Аннотация: страна моего детства – Новосибирский военный городок №17, в нем я родился и вырос. Чуть больше столетия просуществовала эта страна, недавно городские власти приступили к окончательному ее уничтожению. Я решил описать жизнь Военного городка, когда «деревья были большими», а мы маленькими бегали по булыжным дорогам городка, лазили по чердакам старинных казарм и играли в окрестных оврагах, не зная особых забот и не задумываясь о проблемах, которые нас ждут в близком будущем. Надеюсь, этот рассказ будет интересен моим друзьям детства, которые пока еще живы.

Ключевые слова: Новосибирский военный городок №17, детство, послевоенные годы

Ведь во время ее малолетства это был

военный городок военного времени,

в котором семьи ждали возвращения отцов,

и с ужасом ждали почту – что-то пришлют?..

А после кто-то вернулся здоровый и привез подарки, кто вернулся калекой,

а некоторые не вернулись вовсе – погибли или пропали без вести.

Я помню себя с тех времен, когда жили мы в 51-м корпусе, куда мы переехали в 1948 году. Помню в том смысле, что есть воспоминания некоторых эпизодов, очевидно, тех, когда впечатления были яркими. О том, что было до 51-го корпуса, не помню совсем; знаю немногое из рассказов Тани, о том, как она с мамой жила в бараке около оврага, до моего рождения.

В Новосибирск мама приехала в эвакуацию; соседки по эвакуационному вагону стали ее подругами на долгие годы: Иунина Нина Васильевна, впоследствии руководившая поликлиникой военного госпиталя (ОВГ) №333 и Волкова Ольга Всеволодовна, которая также стала сотрудницей госпиталя.

Жили бедно и впроголодь, дети играли в длинном коридоре барака, мама весь день была на службе, а за Таней днем присматривала Баба Синя – женщина в синем сарафане. Мама приходила со службы вечером, стирала белье, мыла Таню, а после и меня, мылась сама. И все это – в тазике, куда наливалась теплая вода из чайника. На окнах не было занавесок, и через годы выяснилось, что из соседнего дома окно нашей комнаты хорошо просматривались, и были желающие понаблюдать за помывкой мамы с дочкой.

Я родился осенью 1947 года. Это было известное голодное время, и мама моя перед тем переболела тифом. А отец вернулся в семью почти через год после окончания войны – в самые последние дни войны в Берлине он был тяжело контужен и несколько месяцев провел где-то в госпиталях. Конечно же, время для того, чтобы рожать детей, и обстоятельства были неподходящими, неудивительно, что ребенок получился неудачным. То есть совсем негодным. Так постановили профессионалы, врачи-подружки мамы, посмотрев на новорожденного. Вместо поздравлений они честно ей сказали: «Сочувствуем мы тебе, Оля, ты уж не расстраивайся, всякое бывает, этот – не жилец, долго не протянет. Заводи-ка ты другого. Так благодаря мне была предложена правильная идея, воплощенная впоследствии в доброе дело, и через 5 лет появился брат Вася, который получился гораздо лучше. И это было не единственным моим добрым делом.

У мамы была знакомая, Тамара, муж которой был значительно старше ее, детей у них не было. Однажды она в очередной раз увидела в госпитале маму с полуживым длинноногим больным ребенком на руках. Мама с трудом несла меня, и Тамара спросила: «Ну что ты тяжесть таскаешь, зачем, чего хорошего?» Мама ответила: «Да, тяжело и очень трудно, но как приятно…» Вскоре подруга родила ребенка и сказала маме, что это – результат их разговора о трудностях.

