправила в Печенгу и Колу в качестве торгового агента своего бухгалтера Симона фон Салингена. В Коле он встретился с купцом Корнелиусом де Мейером Симонсоном. Мейер только что вернулся в Колу из неудачной поездки в Москву: его задержали в Новгороде, найдя недостаточным его документы. Салинген и Мейер решились на новую попытку проникнуть в Москву и, не рассчитывая пробраться туда через Новгород, избрали другой путь. Они оделись в русское платье, наняли лодку с русскими гребцами и через Кандалакшу, Кемь и Суму прошли в Онегу и Каргополь, откуда явились в самую Москву. Там им удалось сыскать «гостя» (то есть купца) Степана Твердикова, с которым они познакомились еще в Голландии, когда он приезжал в Антверпен по поручению Московского царя. Твердиков, по-видимому, испугался за своих смелых гостей, да и за себя самого. Это было крутое время опричнины и опал; у голландцев не были в порядке документы; они заранее не испросили позволения на путешествие в Москву и. в довершение всего, были в туземном платье, как бы скрывая свою иноземную «природу».

Твердиков посоветовал им не соваться на глаза властям, и потому наши путешественники оставили Москву без огласки и направились в Новгород. Из Новгорода Мейер отправился в Нарву; Салинген же остался пока в Новгороде и торговал там жемчугом и драгоценными вещами, а затем вернулся в Колу. Он не указывает точно своего пути из Новгорода в Колу, — но этот путь описан англичанами, одновременно с ним ездившими между Белым морем и Новгородом. Путь шел от Новгорода по Волхову и Свири на Повенец. Телешну-реку, Выгозеро, Выг-реку и Сороку. Странствования Салингена и Мейера могут удивить нас не только их смелостью, но и тем. что в острый политический момент казней и опричнины в Москве людям без местного языка и должных документов (проезжих грамот и т. п.) оказалось возможным дважды пересечь всю страну от Москвы до ее крайних северных рубежей, и притом безо всяких особых приключений».

«В отношении заграничного торга Русь, если можно так выразиться, обратилась в XVI веке лицом к северу, к «божьей дороге» — великому морю-океану. Отторгнутая от Балтийских берегов, она радовалась, что ее северные берега свободны: «и которую дорогу бог устроил, великое море-океан, и тое дорогу как мочно затворить», говорили русские люди. Однако, осмотревшись в новых условиях заморских сношений, они кое-что на этой дороге сами затворили. Московское правительство в 1584-1585 гг. решило закрыть гавани на Мурмане и сосредоточить весь товарообмен с иноземцами в построенном для этой цели новом Архангельском городе. По-видимому, причина такого решения лежала в военной опасности от датчан, норвежцев и финнов: защищать очень далекую Мурманскую окраину от вражеских нападений было трудно; да и мирное с ней сообщение было затруднено чрезвычайной далью и трудностями пути по морю и тундрам. В 1585 г. Кольский воевода объявил датскому «державцу» в «приездном городке датских немец» Варгаве (Вардегусе), что московский государь «в Коле волости торговати велел троскою и палтасом и салом троскиным и китовым; а иных некоторых товаров в Коле нет, потому что государь… корабельную пристань велел учинити в своей же государевой вотчине на усть-Двины реки у нового города (Архангельска) на Холмогорах; и двор гостин там поставлен для торговли, и государя нашего многие гости со многими товары там на Двине готовы; а в Коле-волости государь наш торговым людям некоторых земель никакими большими товары торговати не велел». На просьбу датского короля Фредерика II отменить это распоряжение и оставить торг в Коле, в 1586 г. последовал отказ. Царь Феодор Иванович отвечал королю: «а что писал еси к нам в своей грамоте о торговле в нашей отчине в Лопской земле, что был учинен торг в Малмиюсе, то есть в Коле, и нам бы то торговое место опять в Малмиюсе велети устроити, — и мы ныне торг изо сего Поморья, из своей вотчины Двинския земли и из Колы и из иных мест перевели и учинили в одном месте на усть-Двины реки у нового города у Двинского… а в Коле волости торгу есмя быта не велели, занеже в том месте торгу быта непригоже: то место убогое». Так совершилось закрытие Мурманских гаваней, и создалась торговая монополия нового Архангельска».

