Дарья МОСКАЛЕНСКАЯ.

Учитель истории и обществознания Православной гимназии во имя преподобного Сергия Радонежского.

  Когда мы вспоминаем репрессии в отношении духовенства, нельзя обойти стороной и тот факт, что репрессивно-дискриминационная политика касалась не только непосредственно самого священнослужителя, но и их семьи. В первую очередь хотелось бы осветить последствия для членов семей такой дискриминационной меры, как лишение избирательных прав.

Лишение избирательных прав появилось уже в Конституции 1918 года. В статье 65 определялось семь категорий «лишенцев», одной из которых были «монахи и духовные служители церквей и религиозных культов». До 1925 года лишение избирательных прав распространялось только на самого «лишенца» и не касалось его родственников. Новая категория «члены семей лишенца» появилась в Инструкции о выборах в советы 1925 года. Таким образом, количество «лишенцев» резко возросло. Дело осложнялось не столько невозможностью участвовать в выборах, сколько сопутствующими мерами, количество которых достигло своего пика в конце 1920-х годов. «Лишенцев» выселяли из квартир, лишали социальных пособий и пенсий, облагали непомерными налогами, детям ограничивали доступ к получению образования. По замечанию Ю.А. Русиной: «Лишенец – это своего рода клеймо, которое ставилось и на самого бывшего служителя религиозного культа независимо от периода и степени участия в жизни церкви и в распространении религиозного вероучения, и на его ближайших родственников» ⁱ .

Дискриминационные меры, следовавшие за лишением избирательных прав, вынуждали «лишенцев» искать разные возможности и пути восстановления в правах. К родственникам священно- и церковнослужителей власти относились с двойным предубеждением: с одной стороны, как к лицам, состоящим на иждивении «лишенца», с другой, – как к имеющим связь с духовенством. Отношение властей, в частности, к женам священнослужителей ярко демонстрирует постановление, принятое на заседании Коченевской сельской избирательной комиссии 18 ноября 1930 года: «Принимая во внимание, что Попова Пелагея является женой священника и проживает на его нетрудовой доход, считать таковую социально опасной для советского государства и лишить избирательных прав»². Тем самым, уже сам факт принадлежности к семье священнослужителя делал ее в глазах властей «социально опасной».

В тяжелом положении оказались супруги священников, всю свою жизнь проработавшие в школах и оставившие работу по состоянию здоровья. Так, Александра Васильевна Копылова и Елизавета Андреевна Анисимова имели двадцатипятилетний учительский стаж и получали пенсию, пока не перестали работать в школе. После этого они оказались на иждивении своих мужей-священников и были включены в список «лишенцев», а А.В. Копыловой, ко всему прочему, перестали выплачивать пенсию. Такой поворот событий стал для нее полной неожиданностью, А.В. Копылова обращалась с заявлениями в комиссии различных уровней и даже писала лично Н.К. Крупской, возмущаясь подобной несправедливостью ⁱⁱ .

Одной из явно вынужденных реакций жен священнослужителей, пытавшихся добиться восстановления в избирательных правах, являлся развод. Уместно допустить, что в некоторых случаях разводы оказывались фиктивными. Сложно судить об искренности подобных отречений. После расторжения брака восстановление в избирательных правах не происходило автоматически, для этого следовало подавать ходатайство.

К разводам с «лишенцами» местные власти относились с подозрением и часто рассматривали их как фиктивные. Так, разбирая заявление бывшей жены священника Коченевская комиссия отказала ей в восстановлении в правах на следующем основании: «…не порвавшая до настоящего времени связь с мужем…в виду этого, что бракоразводная справка фактически является фиктивной, поскольку бракоразвод был заключен после лишения избирправ [избирательных прав] ее мужа» ⁱⁱⁱ . В данном случае сам факт, что супруги приняли решение о разводе после лишения избирательных прав, автоматически, с точки зрения властей, делал его фиктивным. В итоге ходатайство не было удовлетворено и в восстановлении в избирательных правах отказали.

Активность по выявлению фиктивных разводов проявляли и «бдительные» граждане. Так, жительница города Томска в 1931 году уведомляла Томский окружной исполнительный комитет о своей соседке, бывшей жене священника: «Они как будто бы развелись, но на самом деле он содержит ее, приезжает к ней и одним словом связь тесная…» ^iv . Далее доносительница выражала недоумение тем, что соседка отсутствует в списках «лишенцев». По всей видимости, данное обращение имело последствия, так как в 1934 году бывшая жена священника ходатайствовала о восстановлении в избирательных правах, хотя на тот момент он уже три года как скончался ^v .

