Идеальные православные

Отец Иаков молится как-то не по-русски. «Сю аварэмэйо!» — это у него вместо «Господи, помилуй!». А поклоны он кладет как самураи в фильмах Едзи Ямады: сначала складывает под себя ноги, руки на бедрах, колени в стороны. А потом порывистым движением стелет туловище параллельно земле, как его предки когда-то склонялись перед своими сёгунами. В России мало кто знает, что в Японии есть маленькая, но настоящая православная церковь. Еще меньше народу в курсе, что японской она названа не по географическому признаку, а по национальному. И уж совсем новость, что ее апостолами были бывшие самураи, нашедшие в новой вере продолжение своих традиций. Корреспондент «РР» решил исследовать японскую веру, чтобы лучше понять свою.

Хоккайдо — это такая маленькая японская Сибирь. Здесь самая низкая плотность населения на квадрат земли и самое высокое содержание снега на куб воздуха. Здесь по рельсам бегают допотопные ночные поезда, таких даже в России не встретишь. А люди на Хоккайдо настолько суровы, что вообще не убирают снег с тротуаров и давно между собой условились, что разворот через две сплошные — не нарушение, что бы там ни написали в ПДД зануды с острова Хонсю.

Самый северный остров Японии начал массово заселяться всего полтора века назад, и за это время здесь осело множество неформатного народу. Как выразился один местный русский, люди без джойстика в крови. Как выразился один местный американец, flexiblepeople.

— Я из потомственной православной семьи, — закончив молитву, говорит отец Иаков (Синорага), настоятель храма Преображения Господня в городе Саппоро. — Мой прадед принял крещение от первого православного японца, Павла Савабе. Но в церковь я стал ходить только когда женился. Потом закончил семинарию в Токио, долго служил дьяконом, а три года назад стал священником.

Отец Иаков — сама доброжелательность, улыбается от уха до уха, но разговор у нас почему-то так и не склеился. Чуть позже прихожане мне проболтаются, что накануне вечером у батюшки умерла жена. Свои чувства японцы привыкли прятать глубоко-глубоко. Веру — еще глубже.

Ложка соли

История зарождения в Японии православия напоминает сюжет фильма «Последний самурай» с Томом Крузом. Действие происходит на фоне тех же исторических событий: вторая половина XIXвека, революция Мэйдзи, завершение трехсотлетнего правления феодалов и восстановление императорской власти. Только вместо американского военного советника Натана Олгрена в японский порт Хакодате приезжает молодой русский монах Николай Касаткин. И его задача не обучать императорскую армию современному военному искусству, а проповедовать Евангелие — иными словами, заниматься противозаконной деятельностью, за которую в те времена полагалась смертная казнь. Как и персонаж Тома Круза, будущий святой Николай Японский проникается уважением к аборигенам и, прежде чем учить их евангельской истине, восемь лет сам учится их языку, традициям и культуре.

— Традиции рушатся, в умах смятение, люди не знают, во что теперь верить: ту эпоху в японской истории можно сравнить с петровской реформой в России, — рассказывает мне генеральный консул России в Саппоро Василий Саплин. Мы сидим с ним в японском ресторанчике и поглощаем постный ужин. Поститься в Японии очень удобно: мясо нельзя, молоко нельзя, рыбу нельзя, зато можно морских гадов, которые здесь в изобилии.

— Но у христианства в тогдашнем японском обществе была отвратительная репутация, — продолжает Саплин. — Первые проповедники появились в Японии еще в XVI веке, это были португальские католики. Поначалу они добились больших успехов, но потом полезли в политику, стали плести интриги. В результате португальцы были жестоко изгнаны, страна закрылась от внешнего мира на три столетия, а слово «христианин» в японском языке надолго стало синонимом слов «злодей», «грабитель», «колдун». Николаю Японскому удалось невозможное: уже через пятнадцать лет его тихой проповеди он стал одним из самых уважаемых в Японии людей.

