Историческое значение церковно-приходских школ для православной России

(Речь, произнесенная 14 февраля 1899 года, на годичном общем собрании членов Московского епархиального училищного Кирилло-Мефодиевского Братства).

Один из самых, несомненно, важных, живых и, можно сказать, насущных современных нам вопросов есть, бесспорно, вопрос о народном образовании. Касаясь всех сторон жизненных отношений, он, естественно, затрагивает интересы всех слоев общества и потому привлекает к себе общее внимание. Разрешением этого вопроса озабочено Правительство, к нему прилагает свое попечение Церковная Власть, наука и литература охотно оказывают ему свои услуги. Требования жизни поставили в настоящее время вопрос о народном образовании на первый план. Наше дорогое, любезное Отечество призвано Провидением к разрешению высоких мировых задач: к сохранению, вместе со всей православной вселенской Церковью, и уяснению, для всего человечества, великой идеи вечных истин Богооткровенной религии. Выделяясь из всех, современных нам, народов мира обширностью занимаемого им пространства и крепостью своих духовных задатков, великая Россия в настоящее время обнаруживает особенное стремление к своему умственному и нравственному развитию. Но, при этом быстростремительном движении, какая нужна бдительность, чтобы не сбиться с истинного пути на ложный! Несомненно, что образование есть сила, но благодетельная только в том случае, если она действует в должном направлении; это – меч обоюдоострый. Эта великая нравственная сила, для того, чтобы быть благотворной, а не разрушительной, должна иметь верное и твердое направление, должна идти строго правильным путем, не уклоняясь от указанной ей высшей, нравственной, цели.

При рассмотрении всякого предмета с различных точек зрения, естественно, возникают и различные взгляды на него, смотря потому, с какой стороны, с какими целями наблюдают его. Самая лучшая гарантия правильного решения всякого жизненного вопроса, по нашему мнению, заключается в выводе сего решения из данных опыта, из непререкаемых свидетельств истории. Если же мы проследим историю нашего русского образования, то мы легко увидим, когда это образование было благодетельно, при каком своем направлении оно достигало высшей желательной цели – нравственного усовершенствования – как целого народа вообще, так и каждого человека в отдельности. Из истории образования нашего православного русского народа мы убедимся, что самой пригодной для его развития, самой любезной для него школой, с которой он сроднился на пространстве многих веков его исторической жизни, всегда была школа церковная.

Войдем в историческое рассмотрение народного образования в древней Руси. Перенесемся мыслью в ту, отдаленную от нас целым рядом веков, эпоху, когда предки наши, оставив язычество, еще только начинали усваивать себе начала новой, принятой ими, христианской веры. И здесь уже мы встречаем личности, отличающиеся высокой нравственной, святой, жизнью. Например, святые Борис и Глеб, – какие это высоконравственные характеры! Как приятно встретиться с подобными именами, особенно в эпоху только лишь возникающей нравственной жизни, – приятно тем более, что и в последующее время не часто встречаются они; и во все продолжение истории не перестают быть явлениями редкими, возбуждающими особенное чувство благодарности и уважения. Очень жаль, что наши летописи, занятые описаниями войн, междоусобных ссор, военных походов в чужие земли, завоеваний стран и городов, и вообще событий внешних, слишком коротки в рассказах о людях подобного рода. Нам хотелось бы посмотреть, как под их влиянием развивалась домашняя жизнь в семействах, как совершалось домашнее образование и воспитание. Один только рассказ находим у преподобного летописца Нестора из молодости этих двух знаменитых братьев, Бориса и Глеба, – сыновей св.Владимира. Отпустил великий князь Владимир старших сыновей своих по областям; с ним остались только два младшие. Глеб был очень молод возрастом; старше его был Борис; он был уже научен грамоте, читал книги, особенно жития Святых. Слезы лились ручьем из глаз его, когда читал он сказание о святых подвигах, а Глеб сидел около него и не отходил, слушая, что читал брат его. Так иногда проводили они не только дни, но и ночи.

