Красные жернова. Гонения на Церковь в УССР в годы «Большого террора». Ч. 4

Как подчеркнул Предстоятель Украинской Православной Церкви, Блаженнейший Онуфрий, Митрополит Киевский и всея Украины, «ни одна из Поместных Православных Церквей мира не имеет такого количества святых мучеников и исповедников, как наша. Наша святая земля, каждый ее  город, поселение, и даже село за 70 лет тотального богоборчества были залиты невинной кровью христианских мучеников, которые своим подвигом засвидетельствовали  перед всем миром торжество и силу  веры Христовой»[1].        

В этой части нашего материала пойдет речь о создании политико-организационных предпосылок для массового репрессирования верующих в СССР и Украинской ССР.

Химеры «церковной контрреволюции»

Во время антирелигиозного  «штурма» 1933–1936 гг. в Украинской ССР прекратило существование до 75 – 80% православных храмов. Из 12380 православных церквей в 1936 г. в республике формально оставалось открытыми 4487, но богослужения совершались только в 1116 (9%) из них, тогда как в СССР средний показатель составлял 28,33%[2].

Убийство 1 декабря 1934 года члена Политбюро ЦК ВКП(б), первого секретаря Ленинградского обкома партии Сергей Кирова («твердого большевика», но и прагматика, недовольного «левацкими» перегибами в социалистическом строительстве, включая оголтелое наступление на религию) послужило поводом для развертывания системных, политически мотивированных репрессий, создания своеобразной внеправовой системы уголовного преследования и государственного террора.  Одним из основных объектов преследований стали православное духовенство и верующие, что породило и разработку соответствующей тактики оперативных мероприятий, форм и методов служебной деятельности органов госбезопасности, с 10 июля 1934 г получивших статус Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) в составе НКВД.

В структуре ГУГБ основным органом антирелигиозных гонений (независимо от конфессионной принадлежности) становится ІV-й, секретно-политический отдел (СПО), в котором действовало профильное отделение по «церковно-сектантской контрреволюции». По такому же принципу строилась структура секретно-политических подразделений в УГБ НКВД союзных республик (начальники СПО в УГБ НКВД УССР в 1934–1939 гг. – П. Рахлис О. Абугов, М.Герзон, Д.Перцов, А. Хатаневер, С. Гольдман, О. О. Яралянц) и в нижестоящих территориальных органах спецслужбы[3].

Для рассматриваемого периода было характерно, что оперативные работники вели как собственно агентурно-оперативную работу, так и следствие по конкретным делам, которые, нередко, сами же и фабриковали. Руководители органов госбезопасности входили (по территориальной принадлежности) в состав органов внесудебного чрезвычайного преследования по типу «троек» (о них мы подробнее расскажем в следующей части публикации).

Оперативная разработка религиозной среды опиралась на агентурно-осведомительный аппарат, состоявший из таких категорий негласных сотрудников:

Спецагенты – наиболее квалифицированная категория, работали «под прикрытием» гражданских учреждений в СССР или за рубежом, выполняли наиболее ответственные поручения, участвовали в сложных оперативных разработках, получали (с 1935 г.) зарплату и средства на оперативные расходы.

Спецосведомители – лица, завербованные из антисоветской либо лояльной среды, для работы по конкретным заданиям или линиях оперработы.  Они наблюдали за «подозрительными» лицами, собирали первичную информацию для оперативников (для работы среди духовенства их вербовали из числа священнослужителей). Спецосведомители не находились на связи у резидентов, а контактировали непосредственно с операботниками-чекистами.

Информаторы – самая массовая категория агентуры, использовались для «освещения» конкретных вопросов в различных социальных группах, а также отдельных объектов и явлений. Нередко состояли на связи у опытного спецагента – резидента, а тот контактировал непосредственно с оперработником.

«Контрреволюционные» колокола

Гонения на Церковь, несколько ослабнув при устранении «перегибов в колхозном строительстве» в начале 1930-х (в 1930–1934 гг. в РПЦ даже рукоположили 22 архиерея), с 1933 г. вновь двинулись по нарастающей. В феврале 1933 г. Комиссия по вопросам культов при ВЦИК («парламенте», условно говоря) СССР приняла под давлением ОГПУ СССР постановление «О состоянии религиозных организаций», призвавшую к «решительной линии» по сокращению влияния духовенства на трудящихся. Последовали и паспортные ограничения на проживания священослужителей (в Ленинграде, например, в паспортах отказали трети православных иереев), запрет на колокольный звон, кампания по переплавке колоколов с учетом цветного металла по линии ОГПУ. Угасла международная деятельность РПЦ.

