Печников М. В. Новгородская епископия в конце XI – 1-й трети XII в.

К 80-м гг. XI в. Новгородская епископия преодолела ряд кризисов, вызванных как внутрицерковными, так и общими политическими причинами[1]. Новый этап ее истории можно связать с появлением на Софийской кафедре пострижеников Киево-Печерского монастыря, а также, учитывая княжеский патронат над епископскими кафедрами того времени, с установлением на несколько десятилетий более стабильного присутствия князей в Новгороде, начиная с Мстислава Владимировича, сына Владимира Всеволодовича Мономаха. На конец XI – 1-ю треть XII в., как известно, приходится и начало становления республиканского строя средневекового Новгорода[2], при этом роль Церкви в этом процессе остается изученной недостаточно.

Согласно данным, приведенным в Киево-Печерском патерике Владимиро-Суздальским епископом Симоном (в послании иноку Поликарпу, которое датируется 1225–1226 гг.), начало поставления киево-печерских пострижеников в епископы относится к 70-м гг. XI в.[3] Первым из печерян на Новгородской кафедре был Герман, хиротонисанный в Киеве в 1078 г.[4] при митрополите Иоанне II (1076/77–1089/90 гг.), хорошо образованном греческом богослове, канонисте и церковном полемисте[5]. Учитывая дату поставления Германа, он мог входить в круг учеников прп. Феодосия Печерского (+ 1074 г.). Так или иначе, пятый Новгородский епископ должен был быть причастен традиции киево-печерского подвижничества, связанной своими истоками с Афоном и общежительными монастырями Константинополя.

Согласно летописным данным, в Киеве накануне поставления Германа был одноименный ему «игумен святаго Спаса», который участвовал в 1072 г. в перенесении мощей святых князей Бориса и Глеба в Вышгороде[6]. Герман возглавлял Спасо-Берестовский монастырь под Киевом, называвшийся также Германеч и находившийся рядом с загородной княжеской резиденцией Берестово. Этот игумен, вероятнее всего, упоминается в заглавии древнейшего известного русского канонического памятника вопросо-ответной формы – «Неведомых словес изложено Георгием, митрополитом Киевьскым, Герману игумену въпрошающу, оному поведающу»[7]. Митрополит Георгий занимал Киевскую кафедру незадолго до хиротонии Германа, может быть, еще в середине 70-х гг. XI в.[8] Некоторые дореволюционные историки Церкви отождествляли двух Германов[9], что, на мой взгляд, более вероятно, чем определение их как отдельных личностей, – как по причине совпадения времени и отчасти места их деятельности, так и потому, что игумен Герман после поставления епископа Германа больше не упоминается как действующее лицо[10]. С. М. Михеев отметил вслед за А. А. Туриловым[11], что игумена Германа интересовали вопросы поставления в архиереи и епископского богослужения (пункты 10, 56–60, 108 по нумерации А. А. Турилова), и интерпретировал это как свидетельство того, что Герман готовился к принятию епископского сана[12].

Возведение каменной Спасской церкви в Берестово датируется временем киевского княжения Владимира Всеволодовича Мономаха (1113–1125 гг.). Наличие в ней захоронений Юрия Долгорукого и других потомков Мономаха дает основания считать Спас-на-Берестове родовым монастырем Всеволодовичей[13]. Между тем обитель существовала уже к началу 70-х гг. XI в., а родовым киевским монастырем при Всеволоде Ярославиче был Выдубицкий, рядом с «Красным двором» этого князя[14].

Следует полагать, что игуменство в Спасо-Берестовском монастыре предполагало особо близкие отношения с великокняжеской семьей, поскольку в Берестово со времен Владимира Святославича располагалась загородная резиденция киевских правителей. Учитывая обычай светской инвеституры, это делало игумена данной обители одной из самых вероятных кандидатур на поставление в епископы. Всеволод Ярославич был утвержден на киевском княжеском столе после гибели 3 октября 1078 г. Изяслава Ярославича в битве на Нежатиной ниве, т. е. в год хиротонии Германа. Неясно поэтому, кем именно – Изяславом или уже Всеволодом – Герман был выдвинут на вдовствующую с 1077 г. Новгородскую епископию[15]. Учитывая то, что в Новгороде с 1-й половины 1078 г. княжил Святополк Изяславич, а сам Изяслав имел гораздо большее время, чем Всеволод, для того чтобы узнать Германа и оценить его как кандидата в епископы, первый вариант представляется более предпочтительным. Не исключено, что прибытие нового князя и нового епископа в Новгород из Киева состоялось в 1078 г. одновременно, как неоднократно происходило в XI в. и ранее[16].

Несмотря на то что Герман занимал кафедру почти 20 лет, судить как о его взаимоотношениях с этими князьями, так и о архипастырской деятельности не имея прямых данных источников, довольно затруднительно. В отличие от предшественников, Стефана и Феодора, архиерейство Германа проходило во внешне более благоприятных условиях и не ознаменовалось какими-либо катаклизмами. Оно пришлось на правление в Новгороде трех князей – Святополка Изяславича (1078–1088 гг.), будущего киевского князя, Давида Святославича (1095 г.) и юного сына Владимира Мономаха Мстислава Владимировича (1088–1094, 1095–1117 гг.), также будущего князя киевского.

Несомненно, основной задачей Германа было продолжение христианизации населения, не только стольного города, но, по возможности, всех народностей обширной Новгородской земли. Христианизация, которой должен был руководить епископ северной миссионерской русской епархии, шла рука об руку с деятельностью княжеской власти по освоению окраинных территорий Новгородской земли[17]. Сопоставление археологических и письменных источников позволяет утверждать, что древнерусское (и, следовательно, христианское) проникновение в Заволочье (бассейн Северной Двины) началось в конце XI в. (не ранее 60–70-х гг.)[18].

По В. Л. Янину, между 1088 и 1094 гг. (в годы малолетства Мстислава) в Новгороде было учреждено посадничество «нового типа», т. е. независимое от княжеской власти[19] (по другой, менее вероятной версии, выдвинутой А. А. Молчановым, оно зародилось там уже в 1064 г., когда из Новгорода был, по предположению исследователя, изгнан княживший там Ростислав Владимирович[20]; при том, что он не упоминается в летописных перечнях новгородских князей, восходящих в древнейшей части к концу XI в.[21]). Процесс формирования этого института на ранних этапах почти полностью скрыт от исследователя, но то, что он происходил – несомненно. Об этом свидетельствуют списки новгородских посадников, которые начали создаваться в XII в. Между Остромиром, погибшим в конце 1050-х гг., и Добрыней, который скончался в 1117 г., в них названы имена еще 8 (Завид, Петрята, Костянтин, Миронег, Сава, Улеб, Гюрята, Микула, которые в иных источниках не упоминаются[22]) или 12 (по другому, более позднему варианту) посадников[23]. С некоторыми из них приходилось, наверняка, иметь дело и Герману. Г. Е. Дубровин справедливо отмечает, что не всех посадников той эпохи можно считать некняжескими (т. е. выбранными новгородцами посадниками «нового типа»), поскольку в той части списка за 1-ю треть XII в., которую можно соотнести с летописными данными, фигурируют и те посадники (Борис и Данила), которые присылались князьями из Киева[24].

С. М. Михеев связывает с прибытием Германа на Новгородскую кафедру в конце 1070-х гг. перенесение в город на Волхове рукописи реконструируемого исследователем киевского «Древнейшего сказания» 1016–1017 гг., легшего в основу всего русского летописания. По мнению исследователя, эта рукопись оказалась в Киево-Печерском монастыре «ненужной» после создания «свода Никона» около 1078 г., в Новгороде она пополнилась местными записями, отразившимися в НПЛст., и первоначальными списками князей и епископов, доведенными до конца 1070-х гг., т. е. до Глеба Святославича и Феодора соответственно[25]. Данное предположение остается, однако, не бесспорным, поскольку имеющиеся данные позволяют выдвинуть и альтернативные мнения о начальных этапах знакомства в Новгороде с киевским летописанием (см. ниже).

Согласно списку Новгородских владык, Герман скончался в Киеве спустя 18 лет после поставления на Новгородскую кафедру, т. е., учитывая обычный для древнерусского летописания «включающий» счет лет, в 1095 г.[26] В Киеве же, скорее всего, Герман был погребен. Его захоронение в Печерском монастыре неизвестно[27], но епископ мог найти последнее пристанище в Спасском на Берестове монастыре, где он прежде был игуменом. Примечательно, что Герман был канонизирован в Новгороде при архиепископе Евфимии II Вяжицком в 1439 г. как один из тех святителей Новгородских, что погребены в Софийском соборе (память 10 февраля)[28]. Теоретически можно предположить, что мощи Германа перевезли к месту его архипастырского служения, однако и в кафедральном соборе Новгорода его захоронения не обнаружено.

Следующим Новгородским епископом стал Никита, также постриженик Киево-Печерского монастыря. В отличие от Германа, он не покидал эту обитель до своей хиротонии (во всяком случае, об этом не имеется ни прямых, ни косвенных известий). Никита является одним из персонажей Киево-Печерского патерика, в котором ему посвящено особое «Слово» (25-е), написанное в 1-й трети XIII в. иеромонахом Поликарпом[29]. В нем говорится, что в игуменство прп. Никона Великого (1078–1088 гг.) Никита, будучи юным монахом и не имея достаточного духовного опыта, стал затворником и прославился среди мирян провидческим даром и толкованием Священного Писания. Однако братия во главе с игуменом была встревожена его особым почитанием Ветхого завета («не можаше никто же стязатися с ним книгами Ветхаго Закона… вся книгы жидовьскыа сведяше добре») и пренебрежении Новым («яже в благодати преданныа нам святыа книгы… сих николи же въсхоте видети, ни слышати, ни почитати, ни иному дасть бесодовати к себе»), и воспрепятствовала его дальнейшему затворничеству, полагая, что Никита был прельщен бесом. Над будущим Новгородским епископом, судя по патериковому рассказу, был проведен обряд экзорцизма («приидоша к прельщенному и моляшеся Богови, и отгнавше беса от него» [30]), после чего Никита стал вести праведную жизнь.

Монахом Никита стал не позднее 70-х гг. XI в. Поликарп записал монастырское предание, по которому затворник Никита сверхъестественным образом узнал о кончине в 1078 г. изгнанного из Новгорода князя Глеба Святославича: «Посылаеть же Никита к князю Изяславу, глаголя, яко "днесь убиен бысть Глеб Святославичь в Заволочии, скоро посли сына своего Святополъка на стол Новугороду”. И якоже рече, тако и бысть: по малех же дьнех уведана бысть смерть Глебова». Пророчество Никиты, согласно Поликарпу, было внушено бесовскими силами; но это можно считать позднейшей интерпретацией повествователя, необходимой ему в назидательных целях. Современниками, судя по тому же патериковому рассказу, оно воспринималось иначе: «И от сего прослу затворник, яко пророк есть, и вельми послушаху его князи и боляре»[31] (изложенный здесь порядок событий, согласно которому Святополк был послан на новгородский стол лишь после получения в Киеве известия о гибели изгнанного новгородцами князя Глеба, т. е. не ранее начала лета 1078 г., не соответствует данным более ранних источников[32], что не удивительно, учитывая, что перед нами монастырское предание, записанное только в 1-й трети XIII в.).

Высокий авторитет Никиты в среде киевской знати, безусловно, должен был способствовать его возведению на такую важную кафедру митрополии, как Новгородская, что произошло в 1095/96 г.[33] Митрополитом Киевским, очевидно, возглавившим хиротонию нового Новгородского владыки, был в то время Николай (ок. 1092 – ок. 1104 гг.)[34]. Архиерейство Никиты пришлось на годы княжения в Новгороде старшего Мономашича Мстислава (Феодора) Владимировича, вернувшегося на новгородский стол в 1095 г. и остававшегося на нем до 1117 г.

Осенью 1195 г. (или зимой 1195/96 г.) в Новгород было перенесено тело Изяслава Владимировича, сына Мономаха, убитого 6 сентября 1095 г. в битве с князем Олегом Святославичем («Гориславичем» «Слова о полку Игореве») под Муромом, на который претендовал черниговский князь. Изяслав был погребен в Софийском соборе «на левей стороне»[35]. Очевидно, его брат Мстислав в это время уже княжил в Новгороде. Епископ Никита в связи с этим не упоминается, вероятно, он еще не прибыл на место своего служения. В самом конце зимы (в великое говение) 1096 г. новгородцы во главе с Мстиславом Владимировичем выступили в поход на Олега Святославича, взявшего к тому времени Суздаль и Ростов, «паче помышляше и Новъгород переяти»[36]. В Суздальской земле «на Кулацьске» состоялась битва, в которой Мстислав вместе с новгородским ополчением, а также ростовцами и суздальцами одержали победу[37]. Киево-печерский летописец специально отметил, что после преследования Олега до Рязани «Мстислав же възвративъся вспять Суждалю, оттуду поиде Новугороду в свой град, молитвами преподобнаго епископа Никыты»[38]. Упоминание в данном контексте Никиты представляется неслучайным. Митрополит Николай, поставивший его в епископы, известен своими неоднократными попытками выступить посредником в межкняжеских конфликтах (1097, 1101 гг.)[39]. Действия же Олега Святославича, вторгнувшегося в Суздальскую землю, вносили очевидную дестаблизацию в межкняжеские отношения. Не исключено, что в 1097 г. Никита участвовал наряду с другими епископами в примирительном Любечском княжеском съезде; во всяком случае, в 1096 г., когда была предпринята первая попытка собрать такой съезд, предполагалось и участие высшего духовенства[40].

Весной 1196 г. (вскоре после возвращения Мстислава и ополчения из Ростово-Суздальской земли) в Новгороде случился большой пожар: «Томь же лете, на ве(сну по)горе он пол, а 3-и день Детинець съгоре город»[41]. Новгородцы считали, что бедствие прекратилось только по молитве Никиты. Согласно Киево-печерскому патерику, епископ Никита почитался новгородцами за то, что он «многа чюдеса сътворив», причем в качестве примера приводится только одно из них: «Некогда бо бездождию бывшю, и помолився помолився Богу, дождь с небесе сведе и пожар граду угаси»[42]. Следует отметить, что здесь вновь, как и в летописной статье 1196 г., говорится о силе молитвы Никиты, наверняка отмечаемой современниками.

После пожара, очевидно, не только Детинец, но и находившийся в нем Владычный двор пришлось отстраивать заново. По предположению исследователей, у северо-западного угла Софийского собора находилась каменная келья Никиты; память о ней, возможно, сохранилась в построенном позднее, в XV–XVII вв., Никитском корпусе Владычного двора[43].

В декабре 1104 г. Никита мог участвовать в Киеве во встрече прибывшего на Русь нового митрополита Никифора, а в следующем году (возможно, не покидая Новгород) – в поставлении трех епископов (или кого-либо из них) – Амфилохия Владимирского (27 августа), Лазаря Переяславского (12 ноября) и Мины Полоцкого (13 декабря)[44]. Краткие записи об этих событиях, заимствованные, впрочем, вероятнее всего, из продолжения Начального свода в середине 10-х гг. XII в. имеются в новгородской летописи[45]. В грамоте прп. Антония («Римлянина»)говорится, что Никита благословил его на создание под Новгородом своего монастыря, впоследствии известного как Антониев[46] (об этом святом и основанной им обители речь будет идти ниже). Скончался Никита 30 или 31 января 1109 г. (мартовского 6616 (1108/09) г.[47] и был погребен за алтарем Софийского собора, на месте будущего придела святых Иоакима и Анны[48].

«Стяжяниемь святого владыкы», уже после кончины Никиты, весной того же 1109 г. начались работы по росписи кафедрального Софийского собора, задуманные, очевидно, еще при жизни епископа (до этого полвека кафедральный храм стоял нерасписанным, кроме отдельных фресок в галереях последней четверти XI в.)[49]. Данный факт заставляет полагать, что Никита отнюдь не был духовным «простецом». Как говорилось выше применительно к патериковому рассказу о Никите, в монашеской среде чрезмерное увлечение книжными штудиями не приветствовалось и обличалось как грех гордыни. Но оно способствовало популярности инока среди знатных мирян и могло сыграть немалую роль при вступлении его на епископскую кафедру. Именно от времени епископства Никиты больше, чем от эпохи любого другого новгородского архиерея XI – 1-й трети XII в. можно ожидать оживления литературной деятельности в Новгороде и появления новых памятников письменности. А. С. Щавелев, ссылаясь на указанное агиографическое повествование, согласно которому после процедуры изгнания беса Никите пришлось заново учиться грамоте, полагает, что Никита опасался демонстрировать свои книжные познания после поставления на епископскую кафедру[50]. Точка зрения А. С. Щавелева заставила Т. В. Гимона с осторожностью говорить о возможностях развития книжной культуры в Новгороде эпохи Никиты[51]. Но нравоучительное монастырское предание, записанное не ранее начала XIII в., не стоит представлять как точное отражение действительности, тем более что ряд фактов свидетельствуют, напротив, об оживлении письменной культуры Новгорода в период епископства Никиты. Действительно, именно 1095–1097 гг. датируется начало деятельности крупного «Лазоревского скриптория» в Новгороде (в монастыре или церкви св. Лазаря)[52]. Т. В. Гимон текстологически обосновал составление в начальный период епископства Никиты первого новгородского летописного свода, включившего в свой состав Начальный свод, составленный в Киево-Печерском монастыре при игумене Иоанне около 1093 г. (рукопись этого свода была привезена на берега Волхова, вероятнее всего, именно Никитой), а также начальные части перечней Новгородских епископов и князей[53].