Собственно, тот самый Павел Савабе, который стал первым православным японцем, пришел в дом к отцу Николаю, чтобы его убить. Самурай клана Тоса, жрец старой синтоистской кумирни в Хакодате, виртуозный фехтовальщик, Такума Савабе был членом тайного общества, поставившего своей целью изгнать из Японии всех иностранцев.

—Твоя вера злая, вы варвары, приезжаете высматривать нашу страну! — заявил Савабе Такума злодею, грабителю, колдуну.

— А разве не нужно сначала узнать, о чем говоришь, а после решать, вредно оно или нет? — вопросом на вопрос ответил японскому самураю русский монах.

Савабе Такума решил выслушать последнее слово своего врага, а дальше события развивались так. Через четыре года он принял крещение. Сразу же после этого его жена сошла с ума и в припадке безумия сожгла собственный дом. Затем самого Павла заключили в тюрьму и казнили бы, если бы не подоспевшие реформы, смягчившие антихристианское законодательство. Но испытания лишь укрепили бывшего самурая, и еще через три года он стал священником. К тому времени счет православным японцам шел уже на сотни. И большинство из них принадлежали к военному сословию.

— Действительно, на первых порах православное христианство в Японии было религией самураев, — говорит епископ Сендайский Серафим. Еще 20 лет назад он был фоторепортером. Однажды поехал по работе в дальнюю северную провинцию, и там ему на глаза попался маленький православный храм. Так и влип.

— Но почему именно самураев?! Ведь кому как не поборникам традиций ненавидеть все новое?

— На то есть несколько причин. Во-первых, самураи, как высшее сословие, были наиболее образованными людьми, способными воспринимать что-то новое. Во-вторых, с наступлением эпохи Мэйдзи они оказались выброшенными на обочину жизни и в конце концов пришли к выводу, что, если хочешь изменить реальность вокруг себя, надо сначала изменить что-то в самом себе. Ну и наконец, надо понимать, что такое был север Японии в то время. Сюда под натиском императорской власти отступили все люди старой эпохи — как русские староверы в леса Сибири или казаки за Дон. Здесь они потерпели окончательное поражение и разъехались по своим родным землям, разнося по всей стране новую веру. Но ключевую роль, конечно, сыграла сама личность святителя Николая Японского.

Русские путешественники того времени не раз отмечали, что имя «Николай» в Японии стало почти нарицательным. И православный храм назывался «Николай», и место миссии — «Николай», даже само православие именовалось «Николай». Уважения к святителю Николаю не убавила даже русско-японская война. На вопрос верующих, должны ли они воевать против своих православных братьев, он с редким тактом и смелостью заявил: «Я, как русский подданный, не могу молиться за победу Японии над моим собственным отечеством. И именно поэтому я буду счастлив видеть, что и вы исполняете долг в отношении своей страны. Кому придется идти в сражение, не щадя своей жизни, сражайтесь, но не из ненависти к врагу, а из любви к вашим соотчичам...»

Сами православные японцы любят сравнивать свое положение в своей стране с ложкой соли в горшке риса. Сегодня на всю Японию лишь 30 тысяч человек называют себя сей-ке, то есть православными, из них 10 тысяч регулярно посещают церковь. Это в три раза меньше, чем сто лет назад, когда на похоронах святителя Николая сам японский император возложил свой венок.

— А если бы не было потом революции, еще одной войны, курильского конфликта, могло бы сегодня православие быть одной из главных религий Японии? — спрашиваю генконсула.

— Скорее, наоборот, именно эти испытания и помогли ему выжить, — отвечает за него его супруга Татьяна. — Если бы не они, Японская православная церковь сегодня, скорее всего, была бы похожа на протестантскую и католическую, которые здесь фактически выродились в благотворительные общества с минимальным религиозным содержанием.