«В Мангазею вели многие пути. Один из них шел с р.Печоры в р.Усу, «а по Усе-реке вверх до устья Соби-реки, а из Соби-реки в Ель-реку до Камени (Уральского хребта) до волоку, а через волок через Камень в Собь в другую реку, а Собью-рекою вниз до Оби Великой». Это был северный путь, на котором с течением времени возник городок Обдорск на Оби против Собского устья. Второй путь шел южнее: с р.Вычегды «на р.Вымь, с Выми на р.Турью, а с Турьи на Печору, а с Печоры через Камень», вероятно, по р.Щугуру и р.Сосве в Обь. На этом пути около 1594 года стал городок Березов. Еще южнее наметилась третья дорога — с р.Камы по р.Тавде или Туре в р.Тобол и по Тоболу в Иртыш и Обью до Обской губы. Все эти дороги были трудны; на них были многие «злые места». Южный путь был наиболее удобен, но и наиболее долог; а кроме того, на нем расположилось «Сибирское царство», сквозь которое не всегда можно было пройти от татарских насилий. Неудобства этих «сухих дорог» заставляли русских промышленников, идущих в Мангазею, выбирать морской путь. В «большое море окиян» выходили из Северной Двины, из Холмогор, или из «Кулойского устья» (из р.Кулоя), или из «Пуста-озера» (из Печоры), и «бежали парусом» в Карскую губу. В эту губу впадала речка Мутная, которая верховьями своими, через озера, сближалась с речкой Зеленой, текшей в Обскую губу. Между Мутной и Зеленой был «сухой волок», «а сухого волоку от озера до озера с полверсты и больши, а место ровное, земля песчана». Перебравшись через волок, выходили Зеленой рекой в Обскую губу, не огибая полуострова Ял мала, и шли в Тазовскую губу, где уже была Мангазея. Путь этот был тоже нелегок, и здесь встречались всякого рода трудности и «морем непроходимые злые места». Но морской ход давал возможность перебросить сравнительно большие грузы в относительно короткий срок, «поспевают морем в Карскую губу от города (Архангельска) в две недели»; и столько же надобно времени на остальной путь: в итоге «поспеть от Архангельского города в Мангазею недели в полпяты мочно». Конечно, четыре с половиной недели немного сравнительно с тем, что с Камы в Мангазею надо были идти два с половиной месяца. Так как на всех путях идущих ожидали всякого рода опасности и трудности и от природы и от лихих людей, то морской путь с его льдами, штормами и противными ветрами не казался хуже других, и промышленники предпочитали пользоваться именно им. Когда иностранцы — англичане и голландцы — явились в Ледовитый океан, к Мурманским и Беломорским берегам, они уже в середине шестнадцатого века нашли здесь русских мореходов, которые знали берега Карского моря и, как сообщает один из иностранцев, свободно говорили по-самоедски и хорошо знали р.Обь вследствие своих ежегодных поездок в те страны».

«Аника, родоначальник наиболее богатой и известной ветви рода Строгановых, не довольствовался скупкой мехов, привозимых инородцами и русскими промышленниками из Сибири на Вычегду, но сам пытался проникнуть в места добычи пушного зверя, то есть, в Мангазею на Обь. Он посылал туда своих людей для того, чтобы изучить обстановку и завязать там торговые связи с самоедами. По мнению хорошо знавшего русскую жизнь шестнадцатого века голландца Исаака Массы, именно от торга с самоедами на низовьях Оби и пошло богатство Аники Строганова, ибо он сумел ранее других русских людей пробраться на Обь и наладить там обмен драгоценных мехов на дешевые «немецкие» безделушки и иной русский товар. Так выясняется значение для Строгановского хозяйства далекой Мангазеи, и становится понятным обращение Грозного именно к Строгановым за наиболее ценными сортами пушнины, за «дорогими соболями одинцами», за которыми Строгановы и шлют «к Вычегде и на Вым и в Пермь». Сидя на Вычегде в своем Сольвычегодском хозяйстве, Строгановы для сношений с Мангазеей должны были пользоваться как «сухими дорогами», шедшими туда через Печору и «Камень», так и морским путем. Когда же они завели хозяйство в Пермском крае, на Каме и Чусовой, для них с 1560-1570 годов получил значение и тот южный путь, который выводил на Иртыш и Обь по рекам, близким к их новой вотчине, скорее всего — по Туре».