После рождения я упорно стремился покинуть этот мир, очевидно, чувствуя, что это не то место, где надо жить. Я не просил меня рожать в этот мир. И дальнейшая жизнь показала, что предчувствия мои были правильными. Но умереть не получалось. Когда почти сразу после рождения у меня началась пневмония, что в те времена было гарантией смерти ребенка, приятельница мамы, Бэлла Соломоновна, взялась меня лечить. Она была начальником терапевтического отделения в окружном военном госпитале №333 (доктора этого госпиталя еще много раз будут меня спасать). Гражданских в госпиталь не брали, но полковник Бэлла Соломоновна начальников спрашивать не стала; она поставила у себя в кабинете картонную коробку, поместила меня в нее и стала лечить пенициллином, который в госпитале был доступен (в отличие от гражданских больниц).

Добрый доктор Бэлла Соломоновна была одинокой, она служила в армии с таких давних времен, что у нее даже сохранился, как память, шлем-буденновка. Она долго работала в госпитале, потом детским врачом в Академгородке, и дожила до 100 лет. Благодаря ей мне не удалось умереть в детстве от пневмонии.

Много лет спустя я, уже студент, обращался к ней по поводу какой-то болячки, и она дала мне толковые советы.

Раз от пневмонии тогда умереть не получилось, я пошел другим путем: стал голодать – не ел ничего, просто объявил голодовку. И мое самое первое воспоминание (историю с моим первым спасением я знаю по рассказам родных): меня кто-то держит на руках и заставляет пить молоко. Я помню эту чашку – у нее внутри была кольцевая полоска. И я пью и смотрю, когда же, наконец, появится эта проклятая полоска, когда же я допью это противное молоко, и от меня отстанут. Так меня и пичкали, в том числе почему-то рисовым отваром. А я постепенно слабел и слабел.

Когда уже я совсем собрался покидать этот мир, за меня взялась бабушка. Она постановила отстать от меня с отварами и стала кормить как-то так, что я стал есть. Снова остался я в этом мире, благодаря бабушке-заступнице, и пришлось мне жить дальше в 51-м корпусе.

Корпус, построенный в начале XX века как один из объектов военного городка, был изначально предназначен для размещения офицерских семей. Офицеры царской армии размещались просторно: на каждом этаже было по две квартиры, в квартире были жилые комнаты с печками, кладовка, кухня и туалет. В советское время эти квартиры стали коммунальными; в нашей коммунальной квартире жило четыре семьи, кухня и туалет были для всех общими. Туалетом служила комната с бетонным полом и постаментом с дырой – прямая труба вертикально шла вниз под здание, где в ямах собирались отходы, которые весной отчерпывали ведрами на палках приезжавшие работники. Из ведер жижа переливалось в бочки, установленные на телегах, и трудолюбивые лошади увозили куда-то вдаль мощные источники запаха. Водопровода в доме не было, жильцы носили воду ведрами с водокачки из соседнего двора – кирпичной будки с торчащим краном, перед которым выстраивалась очередь.

Настоящего цокольного этажа в доме не было, но под полом квартир первого этажа были неглубокие подвалы, в которых жильцы хранили картошку, а одна семья даже устроила в подвальчике освещение и держала там кур.

Мы жили на втором этаже, из двух наших комнат одна была без окон, расположенная в северном торце здания. Северная стена была холодная, печки в этой комнате не было. Поэтому более теплый и влажный воздух из других помещений (в том числе из кухни, где готовили еду и кипятили белье) остывал в нашей комнате, и на ее северной стене конденсировалась влага. От этого на стене выступала плесень – известный фактор развития аллергических заболеваний. В этой холодной темной комнате у нас были какие-то коробки и чемоданы. А в первой, более просторной, стояла раздвижная ширма, которая отгораживала столик с электрической плиткой. Был в комнате еще большой шкаф, подразделяющий эту комнату как бы на две части, возле шкафа стоял обеденный стол. Стол этот я запомнил, потому что за ним меня принуждали есть.

Один случай очень запомнился: отец заставлял есть жареную рыбу, навагу, которая казалась мне противной. И еще, помню, как первый раз у нас появились бананы, зеленые и твердые, как древесные ветки. Что с ними делать, никто не знал. Вычитали, что бананы пекут, нарезали их кружками и стали жарить на сковороде. Вкус не запомнился.