Где же учились такому времяпровождению юные князья и подобные им сверстники их? Где были первые наши общественные училища? – они были в тех благодатных местах, которые в древности далеко кругом себя распространяли свое благодетельное нравственное влияние, – разумеем монастыри. Каким-то чудным, благодатным духом веет от этих убежищ древних подвижников благочестия. Если труд существенно принадлежит человеку, если подвигом он живет и развивается, то это развивающее начало нашло себе лучшее убежище в древнем монастыре нашем; оно глубоко проникло в него и крепко слилось с самым понятием монаха. Загляните в древнюю келью монастырскую. Вот собрались там двое или трое строгих иноков; один сидит и пишет книгу, другой сшивает уже написанное в тетрадь, а третий прядет волну и тихо поет псалмы Давидовы. И сколько написали и оставили потомству эти неутомимые труженики! Какие огромные книги служат свидетелями их труда! Невольно теперь удивляемся их усердию. Не думайте, чтобы монастырь в это древнее время ограничивал свою благотворную деятельность тесным кругом лиц, исключительно себя посвятивших ей; нет, между миром и монастырем не было внешней отчужденности. Монастырь, напротив, был средоточием всего, что в мире стремилось к развитию начал подвижнических; к нему тяготело окрестное население затем, чтобы поучиться доброму, посмотреть на подвиг и вдохновиться им. Здесь не только преподавались уроки благочестия и добрых дел, но и развивалась грамотность, и выучившиеся расходились из монастыря по окрестным селениям. Самый подвиг тогдашнего инока определялся не только аскетическим, но и образовательным трудом. «Иноку, -говорит великий игумен, Феодосий Печерский, -надлежит быть бодрым на пение церковное, на предания отеческие и на почитание книжное; иметь любовь и назидание к меньшим, повиновение к старшим». И далеко за стены монастырские распространялось благодетельное влияние иноческого подвига. О святом Феодосии Печерском, знаменитый его биограф, преподобный Нестор, говорит, что он заботился не только о черноризцах, но и о мирских душах; ходил в дома своих духовных чад, утешал, наставлял их и преподавал им благословение. Нередко в монастыри сходились князья советоваться о своих предприятиях и отсюда почерпали нравственную энергию для своего общественного подвига. При таком положении монастыря в древнем обществе становится понятным то, как смиренные иноки могли вести подробные и верные летописи о всех событиях, совершавшихся в Отечестве.

Вместе с монастырями дело народного образования в древней Руси разделялось и всем духовенством. Оно было передовым сословием тогдашнего общества, относительно образованности, и в своих представителях глубоко понимало важность своей обязанности учения. Одно духовное лицо говорило: «Попови что есть ино дело, разве ученья?». Эти замечательные слова показывают, что духовенство не понимало другого занятия и назначения для себя, кроме обучения. Это – преимущественное занятие духовного лица, – учение в церкви, учение в школе, – изустное и книжное. Духовенство первое принялось за народное образование уже и потому, что более, чем всякое другое сословие, нуждалось в нем, и одним появлением своим в сфере общественной вызвало необходимость училищ. Развиваясь само в училищах, там же оно совершало и образование народа. Но, говоря о благотворном влиянии нашей школы на народную жизнь, на воспитание народа, на укрепление в нем лучших инстинктов и смягчение нравов, никогда не должно упускать из виду, что это совершает школа, созидаемая и руководимая только церковью. Никакая школа в мире, как бы ни была она совершенна, сама по себе не может достигнуть того, что совершает церковь. И действительно, наша древняя школа неотделима от церкви: вместе с нею она явилась, от нее питалась, ее духом жила и в ней черпала свою силу. Таким образом, непосредственному ведению пастырей церкви предоставлена была вся нравственная сторона народной жизни. Из такого благотворного влияния духовенства на общественное образование мы можем объяснить всю силу нравственного воздействия этого сословия на общество. Если все явления жизни вытекают из религиозно-нравственных побуждений, а эти последствия, при посредстве веры и образования, возникали, укреплялись и развивались под непосредственным наблюдением и руководством духовенства, то, очевидно, его влияние должно было проникать во все стихии общественной и частной жизни.