«Не довольствуясь простым обменом своих товаров на английские и голландские на местных рынках и ярмарках, они задумали проникнуть и на рынки Западной Европы. Для этой цели нужны были подготовленные агенты, и Строгановы искали их оригинальным способом. Длительные войны Грозного с Литвой, Ливонией и Швецией вели к тому, что в Московском государстве всегда был «полон» — пленные немцы и «литва», которых можно было купить, как продажную военную добычу, и обратить в крепостную зависимость. По-видимому, это дело у Строгановых было основательно налажено, и сыновья родоначальника Строгановых Аники, ездили в Москву за скупкой «полонских людей немцев и литвяков», находимых ими в казенных тюрьмах. Из этого-то несчастного люда и получались приказчики, знавшие иностранные языки. В их число попал, между прочим, замечательный человек — Оливер Брюнель из Брюсселя, выкупленный Строгановым из Ярославской тюрьмы. Брюнель в качестве торгового приказчика на голландском корабле прибыл в Колу в самом начале торговых сношений голландцев с русским Мурманом, — вероятно, в 1560-х гг. Из Колы он направился в Холмогоры, на Сев.Двину, с целью изучения русского языка, но там был заподозрен в шпионстве и взят в Москву, откуда попал в Ярославскую тюрьму. Вырученный Строгановыми около 1570 года и взятый ими на службу, он первые годы пребывания у Строгановых служил агентом по торговым сношениям их с Западом. Вместе с русскими приказчиками ездил он несколько раз из Колы в Нидерланды, побывал в Париже, торгуя мехами. Затем, с 1577 года, он был направлен на восток, в Мангазею, и был там, кажется, дважды. В первый раз он проник туда сухим путем, во второй — водой по р.Печоре и морем. Путешествия в Сибирь так увлекли его, что он вполне предался мысли добраться морем и Обью до Китая и, по-видимому, склонил к той же мечте и своих хозяев. В 1581 году он был у знаменитого космографа Герарда Меркатора в Клеве и у его друга Иоанна Балака (или Балаха) и сообщил им как свой проект путешествия по Оби в Китай, так и то, что было уже сделано для его выполнения. По его словам, два шведских корабельных мастера на Строгановской верфи на Сев. Двине построили уже два корабля для плавания по Ледовитому океану на восток, и сам он, Брюнель, отправляется теперь в Антверпен, чтобы пригласить на службу к Строгановым на их корабли опытных моряков. Так как Брюнель около этого времени оставил службу у Строгановых (вероятно, просто не возвратившись к ним из Нидерландов и Дании, где он провел остаток жизни), то мы и не знаем ничего о судьбе экспедиции на Строгановских судах. Но для нас чрезвычайно важно то указание, что в 1581 году, одновременно с подготовкой сухопутного поиска Ермака на Иртыш и Обь, Строгановы готовили и мореходный поиск на ту же Обь. Очевидно, тот или иной выход на эту реку казался им желательным в целях их торговли с азиатскими странами — в первую очередь с Мангазеей, а затем со Средней Азией и даже с Китаем. И вот, в то время, как Ермак на суше достиг цели даже большей, чем можно было надеяться, морской поиск на морских кораблях остался, по-видимому, без результата. Морской ход в Мангазею был возможен на «малых кочах» — судах, которые по сухим волокам можно было волочить на себе; морские же корабли, на которых пробовали проникать к Оби иностранцы, затирало льдами, и они обычно гибли или же, в лучших случаях, возвращались, далеко не достигнув Оби. Сношения с Мангазеей продолжались каботажным способом: «в Мангазею по вся годы ходят кочами многие торговые и промышленные люди со всякими немецкими товары и с хлебом». Ходили туда, разумеется, и Строгановские люди, но их хозяевам не пришлось в Мангазее добыть каких-либо особых преимуществ и достигнуть преобладания».