Около входной двери, на стене, висел репродуктор – что-то вроде большой черной тарелки, сделанной из материала похожего на бумагу, к которой вел провод. В середине этой конструкции был цилиндр с проволочкой. Если проволочкой замкнуть контакты, репродуктор оживал и начинал издавать звуки – радиопередачи эпохи начала социализма.

Почему-то в связи с этим репродуктором вспомнился день смерти Сталина. В этот день внимательно слушали радиопередачи, а пионеры обшивали черным материалом свои красные галстуки.

Занимались мной бабушка (мамина мама) и сестренка Таня. В этом возрасте отца я не помню совсем, он служил в Германии и приехал, когда я уже учился в школе (меня определили в школу раньше 7 лет). Отец поначалу заинтересовался моими школьными оценками и домашними заданиями, но, не обнаруживая успехов в учебе (я вообще не помню, что было в школе, что мы изучали, совсем не помню), стал было воспитывать меня подручными средствами. Но вмешалась бабушка, сказала, чтобы он отстал от ребенка, что она не позволит над ним издеваться, и уж пусть лучше на нее руку поднимут, чем на несчастного малыша. Строгий воспитатель после этого меня не донимал.

Книги у нас были, но не много, помню книгу с картинками «Волшебник Изумрудного города», первый том Брэма – насекомые, и толстый том Пушкина.

Дома было неинтересно. У меня были две игрушки – тряпочная обезьяна по имени Чита и железный тяжеленный паровоз с крутящимися колесами. Непонятно было, как с этим играть, ну, я и не играл. Таня помнит, что у нее был тряпичный белый медведь, и потом был ослик, которого отнесли мне в больницу, и он там остался – мягкие игрушки из инфекционной больницы забирать не разрешалось.

Мы дома и не играли, у нас была компания детей примерно одного возраста, и собирались мы во дворе или на лестничной площадке дома. Во дворе мы играли в самые простые игры: кидались камнями и пакетиками с пылью, сражались шпагами, сделанными из проволоки, лазили по крышам солдатских сооружений и по сараям во дворе, ловили длинноногих пауков, обитавших на теневой стороне дома, где росли высокие толстые тополя.

Мы где-то доставали большие линзы, и, фокусируя солнечные лучи на разные объекты (дерево, траву, насекомых), смотрели, что будет. Можно было устраивать небольшие взрывы: в стеклянную посудину с завинчивающейся пробкой укладывали фотопленку на нитроцеллюлозной основе, закрывали крышку, поджигали пленку через стекло с помощью линзы и бросали. Были у нас откуда-то пистолетные патроны, из них мы извлекали порох и бросали на электрическую плитку с открытой спиралью – получались очень красивые вспышки.

Помню имя только одного мальчика из нашего корпуса, он был постарше – Славка Золотов. У него была старая пневматическая винтовка с разболтанным спусковым механизмом и изношенным кожаным поршнем. Мы ее бесконечно ремонтировали и стреляли из нее дробинками, пулек у нас не было. По мере роста нашего мастерства мы стали делать всяческие стрелялки, в том числе «поджиги» из медных трубок, которые хоть и не точно, но очень мощно метали гвозди и дробь. Делать их нас учил старший товарищ, приходивший к Славке Золотову, очевидно, связанный с криминальным миром. Он собирал малышню в сарайчике, где на свечке кипятил в кружке чай, рассказывал нам о том, как весело и красиво живут настоящие воры и бандиты, которые не боятся никого, верны своей дружбе и лихо грабят поезда, почтовые отделения и банки. Он проверял малышню – настоящие ли они товарищи, могут ли хранить тайну и достаточно ли они смелы. Чтобы проверить товарищей, он давал им задания – стащить у родителей деньги и принести ему.