Интересный дедок

Мой разговор с епископом Серафимом о самураях происходил 11 марта по дороге в порт Исиномаки, который год назад был наполовину разрушен цунами. Теперь, в годовщину той трагедии епископ ехал в местный храм служить литургию и панихиду по погибшим. Дорожное полотно радовало русскими ухабами — последствиями землетрясения, которые, впрочем, за год вполне можно было устранить.

«Интересный дедок» — так охарактеризовал местного священника, отца Василия (Тагучи) Тимур Новоселов, человек-легенда, рассказать которую не хватит этого репортажа. В Восточно-Японской епархии все о нем слышали, но мало кто его видел. В 90-е Тимур жил на Сахалине и прошел суровую школу рыбного бизнеса. Теперь он занимается поставками в Россию яхт и снегоходов, живет в Саппоро, там мы с ним и встретились. Тимур очень большой, очень хмурый, очень добрый и очень сильный. Руки у него, как у ангела крылья, никогда не касаются туловища. И еще это человек, который может решить абсолютно любую проблему.

Сразу после прошлогоднего землетрясения, когда продукты выдавали чуть ли не по карточкам, он каким-то чудом закупил целый автобус гуманитарного груза и, преодолев все кордоны, проехал по пострадавшему побережью, просто раздавая продукты направо и налево. С тех пор для всего японского духовенства Тимур стал живым символом настоящего русского, большого и теплого.

Заезжал Новоселов и в Исиномаки. Имя «интересного дедушки» в тот момент не сходило с информационных лент: отец Василий Тагучи не выходит на связь... отца Василия Тагучи нет ни в одном из пунктов временного размещения... отец Василий Тагучи пропал без вести... отец Василий Тагучи: «Я пропал без вести? Да я все это время вообще из дома не выходил!»

— Когда я был молодой, я частенько ездил в Токио к своему другу-семинаристу, мы там вместе выпивали, — вспоминает свою дорогу к храму отец Василий. — Сердце у меня тогда было темное, а жизнь непростая, даже не хочу о ней рассказывать. И я у этого своего друга все допытывался: что это у тебя за вера, почему ты счастливый такой? А он отвечал: отстань, вон иди в клуб для молодых прихожан, тебе там все объяснят. Я прихожу, а там одни старички сидят, священники. Ты, говорят, крещеный? Нет? Ну, так крестись. А в Японии просто так не крестят, нужно целый год на курсы ходить. Я из упрямства все это выдержал, покрестился, но легче на душе не стало. Дай, думаю, пойду в семинарию, может, там полегчает. А когда семинарию закончил, мне старички говорят: нам тут священников не хватает, поезжай служить в Мариоко, там храм пустой. И как только я начал сам служить, тут же темнота с сердца спала.

Тут есть небольшая трудность перевода. «Темное сердце» по-японски — это не «злое», а, скорее, «уставшее», «измучившееся».

— А цунами? Да что цунами! Мы, слава Богу, живем далеко от берега, здесь разрушений уже не было. Вода до храма добралась и остановилась перед самым алтарем. Полдня помахали тряпочкой — вот и все устранение последствий.

Насчет воды, остановившейся перед алтарем, — это отец Василий просто констатирует факт. Никаких рассуждений о явленном чуде после этого не следует. Православные японцы вообще равнодушны к наглядной мистике. Для них вера — это вера, а цунами — это просто цунами.

Интересная бабушка

Исиномаки сегодня окружают высокие сопки, возведенные из собранных за год обломков того, что когда-то было городом. На протяжении полукилометра от берега одна лишь грязная и голая земля. Потом начинают попадаться остатки домов, а затем идет обычная жилая застройка с небольшими пустырями, оставшимися после точечных разрушений. Пейзаж бодрят лишь яркое весеннее солнце и улыбающиеся люди, год назад лишившиеся крова, имущества, а многие — и родственников.