Встречаются и обратные явления, когда граждане поддерживали «лишенцев» и в своих обращениях подтверждали факты их биографии. Так, жительницы города Барнаула заявляли, что жена бывшего священника М.В. Головачева «получает средства на содержание от своего сына» ^vi .

Иногда ситуация с лишением избирательных прав близких родственников приобретала совершенно абсурдный характер. Так, в городе Томске избирательных прав лишили жену священника, скончавшегося в 1911 году ^vii . Хотя после обращения с соответствующим доказательным заявлением в избирательных правах ее восстановили. Но не для всех исход дела мог стать благополучным. Кончина главы семьи – «лишенца» не всегда являлась поводом для восстановления в правах. Как свидетельствует выписка из протокола заседания президиума Зырянского райисполкома Запсибкрая: «… гр. Ярославцеву со всеми проживающими в ее хозяйстве достигшими 18-летнего возраста и находящимися на ее иждивении лишить избирательных прав как жену умершего попа» ^viii . Комиссия по разбору жалоб также не изменила данного решения.

Еще одной из дискриминационных мер, сопутствовавших лишению избирательных прав, являлось ограничение для детей «лишенцев» продолжать образование. Данная мера вызывала негодование со стороны детей: «Лишая гражданства нашего отца, тем самым Вы лишаете нас образования, а также и существования» ^ix . Далее авторы заявления писали, что их положение в школе стало совершенно невыносимым: «Мы как дети лишенца механически выбыли из всех юношеских организаций, кружков и не имеем права участвовать в общественно-организационной работе» ^x . Таким образом, последствия дискриминационного статуса «лишенца» дети священнослужителей ощущали уже с ранних лет. Другой сын псаломщика жаловался, что его исключили из комсомола, когда отец стал служить в церкви и был лишен избирательных прав.

Еще сложнее «лишенцам» было получить доступ к образованию в техникумах и вузах. Так, сын омского священника М.П. Вишневский был отчислен из финансово-экономического техникума в 1935 году как «сын служителя религиозного культа» ^xi . В своем заявлении в Омский городской совет автор возмущается тем, что при поступлении он не скрывал своего социального происхождения и его зачислили, а теперь решили отчислить: «об этом им было известно из моей анкеты и документов, предъявленных мной при поступлении в техникум, при чем в тот момент у дирекции и приемной комиссии не было отводов» ^xii . К тому же на момент отчисления его отца уже не было в живых (он умер в июне 1933 года). Сам же М.П. Вишневский не жил совместно с отцом с 1931 года, работал, получил инвалидность, в 1934 году поступил в финансово-экономический техникум, где «хорошо учился, получил звание ударника учебы», являлся членом профсоюза с 1931 года. Обращаясь к властям, он просил выдать справку в том, что он не является «лишенцем» и «об отсутствии законных препятствий к учебе» ^xiii . Постановлением президиума Омского городского совета от 13 февраля 1935 года М.П. Вишневский был исключен из списков «лишенцев», но о восстановлении в техникуме информации нет. Вполне возможно, что М.П. Вишневский числился «лишенцем» как иждивенец отца, но сам об этом мог и не знать, а поэтому не указал данный факт при поступлении. Впоследствии же это обстоятельство открылось, и по этой причине он был отчислен.

Кроме ограничения в образовательной сфере дети «лишенцев» не допускались к службе в Красной Армии. В условиях советской действительности 1920-х-1930-х годов с ее мощной пропагандистской машиной служба в армии расценивалась абсолютным большинством жителей страны как форма высшего доверия государства и священная обязанность. И потому запрет на службу в армии являлся одной из тех дискриминационных мер, которые особенно тяжело переносились молодым поколением лишенцев ^xiv . Так, сын одного псаломщика сетовал на то, что он, призванный в Красную армию 1926 года, не успел дослужить весь срок, так как отца его лишили избирательных прав, а, следовательно, его как «лишенца» уволили из армии ^xv .

Лишение избирательных прав отрицательно сказывалось на семейных взаимоотношениях, ставя родственников «лишенцев» перед сложным выбором. Доказывая свою преданность советской власти и независимость от родителей, дети «лишенцев» использовали различные аргументы, начиная с отдельного жилья и собственного заработка и заканчивая отречениями от отцов-«лишенцев».

Даже в том случае, когда дети жили отдельно от родителей-«лишенцев», власти тщательно изучали ситуацию, выясняя, не поддерживают ли родители каким-либо образом детей. Так, в деле лишения избирательных прав детей томского священника, уехавшего из города в сельскую местность в 1922 году, окружной административный отдел поручал выяснить, поддерживают ли дети связь с отцом и не получают ли денежной или иной помощи ^xvi . В ответном рапорте со слов домовладельца, где жила семья, указывалось, что дети состоят на отцовском иждивении, так как он раз в месяц приезжает в город с продуктами в корзинах и мешках ^xvii .