Зимы были длинные, холодные и скучные. В корпусе было холодно, а в неотапливаемом туалете с бетонным полом и прямой широкой дырой вниз – совсем холодно. Мы собирались в нашем подъезде или у того, у кого не было дома родителей. На лестнице дома были железные перила, и было известно, что если их лизнуть, к ним прилипнет язык, и его нужно будет или отливать горячей водой, или отрывать. Все знали об этом, но дети любопытны, и периодически кто-нибудь ставил этот эксперимент. Я тоже попробовал, и мне тоже пришлось отрывать кусочек языка.

Зимой иногда возле дома артиллеристы тренировались в установке пушек, обычно это было для нас развлечением на пару дней. Если было не очень холодно, я надевал свои деревянные короткие лыжи и шел «на охоту» на заросший тополями участок метрах в двухстах от нашего дома. Участок этот летом служил в качестве мини-парка, по другую сторону от него была солдатская пекарня, в пределах участка был солдатский буфет, в котором можно было купить печенье и конфеты. Зимой участок никто не посещал, и он был местом моей охоты, населенным воображаемыми зверями. Моим оружием служила стрелялка, сделанная из деревянной катушки от ниток, с резинкой, которая могла метать деревянные стрелы. К сожалению, медведи и волки мне в этих походах не встретились.

В одну из зим у меня снова случилась пневмония, и снова вылечили доктора, снова спас пенициллин. Помню момент, когда снизилась температура, я стал оживать и захотел есть – мне дали кусочек сырокопченой колбасы. Это было очень вкусно, помню до сих пор.

Весной, когда таял снег, приезжали мужики на телегах, ломами разбивали во дворе смерзшуюся ледяную кучу, куда всю зиму жители выбрасывали отходы и золу от печей, и куда-то увозили. Таня рассказывала, что в военные годы эту работу выполняли пленные немцы.

Летом мы проводили время около южной стороны корпуса, где не было тени деревьев и росла трава – одуванчики, спорыш, подорожник, лопухи. Там младшие дети и копались в земле, трудолюбиво выкапывая камни, уложенные двухметровой полосой по периметру здания. Выходили на солнечную площадку и старики.

Осенью мы наблюдали, как солдаты заготавливают на зиму квашеную капусту. Они давали нам морковь; мы очищали морковки осколками битого стекла (их повсюду было во множестве), это было очень вкусно.

Соседей я помню плохо; помню почему-то старую бабушку, у которой сын пропал без вести на войне. Она постоянно ходила в город в церковь, молилась, надеялась, что сын жив и найдется. Я не застал самого страшного времени, когда семьи военного городка получали похоронные письма. Но следы войны были повсюду: на улицах встречались безногие инвалиды, у которых не было протезов, просто остатки ног, обмотанные брезентом. Передвигались они, упираясь в землю руками, в которых держали деревянные приспособления. Судьба всех семей определялась тем, вернулся ли фронтовик. Кто-то вернулся здоровый и с трофеями, кто-то больной и ни с чем, а кто-то и вообще не вернулся.

Иногда у нас собирались сослуживцы отца, все – повидавшие виды фронтовики, были они немногословны. Выделялся один – он пил больше всех, пел военные песни и рассказывал о своих великих подвигах (в действительности, как раз он-то практически не воевал).

Приходила к нам из соседнего дома тетя Таня, она очень хорошо рисовала. Тетя Таня служила в НКВД и ходила в военной форме, однажды она по просьбе мамы навестила мою сестру Таню на детсадовской даче. Тетя Таня приехала на красивом коричневом коне, увидела Таню, убедилась, что с ней все в порядке, и ускакала. Наверное, служба у нее была непростая, она попала в психиатрическую больницу. Мама ходила ее навещать, но на свиданиях тетя Таня ее не узнавала и отказывалась с ней общаться. Впоследствии тетю Таню выпустили из больницы, и она рассказала маме, что, конечно же, узнавала ее. Но она тогда считала, что враги схватили ее и держат в тюрьме, и если враги поймут, что мама с ней знакома, схватят и маму. Поэтому она перед врагами притворялась ни с кем не знакомой и ничего не понимающей.