Японцы вообще в трагических ситуациях почему-то любят улыбаться. Вот и сейчас они ходят по пустой и корявой поверхности земли, отыскивают свои фундаменты, оставляют цветы в бутылках и фотографируют друг друга, люто улыбаясь в объектив.

В Исиномаки большой религиозный день. Каждая религия по-своему поминает жертв трагедии. В синтоистских кумирнях поклоняются духам предков, в буддийских храмах молятся о погибших, в христианских церквях совершают панихиды. Атеисты же между собой сговорились, что ровно в 14 часов просто встанут как вкопанные и целую минуту будут стоять, склонив голову.

— Граждане, подходим сюда, подходим сюда! — даже без перевода мне понятно, что вещает японская бабушка за столиком у входа в православный храм. Японцы всюду любят приходить заранее, поэтому за час до службы у входа толпится народ: женщины с портретами погибших и мужчины с православными крестиками на лацканах — точно так же в Японии носят свою корпоративную символику пожизненные служащие крупных компаний.

К бабушкиному столику подходят люди и пишут маркером на чем-то белом какие-то иероглифы. Что-то белое — это вовсе не бумага для поминальных записок, а небольшие целлофановые пакеты. А иероглифы — не имена поминаемых, а собственные фамилии. В пакеты прихожане кладут свою обувь и складывают ее перед входом, а подписывают, чтобы потом не перепутать, где чья. В храм здесь положено входить разутыми.

Эта старинная японская традиция страшно неудобна для людей со шнурками, потому что если ты, к примеру, захотел в туалет, тебе придется выйти, найти свой пакетик, обуться, пройти пять метров до туалета, там снова разуться, потом проделать эту процедуру в обратном порядке и желательно при этом не потерять пакетик, потому что бабушка уже в храме и пакетиков у нее больше нет.

Тема бабушек в японской церкви вообще раскрывается очень своеобразно. В здешних храмах они, как и у нас, играют роль распорядителей внутренних дел, вот только к свечам и записочкам абсолютно равнодушны. К свечам и записочкам равнодушны вообще все православные японцы. Свечи цвета аскорбинки тут продаются, но особой популярностью не пользуются, записок же и вовсе никто не пишет. Объясняется это явление духовно-финансовыми причинами. В российских храмах свеча — это не только ритуал, но и пожертвование. Японцы же просто отстегивают ежемесячно из своей зарплаты определенную сумму на содержание прихода, и поэтому не видят никакой надобности создавать в храме пожароопасную обстановку. А для чего просить кого-то молиться вместо тебя, они и вовсе не понимают: а ты сам тогда зачем в храм пришел?!

Но забот от этого у бабушки Софьи меньше не становится. Благодаря ей ты просто так в храм Исиномаки не войдешь. Ты должен встать на пороге, подождать, когда она тебя поманит, последовать за ней и расположиться именно в том месте, где она велит. Таким образом, вместо того чтобы расставлять свечи на канунном столе, бабушка Софья расставляет людей по храму. Но и лицо, и повадки у нее при этом точно такие же, как у ее русских коллег: ревностные, охранительные и даже слегка агрессивные.

—Арируйа, арируйа, арируйа, Камия коэйва Наннзини кису!

В японском нет буквы «л», но переведенные еще святителем Николаем молитвы — не единственное, чем отличаются богослужения в Японии от богослужений в России. Главное отличие в том, что здесь все без исключения поют. У каждого прихожанина в руках листок с нотами и текстом, и даже если у тебя совсем нет слуха, ты просто лопочешь полушепотом себе под нос слова молитвы. Литургия в японском храме вообще больше похожа на репетицию хора. Японцы не понимают, как это так — молиться молча, их коллективный разум это возмущает. Какая же это совместная молитва, если все молчат?

Зато они очень любят молча исповедоваться. Вот к епископу Серафиму на исповедь выстроилась длинная-предлинная очередь, но уже через десять минут никакой очереди нет. Каждый японец просто падает на колени, подставляет голову под епитрахиль, выслушивает разрешительную молитву — и все, готов к причастию. Поначалу это коробит, но чем ближе узнаешь православных японцев, тем больше понимаешь, что их вера — это не про добро и зло, а вообще про другое.

