Приход-община Русской Православной Церкви в России и ее развитие с 1918 по 1988 годы

В начале ХХ века одним из важных направлений в области церковных реформ, призванных оздоровить (обновить) жизнь Церкви, стало направление по возрождению приходской общины. Определение статуса и организации приходской общины, призванной привлечь и объединить на основе православных ценностей людей, являющихся прихожанами каждого храма Русской Церкви, стало одним из главных вопросов, вынесенных на повестку работы Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917-1918 гг.

На Соборе был определен формат прихода-общины возглавляемой священником-настоятелем и принят первый в истории Русской Православной Церкви приходской устав, в котором было определено, что «православный приход как часть епархии в составе клира и мирян есть церковная, с правом юридического лица, община при храме, находящаяся в канонической зависимости и общении с местным Епископом и всей Поместной Православной Церковью»[1]. Прихожанами признавались «все лица православного исповедания, живущие в пределах прихода и сохраняющие живую связь со своим приходским храмом». Запись о них вносилась в приходскую книгу, и за совершением треб им следовало обращаться к своему приходскому духовенству (пункты 20-22 Приходского устава). Основные пункты определения прихода в уставе 1918 года были затем повторены и частично вошли в текст устава Русской Православной Церкви 1988 г. и устава 2000 г., действующие с поправками 2008, 2011, 2013, 2016 гг.

Конечно, приходская община в таком виде, в каком ее определил Поместный собор в 1918 году, в советском государстве существовать не могла в связи с негативным отношением государства к религии. Репрессии против Церкви и духовенства начались уже в период работы Собора. Спустя 20 лет, к 1941 году, на свободе в СССР оставалось лишь 4 епископа[2] и менее 5% от численности духовенства 20-х годов. В 25 областях РСФСР не было вообще ни одной открытой церкви, в 6 областях Украинской ССР ситуация была идентичной[3]. О. Васильева на основании документальной базы указывает, что на территории СССР до присоединения Западных областей (3000 храмов)[4] находилась действующая 121 церковь[5], Д. Поспеловский, касаясь морального аспекта иерархии довоенного времени, говорит, что оставшиеся на свободе священнослужители находились под полным контролем органов НКВД, что послужило причиной полной потери их авторитета среди верующих[6]. С его мнением трудно согласиться, учитывая послевоенный рост количества открытых церквей и духовенства – уже в 1945 в Русской Православной Церкви наличествовали: 41 архиерей, 10 243 церкви, 1 институт и 4 пастырских курса, 104 монастыря с 4632 насельникам и насельницами, в 1960 г. – 68 архиереев, 13 008 храмов, 11407 священнослужителей, 2 академии, 8 Духовных семинарий, 70 монастырей[7], что свидетельствует как об авторитете духовенства, так и о состоянии религиозности населения. Однако даже учитывая кардинальные изменения в государственно-церковных отношениях в сторону их улучшения после 4 сентября 1943 года, на стабильность их не приходилось рассчитывать, о чем свидетельствуют приведенные М. Шкаровским цифры количества монастырей, число которых по сравнению с послевоенными годами уменьшилось на 30. Шкаровский на основании документальной базы и мнения таких авторитетных исследователей в данной области как О.Ю. Васильева и П. Кнышевский, делает вывод о том, что за «видимостью благополучия» Церковь была поставлена под «жесткий контроль» и была «встроена в систему режима […] власти». Работа с религиозными организациями по проведению политики государства в религиозной сфере была поручена Наркомату госбезопасности. Совет по делам Русской Православной Церкви при правительстве СССР находился целиком под их опекой[8]. В указаниях, данных председателю СДРПЦ (Совет по делам Русской Православной Церкви – прим. С. Д.), полковнику госбезопасности Г.Г. Карпову лично И. Сталиным, в устной инструкции было сказано: «не смотреть в карман церкви и духовенства […], Совету обеспечить, чтобы епископат являлся полновластным хозяином епархии […], обеспечить право архиерея распоряжаться церковными суммами, не делать препятствий к организации семинарий, свечных заводов и т.п.»[9]. В этих указаниях видится очень важный аспект государственно-церковных отношений: несмотря на всеобъемлющий контроль, государственные органы, как отмечает О. Васильева, не видели необходимости в проведении «специальной кадровой политики» в отношении церковных кадров на предмет их лояльности строю[10]. Однако власти не собирались содействовать восстановлению сильной и самостоятельной церковной организации, тем более с опорой на решения Поместного Собора 1917-1918 гг. Некоторые уступки со стороны государства не решали проблему церковной организации, основной и главной составляющей которой служили не столько административные единицы – епархиальные управления, сколько приходские организации – приходы, которые объединяли народ. А они были зажаты в рамки законодательства о культах 1929 года и партийными инструкциями – ни о каком объединении граждан в приходы не могло быть и речи (ст.16)[11].

