К 140-летию со дня рождения Николая Александровича Бердяева

«Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей Родины, и для всего мира. На моих глазах рушились целые миры и возникали новые. Я мог наблюдать необычайную превратность человеческих судеб. Я видел трансформации, приспособления и измены людей, и это, может быть, самое тяжелое в жизни. Из испытаний, которые мне пришлось пережить, я вынес веру, что меня хранила Высшая Сила и не допускала погибнуть»

Н.А. Бердяев «Самопознание»

Русская культура XIX и начала XX веков имеет всемирное значение. Следует отметить, что национальная культура приобретает известность во всем мире только тогда, когда ценности, развитые в ней, становятся достоянием всего человечества. Если прежде всемирное значение имела культура древней Греции и древнего Рима, то русская культура, в том виде, в каком она существовала до большевистской революции, несомненно, также имела всемирное значение.

Чтобы убедиться в справедливости этих слов, достаточно вспомнить такие имена, как Пушкин, Гоголь, Достоевский, Глинка, Чайковский, Мусоргский, Левитан, Айвазовский, Васнецов... Можно долго перечислять людей, достигших высотв театральном искусстве, науке и политике, и было бы весьма странно, если бы такая культура не породила ничего оригинального в области философии. В начале XIX века появляется самобытная русская религиозная философия. «Выдающиеся мыслители России, превосходные знатоки и исследователи русской философии были озабочены тем, чтобы не плестись в хвосте западной мысли, не быть ее запоздалыми пропагандистами и интерпретаторами, а идти в ногу с мировой философией, взаимодействовать с нею на равных, вносить собственный вклад в мировую философскую культуру».1

Развитие русской религиозной философской мысли связано с именами славянофилов Ивана Киреевского и Алексея Хомякова, «философия которых была попыткой опровергнуть немецкий тип философствования на основе русского толкования христианства, опирающегося на сочинения отцов восточной церкви и возникшего как результат национальной самобытности русской духовной жизни».2 «Основатели славянофильства не оставили нам больших философских трактатов, не создали системы. Философия их осталась отрывочной, она передалась нам лишь в нескольких статьях, полных глубокими интуициями... В этом было что-то провиденциальное. Быть может, такая философия и не должна быть системной. Они преодолели германский идеализм и западную отвлеченную философию верой в то, что духовная жизнь в России рождает из своих недр высшее постижение сущего, высшую органическую форму философствования. Первые славянофилы были убеждены, что Россия осталась верна цельной истине христианской Церкви, а потому свободна от рационалистического рассечения духа. Русская философия должна быть продолжением философии святоотеческой. Первые интуиции этой философии родились в душе Киреевского. Хомяков же был самым сильным ее диалектиком».3

Не оставив какой-либо философской системы, но изложив определенную программу, славянофилы вселили дух в философское движение, которое явилось наиболее оригинальным и ценным достижением русской мысли. Первым же, кому «выпала честь» создать систему христианской философии в духе идей Киреевского и Хомякова, был Владимир Соловьев.

Россия первой половины ХХ века дала человечеству много ярких философских имен: Бердяев и Ильин, Булгаков и Флоренский, Флоровский и Федотов, Зенькосвкий и Франк, Степун и Струве. Список можно продолжить, но очевидно, что «время, обычно называемое серебряным веком русской культуры, для русской философии точнее было бы назвать золотым».4

Несмотря на то, что революция, гражданская война и установление тоталитарного коммунистического режима прервали развитие философской мысли, она, разумеется, не погибла, ее воздействие на последующее развитие русской культуры было колоссальным. Традиции серебряного века русской культуры, религиозной и идеалистической философии были продолжены, прежде всего, за пределами России русским зарубежьем.

Исход из России огромного числа людей после Октябрьской революции 1917 года стал уникальным явлением в европейской культурной истории, «оказав сильнейшее влияние на мировую и европейскую философию».5

Будучи изгнаны за пределы Родины, русские эмигранты по-прежнему считали себя гражданами России, людьми русской культуры. Первоначально их ассимиляции препятствовало твердое убеждение большинства эмигрантов, что их отъезд — явление временное, скоро они вновь смогут вернуться на Родину. Отсюда стремление сохранить язык, обычаи, дать русское воспитание детям. Позднее, когда эти надежды начали угасать вследствие очевидного поражения белого движения в 1922 году, эмиграцию поддерживало осознание своей особой задачи, особой духовной миссии — сохранить и развить русскую культуру, не дать прерваться традиции, сделать то, что не могло быть сделано в условиях тоталитарной Советской России. Был создан особый мир русской эмиграции — Зарубежная Россия. Таким образом, образовалось как бы два потока русской культуры — внутри страны и за ее пределами, причем, с точки зрения своего вклада, именно зарубежье оказалось более продуктивным.