Имеются некоторые основания полагать, что в 1096 г. киево-печерский летописец даже сам посетил Новгород; вероятно, он прибыл на Север Руси (не путать с «Русской землей» в узком смысле слова), сопровождая новопоставленного Владыку – выходца из печерян, или навещая его чуть позднее (пребывание автора летописной статьи 1096 г. в Новгороде предполагал и А. А. Шахматов, но относил его к 1114 г., за 4 года до составления 2-й редакции ПВЛ[54]).

После сообщения о нападении половцев на Киев и разорении Печерского монастыря в 1096 г. следует включенное в ПВЛ (только в Лаврентьевском списке) в 1110-х гг. «Поучение» Владимира Мономаха. Затем идет сообщение о сборе новгородцами дани на Печоре и в Югре (и эсхатологические рассуждения со ссылкой на Мефодия Патарского), записанное со слов новгородца Гюряты Роговича («Се же хощю сказати, яже слышах преже сих 4 лет, яже сказа ми Гюрята Роговичь новгородець»)[55]. Дальнейшее повествование о нападении Олега Святославича на Муром и ответном походе Мстислава с новгородцами на Суздаль и Рязань в 1096/97 г. (см. выше), как отмечал еще А. А. Шахматов[56], необычайно подробен для киевского летописца и явно построен как на собственных наблюдениях, так и на свидетельствах участников похода (может быть, того же боярина Гюряты Роговича[57]?). Сам же летописец в Новгороде был, очевидно, свидетелем похорон князя Изяслава Владимировича (характерно указание на место его погребения в новгородском соборе Св. Софии: «на левеи стороне»), и молитв епископа Никиты, о которых пишет в конце рассказа. Не исключено, что и позднейшее сведение Киево-Печерского патерика о погашении пожара в Новгороде по молитве Никиты также восходит к пребывавшему в Новгороде в 1096–1097 гг. печерскому летописцу, бывшему свидетелем и богослужений Никиты, и общегородского пожара 1097 г. Можно предположить поэтому (прекрасно осознавая, что высказанные здесь предварительные соображения нуждаются в гораздо лучшем обосновании и проверке), что первоначальный вариант рассказа (впоследствии получившего некоторую литературную обработку[58] и вошедшего в состав редакции ПВЛ 1117/18 г.) был составлен раньше, чем обычно считается, возможно, уже в 1100 г. (спустя 4 года: «яже слышах преже сих 4 лет»)[59].

Среди современных исследователей получила признание гипотеза М. Х. Алешковского о ведении записей анналистического характера (так называемой «Печерской летописи») в Киеве между составлением Начального свода 1-й половины 90-х гг. XI в. и ПВЛ 1-й половины – середины 1110-х гг.[60] Не исключено, что краткие записи велись в этот период, с середины 90-х гг. и в Новгороде. Т. В. Гимон отмечает, что в Синодальном списке НПЛ уникальные сообщения о Новгороде между 1079 и 1095 гг. отсутствуют, но начиная со статьи 1095 г. появляются на регулярной основе[61]. Можно ли это считать случайностью, если в следующем, 1096 г. в Новгород прибыл образованный печерянин Никита? Тем же рубежом заканчивался, как обосновал Т. В. Гимон, и первоначальный перечень Новгородских владык, завершавшийся сообщением о кончине Германа в Киеве, и составленный, наиболее вероятно, при Никите[62]. А. А. Гиппиусом и Т. В. Гимоном выявлен такой этап новгородского летописания, как середина 10-х гг. XII в., когда, по мнению указанных исследователей, и были сделаны эти уникальные новгородские записи на основе «припоминаний»[63] о новгородских событиях более раннего времени. Поставленная проблема, как представляется, нуждается в дальнейшем изучении.

20 декабря 1109 г. в Новгород прибыл из Киева новый епископ Иоанн (после 1130 г.)[64], необычная фигура которого давно занимает исследователей. Он был поставлен, очевидно, митрополитом. Никифором I (1104–1121 гг.), хотя прямо источники об этом не сообщают. В отличие от двух своих предшественников Иоанн не был пострижеником Печерского монастыря (он не упоминается в связи с этой обителью ни в летописях, ни в агиографической литературе, включая Киево-Печерский патерик).

По предположению, впервые вскользь высказанному протоиереем П. И. Тихомировым и А. А. Шахматовым и подержанному в наше время А. А. Гиппиусом, «прозвище» Иоанна — Попьян (Попиан), читающееся в списках Новгородских архиереев[65], имело вид «попъ Янъ»[66]. Если признать такое прочтение[67], то, в отличие от своих предшественников, Иоанн был до поставления в епископы не монахом (или иеромонахом, игуменом), а белым священником (иеромонаха попом, как правило, не называли, это слово обозначало белых священников)[68]. По альтернативному мнению А. Е. Мусина, «Иоанн, судя по всему, был выходцем из Византии, и его прозвище Попьян восходит к греческому патрониму Popianos/Papaioanos»[69]. Совершенно неясно, что дало основание исследователю настаивать на греческом происхождении Иоанна. «Прозвище» Иоанна неизвестно новгородскому летописцу, который мог бы указать на греческое происхождение архиерея, как это обычно делалось. Поставление в Новгород грека после архиереев-русинов явилось бы, без сомнения, заметным событием. Между тем имя «Ян(ь)» было вполне распространенной для XI–XII вв. формой имени «Иоанн», в поставлении епископа из немонашеской среды также не было в то время ничего необычного (так, из среды белого духовенства избирались на Новгородскую кафедру свт. Илья–Иоанн и Василий Калика). Более вероятной поэтому представляется трактовка А. А. Гиппиуса. «Иоанъ попъ Янъ тъ» (что полностью соответствует реконструкции указанного ученого) прямо читается в Академическом списке НПЛ младшего извода (середина XV в.), втором по важности после Комиссионного[70]. Предполагаемая А. А. Гиппиусом характеристика Иоанна «попом» в обеих, краткой и пространной, редакциях списка Новгородских владык, т. е. подчеркнутое указание на немонашеское происхождение Иоанна, могло служить общему пейоративному характеру записей о нем (отражая таким образом монашескую точку зрения на епископство). Но указание на «поповство» могло носить и нейтральный характер, указывающий, по всей видимости, на Иоанна как на выходца из среды белого священства. Так, спустя 2 года после хиротонии Иоанна братия Печерского монастыря избрала себе игуменом «Прохора попина»[71], вероятно, постришегося в монастыре белого священника, а в 1115 г. на епископию Белгородскую (не менее значимую, учитывая викарный статус ее архиерея, чем Новгородская) был поставлен Никита, который в сообщении о переносе мощей святых князей Бориса и Глеба 1 мая 1115 г. называется киевским летописцем «попом» («с попом Никитою Белогородьскым»)[72]. Важным обстоятельством является и то, что принятие монашества перед хиротонией в виде рясофора и даже малой схимы до рубежа XII–XIII вв. не предполагало смены имени[73], поэтому «поп Янь» вполне естественно мог стать «епископом Иоанном».

Поскольку Новгородская кафедра (как и любая другая на Руси того времени) de facto находилась под княжеским патронатом, Иоанн, вполне вероятно, был поставлен по инициативе новгородского князя св. Мстислава Владимировича. Новгородцы в 1102 г. настояли на своем праве выбирать князя по своему усмотрению, отказавшись принять на княжение сына киевского князя Святополка Изяславича и требуя себе только Мстислава, княжившего в Новгороде с детских лет («въскормили есмы собе князь»)[74]. Положение старшего Мономашича в Новгороде, тем самым, безусловно укрепилось. Он пользовался поддержкой новгородского общества, что позволяло ему после смерти Никиты выдвинуть угодного ему кандидата на местную архиерейскую кафедру. Стремление князей XII–XIII вв. ставить в епископы близких им игуменов и духовников хорошо известно по летописям[75]. В этом общем контексте, отражающем условия существования Киевской митрополии в древнерусском обществе, характеристика А. Е. Мусина деятельности митрополита Никифора I как якобы по собственной инициативе обновившего «практически весь епископат, который должен был разделять воззрения митрополита», представляется соответствующей каноническим нормам, но никак не известной по источникам исторической реальности того времени[76].

Дальнейшую 20-летнюю деятельность Владыки новгородское летописание обходит молчанием. Несомненно, при Иоанне продолжилась начавшаяся весной 1109 г. роспись собора св. Софии. Но прежде всего период его архиерейства отмечен основанием пригородных монастырей – Юрьева и Антониева – и строительством наиболее значимых новгородских каменных церквей, в том числе в указанных обителях. В ряде случаев это строительство было связано с княжеской инициативой. В 1113 г. князь Мстислав заложил на Торговой стороне храм во имя свт. Николая Чудотворца (Николо-Дворищенский собор), 28 апреля 1115 г. знатный новгородец Воигост заложил церковь во имя вмч. Феодора Тирона, в 1119 г. князь Всеволод Мстиславич (сын Мстислава Владимировича, занимал новгородский стол в 1117–1136 гг.) и игумен Кириак начали строительство большого каменного Георгиевского собора в Юрьевом монастыре, в 1127 г. князь Всеволод заложил церковь Иоанна на Петрятине дворе (на Опоках), «въ имя сына своего», законченную в 1130 г. В 1117 г. прп. Антоний Римлянин приступил к возведению каменного храма в своей обители, оконченного 1119 г. и расписанного к 1125 г.[77] В летописях не сообщается об освящении всех этих церковных строений, хотя можно предположить, что большинство из них, если не все, освятил Иоанн. Вероятно, известия об освящении этих храмов епископом были исключены при редактировании Владычной летописи в конце 60-х гг. XII в., и это было связано с богослужебным непоминанием Иоанна в Новгороде (см. ниже).

Следует отметить активизацию в период управления Иоанном епархией военного противостояния с нехристианским населением соседних с Новгородской земель. Трудно сомневаться, что она происходила по благословению архиерея. В 1111 г. князь Мстислав Владимирович предпринял поход «на Очелу» (против языческих племен чуди на территории современной Эстонии). В 1113 г. он же «победи на Бору Чюдь»[78]. В 1116 г. состоялся новый поход на финно-угров, во время которого 9 марта был взят город Медвежья Голова (Оденпе). В том же году были заложены каменные крепости: в Новгороде – князем Мстиславом Детинец «болии пьрваго», и в Ладоге – местным посадником Павлом. Весной в 1123 г. князь Всеволод Мстиславич ходил походом на финские племена емь. В том же году, вероятно, именно Иоанн венчал князя, который «оженися... Новегороде»[79]. В начале весны 1130 г. («зиме, в говение») Всеволод Мстиславич вновь ходил походом на чудь[80].

Наибольшее внимание исследователей привлекали и парадоксальным образом наименее прояснены в историографии обстоятельства оставления епископом Иоанном своей кафедры. В списке Новгородских владык, предшествующем Комиссионному списку Новгородской первой летописи (восходит к новгородскому владычному своду конца 60-х гг. XII в.), говорится: «Иван Попьян, седев 20 лет, отвержеся архиепископья; сего не поминают»[81], т. е. его имя не было внесено в синодики Новгородской епархии. В перечне Новгородских архиепископов в статье под 989(6497) г. данного списка говорится более кратко: «Иоанн Попиан, тъ, седив 20 лет, отвержеся архиепискупьи»[82]. В статье 1130 г. НПЛ обоих изводов говорится, что «того же лета отвьржеся архепископ Иоанн Новагорода, и поставиша архепископа Нифонта, мужа свята и зело боящяся Бога»[83].

Причинунепочитания памяти Иоанна попытался установить в специальной работе В. Л. Янин. Он предположил, что это явилось результатом автокефальных устремлений Новгородского архиепископа[84]. Ключевое значение для концепции Янина имела атрибутируемая им «Попьяну» анонимная печать, найденная в 1976 г., с поясным изображением апостола Иоанна Богослова на одной стороне и греческой надписью «Пресвятая, воззри на меня, пастыря Новгородского» на другой[85]. Исследователь высказал предположение, что Иоанн был первым Новгородским архиереем, имевшим титул архиепископа. Образ патронального святого на печати, по мнению В. Л. Янина, отражает желание Иоанна подчеркнуть независимость Новгородской епархии как от Киева, так и от Константинополя. «Падение Ивана Попьяна,– писал исследователь,– оказывается стоящим в прямой связи с развитием конфликта между Новгородом и Киевом, в котором Иван занимал очевидную антикиевскую позицию». В 1130 г. новгородское «боярство восстанавливает свои права в управлении Новгородом в обмен на отказ от стремления к полной независимости новгородской церковной организации… Иными словами, Ивана Попьяна погубило то, что его антикиевская позиция была дополнена и стремлением к независимости от патриархии, что делало его фигуру слишком опасной для Новгорода в переломный период княжения Всеволода Мстиславича»[86].

Гипотезу В. Л. Янина полностью и безоговорочно поддержал А. С. Хорошев в монографии, посвященной новгородской церковной истории. Исследователь полагал, что «в ходе дискуссии о границах независимости новгородского боярства в государственном управлении Новгородский епископ попытался предпринять демарш по отношению к Киеву и Константинополю для ограничения (либо ликвидации) их влияния на дела собственной епархии»[87]. За это он был лишен кафедры, а поставленный на нее «грек» Нифонт, прибыв в Новгород, «подтвердил свой вассалитет по отношению к высшим иерархам и догматическую приверженность к церковным канонам»[88].

Я. Н. Щапов согласился с концепцией В. Л. Янина лишь отчасти: «Если и могут быть основания для того, чтобы в деятельности Иоанна Новгородского подозревать желание выйти из подчинения Киеву, хотя прямых указаний на это в источниках нет, то стремление у него к церковной самостоятельности и неподчинению Константинополю видеть вряд ли возможно»[89]. Тем не менее исследователь соглашался с Яниным в том, что появление архиепископии в Новгороде можно датировать временем владычества Иоанна «Попьяна», причем это было связано с «республиканской конституцией Новгорода, противостоящей традиционным правам и княжеской власти, и Киевского митрополита»[90].

Концепция В. Л. Янина, однако, построена на весьма зыбком основании. Привлекаемая им печать атрибутируется «Попьяну» лишь предположительно (хотя вероятность такой атрибуции, безусловно, имеется) и сама по себе никаким свидетельством принятия им титула архиепископа и тем более стремления к автокефалии быть никак не может. Сфрагистическое обоснование гипотезы В. Л. Янина подверг аргументированной критике А. Е. Мусин. По его наблюдениям, надпись на аверсе печати Иоанна «соответствует оформлению печатей митрополита Никифора I, рукоположившего епископа Иоанна: сходным является не только молитвенное обращение к Богоматери, но и способ титулования архиерея («пастырем» у Иоанна и «архипастырем» у Никифора I[91].– М. П.)», что, таким образом, свидетельствует, напротив, о стремлении к церковному единству Новгорода с Киевом, а изображение св. Иоанна имеет отношение к патрональному святому Константинопольского Патриарха Иоанна IX Агапитоса (1111–1134 гг.)[92].