Государственная власть по отношению к Церкви руководствовалась лишь своими интересами. Власти не желали восстановления церковной организации, могущей выйти из-под контроля. Очень показательно такой взгляд партийного руководства отразился на процессе открытия храмов: постановление от 28 ноября 1943 года регламентировало рассмотрение ходатайства верующих об открытии храмов сначала на уровне местных органов власти, затем, после предварительного решения СДРПЦ, запрос направлялся в Совнарком, затем снова в Совет. «Такая многоступенчатая процедура, – пишет М. Шкаровский, – была выработана с целью тщательного дозирования открытия новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве»[12].

Ни епархиям, ни приходам не было возвращено право юридического лица, религиозным обществом было объявлена т.н. двадцатка – «местное объединение верующих граждан, достигших 18 летнего возраста […], для совместного удовлетворения своих религиозных нужд» в количестве 20 человек. Молитвенные здания являлись государственной собственностью и передавались церковной двадцатке (общине) лишь на правах аренды, запрещалось создавать кассы взаимопомощи, запрещалась внебогослужебная деятельность[13]. Объединение верующих, живущих в пределах прихода (пределами прихода ограничивалась лишь деятельность священника, ст. 19 – прим. Д, С.), обучение религии, внебогослужебная деятельность духовенства являлись нарушением законодательства[14].

Однако в послевоенное время в рамках государственного религиозного законодательства 1929 года на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1945 г. (гл. IV) было принято «Положение», согласно которому настоятель возглавлял приходскую общину и ее церковный совет, являлся главой прихода и его духовным руководителем, имел печать и штамп, зарегистрированные гражданской властью. Допущенные государственной властью соборные определения были нарушением государственного религиозного законодательства 1929 года, отдававшего всю власть церковной двадцатке. Однако государственные органы, когда им было выгодно, не особенно придирались к таковым нарушениям.

Соборным определением главой прихода был настоятель, который возглавлял церковный совет, в исполнительном органе прихода его помощниками являлись избираемые приходским собранием староста, его помощник и казначей. Церковный совет заботился о всем приходском хозяйстве, в его обязанности входила забота о содержании и ремонте храма, забота о содержании имущества. Однако государство, дав при определенных обстоятельствах возможность некоторой «религиозной свободы», не наделило ни епархии, ни приходы правом юридического лица.

Учитывая идеологическую составляющую, время изменения отношений между государством и Церковью наступило уж конце 50-х годов, после провозглашения программы, планирующей в рекордные сроки построение коммунистического общества, в котором Церковь и религия объявлялись идеологическим противниками. Партийная верхушка требовала немедленно изменить ситуацию с «религиозными пережитками граждан». Выдвинутый призыв – «возвращение к ленинским нормам» в отношении Церкви означал возвращение к соответствию нормам постановления ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях», которое отстраняло духовенство от управления приходом, в частности от участия в финансово-хозяйственных делах, как лиц, лишенных избирательных прав. Напомним, что данное постановление после принятия Конституции 1936 года, предоставившей всем гражданам одинаковые права, вступало в противоречие с основным законом государства.

Постепенно в государственно-церковные отношения на местах возвращаются сложившиеся в 30-е годы идеологические стереотипы и методы «антирелигиозной работы. Сталинская послевоенная политика по отношению к Церкви воспринималась местным партийным аппаратом как опасная и вредная. Власти прервали начавшийся в годы войны рост числа открытых церквей. Количество открытых храмов неуклонно сокращалось: на 1 января 1949 г. в стране насчитывалось 14445 церквей, в 1951 г. – 13913; в 1953 г. – 13555 храмов»[15].