Конкретные люди

«Желание зевать прекратится, если провести ладонью по лбу снизу вверх», — это совет из «Хагакурэ», трактата о бусидо, кодекса чести самурая. Вот уже неделю я регулярно проверяю этот способ. Действительно помогает.

— Я из потомственной православной семьи. — Когда я слышу эту увертюру, сразу хочется зевать. Потому что так начинается каждый второй рассказ японца о том, как он стал православным.

Мария Чиэко из Мориоко, Николай Фумихико из Сендая, отец Иоанн Оно из Токио, Анна Мори с дочерью Юлией Мацуи из Хакодате и еще столько же других моих собеседников — все как один православные христиане в четвертом, пятом, шестом поколении. Дальше возможны варианты: хожу в церковь с детства, вспомнил о вере предков только после свадьбы, только после похорон мамы, только после того, как вышел на пенсию. Все эти биографические повести, за редким исключением, скучны до ужаса.

— Таких вот православных по наследству среди наших прихожан большинство, — рассказывает отец Николай (Дмитриев), единственный русский священник в Японии, настоятель Воскресенского храма в городе Хакодате. — Японцы вообще очень верны традициям рода. Если прадед всем сердцем принял какую-то веру, вероятность того, что потомки от нее отрекутся, близка к нулю. Эти люди не всегда могут объяснить суть догматов, но они очень усердны, они соблюдают все традиции, они веруют без всяких шуток. Однажды во время Великого поста смотрю: весь приход у меня стремительно худеет. Провел собственное расследование — оказалось, что они уже месяц не едят даже подсолнечного масла. А все потому, что мы в церковном календаре по ошибке употребили иероглиф «абура», который обозначает любое масло, независимо от его происхождения. А раз написано — значит, так надо. Японцы вообще люди конкретные, — произносит отец Николай фразу, которую мне потом придется слышать не раз.

— Вторая категория наших верующих — это те, кто пришел «от головы». Это, как правило, высокообразованные жители больших городов, которые учились в университете, каким-то образом вырулили на русскую музыку, живопись, литературу — и заинтересовались. Такие верующие более продвинутые, но не всегда столь же усердные. Ну и наконец, третья категория — те, кто пришел в православие случайно. Просто шел по улице, смотрит — храм, зашел, а там литургия, люди совсем с другими лицами, красота неимоверная, причем действует она на все органы чувств, даже такие, которым названия не придумано.

На сегодняшний день именно эта страшная сила — красота — и пополняет церкви новыми верующими. Японское православие — это не про добро и зло. Это про красиво и некрасиво.

Вот в храм входит влюбленная парочка — прямо из аниме: оба с растрепанными прическами и округленными от восторга глазами. Еще больше глаза расширяются, когда они видят иероглиф: женщина, родившая Бога. Японцы любопытные, как тюлени, поэтому уже через минуту отец Николай рассказывает персонажам аниме, кто такая Богородица и как это так — родить и остаться после этого девственницей.

Старинный городок Хакодате — это что-то типа японского Суздаля, а церковь Вознесения Христова — местный аналог храма Покрова на Нерли. В год мимо проходят пять миллионов туристов, почти все сюда заруливают и говорят «Вау!». А потом разъезжаются по своим Осакам и Нагоям, но в голове у них уже засело, что есть на свете такое православие и оно красивое. Оказавшись потом в критической жизненной ситуации, кто-то вспоминает это ощущение и идет в местный православный храм. Таких душ одна на миллион, но для воспроизводства маленькой православной общины хватает и этого.

— К сожалению, большинство молодых людей сегодня легкомысленны, — ворчит 86-летний дедушка Исидор. — Даже мои дети не ходят в храм. Такая жизнь сегодня: работа, работа, работа. Все время съедает работа. Но когда выйдут на пенсию, обязательно придут.