А. Е. Мусин предложил свое объяснение причин, по которым Иоанн вынужден был отказаться от Софийской кафедры и впоследствии не поминался в Новгороде. По мнению исследователя, поминовения лишало Иоанна именно отвержение его от епископства, согласно каноническим установлениям относительно лиц, самовольно оставивших свою кафедру. Ссылаясь на ряд канонов, предусматривающих отказ епископа от кафедры (9-е правило III Вселенского Собора, 17-е правило Антиохийского Собора, 16-е правило Двукратного собора, 10-е правило свт. Петра Александрийского, 2-е и 3-е правила свт. Кирилла Александрийского, и др.), Мусин отмечает, что «при соблюдении определенной процедуры, предполагавшей подачу письменного отречения митрополиту, епископ сохранял свое епископское достоинство… естественно, при условии невмешательства в управление своей бывшей епархией… Более того, согласно церковному праву, епископ сохранял свой сан, если он изгонялся с кафедры народным волнением или интригами духовенства (имеется в виду, очевидно, 36-е правило святых апостолов.– М. П.). Однако ни один епископ не имел права оставить вверенной ему кафедры, ссылаясь на пастырские трудности или «непокорность народа». В таком случае он автоматически лишался чести и достоинства архиерея и исключался из церковных диптихов. Именно таков и был случай епископа Иоанна, отречение которого осталось не принято Церковью. Непонятно, предоставлялось ли оно вообще на суд высшей церковной власти, поскольку митрополит Михаил прибыл в Киев только летом 1130 г. Следовательно, причины исключения Иоанна из синодика лежат в самом факте церковного преступления – отвержения от кафедры, а не в посмертной мести новгородцев»[93]. Объяснение А. Е. Мусина следует признать вполне обоснованным и убедительным (кроме парадоксального утверждения, что его дело, возможно, даже и не разбиралось митрополитом. Напротив, именно ситуация 1130 г., как будет показано ниже, предоставляла все поводы и возможности для митрополичьего суда в Киеве).

Вслед за М. Н. Тихомировым[94] А. Е. Мусин усматривает возникновение к началу 30-х гг. XII в. противоречий между князем и епископом по вопросу о материальном снабжении Церкви: «В условиях хозяйственного кризиса первой трети XII в. (о котором, по мнению историка, свидетельствуют частые неурожаи и стихийные бедствия того периода.– М. П.), возникают новые формы экономического обеспечения Церкви, связанные с княжескими пожалованиями земель епископским кафедрам и монастырям, что снимало с княжеской власти часть ответственности за материальное содержание клира… Побочным явлением подобных пожалований было установление тесных связей между монастырем и донатором в ущерб подчинению монашеской общины епископу». Привлекая комплекс выданных в Новгороде княжеских грамот конца 1120–1130-х гг.[95], А. Е. Мусин делает вывод о «характерном для Новгорода кризисе централизованной княжеской десятины, распределяемой органами церковного управления, создании самостоятельного монастырского хозяйства и усилении независимости монастырей от епископской власти. Формирование новых церковно-княжеских отношений, предполагавших отказ от прямого экономического патроната князя над епископатом могло вызвать протест со стороны епископа Иоанна, выступавшего за сохранение старой системы взаимоотношений»[96].

Данная гипотеза, однако, вызывает ряд возражений. Во-первых, способ материального обеспечения не говорит сам по себе о степени церковно-дисциплинарной и правовой зависимости одного церковного института от другого, поскольку эта сфера регулируется прежде всего каноническим правом. Иначе следует признать, что в последующие века новгородские монастыри не находились в надлежащем подчинении у архиепископов; но это неизбежно отразилось бы в деятельности последних, в их стремлении такое подчинение установить, чего по источникам XII–XV вв. не заметно. Если же речь идет об обложении монастырей церковными податями в пользу епископии, об их материальной зависимости от кафедры, то в XII в. они еще не могли быть значительным источником дохода Новгородских владык, как из-за немногочисленности самих обителей, так и потому, что основная забота о материальном снабжении епископии еще в 30-х гг. XII в. ложилась на князя (судя по Уставу Святослава 1136 г.). Кроме того, 20-летие архиерейства Иоанна вовсе не предстает периодом радикальных изменений в этой сфере, как пытается представить А. Е. Мусин. Забота князей о регулярном материальном снабжении монастырей прослеживается в Киевской земле еще с 80-х гг. XI в.[97] Наконец, ретроспективно переносить на время «Попьяна» данные грамот 30-х гг. XII в. вряд ли правомерно. О существовании таких противоречий во время Иоанна ничего не известно кроме предполагаемого с большой степенью вероятности конфликта с прп. Антонием Римлянином, однако по своему существу он был несколько иного рода (см. ниже). Предполагаемые Мусиным нововведения, отразившиеся в княжеских грамотах, скорее должны были вызвать протест следующего после Иоанна епископа Нифонта, о котором сохранилось гораздо больше сведений, но о таком возмущении владыки действиями князей ничего не известно. Более того, об одном случае княжеского пожалования сообщается, что оно предпринималось с согласия епископа[98].

Сравнение с византийским харистикариатом и борьбой с ним греческой иерархии, к которому прибегает А. Е. Мусин («и здесь, и там разворачивались события, ослаблявшие их связь с местной епископской кафедрой и разрушавшие духовные основы монашеской жизни»)[99], на мой взгляд, не вполне корректно. Известные при епископе Иоанне новгородские монастыри изначально были ктиторскими (как Антониев), в том числе княжескими (как Юрьев), так что об отводе их от епископской кафедры речи быть не может.

Причины оставления Иоанном кафедры, по-видимому, следует искать все же в особенностях внутренней жизни Новгорода 1-й трети XII в., когда общественно-политическое устройство города коренным образом менялось: началось становление института выборного посадничества, полномочия которого заметно ограничивали княжескую власть, произошло обретение Новгородом «вольности в князьях». Этим процессам в немалой степени способствовала позиция Мстислава Владимировича и зависимого от него в своей политике Всеволода Мстиславича, стремившихся сделать Новгород, как и Киев, своим наследственным владением, что приводило как к усилению попыток контролировать Новгород из Киева, так и, напротив, к политическим уступкам князей новгородскому боярству. Одной из важнейших уступок стало согласие на поставление посадников из новгородцев. В 20-х гг. XII в. между князем Всеволодом и новгородцами шла борьба за поставление посадника. В 1120 г. из Киева в Новгород был прислан посадник Борис, в 1128 г. новгородцы «вдаша посадничество» своему ставленнику Мирославу Гюрятиничу, но вскоре посадником стал близкий родственник князя Мстислава новгородец Завид Дмитрович, к весне 1129 г. уже скончавшийся.

Приведу ключевые для реконструкции дальнейших событий мартовские статьи 1129/1130 и 1130/1131 гг. полностью по Синодальному списку НПЛ с вариантами в случае существенных расхождений по Комиссионному списку: «В лето 6637. Въниде [прииде Ком.] ис Кыева Данил посадницит Новугороду. В лето 6638. Иде Всеволод с новгородьци на Чюдь зиме, в говение, и самы исеце, а хоромы пожьже, а жены и дети приведе домовь. В то же лето ходи Кыеву к отцю. В то же лето коньця церковь святого Иоанна. В се же лето, идуце и-замория с Гот, потопи лодии 7, и сами истопоша и товар, а друзии вылезоша, нъ нази; а из Дони придоша сторови. В се же лето отвьржеся архепископ Иоанн Новагорода [Новгородчкыи, седе лет 20 Ком.], и поставиша архепископа Нифонта, мужа свята и зело боящяся Бога; и приде Новугороду месяця генваря в 1 день, на святого Василья, на обедьнюю; а Петрилу даша посадницат Новугороду»[100].

Ряд интересующих нас событий в этих статьях показан во взаимосвязи и хронологической последовательности, на что уже указывалось в историографии[101]. После смерти посадника Завида Дмитровича в Новгороде горожане отказались принять присланного из Киева Данилу, настаивая на возобновлении местного избрания на посадничество, и возможно, на конкретной кандидатуре новгородца Петрилы Микульчича. Для решения этого вопроса князь Всеволод в 1130 г. отправился к занимавшему киевский стол отцу Мстиславу Великому. В итоге посадничество досталось Петриле, а вместо Иоанна на Новгородской кафедре оказался Нифонт.

В этой поездке в Киев Всеволода Мстиславича, вполне вероятно, сопровождал Новгородский епископ. Действительно, для отречения от кафедры Новгородскому архиерею необходимо было покинуть свой кафедральный город и прибыть в центр митрополии. Почему же Иоанн решил отправиться в Киев именно в этом году? Ответ, как представляется, очевиден. Летом 1130 г. из Константинополя в Киев прибыл новый митрополит Михаил (1130–1145 гг.)[102]. Митрополичья кафедра оставалась вакантной с 1126 г., когда скончался митрополит Никита. Узнав о том, что в Константинополе наконец поставлен митрополит, Иоанн, по всей видимости, сразу же отправился в Киев, чтобы отказаться от кафедры[103]. Причиной этого поступка, вероятнее всего, стало нежелание Иоанна мириться с начавшимися политическими преобразованиями в Новгороде[104]. Не исключен даже прямой конфликт с новгородцами по причине поддержки епископом князя Всеволода Мстиславича, безусловно, также недовольного их стремлением ограничить его власть[105]. В сложившихся обстоятельствах кандидатура свт. Нифонта, «мужа свята и зело боящяся Бога», по-видимому, оказалась компромиссной, устраивавшей и митрополию, и княжескую власть, и новгородскую боярскую элиту. О Нифонте (занимал Новгородскую кафедру в 1130–1156 гг.) достоверно известно, что он был пострижеником Киево-Печерского монастыря[106].

При новом Владыке, обладавшем несомненным авторитетом в качестве знатока церковного права[107], самовольное оставление его предшественником кафедры было расценено как каноническое преступление и повлекло за собой невключение в новгородские синодики[108]. Нет никаких оснований полагать, что Иоанн когда-либо вернулся в свою бывшую епархию[109].

Первое зафиксированное в источниках деяние свт. Нифонта относится к тому же 1131 г. (вероятно, к зиме 1131–1132 г.), когда он поставил прп. Антония («Римлянина») игуменом[110]. Данный факт давно вызывает недоумение исследователей. Антониев монастырь был основан не позднее начала 1109 г. (см. ниже), и в НПЛ Антоний назывался игуменом еще применительно к эпохе епископа Иоанна[111]. К началу 30-х гг. XII в. обитель была уже вполне обустроена: на его территории возвели каменные собор Рождества Пресвятой Богородицы (1117–1119 гг., расписан в 1125 г.) и трапезную (1127 г.).

Основным источником по вопросу об основании Антониева монастыря кроме кратких сведений летописания XII в. следует признать так называемую духовную грамоту прп. Антония[112]. Текст грамоты относительно небольшой, поэтому приведу ее полностью (с упрощением орфографии): «(1) Се яз Антонии, хужши во мнисех, изыдох на место сее, не приях и имения ото князя ни от епискупа, но токмо благословение от Никиты епискупа. (2) И паша по чюжеи земле ни вдвое ни воедино, ни себе покоя не дах, и братьи и сиротам и зде крестьяном досажая[113]. Да то все управит Мати Божия, что есмь принял беды о месте сем. (3) А се поручаю Богу и Святеи Богородицы и крестьяном, и даю в свободу[114], и се поручаю место се на игуменство. Хто мое слово худое преступит, судит ему Бог и Святая Богородица или Бог отведет[115]. А кого изберут братья, но от братьи, и иже кто в месте сем терпит. А которои брат наш да от места сего начнет хотети игуменства или мздою или насильем, да будет проклят; или ото князя начнет по насилью деяти кому или по мзде, да будет проклят; или епискуп по мзде начнет кого ставити, или ин станет насильством творить на месте семь, да будет проклят. (4) И се возвещаю: да егда седох на месте сем, дал есмь на земле и на тони[116] семдесят гривен, на селе есмь дал гривен сто на Волховском, Тудоре з женою и з детми одерень (в целом.– М. П.), Волос з женою и з детми одерень, Василеи с женою и з детми одерень. (5) Аще сию грамоту хто преступит, да будет проклят треми сты святых отец и осмьюнадесят и буди ему со Июдою причастье»[117].

Сомнения в подлинности дошедшей в списке XVI в. духовной, высказанные С. Н. Валком[118], не были приняты большинством исследователей[119]. Если В. Л. Янин полагает, что «духовная Антония (в отличие от его "купчей”) не обнаруживает каких-либо внутренних противоречий или анахронизмов»[120], то С. М. Каштанов привел новые аргументы в пользу мнения о позднем происхождении «духовной грамоты»[121]. Так, исследователь обратил внимание на то, что слово «сироты» употреблялось в значении «сельские жители» только с XIV в.[122] Тем не менее представляется весьма вероятным, что немногочисленные поздние реалии в терминологии и формуляре, отмеченные Каштановым (например, упоминание 318 отцов Никейского, т. е. Первого Вселенского Собора), можно объяснять тем, что текст правили переписчики в ХIV в. в соответствии с формулярными нормами, появившимися к тому времени[123]. Что касается текстуальных и грамматических совпадений с данной (купчей) грамотой Антония, несомненным фальсификатом (например, выражение «да то все управить Мати Божия»)[124], то это может быть следствием не одновременного составления этих текстов, а использования при составлении купчей грамоты списка духовной Антония. Содержание духовной не производит впечатления намеренной фальсификации. Характерно титулование Никиты епископом, в то время как в памятниках новгородского летописания он именуется архиепископом, что отражает определенную тенденцию, установившуюся со 2-й половины XII в. Следует обратить внимание и на то, что предписание избрания игумена исключительно из братии Антониева монастыря под угрозой проклятия противоречило широко распространенной в XVI в. практике назначения монастырских настоятелей извне монастырских стен. Так, в 1580–1584 гг. антониевским игуменом был присланный из Москвы Кирилл (Завидов), инициировавший поиск мощей святого и, вероятно, написание его Жития. Не имело смысла при создании фальсификата приводить поименное перечисление зависимых людей новооснованной обители (в Житии оно отсутствует). Два из трех имен этих зависимых людей – Тудор и Волос – характерны именно для домонгольского времени, но никак не для XIV–XVI вв.[125] Кроме того, как отмечали М. Н. Тихомиров и В. Л. Янин, денежный счет в духовной, в отличие от купчей, ведется на гривны, а не на рубли. Важным представляется и наблюдение С. М. Каштанова, что «в какой-то мере документ носит характерустава, созданного при учреждении монастыря»[126]. В таком случае отмечаемое исследователем несоответствие формулярных признаков данного памятника духовной грамоте может объясняться именно сочетанием в нем двух актовых разновидностей (хотя уставные распоряжения Антония, отраженные в тексте, несомненно, были сделаны не при учреждении обители, а позже). Итак, более вероятным представляется вариант позднейшей редактуры (скорее всего, выполненной в XIV в. с целью осовременивания лексики и формуляра) текста грамоты, протограф которой восходит к Антонию Римлянину.

Издатели «Грамот Великого Новгорода и Пскова» духовную Антония датировали временем не позднее 1147 г. – года смерти святого[127]. В последнее время получила признание исследователей другая, более узкая датировка грамоты, предложенная В. Л. Яниным. Исследователь относит ее ко времени святительства Иоанна, т. е. к 1110–1130 гг.[128] По мнению В. Л. Янина, в духовной Антоний «предстает… монастырским строителем, не утвержденным от епископа… в ней содержатся намеки на возможные (или имевшие место) покушения со стороны князя и епископа на иммунитет только что основанного без их участия монастыря»[129]. Исследователь пришел к выводу, что Антоний «находился в тяжелом и затяжном конфликте с князем Всеволодом и владыкой Иоанном Попьяном, занимавшими по отношению к нему единую враждебную позицию»[130]. Принявший датировку Янина А. Е. Мусин причину конфликта между архиепископом и основателем монастыря видит в «разности подходов к монастырскому строительству и к нормам зависимости монастыря от епископа, которые, согласно прп. Антонию, должны быть исключительно канонические ("благословение от Никиты епискупа”), а не экономические ("имение от епископа”)»[131]. Согласно исследователю, «епископ Иоанн, похоже, демонстративно не возводил в сан главу одной из монашеских общин, что может свидетельствовать о натянутых отношениях монастыря с архиерейской кафедрой»[132]. Выше, однако, уже говорилось, что экономическая подоплека предполагаемого конфликта епископа Иоанна с монастырями и их покровителями на самом деле не просматривается.