Влияние церковной школы так заметно отозвалось в древней жизни нашей Руси, так крепко привязало ее к вере и Церкви, что для позднейших ученых наших, особенно прошедшего столетия и середины текущего, показалось чрезмерным и даже, будто бы, вредным для народного развития. Церковность и религиозный элемент, по их мнению, убили нашу народную поэзию и литературу, сообщили ту исключительность во взгляде предков наших на образованность, по которой наука и искусство не нашли для себя места в народном сочувствии и не привились на возделанной духовенством почве народного развития. Нужно было, говорят, народное образование вырвать из рук духовенства и основать на началах, независимых от Церкви.

Как мало исторической правды в этом взгляде на русское народное образование показывает наша древняя литература, не только не доказывающая этих мыслей, но и совершенно их опровергающая. Не входя в рассмотрение этих ложных, ни на чем не основанных, предубежденных мнений, заметим только, что подобный взгляд на отношение веры и Церкви к русскому народному образованию, как надо полагать, довольно неудачно перенесен с Запада, снят со средневекового католичества и совершенно ошибочно приложен к нашим историческим условиям. Там, действительно, до самого шестнадцатого века наука была заключена в строгих оковах католичества и действовала не иначе, как под его влиянием и для видов папской власти. Поэтому неудивительно, что спор разума с деспотизмом веры на Западе разрешился реформацией, и человечество оружием должно было доказывать права своего разума.

Ничего подобного не было и не могло быть у нас на Руси. Если вера была у нас действительным средоточием всех сил народных, главным двигателем и возбудителем народного сознания, то это было великим благом для народа, находившего в своей вере лучшую опору среди всех перенесенных им испытаний. Духовенство русское никогда не злоупотребляло своим влиянием, не домогалось мирской власти, не смешивало небесного с земным, политического с церковным, как это делало духовенство западной церкви; силу своего нравственного влияния оно всегда обращало на благо, на пользу земли русской, на духовное просвещение народа, – в этом его величайшая заслуга. Поэтому и церковь наша всегда стояла на недосягаемой высоте ее небесного призвания. Наше русское духовенство хотя и было религиозным руководителем в деле народного образования, но никогда не противодействовало и общечеловеческому развитию; и если мы замечаем в древней Руси недостаток общего научного образования, то это происходит не вследствие монополии духовенства, поставившего веру важнейшим нравственным двигателем для нашего народа, но потому, что научные стремления были подавлены тяжелыми историческими событиями, которые все внимание народа обратили лишь на внешнее положение. Свободная наука, чистый интерес знания не могли развиться на той почве, где вначале происходила постоянная борьба диких физических сил, где народ всю энергию должен был тратить на то, чтобы отражать беспрестанные покушения на свою политическую самостоятельность. В древней литературе нашей мы находим целый отдел литературных произведений, отразивший в себе именно этот момент народной жизни, тяжелую борьбу с народами азиатскими. Во всяком случае, кто хоть сколько-нибудь знает нравы и правила нашего духовенства, тот не навяжет ему убеждений, которые хотя что-либо имели общего с клерикальными убеждениями римско-католического духовенства, не станет укорять его в удушливой для развития деятельности.

Когда нам известны главные органы древнего народного образования и места, где оно преимущественно развивалось, войдем теперь в самые училища древние, и посмотрим, как там шло учение детей. Много оснований предполагать, что древние училища наши были не только местом обучения, но и постоянным жилищем учащихся. Если в настоящее время, вследствие выработанных наукой понятий, признано нецелесообразным отчуждение воспитанников от общества, в котором они должны действовать впоследствии, и если справедливо доказан весь вред такой разобщенности в школах, то в старину, по основаниям не менее разумным, метод, противоположный ныне общепризнанному, был принят и вполне целесообразно приложен к историческим условиям времени. Трудно было бы обеспечить действительность и прочность внушений и убеждений наставников в том случае, когда дети, по окончании учения, возвращались бы к своим родителям, из которых большая часть предана была еще язычеству и враждебно смотрела на школы. Конечно, из двух враждебных друг другу влияний надлежало ожидать перевеса домашнего влияния перед школьным; и тогда уничтожилась бы самая цель учреждений, и труд воспитателей парализовался бы обществом. Вследствие такого отношения между школой и обществом нужно было оторвать молодое поколение от старого, разобщить их, и воспитать новое поколение, новых отцов и матерей, которые передали бы детям своим те же правила, какие сами получили при воспитании. Вот здесь-то находится объяснение сильного сопротивления родителей, не совсем понятного в том случае, когда бы они разлучались с детьми на несколько часов. Но они плакали по ним, как по мертвецам, без сомнения потому, что разлучались с ними на долгое, неопределенное время, может быть без надежды на беспрепятственное свидание.