Дедушка Исидор Накай очень нестандартный японский верующий. Когда в 44-м его забрали на фронт, он на всякий случай прихватил с собой много разных святынь, в том числе и Евангелие: вдруг поможет. Но верил он тогда лишь в Великую Японию. Даже стишок написал:

«Жизнь моя и смерть моя.

И то и другое готов принять с чистым сердцем.

Потому что это приказ императора».

Но однажды в его части устроили проверку. Злой офицер обыскал рядового Накая с головы до ног. Нашел у него запрещенное Евангелие и разрешенную патриотическую литературу. Литературу почему-то изъял, а Евангелие почему-то оставил. Накай был так поражен, что решил его прочитать. А после Хиросимы сразу крестился.

— Те времена остались самыми яркими в моей жизни. Тогда было трудно, голод, безработица, зато много молодых людей ходили в церковь, — продолжает бухтеть дедушка Исидор. — А теперь у всех все есть и никому ничего не надо. Зачем рождается человек? Чтобы получить образование, жениться, сделать карьеру, а потом умереть? Глупо. Глупо и некрасиво.

Благочестивый материализм

Еще Николай Японский в своих письмах не раз отмечал, что как средство исправления нравов православие японцам вовсе не нужно. С нравами у них и так все в порядке: рядовой японец по части выполнения последних шести моисеевых заповедей даст фору любому христианскому монастырю — ну, разве что проиграет по части прелюбодеяния. Островное положение, регулярные землетрясения, требующие коллективных действий, и насаждаемая огнем и мечом феодальная мораль выдрессировали местных жителей на многие века вперед. А вот с первыми четырьмя заповедями — теми, что касаются взаимоотношений человека и Бога, — беда.

— У рядового японца просто в голове не укладывается, что такое грех, тем более первородный, — рассказывает Василий Молодяков, профессор Университета Такусеку, очень жизнерадостный человек, который не огорчается, даже если журналист опоздал на встречу на сорок минут. — Неуспех христианства в Японии во многом связан с тем, что эта религия претендует на исключительность. Сама мысль о том, что ты будешь гореть в аду только потому, что выбрал не ту религию, для японца непонятна и оскорбительна. Здесь религия — это лишь свод обычаев и правил жизни, некий путь, по которому ты готов идти. У тебя один путь, у другого другой. Эти пути можно даже совмещать. Согласно соцопросам, 85% населения Японии относят себя к синтоистам и 80% — к буддистам. В любой другой стране мира это был бы нонсенс, но только не здесь.

Исторически японское религиозное сознание — это причудливая смесь синтоизма, буддизма и конфуцианства плюс гомеопатическая доза христианства. Но фактически всякая религия уже давно имеет здесь исключительно прикладное значение.

— Японцы сами про себя говорят, что рождаются по-синтоистски, женятся по-христиански, а умирают по-буддийски, — продолжает профессор Молодяков. — То есть для каждого события просто выбирают самый красивый обряд. В этом, кстати, причина того, что из всех христианских конфессий наиболее популярен протестантизм: они просто женят всех, не требуя предварительного крещения. А вот православие в Японии старается быть настоящим. Но чем настойчивее христианство отказывается играть в прикладную духовность, тем меньше у него в Японии шансов. По крайней мере в обозримом будущем.

Религиозный ландшафт современной Японии больше всего напоминает Древний Рим. Полная толерантность: молись, кому хочешь, главное — не забывай, что ты японец, и не выпадай из социума. Доминирование синтоизма обеспечивается не принудительными мерами, а тактикой беспредельных уступок. От этой религии просто невозможно отречься, потому что ее невозможно принять: по умолчанию считается, что любой японец — синтоист по самому факту рождения и, что бы он ни делал в своей жизни, ему заранее все прощается.