Почти все оригинальные философы первой половины ХХ столетия оказались заграницей. В Советской России места свободному философствованию не было, любой отход от принятой интерпретации марксизма карался не только запретом на публикации и чтение лекций, но и физическим уничтожением. Такое положение дел способствовало тому, что в эмиграции оказались мыслители, составившие славу отечественной философской мысли, в том числе и Николай Александрович Бердяев.

Масштаб той трагедии, которую пережила русская культура, ущерб, нанесенный ей, просто невозможно оценить, особенно если иметь в виду, что оставшиеся в стране были обречены на молчание. Любые проявления разномыслия карались. Отечественная философия в первый период своего существования на Западе имела не много поклонников. Из всей блестящей плеяды философов Зарубежной России лишь Бердяев уже при жизни приобрел мировую славу. Другой известный мыслитель, Лев Шестов, который был не менее оригинальным и глубоким философом, чем Бердяев, хотя и не столь знаменитым, в своей работе «Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия» писал: «Бердяев является, несомненно, первым из русских мыслителей, умевших заставить себя слушать не только у себя на Родине, но и в Европе. Его сочинения переведены на многие языки и везде встречали к себе самое сочувственное, даже восторженное, отношение. Не будет преувеличением, если мы поставим его имя наряду с именами наиболее сейчас известных и значительных философов, таких как Ясперс, Хайдеггер. И Соловьев переведен на многие языки, но его намного меньше знают, чем Бердяева... Можно сказать, что в лице Бердяева русская философская мысль впервые предстала перед лицом Европы... или, пожалуй, даже всего мира».6 С мнением Шестова согласен более молодой автор С. Левицкий: «В западных философских кругах Бердяев котируется очень высоко, некоторые считают его гением. В нем видят самого яркого представителя религиозного экзистенциализма».7

Идеологически в первые годы своего творчества Бердяев принадлежал к последователям «философии» Карла Маркса. Революция и философское преодоление марксизма привели Бердяева к мистическим исканиям и антропософским обществам. Именно в эти годы мыслителем была выработана основная тема его философии, философии экзистенциализма, которая окончательно повернула направление его мысли к исповеданию христианской веры и проповеди воскресшего Христа. Бердяев не был ортодоксом ни в философии, ни в религии, ни в мысли. Имея мировую известность, мыслитель считал себя одиноким проповедником Свободы, которая явилась основной темой не только философии, но и всей его жизни.

Встреча с культурным наследием Западной Европы поставила перед мыслителем новые задачи. Но основные идеи, предложенные философом, не были поддержаны в интеллектуальной среде русского зарубежья. Они вызвали горячие споры, а порой даже жесткую полемику. Дальнейшее отторжение русской эмиграцией Бердяева было обусловлено не только его непримиримой философской позицией, но и политическими просоветскими настроениями мыслителя, которые с большей ясностью проявились в годы Великой Отечественной Войны, «оставив философа в идейной изоляции внутри русской эмиграции в Париже».8

Неоднозначно наследие русского проповедника Свободы. Но вклад, внесенный Бердяевым в развитие и становление русской религиознофилософской мысли, очевиден. О Бердяеве и его философии написаны сотни книг и статей, его работы, несмотря на идеологические запреты, передавались из рук в руки в Советской России, его афоризмы до сих пор волнуют людей, заставляют их задуматься над своей жизнью. Вместе с тем учение Бердяева всегда вызывало много споров, у него были не только почитатели и последователи, но и резкие критики, особенно среди современных ему русских философов. И оснований для этой критики было более чем достаточно: Бердяева справедливо упрекали в непоследовательности, многочисленных повторах, тенденциозности, противоречивости, бездоказательности. Однако при всех недостатках, Бердяев — самый читаемый русский философ, его творчество отразило целую эпоху русской культуры. Он принадлежал к поколению людей, несших на себе отпечаток трагичного времени, той катастрофы, которая определила историческое развитие России на многие десятилетия вперед.

1. Под ред. Н.В. Метрошиловой, А.М. Руткевича. — М., 1998. — Книга третья: Философия 19-20 веков. С. 248.

2. Лосский Н.О. История русской философии. — М., 1991. С. 24.

3. Бердяев Н.А. А.С. Хомяков. Цит. по: На переломе. Философские дискуссии 20-х годов. — М., 1990. С. 70.

4. Бердяев Н.А. А.С. Хомяков. Цит. по: На переломе. Философские дискуссии 20-х годов. — М., 1990. С. 70.

5. Ломакин С.К. Проблема человека в русской философии. — Тюмень, 2001. С. 65.

6. Шестов Л. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия // Н.А. Бердяев: pro et contra. Антология. — Спб.: Изд. Русского гуманитарного христианского института. 1994. С. 411.

7. Левицкий С. Бердяев: пророк или еретик? Н.А. Бердяев: proetcontra. Антология. — Спб.: Изд. Русского гуманитарного христианского института. 1994. С. 501.

8. Силин А.А. Восьмой день творения: Пророчества и заветы Николая Бердяева // Человек. 1995.-№1. С. 66.