Летом 1935 г. запретили выход «Журнала Московской Патриархии», а 18 мая под давлением власти прекратил существование Временный Патриарший Священный Синод. Активизировались аресты духовенства и православного актива.  В 1935–1937 гг. к уголовной ответственности привлекли 84 архиерея РПЦ – за «контрреволюционную деятельность» и «участие в террористических бандах» (как «официально» сообщили Местоблюстителю Патриаршего престола, митрополиту Сергию на приеме в НКВД СССР). Здесь же стоит упомянуть о результатах переписи населения 1937 года – из свыше 98,4 млн. опрошенных 55,2 млн. (56,17%) заявили о вере в Бога. Приняв в 1936 году Конституцию с расширением гражданских свобод, власть в октябре 1938 г. отменила положение о Центральной и местных комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов, таким образом, страна осталась без органа государственно-церковных отношений[4].         

По сути, единственной государственной инстанцией, ведавшей делами религиозных отношений, до 1943 г. остались органы государственной безопасности. Спецслужба, в условиях существования мощной репрессивной системы и агентурно-оперативного контроля за обществом, сумела обеспечить себе решающие позиции по проведению партийно-политической линии в религиозной сфере. В циркулярном письме ОГПУ СССР (март 1930 г.) «О состоянии и перспективе церковного движения и очередных задачах органов ОГПУ» констатировалось, что чекисты сумели создать механизмы насаждения церковных расколов, дробления Церкви на враждующие группы, полного информационного контроля над деятельностью конфессионных объединений. «Мы оказались хозяевами положения в церкви», подчеркивал документ, добились перемещений и назначений в церковной иерархии «по нашим указаниям», убедили зарубежные правительства в «отсутствии любых притеснений религии в СССР»[5].

В целом же, несмотря на некоторые временные вариации в политике, доктринальный подход правящей партии большевиков по отношению к Православию неизменно сохранялся в том виде, в каком он лаконично формулировался в письме ЦК ВКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы» от 24 января 1929 года: религиозные организации являются «единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы».

По сути, под вывеской политических обвинений берется курс на ликвидацию Церкви как идейно-духовного конкурента[6]. Как показала «доктрина» и практика «Большого террора», конфессионная принадлежность жертвы репрессий отступала на второй план, и не имела принципиального значения при фабрикации «дел» о несуществующих «контрреволюционных», «шпионских», «вредительских», «монархических», «националистических» и прочих мифических организациях.

Как сообщал в конце 1937 г. секретарю ЦК ВКП(б) И.Сталину глава НКВД СССР  (сентябрь 1936 – ноябрь 1938 гг.) Николай Ежов, «арестованные епископы, попы, монахи, проповедники и кулацкий актив церковников и сектантов составляли крупные антисоветские организации и группы, вскрытые и ликвидированные нашими органами в большинстве республик». При этом сакраментальное мифотворчество породило установку о том, что и православное духовенство, и «церковно-сектантский контрреволюционный актив всех религиозных течений и оттенков ставит своей задачей создание единого анисоветского фронта», «существовавшей ранее грани между… различного толка церковников и сектантов более не существует».

Химерный механизм фальсификации дел порождал (как далее писал расстрелянный 4 февраля 1940 г. Н.Ежов) и такие «гибриды» как «ликвидация НКВД Украины» в сентябре 1937 г. «фашистской организации церковников тихоновцев, руководимой т.н. украинским экзархом митрополитом Дьяковым[7] – агентом германской и польской разведок. По заданию Дьякова участники организации – попы Линчевский и Делиев (о судьбе этих православных архиереев будет идти речь далее – авт.) – создали на Украине ряд фашистских ячеек при церковных приходах, которые должны были к началу войны создать повстанческие отряды и вести разлагающую работу среди призывников». Далее говорилось о «раскрытии церковно-монашеской организации»  епископа Шипулина[8]  в Узбекистане, «созданной по указанию резидента английской разведки» («насаждавшей диверсионные группы на крупных промышленных предприятиях»), ликвидированной в Западной Сибири «фашистской, шпионской и диверсионной организации – блок сектантов, евангелистов и баптистов» и тому подобное[9].