18 июля 1961 года на Архиерейском соборе Русской Православной Церкви в главу IV «Приходы» были внесены изменения, устанавливающие новую организацию приходского управления. Настоятель и клирики устранялись от участия в приходском совете и собрании. Как уже говорилось, духовенству была оставлена лишь богослужебная составляющая приходской жизни. Изменения в приходской жизни, внесенные Архиерейским собором в 1961 году, были подтверждены Поместным собором Русской православной Церкви 1971 года. Сложилась ситуация, при которой управление приходами сконцентрировалось в основном в руках церковного совета, который возглавлял и руководил староста, назначение которого утверждалось Советом по делам религий данной области, исполкомом, либо местными органами власти – сельсоветами.

Время вносило свои коррективы в процесс возвращения канонических норм приходской жизни. Новый «Устав об управлении Русской Православной Церкви», принятый на поместном Соборе 1988 года, пусть не в полной мере, но возвратил прежнюю формулировку приходской общины, возглавляемой настоятелем – священником. По определению Собора: «Приходом является община православных христиан, состоящая из клира и мирян, объединенных при храме. Такая община составляет часть епархии, находится под каноническим управлением своего правящего архиерея и под руководством поставленного им священника настоятеля»[16]. Однако самым главным расхождением с приходским Уставом 1918 года была оговорка, конечно же, продиктованная наследием советской эпохи: «Прихожанами являются лица православного исповедания, сохраняющие живую связь со своим приходским храмом»[17]. Обстановка того времени еще не допускала границ прихода, которые были в определении прихода Русской Православной Церкви Устава 1918 года, то есть не предполагала конкретного собирания прихожан, объединенных храмом, а лишь указывали на прихожан, «сохранивших живую связь со своим приходским храмом». Такую формулировку диктовало время. Членство прихожан как наследие советского периода еще было ограничено церковной двадцаткой. Права юридического лица приход еще не имел. Процесс собирания прихожан, объединенных в общину прихода, растянулся на десятилетия. Лишь в 2014 году на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви был заслушан доклад митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Варсонофия (Судакова), управляющего делами Московской Патриархии, секретаря Межсоборного Присутствия, о разработке в профильной комиссии Межсоборного Присутствия темы границ приходов[18], причем Синод признал затруднительным практическое применение тезисов доклада, высказанных митрополитом Варсонофием.

1 октября 1990 г. Верховным Советом СССР был принят закон РСФСР о свободе совести№1689-1. Закон расформировал Совет по делам религий и образовал Комиссию по делам вероисповеданий в Верховном Совете РСФСР. Как следствие этого решения, были отменены должности уполномоченных Совета по делам религий на местах. Закон впервые в истории России советского периода признал права юридического лица как общественной организации не только за отдельными приходами, но и за всеми центральными организациями, существующими согласно уставу данной конфессии, то есть в случае с РПЦ – за Патриархией и епархиальными центрами. Закон утверждал право религиозного общества существовать вполне открыто и без регистрации, однако в таком случае это общество лишалось права юридического лица. За религиозными организациями признавалось право на получение от государства культовых зданий. Закон обязывал государство не вмешиваться в дела Церкви и не возлагать на неё какие-либо государственные функции, позволял религиозным организациям участвовать в общественной жизни и использовать средства массовой информации. Церковь получила право на благотворительную деятельность, работу с молодежью, создание братств и прочих церковных организаций, разрешаемых законом. Закон не позволял Церкви воссоздание института военных духовников, однако оговаривал право участвовать «в богослужениях и выполнении религиозных обрядов военнослужащим в их свободное время». Учащиеся духовных учебных заведений были уравнены в правах с учащимися государственных учебных заведений: они получили льготу в отношении военной службы. Закон уравнял религиозные организации с общественными учреждениями в налоговом обложении, то есть средства, использовавшиеся для благотворительных целей, не облагались налогами[19].

Итак, выводы, которые можно сделать по теме статьи, таковы: на протяжении почти всего ХХ столетия государство, провозгласившее целями построение «светлого будущего», на практике лишало человека его естественных и определенных не только Богом, но человеческими законами прав и свобод. Только при восстановлении попранных в угоду определенных утопий прав и свобод личности возможно построение свободного общества, желающего процветания своего Отечества. История взаимоотношений государства и каждой религиозной общины есть показатель взаимоотношений государства и всего общества.