Каких-либо других аргументов, кроме предполагаемого конфликта Антония с князем и епископом, исследователями предложено не было. Указание на «беды о месте сем» как на оставшийся в прошлом этап жизни, а также распоряжение о игуменстве («поручаю место се на игуменство»), скорее относятся ко времени настоятельства Антония в основанной им обители, чем к периоду до его поставления Нифонтом. Хотя в грамоте Антоний не указывает на свое игуменство (он называет себя «хужши во мнисех», а свое «слово» – «худым»), это может являться обычным иноческим самоуничижением. Представляется, что никакой актуальный конфликт (с епископом, князем, или кем «иным») в грамоте на самом деле отражения не получил (хотя, вероятно, в ней и содержится намек на некий прецедент, имевший место в прошлом) – в нем лишь отмечается факт покупки земли под монастырское строение на собственные средства (с указанием на то, что это произошло в епископство Никиты) и даются предостережения о возможных в будущем злоупотреблениях (симонии) при избрании и поставлении игуменов обители (характерно, что без указания конкретных имен князя и епископа[133]). Поэтому имеется вероятность того, что грамота была составлена Антонием уже в период его игуменства, не раньше 1131 г., и не исключено, что незадолго до кончины преподобного в 1147 г.[134]

Первые слова грамоты, вероятно, указывают на то, что Антоний, получая благословение на основание монастыря у епископа Никиты, уже был монахом. П. С. Стефанович, на мой взгляд, совершенно справедливо рассматривает основание преподобным монастыря в контексте боярского церковного и монастырского строительства домонгольской эпохи. По словам исследователя, основание Антониева монастыря «представляется… частной инициативой человека, который имел определенные независимые средства, но наталкивался на непонимание своих устремлений и равнодушие окружающих»[135]. Таким образом, монастырь, основанный Антонием при жизни епископа Никиты (т. е. до 30/31 января 1109 г.), изначально принадлежал к типу ктиторских[136]. В то же время постройка Антонием в своем монастыре трапезной (1127 г.) однозначно указывает на то, что в обители к тому времени, если не изначально, был принят общежительный устав[137].

То, что Антоний был поставлен в игумены почти сразу после прибытия Нифонта в Новгород, говорит о том, что должность настоятеля Антониева монастыря оставалась к тому времени вакантна. Как отмечает А. Г. Бобров, именование Антония игуменом в летописных записях до 1131 г., «вероятно, свидетельствует либо о включении… известий 1117–1127 гг. в текст летописи задним числом, после 1131 г., либо о расхождении между именованием летописцем Антония "игуменом” и официальным статусом основателя монастыря»[138]. Последний вариант представляется более предпочтительным.

Выбор кандидата на игуменство внутри монастыря исключительно из числа монашеской братии предусматривал общежительный Студийский устав в редакции Патриарха Алексия (1025–1043 гг.)[139]. Первое свидетельство о бытовании этого устава в Новгороде относится к концу XII в.[140], что вовсе не исключает, что он был известен там и раньше. Утверждение его норм, уже принятых к тому времени при прп. Феодосии (+ 1074 г.) в Киево-Печерском монастыре, очевидно, и имел в виду Антоний в своей грамоте, имеющей черты ктиторского устава.

Непоставление Антония предшественником Нифонта Иоанном, вероятно, было связано с тем, что по существующим церковным правилам ктитора не мог поставить игумен основанного им монастыря. В 1-м правиле Константинопольского двукратного Собора 861 г. говорится, что поскольку «некоторые, дав своим имениям и усадьбам имя монастыря, и обещаваяся посвятити оныя Богу, пишут себя владельцами пожертвованного», отныне «пожертвователь без воли епископа отнюдь да не имеет дерзновения самого себя или вместо себя другого поставити игуменом»[141]. 34-я глава 123-й новеллы императора Юстиниана Великого предписывала избирать игумена братией монастыря с последующим утверждением его епископом[142]. Но как быть, если братия избрала игуменом ктитора-монаха? Для епископа Иоанна этот вариант, видимо, был неприемлем. Он хотел, чтобы монастырь из ктиторского превращался в епископский (или епархиальный), что подразумевало судебно-дисциплинарную власть епископа[143].

Как свидетельствует «Вопрошание Кирика…»[144], Нифонт был склонен разрешать спорные канонические и дисциплинарные вопросы в духе икономии, исключающего требование буквального и строгого исполнения предписанных церковно-правовых норм. До этого, предположительно, Антоний признавался игуменом только братией монастыря (и, очевидно, делавшего погодные записи летописцем, причины чего будут рассмотрены ниже). Теперь игуменство Антония санкционировал епископ, для которого нормы Студийского устава были авторитетны и приоритетны потому, что были приняты в месте его пострижения – Печерском монастыре. В связи со всем вышесказанным находится неоднократно поднимаемый в историографии вопрос о происхождении Антония.

Житие прп. Антония Римлянина[145], использующее несколько ранних известий источников, но в основном позднейшие легендарные сказания[146], было составлено во 2-й половине XVI в., наиболее вероятно, в конце столетия[147]. Только с XVI в. Антоний именовался Римлянином (почитание святого, в отличие от Варлаама Хутынского, до XVI в. также не прослеживается по источникам[148]).

Уже в XIX в. указание на «римское» происхождение преподобного воспринималось учеными, в том числе историками Церкви, как позднейшая легенда. Е. Е. Голубинский писал в свое время, что мнение об иностранном происхождении Антония возникло в конце XVI в. в игуменство Нифонта (который, по мнению историка, составил Житие святого), на том основании, что в монастыре хранилось несколько церковных вещей западного происхождения. Исследователь полагал, что преподобный был «природный богатый новгородец»[149]. В то же время он считал, что «Никита, до поставления в епископы сам ревностный подвижник печерский, имел на Антония большее или меньшее влияние, если не направив на путь монашества, то утверждая его на нем». Упоминание в духовной Антония «бед о месте сем» Голубинский трактует таким образом, что «в Новгороде до Антония еще не было монашества, что он первый хотел завести его в нем и что его первая попытка была встречена новгородцами вовсе не с особенными желанием и усердием»[150].

Дискуссия о происхождении Антония вновь развернулась в последние десятилетия и продолжается до сих пор. Согласно В. Н. Топорову, стремившемуся примирить житийные данные с показаниями ранних источников, Антоний мог быть новгородским купцом, бывавшим в Риме[151], что конечно, является не более чем догадкой. Купеческое (и, очевидно, русское) происхождение преподобного предполагала и Н. Л. Подвигина[152]. Напротив, по мнению М. Ф. Мурьянова, Антоний был выходцем с Запада (возможно, бенедиктинцем), а его обитель – «опорным пунктом католического влияния в Новгороде»[153], причем исследователь приводил в качестве единственного аргумента предполагаемое им особое расположение князя Мстислава и его жены к «латинянам». В. В. Мильков, Р. А. Симонов и И. А. Герасимова, во многом опираясь в своих построениях на позднейшую агиографическую легенду, также полагают, что Антоний был выходцем из «латинского» мира и принадлежал к ирландской миссии на Русь. Специфические ирландские черты якобы имел и основанный им монастырь[154]. Скудость имеющихся данных о ранней истории обители, однако, вряд ли позволяет увидеть ее некую специфику, кроме учрежденного в ней общежития. Принятое ранее представление об активном участии ирландских миссионеров в процессе христианизации Центральной и Восточной Европы (в научной литературе позднесоветского периода, особенно в трудах А. Г. Кузьмина, экстраполируемое на Русь) ныне обоснованно подвергается сомнению[155]. Кроме общих соображений, каких-либо аргументов, прямо указывающих на ирландское влияние, указанные исследователи не приводят[156], поэтому выдвинутая ими гипотеза о западном происхождении первоначальной братии Антониева монастыря и его основателя представляется слишком умозрительной, чтобы с ней можно было согласиться.

По мнению исследовательницы новгородских монастырей Л. А. Секретарь, Житие святого сохранило достоверное известие о происхождении прп. Антония: «Можно предполагать, что Антоний был греком и подвизался в одном из греческих монастырей, основанных на Апеннинском полуострове (поэтому он и назван Римлянином)». Из-за начавшихся гонений на православных он покинул Италию и прибыл на Русь, вероятно, с миссионерскими целями[157]. Одним из аргументов исследовательнице служит то, что Рождественский собор, возведенный преподобным, называется в новгородской летописи «божницей», как обычно обозначали храмы, построенные «латинянами»[158]. Однако к изучаемому времени последний аргумент неприменим. Так, заложенную в 1117 г. Владимиром Мономахом Борисоглебскую церковь на реке Альте, месте убийства св. князя Бориса, Ипатьевская летопись под 1154 г. называет «Летской божницей»[159]; «новгородьская божница» в Киеве фигурирует в рассказе Лаврентьевской летописи о гибели св. князя Игоря Ольговича в 1147 г.[160]; «божницей» называется и боголюбовская церковь, в которой клирошане положили тело убитого заговорщиками князя Андрея Юрьевича в 1174 г.[161] В той же статье 1125 г., где говорится о «божнице Антоновой», упоминаются и другие «божницы» (несомненно, новгородские и православные), с которых буря «вълны раздьра»[162]. Таким образом, нет сомнения, что, по крайней мере в XII в. «божницами» могли называть и безусловно православные храмы. Кроме того, в двух первых упоминаниях соборного храма Антониева монастыря, 1117 и 1119 гг., он называется не «божницей», а «церковью». П. С. Стефанович считает происхождение Антония «неясным»[163]. Оставляет вопрос открытым и В. Б. Перхавко[164].

Представляется, что, безусловно, правы сторонники точки зрения, которая не усматривает в источниках достоверных сведений о связях Антония с латинским миром. Ни в новгородском летописании XII в., ни в таком раннем памятнике, как духовная грамота, не содержится указаний на иноземное происхождение Антония. Слова преподобного, что он «изыдох» на это «место», и «седох» на нем, как отметил еще Е. Е. Голубинский, могли исходить даже от новгородца, поскольку «чужая земля» обители находилась за городской чертой, и «изити» туда Антоний мог и из Новгорода[165]. «Рождение» святого в Риме следует, по всей видимости, объяснять актуализацией «римской» темы в русской книжности XVI в.[166]

Более обоснованной следует признать гипотезу о киевском происхождении Антония, которую относительно недавно высказал В. Д. Сарабьянов и поддержал А. Г. Бобров[167]. Действительно, благословение на основание обители и поставление в игумены Антоний получил от епископов (Никиты и Нифонта), которые, в отличие от занимавшего кафедру между ними Иоанна, являлись пострижениками Киево-Печерского монастыря. По наблюдениям искусствоведов, художественные особенности росписи 1125 г. сохранившегося до наших дней Рождественского собора обители свидетельствуют о том, что исполнена она была, скорее всего, киевскими мастерами[168].

Постройка Антонием трапезной однозначно указывает на то, что его монастырь являлся киновией. Впервые общежительный устав на Руси был принят в главной киевской иноческой обители в игуменство прп. Феодосия Печерского, но для Новгорода вплоть до 2-й четверти XVI в. монастырское общежитие оставалось мало характерным. А. Г. Бобров обратил внимание на тот факт, что «все древнейшие монастыря Новгорода (основанные до 90-х гг. XII в.– М. П.), за исключением Антониева, находились на Софийской стороне и в ее ближайших окрестностях, что может свидетельствовать о некоторой обособленности обители, основанной прп. Антонием». Она оставалась единственной «известной нам на правом берегу Волхова вплоть до самого конца XII в.»[169] Следует отметить, что монастырь изначально был и еще довольно долгое время оставался загородным. Существовавшая в то время городская застройка Торговой стороны не заходила севернее Плотницкого (Федоровского) ручья, протекавшего на таком значительном расстоянии от Антониева монастыря, что на этом пространстве со временем, не ранее 2-й половины XIII в., сложилась большая часть нового новгородского конца – Плотницкого[170].

Имеется и ряд других обстоятельств, не отмеченных исследователями, которые косвенно указывают на связь Антония с киево-печерской традицией. Вполне вероятно, что Антоний еще до прибытия в Новгород принял иноческое имя в честь основателя Печерской обители (или его тогда могли так наречь родители сразу после рождения, учитывая, что в XI–XII вв. менять свое имя при пострижении в рясофор и малую схиму было не обязательно). По-видимому, почитание прп. Антония Печерского началось сразу после его кончины в 1073 г. Несохранившееся Житие святого, вероятнее всего, было составлено в Киеве еще при игумене Никоне Великом (1077–1088 гг.) (оно использовалось уже при составлении Начального летописного свода 1-й половины 90-х гг. XII в.)[171]. При Никоне же, как говорилось выше, в монастыре жил и Никита, будущий епископ Новгородский. В конце XI – начале XII в. Антоний был еще достаточно молод (судя по тому, что потом прожил еще почти полвека), однако в то же время должен был быть уже не новоначальным монахом, чтобы получить благословение на основание собственного монастыря. Вполне допустимо и предположение, что Антоний происходил из среды знати, как ряд известных печерских пострижеников XI–XII вв. (например, преподобные Ефрем, Варлаам, князь Святослав Давыдович (прп. Никола Святоша)).

Приняв постриг годы спустя после кончины прп. Феодосия, он оказался в обители в период явного упадка киновийных порядков[172], о соблюдении которых ревностно заботился этот святой. Так можно объяснить наличие у Антония крупных денежных средств (личных или родовых)[173], которые позволили ему со временем положить начало своему монастырю в Новгороде. При этом он не брал «имений» ни у светской, ни у духовной власти, что и обеспечило Антониеву монастырю достаточно независимое положение. На эти средства была куплена прежде всего земля («место», неоднократно упоминаемое в «духовной грамоте»), рыбные угодья, село с зависимыми людьми. Подготовка к возведению каменных монастырских строений потребовала времени, тем более что покровитель Антония епископ Никита скончался, а новый владыка Иоанн, не происходивший из печерян, не проявил интереса к его стараниям по обустройству обители (вероятно, ему как выходцу из белого духовенства вообще были чужды интересы и устремления монашества). Антоний даже испытал «беды о месте сем». В чем они состояли, можно только догадываться. Судя по дате начала строительства каменного собора (1117 г.), это каким-то образом могло быть связано с происшедшей в том же году сменой князя – вместо Мстислава, переведенного отцом под Киев, новгородский стол получил его сын Всеволод. Неясно, имели ли место какие-то препятствия, которые чинил Антонию Мстислав и которые прекратились при Всеволоде, или же вместе с последним из Киева пришли мастера, которых не хватало ранее для возведения собора и других монастырских строений.

В 1108/09 г. по просьбе печерского игумена Феоктиста (ок. 1103 – ок. 1113 гг.) и по распоряжению киевского князя Святополка Изяславича, ставшего к тому времени покровителем Печерского монастыря и почитателем его основателей, имя прп. Феодосия было внесено в синодик. Это означало его фактическую канонизацию. Тогда же на средства полоцкого князя Глеба Всеславича завершилось строительство каменной трапезной[174]. К этому времени (в 1107/08 г.), по наиболее обоснованной гипотезе, было составлено Житие прп. Феодосия[175]. Тем самым если не возрождалось в полной мере иноческое общежитие со всей строгостью исполнения Студийского устава, принятого при преподобном, то, по крайней мере, демонстрировалась значимость заветов прп. Феодосия для Киево-Печерского монастыря, а это не могло не вдохновлять печерских иноков к их распространению[176].

К тому времени Антоний уже, несомненно, проживал в Новгороде. Напомню, что он принял благословение от епископа Никиты, умершего в январе 1108 г. Преподобный мог прибыть в город на Волхове вместе с новопоставленым святителем в 1096 г. Не исключен и иной вариант. По всей видимости, Никите не довелось стать свидетелем того, как 20 июля 1096 г. Печерский монастырь подвергся разорению половецким ханом Боняком[177]. Но это событие могло стать причиной возможной временной миграции киево-печерских монахов, в том числе на Север Руси, где архиерейскую кафедру занимал их собрат. Другим фактором, который мог заставить некоторых печерян временно покинуть обитель, явился острый конфликт киевского князя Святополка Изяславича с печерским игуменом Иоанном в 1097–1099 гг. (при этом сам Иоанн был сослан в Туров)[178].

По В. Д. Сарабьянову, поддержка, оказанная Никитой и Нифонтом Антонию, явилась «частью широкомасштабной программы монастырского освоения Новгородской земли, инспирированной иноками Киево-Печерской лавры, что было известно епископу Иоанну и, как можно предполагать, учитывая его противостояние Киеву, и вызывало откровенно недоброжелательное отношение владыки к Антонию. Вероятно, Антоний был монахом-миссионером, посланным в Новгород из Киева и продолжавшим исполнять свое послушание, оставаясь в юрисдикции Киевского митрополита. При этом он действительно мог быть чужеземцем, скорее всего, греческого происхождения. Учитывая несомненный авторитет, каким в ту пору пользовалась Греческая Церковь, такое предположение не выглядит надуманным. Именно поддержкой Киева может объясняться и тот беспрецедентный факт, что на протяжении 20 лет епископства Иоанна (1110–1130 гг.) Антоний мог вести активную монашескую деятельность в самом сердце Новгородской епархии, оставаясь непризнанным владыкой и практически находясь вне его юрисдикции»[179]. В более ранней работе В. Д. Сарабьянов предполагал, что Антоний «мог быть выходцем из итальянской Калабрии, населенной греками и являвшейся в XI–XII вв. территорией Византийской империи, что и стало причиной возникновения прозвища «Римлянин»[180].