Еще у мамы была сослуживица Ангелина Александровна Шульгина, очень хороший биохимик, которую уговорили работать в санэпидотряде, где служила мама. Ее муж был музыкантом. Он побывал в немецком плену, и там ему пришлось играть в каких-то особых условиях. С тех пор он не мог слышать музыку и не мог ходить в театр, по-видимому, музыка включала у него какие-то невыносимые воспоминания. Ангелина Александровна ходила в театр, муж ее провожал, но сам в театр не заходил.

Животных у нас во дворах было немного. Одна из семей, жившая в соседнем доме, держала в сарае кроликов. В этом же доме жил офицер, который первым в городке завел настоящую породистую собаку – ирландского сеттера. Тогда охота на уток в Новосибирской области была хорошей, и офицеры ее любили. А в нашем доме на чердаке долго жила собака Летка. Она была ничья. Сообразительная черная гладкошерстная дворняжка периодически приносила щенков и позволяла с ними играть.

Дом наш располагался около забора, рядом с ним был военторговский магазин. Помню, как стояли очереди за хлебом, и еще более длинные очереди, когда привозили муку или сахар. Тогда очередь занимали заранее, на руках писали номера и периодически проводили переклички очередников.

Хлебные буханки тогда покупали не только целиком, но и частями. Для разрезания хлеба продавцы использовали специальное устройство – длинное лезвие, укрепленное на раме, что-то вроде ножовки. На полках магазина не было почти ничего, только соль и маленькие пачки с концентратом какао и сахара.

За забором, за пределами территории военного городка, начинались убогие лачуги, построенные в военные годы, теснящиеся на склонах оврагов, ведущих в главный овраг, где протекала речка Каменка. Место это называлось жителями Новосибирска Закаменкой, и справедливо считалось обиталищем всякого рода разбойников. Обитатели этих лачуг работали, в основном, на расположенном среди тех же оврагов кирпичном заводе.

Раз есть забор, то в нем должна быть дыра. И дыры в заборе возникали регулярно, их заделывали, но дыры снова появлялись. Дело в том, что на территорию военного городка в то время полагалось проходить через КПП, где дежурили часовые. КПП было два, в восточной и западной частях городка, далеко от нашего дома. Через КПП взрослых пускали по пропускам, а детей без пропусков, иногда устраивая расспросы: кто, куда, зачем. Дыра позволяла обойтись без формальностей и документов, и открывала кратчайший путь к Дому офицеров и казармам, куда девушки из Закаменки стремились для встреч с солдатами и на танцы. Рабочие кирпичного завода хотели через дыру попасть в военторговский магазин и опять же в Дом офицеров, где можно было посмотреть кино.

Фильмы были одни и те же, все их смотрели по многу раз, их повторяли бесконечно: «Застава в горах», о пограничниках и тому подобное. Правда, однажды привезли американский фильм «Адские водители», повествующий о трудной работе американских водил. Для детей раз в год Новосибирский кукольный театр устраивал в Доме офицеров спектакль «Аленький цветочек». Дети смотрели его каждый раз.

Периодически у военных начальников возникали идеи укрепить дисциплину и навести порядок в городке. Для охраны забора выставлялись часовые, и если служивым оказывался совсем тупой или забитый уставами бедолага, он мог подстрелить нарушителя «деревянной границы». Были такие случаи, когда пьяные мужики не останавливались по требованию часового и становились жертвами своей глупости, – солдатики стреляли.