Каким началам следовали воспитатели в труде обучения детей, – на это есть указание в замечательном наставлении св.митрополита Михаила наставникам ново-устроенных школ. Вот оно: «митрополит Михаил призываше к себе всех тех учителей грамотных, и наказываше их праве и благочинне учити юныя дети, якоже словесем книжнаго разума, такжде и благонравию, и в правде и в любви, и зачалу премудрости, страху Божию, чистоте и смиренномудрию; учити же их ни яростию, ни жестокостию, ни гневом, но радостовидным страхом и любовным обычаем, и сладким поучением и ласковым рассуждением противу коегождо силы, и с ослаблением, да не унывают». (Степ. книга 1, стр.143). Из этих слов видно: 1) что училищная дисциплина была основана на кротости и любви, с положительным запрещением действовать строгими мерами. Такой принцип, положенный в основание народного образования, обнаруживает, кроме общих чувств гуманности, глубокое понимание условий времени и уменье действовать сообразно с ними. Понятно, как тяжела была строгая дисциплина для детей, в первый раз подвергавшихся более или менее методическому процессу школьного обучения, воспитывавшихся в патриархальных нравах. При таких условиях только кротость и любовь могли ослабить тягостное впечатление, неизбежно испытываемое детьми при начале учения, облегчать самый труд учения и утвердить в обществе доброе понятие о школах. Так же действовал и Ростовский епископ св.Леонтий, о котором в летописи замечено, что он «младенцы к церкви призываше и сладостно кутиею кормляше». Только такая дисциплина могла примирить самих родителей со школами и побудить их охотнее отдавать детей в учение. 2) Из приведенного свидетельства о св.митрополите Михаиле видно, что наши древние училища имели не просто учебный, но и учебно-воспитательный характер. Такой метод совершенно согласен был с целью приготовить людей не столько образованных знаниями, сколько добрых христиан; не столько познакомить с результатами науки, сколько утвердить нравственные основы народной жизни. Какая прекрасная цель! Как не пожелать, чтобы и в наше время преследовалась и достигалась образованием та же высокая цель? Считаем не лишним заметить, что наши древние школы с этой стороны очень мало походили на западные училища того же времени. Там самое слово дисциплина у монахов называлось flagellation (бичевание), – там virga (розга) и scutica (плеть) были неизменными условиями обучения. Между тем как дух христианской кротости составляет отличительную особенность наших древних школ.