Не со всеми положениями гипотезы В. Д. Сарабьянова можно согласиться. Так, крайне спорным представляется утверждение о противостоянии Иоанна Киеву, которое опирается на малообоснованную гипотезу В. Л. Янина о стремлении «Попьяна» к автокефалии (см. выше). Ранние источники не дают никаких оснований считать Антония греком. Вряд ли можно принять и тезис В. Д. Сарабьянова о том, что Антоний находился в прямом подчинении у Киевского митрополита. Скорее, как было показано выше, речь должна идти не об отсутствие епископской юрисдикции над Антониевым монастырем (епископа, как и князя, судя по его грамоте, Антоний признавал), а об отстаивании права общежительной обители на самостоятельный выбор игумена.

Тем не менее именно гипотеза о киево-печерском происхождении Антония на данный момент лучше всего объясняет совокупность имеющихся фактов. В связи с этим появляется возможность заново рассмотреть некоторые проблемы новгородского летописания указанного периода. По данным современных текстологических и лингвистических исследований новгородского летописания, погодное новгородское летописание получило регулярный характер после составления в Новгороде свода около 1116/17 г. (или, по Т. В. Гимону, пополнения свода середины 90-х гг. XI в.), и носило княжеский характер до 1132 г., т. е. было связано вначале с Мстиславом Владимировичем, а с 1117 г. – с его сыном Всеволодом Мстиславичем[181]. В 1132 г., согласно гипотезе, обоснованной А. А. Гиппиусом и принятой Т. В. Гимоном, оно становится владычным. О новгородском летописании Всеволода 1119–1135 гг. писал ранее и Д. С. Лихачев[182]. Принимая фундаментальные выводы исследований А. А. Гиппиуса и Т. В. Гимона (при некоторых частных расхождениях в их построениях), заметим, что строгих доказательств предположению о том, что с определенного времени в Новгороде велось именно княжеское летописание, исследователями приведено не было[183].

Стоит отметить определенную тенденцию новгородского летописания конца 10-х – начала 30-х гг. XII в. С 1117 г., как отметил В. Л. Янин, начинает фиксироваться смена посадников[184]. Под 1125 г. сообщается о «посажении» Всеволода новгородцами[185]. Эта статья (в которой, кстати, говорится и о росписи «божницы Антоновой»), несколько умаляющая достоинство князя как самостоятельного правителя, на мой взгляд, не могла принадлежать перу княжеского летописца. Этот же вывод можно распространить и на следующую статью 1126 г., в которой говорится, что «въдаша (новгородцы, а не князь.– М. П.) посадницъство Мирославу Гюрятиницю»[186] (следует отметить, что здесь использована формула, характерная для последующего новгородского некняжеского летописания). В. Л. Янин показал в своих работах последнего времени, что такое проявление ограниченных прав князя, как сместный суд его с посадником, в Новгороде возникло уже в середине 20-х гг. XII в.[187]

В настоящее время в работах исследователей признается вслед за А. А. Шахматовым и Д. С. Лихачевым высокая вероятность того, что в более поздний период, в 1132–1156 гг. (по меньшей мере, в 1136–1137 гг.), когда летописание перешло в руки владыки, летописцем являлся Кирик, иеромонах Антониева монастыря, что имеет прежде всего лингвистические, но также и текстологические (сопоставление с «Учением» Кирика) обоснования[188]. Сам Кирик в 1136 г., т. е. именно тогда, когда его работа над летописью практически не вызывает сомнений, называет себя в математическом трактате «Учение о числах» так: «калугер Анто(но)в Кирик диакон, доместик церкви Святыа Богородица», т. е. в то время, несомненно, он еще являлся иноком Антониева монастыря[189].

Ведение Кириком некоторое время (какое именно – вопрос дискуссионный) новгородской владычной летописи признается в трудах современных ученых если не доказанным фактом, то во всяком случае гипотезой, имеющей веское источниковедческое обоснование. По всей видимости, именно примирение в начале 1130-х гг. епископии и Антониева монастыря, выразившееся в поставлении Нифонтом Антония в игумены, несомненно, способствовало тому, что в 1132 г. владычным летописцем стал доместик Антониева монастыря Кирик. Это событие явилось промежуточным этапом перехода новгородского летописания под контроль владыки. Кроме того, как было показано выше, Антониев монастырь, судя по всему, изначально являлся своеобразной «колонией» Киево-Печерского монастыря – главного центра ведения русского летописания того времени, и поручение епископом-печерянином составления местной летописи иеромонаху именно Антониевой обители является закономерным.

За 1117–1147 гг. в НПЛ читается целый ряд «антониевских» известий, причем основная их часть приходится на время до предполагаемого ведения летописи Кириком (так, в 1140-х гг., если еще вел владычную летопись, Кирик отметил только кончину прп. Антония в 1147 г. и поставление его преемника Андрея). В тоже время княжескому Юрьеву монастырю до 1130 г. летописец уделяет гораздо меньшее внимание (2 записи против 5 упоминаний, связанных с Антониевой обителью)[190].

По наблюдениям Т. В. Гимона, «смены игуменов новгородского Антониева монастыря… фиксируются летописцами на протяжении 30–80-х годов XII в. (всего пять известий, причем пропущена только одна смена игуменов, имевшая место между 6670 и 6695 гг.). Во всех случаях (кроме первого, естественно) называются и старый, и новый игумены. Таким образом, смены игуменов Антониева монастыря в XII в. фиксируются даже систематичнее, чем смены игуменов Юрьева монастыря (при том что для других новгородских монастырей подобная фиксация вообще почти отсутствует). Это чрезвычайно интересно, если учесть, что для XII в. других данных об особой роли Антониева монастыря у нас нет. В XIII – первой трети XIV в. сообщений об игуменах Антониева монастыря в летописи не встречается»[191]. Следует отметить и настойчивое именование в летописи Антония игуменом до 1131 г., и отсутствие упоминаний епископа Иоанна вплоть до акта его отречения, что вовсе не обязательно может являться следствием позднейшей редактуры текста (например, при составлении свода 1167 г.), но может объясняться рассмотренными выше обстоятельствами, связанными с взаимоотношениями Иоанна и Антониевой обители.

В таком случае, ведение владычного летописания Кириком может оказаться не случайным, а закономерным явлением. Не лишенным вероятия предположением является то, что и до 1130-х гг. новгородское летописание велось именно в Антониевом монастыре, восходя к летописанию епископа Никиты, при котором в Новгород была принесена киево-печерская летописная традиция. Этот же святитель затем благословил создание другим киево-печерским пострижеником, Антонием, своего пригородного монастыря, носившего такой же общежительный и независимый по отношению к князьям характер (что подчеркивал Антоний в своей грамоте), как и Киево-Печерский монастырь. Таким образом, подобно тому, как обстояло дело в Киеве, летописание Новгорода с середины 10-х гг. XII в.. вероятно (поскольку приведенные выше соображения являются предварительными и нуждаются в дальнейшей проверке и уточнении), было не княжеским, а монастырским (что вовсе не исключало симпатию или, по крайней мере, нейтральное отношение летописца к тем или иным новгородским и киевским князьям).

Особый период представляет епископство в Новгороде печерянина Нифонта, значимое как тем, что на него пришлась активная фаза продолжения политического переустройства Новгорода, так и сложными, изменчивыми отношениями с Киевской митрополией. Связанному с этим святителем следующему периоду истории Новгородской епископии планируется посвятить отдельное исследование.

 

© Печников М. В., 2016

 

[1] См.: Печников М. В. «А се новгородскыи епископы»: Спорные вопросы ранней церковной истории Новгорода (конец X – 70-е гг. XI в.) // Вестник церковной истории. 2015. № 3/4(39/ 40). С. 207– 263.

[2] См.: Янин В. Л. Новгородские посадники. Изд. 2. М., 2003; Лукин П. В. Новгородское вече. М., 2014.

[3] По данным Киево-Печерского патерика (1-я треть XIII в.), постриженики этой прославленной обители к концу XI в. занимали кафедры: Ростовскую – свт. Леонтий (около середины 70-х гг. XI в.; согласно патерику, он «бысть пръвыи престолник», т. е. первый из киево-печерских монахов, поставленных на епископскую кафедру) и свт. Исаия (конец 70-х – 80-е гг. XI в.), Новгородскую – Герман (1078–1095 гг.), Переяславскую – Николай (70-е гг. XI в.) и свт. Ефрем (70-е – 90-е гг. XI в.), Владимиро-Волынскую – Стефан (бывший печерский игумен, 1091–1094 гг.), Юрьевскую – Марин (90-е гг. XI в.), Белгородскую – Лука (не ранее 1072 г. – не позднее 1091 г.) (Патерик Киевского Печерского монастыря / Подгот. Д. А. Абрамович. СПб., 1911. С. 76; Древнерусские патерики: Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Изд. подгот.: Л. А. Ольшевская, С. Н. Травников. М., 1999. С. 21–22).

[4] В летописях XV в. Новгородско-Софийской группы (НСГ) сразу после известия о смерти епископа Феодора говорится под 6586 (1077/78) г., что «поставлен архиепископ Новугороду Герман» (Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. 4. Ч. 1. C. 133; Т. 6. Ч. 1. Стб. 204; Т. 42. С. 71). Несомненно, что здесь, как и в других подобных случаях, касающихся поставления и смерти Новгородских владык, позднейшие сводчики руководствовались хронологическими указаниями пространной редакции перечня Новгородских епископов (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. М.; Л., 1950 (даалее – НПЛ). С. 473; см.: Гимон Т. В. События XI – начала XII в. в новгородских летописях и перечнях // Древнейшие государства Восточной Европы (далее – ДГВЕ), 2010. М., 2012. С. 655–657).

[5] См. о нем и его сочинениях: Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988–1237 гг.). СПб., 1996. С. 285–290, 304–306; Поппэ А. Митрополиты и князья Киевской Руси // Там же. С. 451–452; Назаренко А. В. Иоанн II // Православная энциклопедия. Т. 23. М., 2010. С. 471–475.

[6] Повесть временных лет (далее – ПВЛ). СПб., 1996. С. 78; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 181; Т. 2. Стб. 171.

[7] Публикации: Турилов А. А. Ответы Георгия, митрополита Киевского, на вопросы игумена Германа – древнейшее русское «вопрошание» // Славяне и их соседи. М., 2004. Вып. 11: Славянский мир между Римом и Константинополем. С. 233–262; Баранкова Г. С. «Неведомых словес изложено Георгием, митрополитом Киевским, Герману игумену вопрошающу, оному поведающу»: Вопросы подлинности памятника и особенности его языка // Религии мира: История и современность, 2006–2010. М.; СПб., 2012. С. 28–36 (публикация полного текста памятника).

[8] См.: Турилов А. А. Георгий, митрополит Киевский // Православная энциклопедия. Т. 11. М., 2006. С. 23–25.

[9] Филарет (Гумилевский), архиеп. Русские святые, чтимые всею Церковью или местно. СПб., 2008. С. 81; Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 1. Пол. 2-я. М., 1904. С. 585–586; Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб., 2003. С. 72, 79, 83, 124, 126, 157, 159, 163.

[10] В ПВЛ, впрочем, сообщается, что в 1096 г. во время внезапного набега на Киев половцев наряду с Киево-Печерским были разграблены и сожжены также «Стефанов» («Стефанечь») и «Герьманы» («Германечь») монастыри (ПВЛ. С. 97; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 232; Т. 2. Стб. 222). Если второй имеются все основания считать тем, в котором в 1072 г. игуменствовал Герман, то под первым имеется в виду монастырь в честь Пресвятой Богородицы на Клове, основанный бывшим игуменом Печерским Стефаном (ПВЛ. С. 120), который не позднее 1091 г. стал епископом Владимиро-Волынским и скончался в 1194 г. (ПВЛ. С. 89, 95). Таким образом, и в том, и в другом случае, скорее всего, упоминаются основатели, а не действующие настоятели указанных монастырей (см. также: Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 141).

[11] Турилов А. А. Ответы Георгия, митрополита Киевского.. . С. 219–220.

[12] Михеев С. М. Кто писал «Повесть временных лет»? М., 2011. С. 134.

[13] Щапов Я. Н. Указ. соч. С. 140–142; Асеев Ю. С., Беляев Л. А. Спасо-Преображенский монастырь в Берестове // Древняя Русь в средневековом мире: Энциклопедия. М., 2014. С. 780–781.

[14] ПВЛ. С. 98; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 174, 233; Там же. Т. 2. Стб. 164, 223.

[15] Нелишним будет отметить, что в 1184 г. владимиро-суздальский князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (сын Долгорукого и внук Мономаха) настоял перед митрополитом, чтобы в Ростовские епископы был поставлен его кандидат – берестовский игумен Лука (ПСРЛ. Т. 1. С. 390–391; Там же. Т. 2. Стб. 629–630).

[16] См.: Печников М. В. «А се новгородскыи епископы»…

[17] В. Л. Янин, опираясь на данные новгородской Уставной грамоты князя Святослава Ольговича 1136/37 г., где указаны пункты сбора дани в бассейне Северной Двины (Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. М., 1976. С. 148), отмечает «наличие подконтрольной князю погостской системы в Заволочье, где позднее (во 2-й половине XII в.– М. П.) существовал совершенно иной порядок сбора доходов в новгородскую казну»(Янин В. Л. К истории административной системы Новгородской земли // От Древней Руси к России Нового времени: Сборник статей к 70-летию А. Л. Хорошкевич. М., 2003. С. 83). Данные Уставной грамоты подтверждают и надписи на новгородских деревянных пломбах последней трети XI в., которыми скреплялись мешки с данью, свидетельствующие о ее сборе членами княжеской дружины (см.: Макаров Н. А. «Заволоцкие топонимы» новгородских берестяных грамот и деревянных цилиндров на археологической карте // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. М., 2003. С. 149–162; Янин В. Л., Зализняк А. А. Надписи на цилиндрах // Янин В. Л., Зализняк А. А., Гиппиус А. А. Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1997–2000 гг.). М., 2004. С. 137–143, 145).

[18] Мусин А. Е. Христианизация Новгородской земли в IX–XIV вв.: Погребальный обряд и христианские древности. СПб., 2002. С. 103–104, 203.

[19] Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 78–88.

[20] Молчанов А. А. Новгородские события 1054–1064 и возникновение посадничества нового типа // Вестник Московского университета. Сер. 9. История. 1974. № 6. С. 81–87. См. также об этой гипотезе: Дубровин Г. Е. Петрятин двор и проблема раннего посадничества в Новгороде // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 1(27). С. 49.

[21] См.: Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 595–606.

[22] Исключение составляет только Гюрята, который указан как некое должностное лицо (вполне вероятно, что как посадник) в берестяной грамоте № 907, относящейся к самому началу XII в. (Янин В. Л., Зализняк А. А., Гиппиус А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1997–2000 гг.). Т. 11. М., 2004. С. 99–101).

[23] См.: НПЛ. С. 164, 471–472 (списки «А» и «Б», по классификации В. Л. Янина); Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 23–63. Древнейшую часть перечня, от Гостомысла до Добрыни, Т. В. Гимон обоснованно датировал 10–60-ми гг. XII в. (Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 613–615).

[24] Дубровин Г. Е. Петрятин двор... С. 49.

[25] Михеев С. М. Указ. соч. С. 133–135. Следует отметить и гипотезу Н. И. Милютенко, которая полагает, что в 1078 г. в Новгороде был создан первый летописный свод, следы которого читаются в уникальных тестах 1-й подборки Новгородской Карамзинской летописи XV в. (Милютенко Н. И. Новгородский свод 1078 г. в составе первой подборки Новгородской Карамзинской летописи // Труды Отдела древнерусской литературы / Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (далее – ТОДРЛ). Т. 58. СПб., 2008. С. 586–606). Т. В. Гимон, привлекая тот же комплекс данных, датирует первый новгородский свод серединой 90-х гг. XI в. (Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 651–678, 685–686).

[26] НПЛ. С. 473; ср. в летописях новгородско-софийской группы под 6603 (1094/95) г.: «Иде владыка Герман к Киеву и тамо преставися» (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 137; Т. 42. С. 71–72). А. С. Хорошев, отмечая, что смерть Новгородских владык в XI в. так или иначе связана с их поездками в Киев (Лука, Стефан, Герман), выдвинул смелое предположение, что «это ярко свидетельствует об успешном применении на Руси византийских методов избавления от неугодных радикальными средствами – заточение, убийство, отравление» (Хорошев А. С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 19). Если о задержании епископа Луки в Киеве достоверно известно (хотя вовсе не факт, что он был «заточен»), то предположение об убийствах и отравлениях на самом деле лишено каких-либо оснований. Во всяком случае, Стефан и Герман точно ничем не могли быть неугодны киевским митрополитам, если, конечно, не придерживаться свойственной ряду историков веры в исконное и постоянное стремление Новгорода к церковной автономии от Киева. Близкой точки зрения придерживается в последнее время и А. Е. Мусин, полагающий, что Новгородских владык «притягивал Киев как место окончания своей земной жизни», и что «особенности политического положения Новгорода в составе древнерусской федерации не могли не повлиять на позицию епископов Новгородских, стремившихся утвердить похожие отношения в рамках единой Церкви. Это могло вызвать соответствующую реакцию киевских митрополитов-греков, жертвами которой могли стать Лука, Стефан и Герман (в 1055, 1068 и 1095 гг. соответственно)» (Мусин А. Е. Загадки Дома Святой Софии: Церковь Великого Новгорода в X–XVI вв. СПб., 2016. С. 56–57). Представляется, однако, что версия о «митрополитах-убийцах» – не более чем беспочвенные догадки.