«…Ослабил внимание к церковной  контрреволюции»

О подготовке «оперативного удара» по религиозной среде Украины свидетельствуют материалы совещания 26 декабря 1935 года начальников 4-х (антрелигиозных) отделений секретно-политических подразделений УДБ НКВД УССР и областных управлений НКВД (УНКВД) с сотрудниками 4-го отделения СПО НКВД УССР. В нем же приняли участие заместитель главы НКВД УССР (июль 1934–июль 1937 гг.) Зиновий Кацнельсон[10], начальник СПО УГБ Борис Козельский[11]  и его заместитель Пейсах Рахлис[12].

П.Рахлис выступил с ведущим докладом «О задачах борьбы с церковной и сектантской контрреволюцией»[13]. Отмечался «значительный упадок религиозности в массах населения, особенно в сельских местностях». Из 3000 православных храмов Украины большинство на работает (в Черниговской обл., например, из 600 реально открыто до 100). 

Отмечалось, что только за 1935 г. Веукраинский ЦИК закрыл в республике 2154 храма, появились целые «бесцерковные» админрайоны. При этом отмечались «отдельные волыночные выступления» против закрытия храмов в Черниговской, Киевской (на то время – 75 тыс. кв.км, в три раза больше современной) и Винницкой областях, но «в основном же закрытие церквей проходит безболезненно».

Протестная и богослужебная реакция верующих на нарушения их прав трактовалась как «значительное усиление контрреволюционной активности церковников». Лишая православных законных прав на удовлетворение религиозных потребностей, чекисты лицемерно заявляли об опасности «нелегальных форм работы» и церковного подполья «без приходского духовенства, монахов, репрессированных церковников, которые вернулись из ссылки, беглых кулаков и других антисоветских элементов». Отмечалось распространение «тайных церквей, по примеру первых христиан», нонконформистских групп катакомбной «Истинно-православой церкви» (ИПЦ, наиболее распространенной в то время в Харьковской, Донецкой и Одесской областях).

Шла речь и о соединении духовно-религиозного и собственно социального протеста, что находило проявление в отказе от получения земли «раскулаченных», паспортов, демонстративном неподчинении органам власти, распространении монархических настроений (вплоть до объявления себя отдельными «катакомбниками» членами династии Романовых).

Чекистов-«религиоведов» крайне беспокоила  тенденция к преодолению их агентурного детища – расколов, к примирению канонической РПЦ («тихоновцев»), «обновленцев», «катакомбников». Выдвигались задачи устранения интеграционных тенденций, усиления нестроений, «создания и воспитания квалифицированной агентуры, приспособленной к работе в условиях глубокого подполья»,  разрыва внешних церковных связей, активизации закрытия храмов. Ведущим приоритетом оперативной работы объявлялась ликвидация церковного подполья ИПЦ (дела «Святые», «Осколки», «Спасители». «Черные пауки», «Драконы» и другие).

Для понимая сущности агентурно-оперативной работы и ее соотношения с репрессивной деятельностью интересно выступление комиссара госбезопасности 2 ранга З.Кацнельсона. По его мнению, аппарат СПО по большей части сосредоточился на работе по «украинской контрреволюции» и троцкистах, и «недопустимо ослабил внимание к церковной и сектантской контрреволюции». Если учесть, что докладчик (видимо) умел в виду сфабрикованные централизованные дела «Союза вызволення Украины» и «Украинского национального центра» (за постоянное увеличение числа липовых фигурантов их назовут «резиновыми»), то становится понятен вывод Кацнельсона о падении квалификации оперработников-«религиоведов», которые в прежние годы «знали досконально» историю, обряды, устройство каждой конфессии[14], а теперь стараются компенсировать недостаточную компетентность «увлечением» репрессиями.

«На одних репрессиях выезжать нельзя», наставлял заместитель наркома, ибо они создают ореол мученичества и усложняют работу. Но иначе как стимул к применению политически окрашенных репрессий сложно оценивать его же призыв к оперативному составу искать в религиозных объединениях «класово-чуждые элементы» – бывших офицеров, полицейских, аристократов, дворян. Подчеркивалась важность разжигания  «внутренней борьбы» и вражды в религиозных сообществах, компрометации их лидеров, проведения «умелых комбинаций» агентурного характера, в результате которых жертва «оказывается в безвыходном положении и вынуждена идти на вербовку».

Заметным шагом к фронтальным репрессиям против духовенства и Церкви стало подписание 10 января 1936 г. начальником Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, комиссаром госбезопасности 2-го ранга Георгием Молчановым циркуляра «Об агентурно-оперативной работе по церковно-сектантской контрреволюции»[15].