В устроенных таким образом школах учили читать, писать и петь. Далее этого не шло школьное обучение. Метод народного обучения, состоявший в изучении, после славянской азбуки с истолкованием, Часослова и Псалтири, вполне подходит к программе наших церковно-приходских школ. В особенности о Псалтири должно заметить, что она была любимейшей священной книгой наших предков и имела величайшее значение; она была в большом употреблении не только у простого народа, но и у князей. Мономах имел ее при себе, когда возвращался в Чернигов и когда пришла ему добрая мысль написать знаменитое завещание своим детям. Ее знали наизусть очень многие, монахи пели стихи из Псалтири во время своих ежедневных занятий. Множество мест из нее приводится в древних памятниках, писанных не только духовными, но и светскими людьми. – Учение письму, кроме правильного шрифта и красоты букв, состояло в приобретении сведений об употреблении букв и знаков надстрочных и подстрочных, которых было немало в древней каллиграфии. Из отметок на полях некоторых старинных рукописей видно, что особые надзиратели следили за письмом учеников и делали им внушения в случае небрежности в начертании букв и непрямых линий почерка. – Пение сначала у нас было столбовое, в один голос, заключавшее во всех своих переливах и вариациях малое число нот. При Ярославе перенесено из Греции пение, так называемое демественное, исполнявшееся одним певцом и хором, вторившим певцу; потом началось симфоническое, трех- и восьмиголосное. Ноты назывались в старину знамениями и сперва состояли из букв, подобно греческим, потом их заменили крюковые ноты. В монастырях женских, кроме пения, чтения и письма, учили шитью, вышиванию и другим ремеслам. Вот и весь курс древней школьной науки. Правда, он скуден и не идет далее самых элементарных приготовительных сведений. Но за то эти сведения усваивались прочно и глубоко проникали в душу; тем более, что это были сведения религиозно-нравственные, составляющие основу жизни, а потому они и принесли такие благодатные плоды древней Руси, ее просвещению, ее внутреннему устройству.

Развития научных сведений и их широкого применения мы не можем и ждать от народа, только лишь вышедшего из племенной жизни к гражданскому быту. Но замечательно, что в это время образование наших предков было гораздо выше, чем в последующую эпоху жизни русского народа. Так, в 12 веке встречаются даже женщины, умеющие писать, читающие книги и знающие наизусть многие места Священного Писания, а в 15 и 16 веках даже вельможные бояре не умеют подписать своего имени под государственной грамотой. Меры, предпринятые в начале нашей государственной жизни для народного образования, конечно, не представляют ничего особенно блестящего; но если бы они укрепились на нашей почве, если бы не помешали их развитию исторические обстоятельства, они могли бы дойти до важных результатов. Не забудем, что не лучше, если не хуже, было общественное образование в средние века и у западных племен. Достаточно указать на то, что даже сами епископы западные, собиравшиеся на соборы, вместо подписей, чертили signum crucis manu propria ignoratione litterarum (т.е.по неумению писать начертывали своей рукой крест). Но западные европейцы были счастливее русских в своих исторических столкновениях. Нашему отечеству в продолжение многих веков суждено было иметь дело с народами азиатскими, которые ничего не приносили к нам, кроме меча и разрушения, ничего не развивали в нас, кроме напряженных физических усилий, ничего не прививали к нашему характеру, кроме грубости и жестокости. И при всем том, летописи сохранили нам сказания о лицах, замечательно образованных по тому времени, а древняя письменность представляет такие произведения, которые весьма много обещали в будущем, и рассмотрение которых заставляло ученых недоумевать, какие причины погубили впоследствии все надежды и изгладили следы древней образованности? Вот несколько фактов в подтверждение. У сына Ярославова Святослава была довольно большая библиотека: «книгами наполнил он свои клети», говорит летопись и называет его очень образованным человеком. Другой сын Ярослава Всеволод говорил на пяти иностранных языках, и выучился им не в путешествиях, но, по свидетельству Мономаха, сидя дома. Религиозная начитанность самого Мономаха видна из его сочинений. Многие князья знали греческий и латинский языки, принимали к себе греков и латинян и вступали с ними на их наречиях в беседы и состязания. Константин Всеволодович, князь Владимирский, был большой охотник читать, любил окружать себя людьми учеными, многие древние греческие книги покупал за высокую цену, так что одних греческих книг было у него более тысячи.