[27] В Соборах преподобных отцов Ближних и Дальних пещер имя Германа отсутствует. Тем не менее, М. В. Толстой полагал, что мощи Германа «были положены в Антониевой пещере» (Толстой М. В. Книга, глаголемая Описание о российских святых. М., 1887. С. 13). При этом церковный исследователь XIX в. ссылался на агиографический труд архиепископа Филарета (Гумилевского), где, однако, говорится лишь о том, что Герман упоминается в каноне преподобным отцам Печерским, но там же, например, упомянут и Лука, погребенный в Новгороде (см.: Филарет (Гумилевский), архиеп. Указ. соч. С. 81, примеч. 8). В любом случае, упоминание Германа среди имен особо почитавшихся в монастыре церковных иерархов в 9-й песни канона преподобным отцам Печерским, составленного в Киеве около 1643 г., свидетельствует о том, что память о Германе в Киево-Печерском монастыре сохранялась (Дива печер лаврських. Киiв, 1997. С. 148).

[28] Вслед за В. Л. Яниным это следует признать недоразумением (Янин В. Л. Некрополь Новгородского Софийского собора: Церковная традиция и историческая критика. М., 1988. С. 183–184). О перенесении останков Германа в Новгород ничего не известно. Тем не менее в XIX в. существовало мнение, очевидно, базирующееся на почитании собора Новгородских святителей, что его мощи находятся в Софийском соборе (Леонид (Кавелин ), архим. Святая Русь, или сведения о всех святых и подвижниках благочестия на Руси (до XVIII в.). СПб., 1891. С. 42–43; Барсуков Н.Источники русской агиографии. СПб., 1882. Стб. 130; Тихомиров П. И., прот. Кафедра Новгородских святителей. Т. 1. Новгород, 1891. С. 34).

[29] Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 90–92; Древнерусские патерики… С. 36–38.

[30] Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 91–92; ср.: Древнерусские патерики... С. 37–38.

[31] Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 91; ср.: Древнерусские патерики... С. 37.

[32] См.: Печников М. В. Указ. соч. С. 245–246, примеч. 165. Вполне вероятно, что Никита в юности видел Глеба Святославича, который вместе с отцом, Киевским князем Святославом Ярославичем, по крайней мере однажды, в начале мая 1074 г., был в Печерской обители (ПВЛ. С. 80; ср.: НПЛ. С. 201).

[33] «В лето 6604. Поставлен архиепископом Новугороду Никита» (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 137).

[34] Сохранилась печать этого митрополита с греческой надписью: «Печать проедра (синоним слова «архиерей».– М. П.) России Николая» (Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 1. М., 1970. С. 48). Относительно недавно под Юрьевом-Польским была обнаружена и печать Новгородского епископа Никиты с образом Богоматери Халкопратийской и греческой надписью: «Призри Никиту, новгородского пастыря» (Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Древнейшая новгородская владычная печать // Византийские очерки. СПб., 2006. С. 230–234).

[35] ПВЛ. С. 108; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 237; Т. 2. Стб. 227.

[36] Там же.

[37] НПЛ. С. 19, 202. Эта битва была памятна в Новгороде не одному поколению. В 1216 г. новгородцы в битве на Липице высказали желание биться пешими, как их предки «на Кулачьскеи»; любопытно, что новгородским князем, возглавлявшим их в битве, тогда тоже был Мстислав (Мстислав Мстиславич Удатный) (Там же. С. 56, 256).

[38] ПВЛ. С. 109; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 240; Т. 2. Стб. 230.

[39] ПВЛ. С. 112, 117; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 263, 265.

[40] «Святополк и Володимер посласта к Олгови, глаголюща сице: "Поиди Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отець наших, и пред людьми градьскыми (курсив мой.– М. П.)”» (Там же. С. 96).

[41] НПЛ. С. 19, 202.

[42] Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 92; Древнерусские патерики… С. 38.

[43] Ядрышников В. А., Гордиенко Э. А. Никитский (Никтинский) корпус // Великий Новгород: История и культура IX–XVII вв. (Энциклопедический словарь). СПб., 2009. С. 350.

[44] ПВЛ. С. 119; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 280–281; Т. 2. Стб. 256–257; ср.: НПЛ. С. 19, 203.

[45] НПЛ. С. 19, 203.

[46] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. № 103. С. 160.

[47] «В лето 6616… месяца генваря в 30» – в Синодальной рукописи (НПЛ. С. 19); 31 zydfhz – в младшем изводе НПЛ (Там же. С. 203). См. также: Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 218, 220, 229. Ср.: Щапов Я. Н. Указ. соч. С. 62, 67, 207 (исследователь указывает годом кончины Никиты 1108 г.).

[48] «Положен бысть у Святеи Софеи в Акима и Анны» (ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 140; см. также: Янин В. Л. Некрополь новгородского Софийского собора: Церковная традиция и историческая критика. М., 1988. С. 169–175, 187–189. Гроб епископа Никиты был обретен 30 апреля 1551 г. В связи с общерусской канонизацией святителя 1558 г. в конце 50-х – начале 60-х гг. XVI в. были составлены 4 редакции его Жития (Охотникова В. И. Житие Никиты епископа // Великий Новгород: История и культура IX–XVII вв. (Энциклопедический словарь). СПб., 2009. С. 177–178; см. также: Смирнова А. Е. Два безбородых Древней Руси: Святитель Никита Новгородский и его агиограф Маркелл // От средневековья к Новому времени: Сборник статей в честь О. А. Белобровой. М., 2006. С. 118–142). В. Л. Янин высказал скептическое мнение относительно обнаруженных мощей свт. Никиты, поскольку приписываемые ему мощи принадлежат человеку молодому, около 20 лет, или человеку более старшего возраста «евнухоидной конституции» (Янин В. Л. Некрополь Новгородского Софийского собора… С. 172–173)). Полемизируя с В. Л. Яниным, А. Е. Мусин следующим образом реконструирует этапы жизни Никиты в доновгородский период: «В момент поставления Никиты на кафедру в 1096 г. ему не должно быть меньше 30–35 лет, т. е. родиться он был должен не позднее 1060–1065 гг. Из Киево-Печерского патерика известно, что около 1078 г. (время, когда обителью управлял игумен Иоанн) он был "юн”, т. е. вполне мог быть в возрасте 13–18 лет – обычные лета для новоначального монаха в средневековой Руси… К моменту кончины (+ 1108) ему могло быть 42–48 лет, что не противоречит ни антропологическому заключению, ни принятому в иконографии описанию: "Святитель млад, без броды”» (Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии… С. 55–56). Думается, поставленную исследователем проблему, учитывая особенности «конституции» тела Новгородского святителя, можно разрешить иным образом, просто предположив, что Никита был поставлен в епископы в возрасте младше предписанных каноническим правом 35 лет (что в эпоху княжеского доминирования над Церковью не представляется чем-то невозможным, тем более что до «григорианской реформы» 2-й половины XI в. поставление в епископы совсем молодых, но знатных людей неоднократно имело место и в Западной Церкви). «Юным» он мог быть еще около 1088 г., когда закончилось игуменство Никона Великого, при котором упоминается Никита (а не при Иоанне, как ошибочно пишет А. Е. Мусин). Поэтому родиться Никита мог и около 1070 г., и даже немного позже, а умереть, не дожив до 40 лет.

[49] НПЛ. С. 19, 203. См.: Смирнова Э. С., Сарабьянов В. Д. История древнерусской живописи. М., 2007. С. 87–90. В. Д. Сарабьянов считает наиболее вероятным прибытие живописцев по приглашению Никиты из Печерского монастыря, и отмечает, что, судя по сохранившимся фрагментам, выполненная по заказу этого епископа «роспись храма обладала сложной и развитой программой» (Там же. С. 87).

[50] См. также: Щавел ев А. С. К социокультурному контексту интеллектуальных занятий в Древней Руси // Висы дружбы: Сборник статей в честь Т. Н. Джаксон. М., 2011. С. 487–488; он же. Суд над монахом Никитой и интеллектуальные традиции Печерского монастыря XI в. // Проблемы дипломатики, кодикологии и актовой археографии. Материалы XXIV международной научной конференции. М., 2012. С. 544–546.

[51] Гимон Т. В. События XI – начала XII в... C. 631; он же. Летописание и развитие письменной культуры (Новгород, XI – первая половина XII в.) // Slověne. 2015. № 1. С. 98–100.

[52] Янин В. Л. Новгородский скрипторий рубежа XI–XII вв. Лазарев монастырь // он же. Средневековый Новгород: Очерки археологии и истории. М., 2004. С. 159–170; Столярова Л. В., Каштанов С. М. История книги в Древней Руси XI–XVI вв. М., 2010. С. 169–207; Уханова Е. В.О становлении новгородского книгописания в XI – начале XII в. // Хризограф. Вып. 3. М., 2009. С. 204–237. А. Г. Бобров склонен связывать возникновение этого скриптория с княжеской инициативой (Бобров А. Г. Монастырские книжные центры... С. 23–28), А. А. Гиппиус – с боярским окружением князя (Гиппиус А. А. К вопросу о новгородском Лазаревском скриптории рубежа XI–XII вв. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 1(27). С. 36–44). Аргументация А. А. Гиппиуса, касающася прочтения спорных фрагментов записей писцов лазаревского скриптория, включающая в том числе лингвистические доводы, представляется на данный момент самой убедительной. А. А. Гиппиус пришел к выводу, что «роль церкви св. Лазаря не исчерпывалась статусом монастырского храма и что церковь эта представляла собой крупный духовный центр общегородского или, во всяком случае, кончанского масштаба» (Гиппиус А. А. К вопросу о новгородском Лазаревском скриптории… С. 39). Однако, учитывая реалии того времени, такой статус центрального для Новгорода скриптория предполагает учреждение его не знатными уличанами Даньславли улицы Неревского конца, как предполагает А. А. Гиппиус, а только княжеской или епископской властью. Симптоматично совпадение фиксируемого начала деятельности скриптория и вступления Никиты на новгородскую кафедру. После большого новгородского пожара 1097 г. наверняка возникла необходимость новгородских церквей в новых богослужебных книгах взамен сгоревших, и это должно было активизировать деятельность скриптория (Л. В. Столярова насчитывает 16 дошедших до нашего времени рукописных книг, которые можно связать с лазаревской книгописной мастерской конца XI – начала XII в.). Более вероятно, что организация переписки богослужебных книг в общеновгородском масштабе могла быть инициирована скорее епископом, а не князем (так, слишком категоричным представляется мнение А. А. Гиппиуса, что «культура Новгорода конца XI в. носила еще отчетливо выраженный княжеский характер» (Там же. С. 44), поскольку самый главный памятник той культуры – Софийский собор, – несомненно, находился в том числе под попечением епископа, уже в начале XII в. на собственный средства заказавшего его роспись).

[53] Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 584–687; он же. Новгородское летописание XI – середины XIV в. как социокультурное исследование. Дис. ... д-ра ист. наук. М., 2014. С. 129.

[54] Шахматов А. А. Повесть временных лет и ее источники // ТОДРЛ. Т. 4. Л., 1940. С. 25; ср.: Гиппиус А. А. К проблеме редакций Повести временных лет. II // Славяноведение. 2008. № 2. С. 4–6 (исследователь относит составление статьи 6604 (1096/97) г. к редакции ПВЛ 1117 г.). Под 1114 г. киевский летописец вновь в связи с предпринятой в том году закладкой Ладожской крепости помещает воспоминание о своем пребывании в Новгородской земле, в Ладоге (см.: ПВЛ. С. 107 (1096), 126–127 (1114); ПСРЛ. Т. 1. Стб. 234–235 (1096); Т. 2. Стб. 224–225 (1096), 277–278 (1114)).

[55] ПВЛ. С. 107.

[56] Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. СПб., 2003. С. 553–554.

[57] Вполне вероятно, что Гюрята Рогович был одним лицом с посадником Гюрятой, фигурирующим в списках новгородских посадников, по В. Л. Янину, 7-м из 9 применительно к княжению Мстислава Владимровича; от Добрыни, который скончался в 1117 г., его отделяет один Микула, так что Гюрята был посадником, скорее всего, в начале XII в. (НПЛ. С. 164, 471). Гюряте (очевидно, посаднику) была адресована берестяная грамота начала XII в. (№ 907) (Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 88). Если этот посадник носил отчество Рогович, то летописцу он в качестве посадника известен еще не был. Приведя его отчество и отметив тем самым его знатность, летописец определил его далее просто как новгородца.

[58] См. отмеченные А. А. Гиппиусом параллели с рассказом 1116 г. о походе Владимира Мономаха на Глеба Всеславича (Гиппиус А. А. К проблеме редакций... С. 4–5), которые, на мой взгляд, могли быть и результатом работы редактора-сводчика в 1117 г.

[59] См. аргументы в пользу иной точки зрения: Гиппиус А. А. Гюрята Рогович и его роль в русской эсхатологии (к интерпретации летописной статьи 6604 г.) // Академик А. А. Шахматов: Жизнь, творчество, научное наследие (к 150-летию со дня рождения). СПб., 2015. С. 254–262. Учитывая принятое исследователем эсхатологическое значение указанных летописцем 4 лет вкупе с тремя годами с начала «расшатывания врат» нечистыми народами, о чем пишет летописец, ссылаясь на Мефодия Патарского, А. А. Гиппиус полагает, что отчет надо вести с 1117 г. (что совпадает с составлением очередной редакции ПВЛ), и «годом начала семилетней активности заключенного в горе народа оказывается в таком случае 1111 – год победоносного похода русских князей на половцев, представленная в ПВЛ как великая победа христиан над «погаными» (Там же. С. 260). Но если предположить, что летописец писал в 1100 г., то за 7 лет до него был 1093 г., на который пришлось первое большое половецкое нашествие, после описания которого летописец развивает теорию казней Божьих (ПВЛ. С. 92–95).

[60] Алешковский М. Х. Повесть временных лет: Из истории создания и редакционной переработки. М., 2015.

[61] См.: НПЛ. С. 19–20. Все эти записи читаются и в НПЛ младшего извода (Там же. С. 202–204). При этом статья 1097 г. записана определенно на Софийской, «некняжеской» стороне (сначала сгорел «он пол», т. е. противоположная сторона Волхова, затем «город кромный», Детинец, ср. статью 6621 (1113) г.). Обращают на себя внимание записи с точными датами – о кончине свт. Никиты и начале «на весну» росписи собора Св. Софии (6616 (1108/09) г.), о прибытии владыки Иоанна в Новгород «месяца декабря в 20» (6618 (1110) г.) (НПЛ. С. 19, 203). С 1111 г. новгородские известия представляют собой или отдельные годовые статьи, чередующиеся с «киевскими», или завершают ту или иную годовую статью (заключительные части статьи 6619 (1111) г.: «Томь же лете ходи Мьстислав на Очелу» – Там же. С. 20, 203; статьи 6621 (1113) г.: «Семь же лете победи Мьстислав на Бору Чудь. В то же лето заложена бысть церкы Новегороде святого Николы (княжеский Николо-Дворищенский собор.– М. П.). В то же лето погоре он пол, на сеи же стороне город Кромьныи (новгородская крепость.– М. П.), от Лукин пожар» (Там же. С. 20, 204). Это касается и статьи 6623 (1115 г.), к которой возводят начало регулярного ведения в Новгороде погодных записей; новгородский блок известий начинается словами: «А Новегороде измьроша коня вся у Мьстислава» (Там же). На мой взгляд, не следует все же полностью исключать составление «новгородских блоков» указанных статей в самом Новгороде и последующего их соединения с киевскими записями за конец XI – начало XII в. В записи 1113 г. вновь, напоминая статью 1097 г., говорится о «сей же стороне» Волхова, не тронутой пожаром, когда горел «он пол», противоположная сторона, а затем «на сеи же стороне город Кромьныи», т. е. новгородская крепость, в центре которого находился епископский двор. Это указывает, возможно, на принадлежность не систематически ведшихся записей книжнику, работавшему на Софийской стороне Новгорода (вероятно, при самом Софийском соборе), между тем как сводчик 1115 г. и его продолжатель, ведший погодные записи, как считается, были связаны с Торговой, княжеской, стороной Новгорода.