Документ особый акцент делал на «разработке» православной среды. Со ссылкой на агентурные и выбитые следственные материалы утверждалось о «значительно возросшей контрреволюционной активности церковников и сектантов, росте подполья, восстановлении организационных связей и безусловном наличии руководящих центров». Сугубую «обеспокоенность» вызывали возвращавшиеся к служению епископы и священники («нелегалы-профессионалы», как их именовали чекисты). Их априори обвиняли в политических преступлениях, создании «церковно-монархического подполья».  Предписывалось активизировать агентурно-оперативную работу по «церковно-сектантской контрреволюции». Ставилась задача «не оставлять не репрессированными ни одного участника контрреволюционного подполья».

За полный запрет

Подготовка масштабной репрессивной кампании не случайно совпала с разработкой административно-политического механизма полного юридического запрета РПЦ. По поручению И.Сталина, заведующий отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП (б) Георгий Маленков 20 мая 1937 г. направил записку об «оживлении враждебной деятельности церковников». Основное предположение состояло в иницировании отмены базового нормативного документа, который регламентировал деятельность религиозных объединений в СССР – декрета ВЦИК  СССР от 7 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях». Предлагалось «покончить…с органами управления церковников». 26 мая с запиской ознакомились члены и кандидаты в члены Политбюро ЦК ВКП (б), а 2 июня инициативу поддержал глава НКВД СССР Н.Ежов[16].

Оперативную разработку и незаконное осуждение православного клира ускорили новые директивные документы НКВД СССР. Приказ от 27 марта 1937 г. предписывал усилить агентурно-оперативную работу по «церковникам» (т.е. в основном, православным активистам). Директива НКВД СССР от 8 июля 1937 г. № 24451 требовала «начать решительные действия по ликвидации церковников и сторонников сект»[17].

Всего за 1936–первый квартал 1937 г. в Украине арестовали 298 и осудили из них 260 представителей «церковно-сектантской контрреволюции»  (включая 24 священослужителей, 6 монахов та 54 верных РПЦ)[18].

30 июня 1937 г. вышел печально известный оперативный приказ № 00447 НКВД СССР  «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»  («кулацкая операция», основной элемент «Большого террора» – в СССР в ее ходе только расстреляли  до 400 тыс. из почти 700 тыс. общего числа приговоренных к ВМН жертв беззакония 1937–1938 гг.). Репрессированию, в частности, подлежали ранее осужденые лица, якобы ведшие «антисоветскую деятельность» в местах заключения.  Развернулась «чистка» (расстрелы) в лагерях и тюрьмах по доносам агентуры лагерных «оперчастей» и новым сфабрикованным делам, жертвами которых стало немало иерерархов и священослужителей, иные из них были лишены свободы еще в конце 1920-х и получали продления неволи под разными предлогами.

Приказ зачислил «осевших на селе» и находившихся в лагерях «церковников» (в т.ч. клир и церковный актив РПЦ – до 1937 г. в органах церковного самоуправления, «двадцатках» приходов РПЦ пребывало до 600 тыс. граждан), и «сектантов» в категорию враждебных антисоветских элементов, «зачинщиков» политических преступлений и диверсионных актов. Приказ требовал приступить с 5 августа 1937 г. к репрессированию указанных в нем категорий граждан. На практике под политическое насилие попал куда более широкий круг священослужителей и мирян в силу настойчивых требований партийных органов, просивших ЦК ВКП (б) в почти трети обращений, включить в «контингент» жертв клир и верующих различных течений. На места пошли т.н. «лимиты» – квоты на репрессирование по первой категории (расстрел) и по второй – как правило, 10 лет лагерей. Так открылась страница истории, названная «Большим террором»…

Дмитрий Веденеев, доктор исторических наук

Примечания:

1. «Новомученики і сповідники своїм подвигом ствердили віру» // Священномученик Володимир (Богоявленський) і початок гонінь на Православну Церкву в ХХ столітті. Матеріали Міжнародної наукової конференції (7-8 лютого 2018 р., Свято-Успенська Києво-Печерська Лавра). К.: Фенікс, 2019.С.30
2. Религиозные организации в СССР: накануне и в годы Великой Отечественной войны (1938–1943 гг.) / Публ. М.И. Одинцова // Отечественные архивы. 1995.  № 2. С. 44–45.
3. По подсчетам харьковского историка Вадим Золотарева, к 1935 г. нацинальный состав высшего и областного руководства НКВД УССР выглядел так: евреи – 60 (66,67%), русские – 13 (14,44%), украинцы – 6 (6,67%), латыши – 3 (3,33%), поляки – 2 (2,22%). Согласно переписи населения 1926 г. в УССР проживало 75,4% украинцев, 8,1% русских, 6,5% євреев, 5,0% поляков и так далее. По образованию верхушка НКВД впечатляла: 4 чекиста (4,44%) имели высшее образование, 2,22% незаконченное высшее, 16,67% – среднее, 6,66% – незаконченное среднее, 54,44% начальное, а 3,33% писались «самоуками». URL: http://national.org.ua/library/nkvd_sklad.html
4. Шкаровский М.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М.: Вече; Лепта, 2010. С. 125–127; Одинцов М.И. Русская православная церковь накануне и в эпоху сталинского социализма. 1917–1953 гг. М.: Политическая энциклопедия, 2014. С.221–223.
5. Радянські  органи  державної  безпеки  в  Україні  (1918-1991 рр.): історія, структура, функції: Матеріали круглого столу,  19  грудня  2013 р., м. Київ. Упоряд.: О. Г. Бажан, Р. Ю. Подкур. К.:  Інститут історії  України НАН  України, 2014. С. 240.
6. См подробнее: Пащенко В.О. Держава і православ’я в Україні: 20–30­ті роки ХХ ст. К., 1993. 188 с.; Киридон А.М. Більшовицька держава і православна церква в Україні. 1917-1930-ті роки. Полтава: АСМІ, 2004. 336 с.;   Веденеев Д. В. Атеисты в мундирах: Советские спецслужбы и религиозная сфера Украины. М.:  Алгоритм, 2016. 496 с.  
7. Экзарх Украины митрополит Константин (Дьяков) скоропостижно скончался на допросе ІV-м отделе УГБ НКВД УССР в ночь с 10 на 11 ноября 1937 г.
8. Архиепископ Ташкентский Борис (Шипулин), расстрелян 23 февраля 1938 г. в тюрьме УГБ НКВД в Ташкенте.
9. Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. С.408.
10. Борис Козельский (Бернард Голованевский), «специалист» по украинскому повстанчеству и «контрреволюционным партиям» в СПО ГПУ-НКВД УССР. Застрелился 2 января 1936 г. в служебном кабинете в предчувствии неминуемого ареста. Руководителям подразделений глава НКВД УССР Всеволод Балицкий (возглавлял органы госбезопасности УССР в 1924–1930 и  1934–1937 гг., в 1931–1934 гг. – заместитель председателя ОГПУ СССР, расстрелян 27 ноября 1937 г., не реабилитирован) объявил, что коллега ушел из жизни по причине «нервного истощения на почве беспощадной борьбы с контрреволюцией»,  а также  страдая от сифилиса (Шаповал Ю.І., Пристайко В.І., Золотарьов В.А. ЧК-ГПУ-НКВД в Україні: особи, факти, документи. К.: Абрис, 1997. С.63, 490–491).
12. Один из руководителей секретно-политического органа ГПУ-НКВД УССР, расстрелян 10 января 1938 года.
13. Материалы совещания: ОГА СБУ. Ф.13. Д. 393.
14. Приведем служебные характеристики на «ведущего специалиста» ГПУ УССР Сергея Карина-Даниленко «…Уполномоченный группы по духовенству… Из очень немногих работников-чекистов, специалистов по духовным делам, по-видимому, самый лучший. Провел очень тонкую и сложную работу по укреплению обновленчества на Украине. Незаменимые его качества – умение разговаривать с попами и способность к вербовке... Незаменимый специалист в порученной ему области. Горизонт в работе большой и глубокий… имеет большие заслуги по борьбе с церковной контрреволюцией на Украине». «В работе тов. Карина много образцов агентурного совершенства. Был случай, когда в Киев съехалось на совещание около 30 епископов, известных своей контрреволюционной деятельностью. В течение нескольких дней епископы были настолько обработаны, что стали беспрекословно выполнять директивы ГПУ».
15. ОГА СБУ. Ф. 13. Д. 1039. Л. 1–4; Сам Г.Молчанов 9 октября 1937 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР приговорен к высшей мере наказания. В тот же день расстрелян на спецобъекте для казней начальствующего состава «Коммунарка». Не реабилитирован.
16. Русская Православная Церковь. ХХ век.  М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008.С. 280–282.
17. Великий терор в Україні. «Куркульська операція» 1937–1938 рр. У 2-х частинах / Упорядн.: С. Кокін, М. Юнге. Ч. 1.К.: Вид. дім «Києво-Могилянська академія», 2010. С.20.
18. ОГА СБУ Ф.16. Оп.30 (1951 р.).Д. 68. Л. 14-15, 118.