Не ложный патриотизм, но соображение исторических данных позволяло надеяться, что Русь 11 и 12 столетий, ни в чем не отстававшая от Запада, а даже во многом превосходившая его, пойдет в уровень с ним и в своем последующем развитии и также энергически будет осуществлять свою долю общечеловеческого предназначения и тем успешнее, что на нашей почве не было тех парализующих всякое развитие влияний, которые, вытекая из самых основ древней западной жизни, на целые столетия замедляли свободное обнаружение народных сил и склонностей. Мы не стояли под всеподавляющим влиянием папизма, и тяжелая рука инквизиции не лежала на нашем развитии; мы с самого возрождения христианского учения могли слышать его на родном языке, понимать его идеи в живых, близких к своему сердцу образах; мы не были осуждены постигать все христианское не иначе, как в форме римско-католической, и, не понимая чужого языка, довольствоваться лишь смутными религиозными представлениями. – Что же погубило все надежды древней Руси, что подавило все ее тогдашнее развитие? И притом до того, что когда Россия, сильной рукой Великого Петра, опять познакомилась с Западом, то увидела себя способной только к ученической роли: там все было для нее так ново, так неслыханно, что даже мелочи, пустые приманки и забавы западной цивилизации показались ей настолько важными и привлекательными, что целое столетие она не могла оторваться от них и готова была пожертвовать для них всем лучшим своим достоянием, – и своим историческим развитием и даже своей народностью! Ужели наша Русь православная должна всякий шаг на пути своего духовного развития покупать множеством ошибок, заблуждений и односторонностей? От таких мыслей можно было бы прийти в отчаяние, если бы твердые надежды на лучшую будущность не ободряли нашу мысль.

Итак, повторяем, что же погубило все надежды древней Руси, что подавило все ее тогдашнее развитие? – Этот вопрос может быть решен не иначе, как сравнительным обозрением истории западной Европы и нашей русской. Для краткости мы укажем только общие соображения, оставляя их фактическую сторону.

Неизвестно, откуда пришли в Европу наши предки – славяне. Народное предание указывает на Дунай, как на первоначальную родину славян в Европе. Здесь часть их поселилась по обеим сторонам реки Дуная, образовав особые общины, из которых впоследствии составились придунайские княжества. Другая же часть, оттесненная каким-то сильным народом, двинулась к северу и заняла обширную долину Днепровскую, простираясь на север до Ладожского озера. Пустынна была эта страна: леса и болота покрывали ее; здесь не было никаких исторических преданий, и рука человеческая не оставила на ней никаких памятников своей деятельности. Неизвестно, кто тут жил до славян, но несомненно, что славяне ничего, кроме долин, холмов и лесов не нашли в этой стране. То была нетронутая почва во всех отношениях, и славянам первым пришлось возделывать ее и на ней воздвигать свою цивилизацию. Не нашлось здесь примеров и образцов, которым можно было бы подражать; не было остатков исторической жизни, которые можно было бы усвоить, не осталось исторических преданий, которыми можно было бы начать свою историю. Первый шаг в этом отношении должны были сделать сами славяне.

Совершенно иное было положение племен, вошедших в состав государств западных. Их можно разделить на две половины: одни начали свою народную жизнь еще при политическом существовании великой римской империи, под ее эгидой и зависимостью; другие ринулись на дряхлую монархию, когда она в последней агонии умирала. Те и другие имели то общее преимущество перед нашими предками, что основали свою гражданственность на земле исторической, исполненной семейных, гражданских и государственных преданий, богатой множеством образцов по всем родам общечеловеческой деятельности. И народы, побежденные Римом, и его победители сделались равноправными наследниками умственных и нравственных богатств, законными владетелями его успехов в цивилизации и гражданственности. Все содержание общечеловеческого развития, оставленного греко-римским миром, было уже готово, под рукой; оставалось только приложить его к национальным, племенным формам. В этой-то борьбе идеи с формами, в этом постепенном примирении общечеловеческого с национальным и состояло уже все дальнейшее развитие западных государств после падения Рима.

Само собой очевидно, как много значило такое преимущество племен западных пред славянским. Между тем, как славяне целые столетия должны были трудиться над развитием собственной национальности, и своими лишь средствами производить улучшения в нравственном и материальном быте своем, племенам западным приходилось только усвоить себе богатые запасы исторической жизни древнего мира, оставшиеся им в наследство. Что же касается до византийского влияния на наше Отечество, то это влияние не могло заменить для него тех богатств, какие Запад наследовал от Рима. Оно было довольно слабо по отдаленности Византии от Русского Государства и ограничивалось для нас только внешностью, не проникая в глубину народной жизни. А потому плодов цивилизации, древней науки и искусства, мы почти совсем не наследовали. Они перешли туда же, на Запад, особенно после падения Византии; тогда мы сами стали недоверчивы к образованности греков, слишком низко упавших тогда в наших глазах.