[62] Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 610.

[63] Гимон Т. В. Летописание и развитие письменной культуры… С. 100.

[64] «В лето 6618. Приде архепископ Иоанн в Новъгород месяця декабря в 20» (НПЛ. С. 19; Там же. С. 203).

[65] «Иван Попиан (вар.: Попьян в пространной ред.), тъ, седив 20 лет, отвержеся архиепискупьи (в НПЛ мл. доб.: сего не поминают)» (НПЛ. С. 163, 473).

[66] Согласно А. А. Гиппиусу, который считает данный казус ошибкой переписчиков, в оригинале текст, упоминающий Иоанна, имел в перечне владык следующий вид: «Иоаннъ попъ; Янъ тъ, сѣдѣвъ 20 лѣтъ, отвържеся епископие» (ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 618. Примеч. 19; ср.: [Тихомиров П. И.]. Кафедра Новгородских святителей (со времени введения христианства в Новгороде в 992 г. до настоящего времени). Т. 1. Великий Новгород, 2011. С. 82; Шахматов А. А. Обозрение русских летописных сводов XIV–XVI вв. М.; Л., 1938. С. 244, примеч. 4).

[67] Следует отметить, что уже в самом раннем списке Краткого летописца Новгородских владык (в редакции конца XV в., РНБ. Погод. № 1571, 1-я четверть XVI в.), говорится: «Поставлен быть епископ Иоан Попин, и бе в епископех 20 лет, и оставль епископию» (Новикова О. Л. О ранней редакции Краткого летописца новгородских владык // ТОДРЛ. Т. 58. СПб., 2007. С. 634).

[68] В одном из ответов (в неполной публикации А. А. Турилова 108-м) митрополита Георгия на вопрос игумена Германа говорится о поставлении архиереев из белых священников: «Аще епископом белца поставят, и пострижется епископ, и не будет к тому епископ» (Турилов А. А. Ответы Георгия... С. 254; Ср.: Баранкова Г. С. Указ. соч. С. 36). В правиле Георгия речь идет о лишении кафедры епископа из белого духовенства, если он принял монашеский постриг уже после хиротонии. Сам запрет указывает на возможность отдельных казусов такого рода в Древней Руси, учитывая обычное пренебрежение со стороны княжеской власти, от которой во многом зависели архиерейские поставления, церковными правилами. Важнее, однако, то, что сам факт поставления в епископа белого священника (с предварительным принятием монашества той или иной степени пострига) возражений у главы Церкви, похоже, не вызывал.

[69] Мусин А. Е.Загадки дома Святой Софии... С. 61.

[70] НПЛ. С. 163, примеч. 46.

[71] ПВЛ. С. 125.

[72] ПСРЛ. С. 277, 280.

[73] См.: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Агиография и выбор имени в Древней Руси // Славяноведение. 2005. № 4. С. 28–35; Успенский Б. А. Антоний Печерский и начальная история русского монашества (Рясофор в Древней Руси) // Slověne. 2016. № 1. С. 72–103.

[74] ПВЛ. С. 117.

[75] См.: Флоря Б. Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье. М., 2007. С. 50–53. Исследователь при этом специально отмечает, что «младшие князья представляли своего кандидата на утверждение главы княжеской семьи» (Там же. С. 50). В рассматриваемом случае кандидатура Иоанна, выдвинутая Мстиславом, очевидно, получила одобрение Владимира. Последний, используя свои доверительные отношения с митрополитом Никифором (который адресовал Мономаху 2 поучения – о посте и о «латинах», см.: Понырко Н. В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI–XIII вв.: Исследования, тексты, переводы. СПб., 1992. С. 59–93; Послания митрополита Никифора / Подгот. текстов, перевод: Г. С. Баранкова. М., 2000), сумел, будучи в Киеве (где княжил еще Святополк Изяславич), настоять на необходимости хиротонии именно Иоанна, а не, например, кого-либо из печерян. Еще М. Д. Приселков отмечал, что по сравнению со временем киевского княжения Всеволода в начале XII в. поставление печерян в епископы тех городов, которыми так или иначе владел Мономах, прекратилось, что дало исследователю возможность писать о «холодности Владимира и его семьи к печерской обители» (Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб., 2003. С. 172; Ср.: Там же. С. 180).

[76] Мусин А. Е.Загадки дома Святой Софии... С. 67. Довольно обоснованной вместе с тем представляется гипотеза исследователя о тождестве митрополита Никифора I и образованного богослова, хартофилакса константинопольского собора Св. Софии диакона Никифора, по византийским источникам известного до 1103 г. (Там же. С. 67–68; см. также: Бенешевич В. Н. Ответы хартофилакса Никифора на вопросы монаха Максима // Византийский временник. 1906. Вып. 12. С. 518–524).

[77] НПЛ. С. 20–22, 204–206.

[78] НПЛ. С. 20, 204.

[79] Там же. С. 21, 205. Женой Всеволода стала дочь Святослава Давыдовича, одного из черниговских князей, к тому времени уже более 10 лет бывшего иноком Киево-Печерского монастыря (известен как прп. Никола Святоша). Отец Святослава, Давыд Святославич, в 1095 г. также княжил в Новгороде.

[80] Там же. С. 22, 206.

[81] НПЛ. С. 473.

[82] НПЛ. С. 163.

[83] Там же. С. 22. Ср.: Там же. С. 207.

[84] Янин В. Л. Печать Новгородского епископа Ивана Попьяна (1110–1130) // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 9. Л., 1978. С. 54–56.

[85] Янин В. Л.Печать Новгородского епископа... С. 53–56; Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. 3. М., 1998. С. 28–29, 119.

[86] Янин В. Л. Печать Новгородского епископа… С. 54, 55, 56. В конце 1980-х гг. В. Л. Янин, обосновывая иную гипотезу (см. примеч. 108), писал о Иоанне уже как о противнике республиканских преобразований.

[87] Хорошев А. С. Указ. соч. С. 26.

[88] Там же. С. 27.

[89] Щапов Я. Н. Указ. соч. С. 68.

[90] Там же. С. 69.

[91] Янин В. Л.Актовые печати Древней Руси… Т. 1. С. 48.

[92] Мусин А. Е. 1130 год: Епископ Иоанн Попьян и кризис церковно-государственных отношений в Древней Руси // Новгород и Новгородская земля: История и археология. Вып. 12. Новгород, 1998. С. 197. См. также: он же. Загадки дома Святой Софии... С. 60–61.

[93] Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии... С. 63. См. также: он же.1130 год… С. 202–203; он же. Древнерусское общество, епископат и каноническое право в XII–XIV вв. // Miscellanea Slavica: Сборник статей к 70-летию Б. А. Успенского. М., 2008. С. 346–347.

[94] Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII вв. М., 1955. С. 170–181.

[95] Это жалованные грамоты князей Мстислава Владимировича и Всеволода Мстиславича Юрьеву монастырю на волость Буец (1130 г., здесь и далее датировка В. Л. Янина: Янин В. Л. Новгородские акты XII–XV вв.: Хронологический комментарий. М., 1991. С. 135–146), князя Изяслава Мстиславича основанному им Пантелеймонову монастырю на село Витославлицы и др. (1134 г.), князя Всеволода Мстиславича Юрьеву монастырю на волость Ляховичи (1134 г.?), Уставная грамота новгородского князя Святослава Ольговича Новгородской епископии 1136/37 г. (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 79–81. С. 139–141; Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. / Изд. подгот.: Я. Н. Щапов. М., 1976. С. 147–148).

[96] Мусин А. Е.Загадки дома Святой Софии... С. 63–64; См. также: он же. 1130 год... С. 204–208; о н же. Древнерусское общество, епископат и каноническое право. С. 347–350.

[97] См. последнее исследование на эту тему: Артамонов Ю. А. К вопросу о монастырском землевладении Древней Руси // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 1(63). С. 16–26.

[98] «Се аз князь великыи Изяслав Мьстиславичь, по благословению епискупа Нифонта испрошав есми у Новагорода святому Пантелеимону землю» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 82. С. 141). Предположение А. Е. Мусина, что Иоанн «Попьян» отстаивал «византийский» порядок вещей перед лицом княжеских нововведений (Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии... С. 67–69) наталкивается на тот факт, что епископ Нифонт был, без сомнения, всегда ориентирован на Константинополь в проведении своей церковной политики (на патриархию и митрополита Киевского грека Михаила I), однако же ни о каких протестах с его стороны против «нововведений» не известно.

[99] Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии... С. 66–67.

[100] НПЛ. С. 22, 206–207.

[101] Хорошев А. С .Указ. соч. С. 23. Ср.: Янин В. Л. Печать Новгородского епископа… С. 55; Щапов Я. Н. Указ. соч. С. 68.

[102] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 294. Сохранилась его печать с греческой надписью: «Печать Михаила, архипастыря России» (Янин В. Л.Актовые печати Древней Руси. Т. 1. С. 48).

[103] Встреча новопоставленного Киевского Первосвятителя, судя по всему, входила в обязанности русских архиереев. Так, в 1156 г. Нифонт Новгородский отправился в Киев «противу» (навстречу) митрополита Константина I (1156–1159) (НПЛ. С. 29, 216).

[104] Так полагал уже один из первых исследователей истории новгородской архиерейской кафедры протоиерей П. И. Тихомиров (в то время как большинство дореволюционных историков Церкви не рассматривало вопрос о причинах отставки Иоанна) ([Тихомиров П. И.]. Указ. соч. С. 82.

[105] Важным для рассматриваемой ситуации представляется толкование известного византийского канониста 2-й половины XII в. Феодора Вальсамона на 16-е правило так называемого Перво-второго Константинопольского Собора 861 г. (о непоставлении епископа на кафедру, если жив прежде поставленный на нее архиерей, кроме того случая, когда он добровольно слагает с себя сан (Правила святых поместных соборов с толкованиями. М., 1880. С. 855–857; см. также: Соколов И. И. Избрание архиереев в Византии IX–XV вв. // Византийский временник. Т. 22. Пг., 1917. С. 211).

[106] Древнерусские патерики… С. 22; Патерик Киевского Печерского монастыря. С. 76. Ср.: ПСРЛ. Т. 2. С. 483–484. В Печерском монастыре Нифонт нашел и свое последнее пристанище в 1156 г. (НПЛ. С. 29, 216; погребен в Ближних, Феодосиевых пещерах).

[107] См.: Русская историческая библиотека. Т. 6. СПб., 1908. № 2. Стб. 21–62 («Се есть вопрашание Кюриково, еже въпраша епископа ноугородьского Нифонта, и инех»); Дополнения. № 2. Стб. 358 («дьржите у себе устав блаженаго Нифонта»; Поучение Новгородского архиерея (свт. Иоанна (Илии)?).

[108] Иной характер взаимоотношений между «Попьяном» и Нифонтом, видимо, предполагает В. Л. Янин. Он, отметив факт наличия необычного погребения в Мартирьевской паперти Софийского собора, предположил, что первоначально в этой гробнице в 1144 г. был похоронен бывший епископ Иоанн (ЯнинВ. Л. Некрополь новгородского Софийского собора… С. 47–54, 183, 205, 207–209). Гипотеза исследователя базируется на записи Владычной летописи о росписи притворов Софийского собора в 1144 г. по распоряжению Нифонта и стратиграфических наблюдениях в Мартирьевской паперти. Согласно Янину, после смерти первого избранного новгородцами на кафедру епископа Аркадия в 1163 г. нареченный епископ Илия приказал захоронить своего предшественника в Мартириевской паперти, а останки Иоанна как противника республиканских преобразований были из гробницы небрежно извлечены. Такая сложная конструкция, однако, представляется явно избыточной, тем более что она уязвима для критики в каждом из своих опорных пунктов. На материале имеющихся письменных и археологических источников сложно обосновать как особую симпатию Нифонта к Иоанну, обусловившую такое почетное погребение последнего, так и вообще приурочивание росписи к какому-либо погребению в Мартирьевской паперти (тем более что епископ повелел расписать не только ее, а «притворы вся» (НПЛ. С. 27, 213)). Как говорилось выше, для своего отречения Иоанн должен был непременно покинуть Новгород, причем на это беспрецедентное (во всяком случае, чрезвычайно редкое) действие его могли вынудить только очень серьезные причины, вряд ли дающие ему возможность пребывать в центре епископии после оставления кафедры. А. Е. Мусин, рассмотрев архитектурно-археологическую составляющую вопроса, пришел к выводу, что мнение Янина о «небрежности извлечения неизвестных останков из гробницы ничем не подкреплено, а сама гробница явилась, скорее всего, местом упокоения архиепископа Мартирия в конце XII в.» (Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии... С. 61. См. также: он же.1130 год... С. 200–202; он же. Древнерусское общество… С. 344–346).

[109] По гипотезе Т. В. Кругловой, Иоанн был причастен к основанию Мирожского Спасо-Преображенского монастыря во Пскове, а «после своей отставки владыка (Иоанн.– М. П.) ушел на покой в созданный им монастырь» (Круглова Т. В. К истории создания первых монастырей в Пскове // Древнерусское искусство: Художественная жизнь Пскова и искусство поздневизантийской эпохи: К 1100-летию Пскова. М., 2008. С. 34). Данное мнение может базироваться только на сведении малодостоверного во многих своих деталях Жития свт. Нифонта Новгородского, причем очень поздней редакции, составленной свт. Димитрием Ростовским в конце XVII в. В этом памятнике говорится, что «когда блаженный Иоанн, епископ Новгородский... ослабев в силах, оставил епископский престол и удалился в монастырь», на его место был поставлен св. Нифонт (Жития святых, на русском языке изложенные по руководству Четьих Миней свт. Димитрия Ростовского. М., 1906. Апрель. С. 135). Это, безусловно, является позднейшей агиографической интерпретацией летописной статьи 1130 г. Достоверно известно лишь, что знаменитый каменный собор Мирожского монастыря был заложен в период архиерейства Нифонта, т. е. не позднее 1156 г. (НПЛ. С. 29, 216). Гипотеза Т. В. Кругловой, опять-таки, предполагает особую духовную близость между Иоанном и Нифонтом (Иоанн строил деревянный храм в Мирожском монастыре, Нифонт на его месте вскоре возвел каменный собор, а также похоронил или перезахоронил почившего Иоанна в кафедральном соборе Новгорода), говорить о которой, учитывая весь комплекс сохранившихся данных, оснований нет. Впрочем, имя Иоанна наличествует в псковских синодиках (см.: Янин В. Л. Некрополь новгородского Софийского собора... С. 208–209; Столярова Л. В. Синодик Стефановской церкви псковского Спасо-Мирожского монастыря конца XVI в. // Сообщения Ростовского музея. Вып. 10. Ростов, 2000. С. 32). Кроме того, Иоанн упоминается между епископами Никитой и Нифонтом в «Чине о еже како подобает творити в пяток вечер о усопших последование» в составе Служебника и Требника Псково-Печерского Успенского монастыря (л. 171 об.; рукопись написана между 1516 и 1533 гг., ныне находится в Псково-Печерском монастыре, ранее хранилась в Научной библиотеке Тартусского унивеситета. См.: Бегунов Ю. К. Редкий Псково-Печерский Евхологион XVI в. // Anzeiger für slavische Philologie. Bd. 7. Graz, 1974. С. 59. Благодарю А. А. Турилова за указание на это издание). Поминание Иоанна во Пскове связано, вероятно, с тем, что Всеволод Мстиславич вскоре после изгнания из Новгорода вокняжился в этом городе и через несколько десятилетий после кончины начал почитаться в качестве первого псковского святого. В таком случае память о «Попьяне» в Пскове подтверждает гипотезу о взаимной поддержке Иоанна и князя Всеволода. С другой стороны, поскольку псковские помянники относительно поздние (XVI – 1-й четверти XVIII в.), нельзя исключать того, что составители входящего в их состав списка Новгородских архиереев могли не учесть более раннего и связанного с владычным летописанием эпохи новгородской независимости перечня, где содержится указание не поминать «Попьяна», а руководствовались летописными упоминаниями Иоанна, где о таком запрете ничего не говорится (ср.: Мусин А. Е. 1130 г... С. 196).

[110] «Антона игуменомь Нифонт архиепископ постави» (НПЛ. С. 22, 207).

[111] НПЛ. С. 20, 21, 204, 206. Игуменство Антония указано в двух из четырех упоминаний, относящихся ко времени святительства Иоанна; в двух других говорится: «съвершена бысть черкы Антонова» и «испьсаша божницю Антонову» (Там же).