За домом, вдоль забора была земляная дорога, заканчивающаяся около магазина. Помню, на ней валялись прямоугольные медные листы с дырками, отходы, получающиеся после высекания круглых заготовок для патронных гильз. И еще были странные отходы из очень хорошей желтой тонкой резины круглые – куски с асимметрично вырезанным в центре кругом. Из них получались очень упругие мячики.

Летом наша детская команда разлучалась: кого отправляли к бабушкам, кого – на дачу в детский сад. Зимой я ходил в детский сад. Его здание было одноэтажным, деревянным, с необычным красивым полом из широченных, окрашенных в коричневый цвет досок. С самого начала его строительства руководила детским садом молоденькая девочка. Детское заведение получилось добротным, на Новый год воспитатели красиво оформляли коридор черной таканью со звездами.

Детсадовская дача была в Заельцовском бору, на берегу Оби. Запомнились лягушки, ящерицы, пауки и головастики в болоте, посмотреть на которых нас водили воспитатели, а также белка-летяга. Большие пауки с крестами здорово ловили стрекоз, а однажды мне удалось раскопать нору и поймать необычную, очень большую зеленую ящерицу. Еще помню, как я упал в погреб.

В дальнем углу территории дачи оказался погреб, а деревянная крышка на нем была сдвинута на 45 градусов, так что держалась на углах и могла переворачиваться. Я наступил на нее и полетел вниз. Каким-то образом, пролетая между ступеньками железной лестницы, стоящей под углом, я бессознательно, как обезьяна, уцепился за ступеньку, которую пролетал, и повис на ней. Все это произошло инстинктивно, без включения мозга. Получилось классно, как в фильме про Маугли. Повисел и спрыгнул.

После одной из поездок на дачу я заболел коклюшем, помню, как везли меня в город и пели популярную тогда песню про синий платочек, как на позиции девушка провожала бойца и на окошке ее все горел огонек.

Переболел я и коклюшем, и всеми вообще детскими болезнями, и даже больше. Однажды зимой меня укусила собака. Почему-то взрослые решили, что собака эта была бешеная, и меня приговорили к уколам. Их ставили ежедневно в живот, много дней подряд. И для того, чтобы мне очередной раз воткнули иголку в живот, сестра Таня вела меня далеко в больницу, через Каменский овраг. Мы выходили из западного КПП, спускались по серпантинной дороге к Каменке, переходили ее по деревянному мосту и поднимались на другой склон по деревянной лестнице с большими ступенями. Вокруг были сугробы, а под лестничными ступенями были большие пустоты. И я думал: «Вот бы мне залезть в эту нору под ступеньку, это был бы мой дом, я бы там жил, и все бы от меня отстали».

Был у меня еще один случай возможности проститься с этим миром, но я его совсем не помню. Каким-то образом в процессе каких-то игр с детьми (совсем не помню, как это случилось) я ударился головой о твердое и получил сильное сотрясение мозга. Несколько дней я был без сознания, но как-то выжил. Очевидно, повреждение было серьезным, через 50 лет после этого врачи при обследовании на томографе увидели у меня в черепе следы большой гематомы. С той поры голова моя стала очень чувствительной к сотрясениям, даже слабым. По этой причине мои попытки заняться боксом были неуспешны, и если я долго постреляю из мощного легкого оружия, у меня начинает болеть голова.

Из 51-го корпуса мы переехали в корпус 95, в отдельную квартиру. Тогда же родился брат Вася. В 95-м корпусе проходила большая часть жизни, связанная со школой и всякими приключениями, о которых напишу, если хватит сил и времени.

Корпус 51, где мы жили в 50х годах на втором этаже, справа.

Там, где сейчас видна зеленая трава, были сараи жителей, где они хранили дрова и уголь (отопление было печное). И еще было маленькое кирпичное строение, скрывавшее внутри бетонную яму. Осенью солдаты загружали туда нарезанную капусту и морковь, заготавливая себе витамины на зиму.

Скачать pdf [423,92 Kb] (cкачиваний: 24)