Но если слабо было влияние византийской науки и искусства на образование древней России, то слишком заметными остались следы постоянного соприкосновения наших предков с племенами азиатскими. Географическое положение славян в Европе, открытое с востока для вторжения азиатских кочевых народов, имело такое влияние на нашу историю, что, в продолжение почти всего периода домонгольского, Россия должна была напрягать свои физические силы к тому, чтобы отражать нападение орд и защищать свою политическую самостоятельность. Сначала дикие орды, замечательные только своим огромным ростом и дикой, неистовой силой, потом хазары, печенеги и половцы, пожегшие множество русских селений и городов, – вот постоянные соседи древней Руси в продолжение первых трех столетий. Чем можно было пользоваться от таких недругов? Что доброго и полезного можно было взять от них и усвоить себе? Очевидно, ничего, кроме – грубости, которая заметно отразилась в характере наших древних эпических героев, в которых народная фантазия воплотила борьбу с кочевниками. В таких сношениях, конечно, должны были получить преимущественное развитие силы физические, а нравственная сторона народного характера грубела, и, привыкая к жестокости врагов, проявляла ее и в отношении к своим.

Счастливее были в этом отношении народы Запада, может быть потому, что Россия, как ближайшая страна к Азии, как передовая страна Европы, приняла на себя большую часть ударов, наносимых оттуда на Европу. Азия послала и на Запад свою силу, но в лице арабов, а не хазар, печенегов, половцев и, наконец, монголов. Арабы внешним просвещением своим далеко превосходили племена, воевавшие с нами. Вместе с оружием арабы внесли в Прованс и Испанию науки и поэзию; арабы напомнили Европе о древних писателях, забытых во времена варварские.

Таким образом, постоянная борьба с дикими силами азиатских народов, порабощавших Россию, отвлекавшая все внимание наших предков от внутреннего развития для защиты себя от врагов, была одним из сильнейших препятствий в историческом движении России на пути просвещения. Вот что губило нашу древнюю образованность и останавливало наше умственное развитие. И если мы окончательно не огрубели, если не упали духом, не подчинились варварской силе диких орд, не потерялись в неравной внешней борьбе, но сохранили в себе лучшие задатки народной жизни и надежду на великое будущее, не всем ли этим мы обязаны нашей вере православной, которую свято хранили в себе? Та же вера православная спасала наше Отечество в годины искушений и во все времена нашей исторической жизни. Какое в этом сильное побуждение дорожить нашей православной верой и духовным просвещением!

Нельзя сказать, чтобы и теперь мы совершенно освободились от иноземного нашествия. Такова участь нашего многострадального Отечества. Но в настоящее время уже не с азиатского Востока, а с западной Европы устремляются на нас страшные полчища в виде чудовищных учений и разрушительных идей социализма, анархии и атеизма. Уже немало бед успели причинить нам эти незримые враги нашей государственной жизни и духовного благосостояния. Они горше первых наших азиатских поработителей, ибо сказал нам Господь: «неубойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити; убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубити в геене» (Мф.10, 28). И теперь, при том более, чем прежде, мы должны противопоставить нападениям вражиим меч духовный, иже есть глагол Божий, воодушевить народные массы крепкой спасительной верой, воспитать сердца их непоколебимой христианской надеждой и направить их на путь добродетели, к чему призваны наши церковно-приходские школы, развитие и умножение которых с такой радостью приветствуются теперь всеми истинными друзьями Церкви и Отечества. Пусть же в обилии распространяются они по всему необъятному пространству великой России, пусть с успехом развивают свою просветительную деятельность от хладных брегов Ледовитого океана до теплых вод Евксинского понта, от Прибалтийского края до пределов Камчатки, всюду утверждая чистое Православие, укрепляя Царское Самодержавие и возвышая русскую народность, да уразумеют вси язы́цы, яко с нами Бог.