Если же дети проживали вместе с родителями, доказать финансовую самостоятельность было еще труднее. Совместное проживание автоматически рассматривалось властями в качестве материальной зависимости. Одним из способов доказать свою независимость от «лишенца» являлся переезд на постоянное жительство к другим родственникам, проживавшим на трудовой доход. В сельской местности одним из вариантов получить самостоятельность являлось составление раздельного акта. Но данный документ не всегда засчитывался властями как аргумент в пользу материальной независимости. Часто подобные акты объявлялись фиктивными.

Было бы логично предположить, что дочери священнослужителей после своего замужества исключались бы из списков «лишенцев». Ведь даже если они сами не работали, то теперь находились на иждивении супруга. Тем не менее, личные дела «лишенцев» свидетельствуют об обратном: после замужества автоматического восстановления в правах не происходило, об этом необходимо было ходатайствовать и результат не был гарантированно положительным.

Краевой исполнительный комитет обращал внимание окрисполкомов на проблему незаконного лишения избирательных прав: «При рассмотрении жалоб лишенцев нередки случаи лишения избирательных прав гр-н за то, что они пели в церковном хору, и был даже такой случай, когда была лишена избирательных прав семья, состоящая из старика отца (70 лет), его жены и 5 дочерей (взрослых) за то, что этот старик в течение месяца заменял заболевшего псаломщика, получив за это 6 рублей. Сельсовет признал, а РИК и окрисполком с ним согласились, что вся семья находилась на иждивении этого старика и жила на полученные им 6 рублей. Между тем, все органы, рассматривавшие дело, располагали исчерпывающими документами, свидетельствовавшими о том, что дочери старика ведут свое бедняцкое хозяйство и фактически не находятся на его иждивении, а наоборот он старик со своей женой уже много лет состоят на иждивении своих дочерей, занимающихся общеполезным трудом и платящих ничтожный сельскохозяйственный налог» ^xviii . Данный пример показывает, что наличие в семье священно- или церковнослужителя-«лишенца» расценивалось властями как предлог считать его главой семьи, а всех остальных иждивенцами, невзирая на реальное положение дел.

Повышенное налогообложение часто приводило к разорению хозяйств сельских священно- и церковнослужителей. Такая участь постигла, в частности, священника села Листвянка Черепановского района Иннокентия Ильича Плотникова, на иждивении которого находилось четверо несовершеннолетних детей. В начале 1930 года у него конфисковали имущество за неуплату налогов ^xix .

В конце десятилетия очень многих сельских священников «раскулачивали», то есть лишали имущества, выгоняли из домов, арестовывали и ссылали наравне с «кулаками». В трагичной ситуации оказывались жены и дети «раскулаченных» священно- и церковнослужителей. Так, жена З.Ф. Лемехова, «раскулаченного» в мае 1931 года, обращаясь в Вассинский сельсовет с просьбой, так описывала свое положение: «…в числе других окулачен и мой муж Лемихов Захар Федорович и лишон избирательных прав как служитель религиозного культа[,]которое в корень не справедливо[,] если он и посещал церковь[,] так не как священник или дьякон[,] а просто как религиозный верующий. После его ареста и отправки в Новосибирск[,] оставшись одна с 3 детьми[,] мне приказали очистить свой дом…не пощадив и малолетних детей[,] которые ни в чем не повинны. Оставшаяся картошка была расхищена членами артели и другими гражданами села Коурака…» ^xx . Далее У.М. Лемехова пишет, что просила хотя бы ведро картошки для посадки, но получила отказ. Кроме того, в ходе обысков она лишилась швейной машинки, о возвращении которой также ходатайствовала.

Жена псаломщика Т.У. Острецова, обращаясь в крестьянскую инспекцию Барабинского округа, просила о возвращении арестованного мужа. В его защиту она писала, что тот получал за службу псаломщика 3 рубля в месяц, основным занятием являлось сельское хозяйство, «против советской власти ничего не говорил» ^xxi . Также она описывала свое с детьми бедственное положение: «брошена на произвол судьбы[,]остаюсь голодная и разутая» ^xxii . В данном случае примечателен факт ходатайства за мужа, попытки доказать, что он ни в чем не виноват.