Но на практике современный японец вообще равнодушен к религии. Языческий культ синто давно выродился в аттракцион «брось монетку — загадай желание». При этом само синтоистское мировосприятие по-прежнему насквозь пронизывает японский менталитет. Если сказать японцу: «О вкусах не спорят», — он энергично закивает головой. Но для него это означает совсем не то, что для европейца. Конечно, о вкусах не спорят! Правильный вкус — он ведь для всех один, чего тут спорить? Если же кто-то считает иначе, то он просто дурак и спорить с ним бесполезно.

В сущности, это и есть преломление синто в современном японском сознании. Красота в нем имеет прежде всего нравственную силу. И, конечно, это фундаментальное свойство японского разума не могло не сказаться на том, как здесь было воспринято православие. Для японцев наша вера — это не столько право-, сколько красивославие.

Достоевский наоборот

В японских ресторанах очень быстро понимаешь, что настоящая рыба должна быть только сырой. Она здесь маниакально свежая и вкусная. Ты ее ешь, а она с тобой разговаривает.

— Саби, ваби, сибуй, югэн, — говорит мне японская рыба.

— В смысле?

— Это четыре меры красоты у японцев. Саби — это архаичность. Красота по-японски должна не нести на себе печать времени. Ваби — функциональность. Красиво лишь то, что применимо на практике. Сибуй — это простота и скромность. Роскошь и чрезмерность — первый признак пошлости. А югэн — тайна. Когда все ясно, чем тут восхищаться?

— Это ты к чему? — спрашиваю я свежую рыбу.

— Это я к тому, что православие всем этим нормам соответствует. А дальше думай сам, — говорит рыба и ныряет в мой пищевод.

— Японцы — люди конкретные, — дает еще одну подсказку отец Николай из Хакодате. — Они не могут, как мы, всю жизнь мучиться, метаться, думать, что же такое истина, и так и не найти ответа, потому что не очень-то и хочется его находить. Для них истина — не вербальное понятие, а элемент собственного опыта. Они подходят и спрашивают: «Что я должен делать?» Ему отвечаешь: «Верить, молиться, творить добрые дела». Он тут же идет и исполняет. Потому что если ты находишься в правильном состоянии духа — покажи конкретный результат, плод духовной жизни. Это очень по-японски.

— Японцы — идеальные производители, — добавляет профессор Молодяков. — Им туго даются новые идеи, но они могут взять чужую и довести ее до совершенства. Собственно, именно на этом они и вышли в лидеры мировой экономики.

— Ну что, теперь понял? — щекочет мне язык следующая рыба.

Теперь понял. Взять и довести до совершенства — чего ж тут непонятного?

ЯПЦ — это тот самый случай, когда в церкви все так, ребята. Никакой достоевщины и даже лесковщины. Никакого сращивания с государством. Прозрачная бухгалтерия и строгий статистический учет всех верующих. Неукоснительное исполнение всех стандартов духовной жизни. Регулярные богословские собрания в каждом приходе. Строгий пост и чистосердечная молитва. Культ благотворительности и добрых дел, без которых вера мертва. В общем, полный набор всего того, чем тычут в Русскую православную церковь со всех сторон — и либерально настроенные верующие, и консерваторы, и даже технократы из нового духовенства.

Но на выходе — закономерный результат: 10 тысяч человек на 127 миллионов. Потому что таково объективное свойство человечества. Ну, не любят люди, когда все так. Даже если эти люди — японцы.

— А вы не боитесь, что через 10–20 лет в японскую православную церковь просто некому будет ходить? — спрашиваю отца Иоанна (Оно), священника из «Николай-До», кафедрального храма в Токио.

— Да, есть такое опасение, — вздыхает отец Иоанн. — Мы очень волнуемся по этому поводу и напряженно думаем, как жить дальше.

На этой оптимистичной ноте предлагаю закончить.

Дмитрий Соколов-Митрич

http://www.rusrep.ru/article/2012/03/27/pravoslavie