В этом контексте особое внимание привлекает письмо жены репрессированного священника Г.М. Теодоровича. Герасим Михайлович Теодорович в 1886 году окончил духовное училище, в 1893 году – духовную семинарию в Вильно, служил псаломщиком. В 1903 году был рукоположен в священники, до 1915 года служил в Свято-Троицкой церкви в деревне Мурава Пружанского уезда, в 1920-е годы – в селе Бураново Черепановского района Новосибирского округа. Его жена, Теодорович Елена Михайловна (1874 года рождения), окончила женскую гимназию в Гродно, преподавала в сельских двухклассных школах. После замужества занималась домашним хозяйством и воспитанием детей. 29 мая 1930 года Е. М. Теодорович арестовали, приговорили к 5 годам ИТЛ и отправили в Сиблаг. В 1931 году после определения медицинской комиссией инвалидности лагерь был заменен ссылкой и ее отправили в село Верхняя Левка Омского округа, где она стала работать счетоводом в колхозе. В конце января 1932 года Е.М. Теодорович обратилась за помощью к Екатерине Павловне Пешковой: «Муж мой, как священник, с 1920 часто был заключаем ОГПУ в тюрьму, ибо был весьма устойчив в своих религиозных воззрениях. А я, как женщина, как мать, много переживала за неблагополучие своего семейства и, в целях упорядочения своего быта, естественно, вынуждена была, оставаясь на свободе, ходатайствовать о муже пред ОГПУ в г. Москве, куда я каждый раз выезжала лично, и мои ходатайства каждый раз удовлетворялись: муж был - телеграфным требованием из Москвы - освобожден из заключения. И это было несколько раз. Наконец, в 1930 г. 18 мая муж опять был взят Новосибирским ОГПУ. И, наверное, он был бы, как и прежде, освобожден вновь, если бы мне удалось опять поехать с ходатайством в Москву, - натяжка была очевиднее, чем прежде. Но на этот раз эта возможность была у меня отнята: я была сама, предусмотрительно, арестована тем же ОГПУ 29 мая этого же года. А потом, путем страшного для меня допроса, по характеру относящегося к ст. 58 п. II, - была осуждена к 5-ти годам заключения в концлагере. Итак, на сей раз муж лишен был законной защиты. Да, кроме того, и я оказалась беззащитной. Вот этой-то защиты я и ищу у Вас. О муже так и не имею никаких сведений: был слух, что он расстрелян, но и был слух, что он сослан куда-то далеко, - ничего неизвестно!» ^xxiii . Приведенный пример ярко демонстрирует, что репрессивная политика могла оказывать и консолидирующий эффект. Наиболее стойкие и цельные личности оставались преданными семейным узам и готовы были защищать своих родных при любых условиях. Как следует из письма, для Е.М. Теодорович ходатайства за мужа являлись настолько естественными, что другие варианты поведения в сложившейся ситуации она и не рассматривала.

Родители могли также обращаться с ходатайствами за детей, пытаясь избавить их от дискриминационного статуса. Так, священник Елпидифор Васильевич Каменский в своем заявлении пытался убедить членов комиссии, что его сын находится на иждивении брата и не имеет никакого отношения к религии ^xxiv . Дети также приводили аргументы в пользу восстановления в избирательных правах своих родителей: «отец мой хотя и имел духовный сан священника, но культовых обрядов не совершал по болезни и старости». ^xxv

Дети священно- и церковнослужителей остро ощущали на себе дискриминационный статус, переходивший на них от родителей. Особенностью положения именно детей духовенства являлось более настороженное и подозрительное отношение к ним властей. Служба в церкви родителей автоматически в глазах власти делала детей носителями религиозных убеждений. И если детей других «нетрудовых элементов» рассматривали только с точки зрения материальной зависимости от родителей-«лишенцев», то в случае с детьми священнослужителей подключался идеологический компонент. И, несмотря на то, что формально для восстановления в избирательных правах требовался только самостоятельный общественно-полезный труд и материальная независимость, в реальности к членам семей священнослужителей власти относились с явным предубеждением. От клейма принадлежности к семье «служителя религиозного культа» избавиться было крайне сложно. Даже когда дети становились самостоятельными, зарабатывали своим трудом и даже жили отдельно, для того, чтобы получить заветный статус «полноправного гражданина» им приходилось неоднократно обращаться с заявлениями. И сам факт происхождения из семьи священника вынуждал по мере возможности скрывать свое происхождение и накладывал отпечаток на всю последующую жизнь.

В поведении членов семей священнослужителей-«лишенцев» выделяются две основных линии: доказательство собственной финансовой самостоятельности и полный отказ, разрыв отношений с главой семьи. В противовес попыткам отмежеваться от родных встречаются заявления с оправданиями и поддержкой. Приведенные примеры показывают, что даже в экстремальных ситуациях люди сохраняли родственные связи и поддерживали друг друга. Ставка властей на разрыв поколений могла давать обратный эффект и способствовать консолидации «лишенцев».

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.