[112] О другой грамоте (купчей), в заголовке которой стоит имя Антония (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. С. 159. № 102), сложилось почти единодушное мнение исследователей как о позднейшем фальсификате середине XIV или 2-й половины XVI в. (см.: Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977. С. 51–58. Ср.: Назаренко А. В. Антоний Римлянин // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2001. С. 675).

[113] По убедительному разъяснению А. А. Гиппиуса, данное место грамоты можно сопоставить с исчислением размера пашни в писцовых книгах «в одно поле», «в два поля», «в три поля» (в первом случае – два поля под паром, во втором – одно, а в третьем – распахивают все три, не давая земле отдыха). Вероятно, Антоний вынужден был, чтобы прокормить братию, пахать «не в одно и не в два», а во все три поля («ни в двое ни в едино», а «в трое (поле)»), используя землю полностью, тем самым истощая ее и изнуряя людей, которым, соответственно, и работать приходилось больше. (Приношу глубокую благодарность А. А. Гиппиусу за консультацию по данному вопросу.) Указание на «чюжую землю» как будто указывает на то, что Антоний первоначально арендовал участок под строительство будущего монастыря и прилегающие угодья, однако, согласно прямому указанию в конце грамоты (4), землю, угодья, село с зависимыми людьми он приобрел за гривны сразу после того, как «сел» на «месте сем».

[114] В данном случае «дать в свободу» означает, очевидно, «возможность действовать по своей воле» (Словарь русского языка XI–XVII в. Вып. 23. М., 1996. С. 171–172). Ср. в новгородской владычной летописи под 1196 г.: «Възяша мир между собою, а Новгород выложиша вси князи в свободу: кде им любо, ту же собе князя поимають» (НПЛ. С. 43, 236).

[115] Здесь, видимо, «отвести» в значении «отвести кого-либо жития сего» (о Боге), т. е. Богу лишить человека земной жизни (Словарь русского языка XI–XVII в. Вып. 13. М., 1987. С. 194).

[116] Тоня – место для рыбной ловли (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 3. СПб., 1912. Стб. 979).

[117] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 103. С. 160.

[118] Валк С. Н. Начальная история древнерусского частного акта // Вспомогательные исторические дисциплины. М.; Л., 1937. С. 295–303.

[119] См.: Тихомиров М. Н. О частных актах в Древней Руси // Исторические записки. Т. 17. М., 1945. С. 225–244; Андреев В. Ф. Новгородский частный акт XII–XV вв. Л., 1986. С. 93–97; Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения... С. 48–51; он же. Новгородские акты ХII–ХV вв. Хронологический комментарий. М., 1990. С. 206–207; Назаренко А. В. Антоний Римлянин. С. 675.

[120] Янин В. Л. Новгородские акты... С. 207.

[121] Каштанов С. М. Из истории русского средневекового источника. Акты Х–ХVI вв. М., 1996. С. 83–87.

[122] А. А. Зализняк также отмечает, что «такое словоупотребление характерно в основном для XIV в.», в XV в. в этом значении вместо «сирот» уже говорили «крестьяне» (Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. Изд. 2. М., 2004. С. 223; см. также: Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 24. М., 2000. С. 156). Следует отметить, однако, что слово «сироты» присутствует именно в этом значении в новгородском святительском поучении, которое имеет широкую датировку от 2-й половины XII до XIV в., причем в научной литературе признана наиболее вероятной атрибуция этого памятника архиепископу Илье (1165–1186 гг.) (Русская историческая библиотека. СПб., 1908. Т. 6. Изд. 2-е (Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1). Доп. № 2. Стб. 356). Впрочем, здесь может быть или ошибка в определении авторства, или осовременивание лексики, произведенное в XIV в. В то же время, дважды употребленное в «духовной» Антония во множественном числе слово «крестьянъ» в значении христианин (поскольку, несомненно, основатель обители никак не мог ее поручить сельским жителям) – достаточно древнее, оно встречается уже в Изборнике Святослава 1076 г. (Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 8. М., 1981. С. 49).

[123] Каштанов С. М. Из истории... С. 85.

[124] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 102. С. 159. Выражение «Мати Божия», как отмечает С. М. Каштанов, совершенно не характерно для севернорусских актов (Каштанов С. М. Из истории... С. 86), однако Антоний, как будет показано ниже, вовсе не обязательно мог иметь севернорусское происхождение.

[125] О первом из этих имен см.: Мельникова Е. А. Имя Тудоръ в домонгольской Руси – христианское или славянское? // Slověne. 2015. № 1. С. 267–274. Исследовательница отмечает, что оно «исчезает из письменных источников… в XIII в.» (Там же. С. 273). См. также об именах Тудор и Волос: Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. Изд. 2. М., 2004. С. 246 (берестяная грамота № 789, конец XI в. Исследователь отмечает, что имя Тудор «в XIII в… уже отмечается редко, а в более позднее время выходит из употребления», будучи вытеснено формой Феодор/Федор), 283 (№ 914, 2-я половина XI в.), 322 (№ 604, 60–70-е гг. XII в.); Янин В. Л., Зализняк А. А., Гиппиус А. А.Новгородские грамоты на бересте: Из раскопок 2001–2014 гг. М., 2015. С. 97–99 (грамота № 999, 1-я половина XII в.). Известен Волос – игумен Антониева монастыря с 1187 г. (НПЛ. С. 38, 229). Последнее упоминание новгородца по имени Волос в летописи относится к 1230 г. (Там же. С. 69, 276).

[126] Каштанов С. М. Из истории... С. 84.

[127] Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 103. С. 160; НПЛ. С. 27–28, 214.

[128] Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения... С. 50–51; он же. Новгородские акты... С. 206–207.

[129] Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения... С. 49, 50. Ср.: он же. Новгородские акты... С. 207.

[130] Янин В. Л. Некрополь новгородского Софийского собора… С. 53. См. также: о н же. Печать Новгородского епископа... С. 53.

[131] Мусин А. Е. 1130 год... С. 204.

[132] Мусин А. Е. Загадки дома Святой Софии... С. 66.

[133] Любопытна последняя санкция рассматриваемой грамоты: «Аще сию грамоту хто преступит, да будет проклят треми сты святых отец и осмьюнадесять и буди ему со Июдою причастье». Проклятие с Иудой в некоторых источниках относится к церковным мздоимцам. Например, в Правиле собора 1273 г.: «купующе и продающе [священство], с Июдою сравнаються» (Русская историческая библиотека. Т. 6. СПб., 1908. № 6. Стб. 88). В «Написании» тверского инока Акиндина «о поставляющих мьзды ради» (ок. 1315 г.): «со Июдою равни суть, и не имут части со Христом ни зде, ни в будущем веце» (Там же. № 16. Стб. 153).

[134] Во владычной летописи под этим годом отмечается, что после того, как «преставися Онтон игумен», «в то же лето вдаша игуменьство Андрееви по Онтоне» (НПЛ. С. 28, 214), видимо, здесь отражен факт избрания нового игумена в соответствии с завещанием основателя монастыря.

[135] Стефанович П. С. Боярство и церковь в домонгольской Руси // Вопросы истории. 2002. № 7. С. 54; он же. Некняжеское церковное строительство в домонгольской Руси: Юг и Север // Вестник церковной истории. 2007. № 1. С. 127. О частном владении церквами и монастырями и отношениях патроната в Древней Руси см.: Флоря Б. Н. Отношения государства и Церкви у восточных и западных славян (эпоха средневековья) // Он же. Исследования по истории Церкви: Древнерусское и славянское средневековье. М., 2007. С. 43–80 (с приведением восточноевропейских параллелей); Стефанович П. С. Приход и приходское духовенство в России в XVI–XVII вв. М., 2002. С. 31–108.

[136] А. С. Преображенский, опираясь на опись 1696 г., предполагает существование в Рождественском соборе Антониева монастыря выполненной в 1125 г. ктиторской фрески прп. Антония, под которой он был похоронен в 1147 г. и которая сохранялась (возможно, в виде реплики) еще в конце XVII в. (Преображенский А. С. Ктиторские портреты средневековой Руси. XI – начало XVI в. М., 2010. С. 153–155). М. А. Морозов, рассматривая вопрос о ктиторском праве в средневековой Византии, отмечает, что «монастыри в Византии строили все, кто мог. Право строить монастыри принадлежало всякой канонически и юридически правоспособной личности. Поэтому их строили миряне (мужчины и женщины), белое духовенство, иеромонахи, простые монахи и монахини, епископы, патриархи, императоры» (Морозов М. А. Монастыри средневековой Византии: Хозяйство, социальный и правовой статусы. СПб., 2005. С. 114–115).

[137] Бобров А. Г. Монастырские книжные центры Новгородской республики // Книжные центры Древней Руси: Севернорусские монастыри. СПб., 2001. С. 11–12; Гордиенко Э. А., Сарабьянов В. Д., Секретарь Л. А. Антония Римлянина в честь Рождества Пресвятой Богородицы мужской монастырь // Православная энциклопедия. Т. 2. М., 2001. С. 692.

[138] Бобров А. Г. Монастырские книжные центры... С. 11.

[139] Пентковский А. М. Типикон патриарха Алексея Студита в Византии и на Руси. М., 2001. С. 392–394.

[140] В Новгороде в конце XII в. для Благовещенского на Мячине монастыря был изготовлен список Студийского устава ГИМ. Син. № 330 (Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. XI–XIII вв. М., 1984. С. 159–161. № 138. Издано: Пентковский А. М. Указ. соч. С. 233–420).

[141] Правила святых поместных соборов с толкованиями. М., 1880. С. 790, 791–792. См. также толкование на это правило Иоанна Зонары, канониста 1-й половины XII в. (Там же. С. 792). Об обязательной норме избрания игуменов византийских монастырей самими монахами согласно типиконам того времени см.: Соколов И. И. Состояние монашества в византийской церкви с половины IX до начала XIII в. (842–1204 гг.): опыт церковно-исторического исследования. Казань, 1894. С. 382–393. Лишь Патриарх Лука Хрисоверг (1156–1169 гг.) постановил, что игуменами могут становиться и выходцы из других монастырей, но его распоряжение зачастую игнорировалось (Там же. С. 387–388).

[142] Цыпин В. А. 123-я новелла императора Юстиниана в ныне действующем церковном праве // Ius Antiquum / Древнее право. 1998. № 1(3). С. 122.В составе подборки законов Юстиниана, касающихся Церкви, эта статья была известна на Руси в домонгольское время: Древнеславянская кормчая в 14 титулах без толкований. Т. 1. СПб., 1906. С. 788–789. О ктиторском праве см. также: Морозов М. А. Монастыри... С. 106–121.

[143] Соколов И. И. Состояние монашества… С. 357–359.

[144] Русская историческая библиотека. Т. 6. СПб., 1908. № 2. Стб. 21–62; Мильков В. В., Симонов Р. А. Кирик Новгородец: Ученый и мыслитель. М., 2011. С. 358–412.

[145] См. последние издания: Житие Антония Римлянина / Подгот. текста, пер. и комм. О. А. Белобровой // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 2005. Т. 13. С. 8–35; Святые русские римляне: Антоний Римлянин и Меркурий Смоленский / Подгот. текстов и исслед. Н. В. Рамазановой. СПб.. 2005.

[146] Легендарный характер данного жития считался несомненным уже в 1-й трети XX в. (Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 226–228.

[147] Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. С. 310; Голубинский Е. Е. Указ. соч. Т. 1. 2-я пол. С. 590–591; Фет Е. А. Житие Антония Римлянина // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988. С. 246. О фольклорных мотивах в Житии см.: Рыжова Е. А. Мотив «плавания святого на камне» в Житии Антония Римлянина и фольклоре // Русская агиография. Исследования. Материалы. Публикации. Т. 2. СПб., 2011. С. 3–36.

[148] Назаренко А. В. Антоний Римлянин С. 676. Антоний называется Римлянином раньше всего, если верны наши наблюдения, в летописном памятнике конца 30-х гг. XVI в. – Большаковской летописи (Конявская Е. Л. Новгородская летопись XVI в. из собр. Т. Ф. Большакова // Новгородский исторический сборник. СПб., 2005. Вып. 10(20). С. 378), дошедшей, впрочем, в единственной рукописи 30-х гг. XVII в.

[149] Голубинский Е. Е. Указ. соч. Т. 1. 2-я пол. С. 591–592.

[150] Там же.С. 594.

[151] Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 2. М., 1998. С. 30, 44.

[152] Подвигина Н. Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII–XIII вв. М., 1976. С. 83.

[153] Мурьянов М. Ф. Русско-византийские церковные противоречия в конце XI в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе: Сборник статей, посвященный Л. В. Черепнину. М., 1972. С. 219–220.

[154] Мильков В. В., Симонов Р. А. Указ. соч. С. 30–77; Герасимова И. А., Мильков В. В. Антониев монастырь и древнерусские лечебно-целительные практики // Кирик Новгородец и древнерусская культура. Ч. 3. Великий Новгород, 2014. С. 122–126.

[155] См., например: Усков Н. Ф. Христианство и монашество в Западной Европе раннего средневековья: Германские земли II/III – сер. XI в. СПб., 2001. С. 100–189; Королев А. А. «Словно лучистое, сияющее видение»: Еще раз к вопросу об ирландской миссии в Великой Моравии // Именослов. Вып. 2. М., 2012. С. 293–330 (там же обстоятельный обзор литературы по проблеме).

[156] Если не считать уподобление камня прп. Антония, на котором он, согласно житийной легенде, приплыл в Новгород, характерному для ирландской агиографии сюжету плавания святого на куске скалы. Излишне говорить, что одинаково не имеют отношения к исторической реальности ни чудесное плавание на камне, ни влияние ирландских текстов на русского автора Жития конца XVI в.

[157] Секретарь Л. А. Монастыри Великого Новгорода и окрестностей. М., 2011. С. 240; см. также: она же. Антоний Римлянин и его деятельность по устроению монастыря в честь Рождества Богородицы в Новгороде – места формирования личности выдающегося ученого-математика и богослова Кирика Новгородца // Кирик Новгородец и древнерусская культура. Ч. 1. Великий Новгород, 2012. С 72–95.

[158] Секретарь Л. А. Монастыри Великого Новгорода... С. 276, примеч. 7.

[159] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 476.

[160] Там же. Т. 1. Стб. 318.

[161] Там же. Стб. 369.

[162] НПЛ. С. 21, 205.

[163] Стефанович П. С. Боярство и церковь… С. 54.

[164] Перхавко В. Б. Русско-итальянские пересечения и соприкосновения в X–XII вв. // Rossica Antiqua. 2012. № 1. С. 16–18.

[165] Голубинский Е. Е. Указ. соч. Т. 1. Пол. 2. С. 592.

[166] См. в связи с этим: Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV–XVI вв.). М., 1998. Римское происхождение в агиографической литературе XVI–XVIII вв. получили также преподобные Лазарь Муромский, подвизавшийся в Заонежье в XIV в., и Макарий (XVI в.), ученик прп. Александра Свирского (см.: Пигин А. В.Лазарь Муромский, прп. // Православная энциклопедия. Т. 39. М., 2015. С. 665–668; Кожевникова Ю. Н. Макарий Римлянин, прп. // Православная энциклопедия. Т. 42. М., 2016. С. 601–603.

[167] Бобров А. Г. Монастырские книжные центры… С. 13–14; Сарабьянов В. Д. Собор Рождества Богородицы Антониева монастыря в Новгороде. М., 2002. С. 8; Сарабьянов В. Д., Смирнова Э. С. История древнерусской живописи. М., 2007. С. 94–98 (раздел написан В. Д. Сарабьяновым); Сарабьянов В. Д. Собор Рождества Богоматери Антониева монастыря 1125 г. // Лифшиц Л. И., Сарабьянов В. Д., Царевская Т. Ю. Монументальная живопись Великого Новгорода. Конец X – 1-я четверть XII в. М., 2004. С. 533–536. Несмотря на то, что А. Г. Бобров опубликовал свою работу с данной гипотезой первым, он ссылается на личную беседу с В. Д. Сарабьяновым, в которой именно последний озвучил мысль о киево-печерском происхождении Антония.

[168] Сарабьянов В. Д. Собор Рождества Богородицы... С. 40, 54, 58–60; Лифшиц Л. И.Монументальная живопись Новгорода в истории древнерусского искусства XI – первой четверти XII в. // Лифшиц Л. И., Сарабьянов В. Д., Царевская Т. Ю. Монументальная живопись Великого Новгорода. Конец X – 1-я четверть XII в. М., 2004. С. 142–173.

[169] Бобров А. Г. Монастырские книжные центры… С. 9.

[170] См.: Дубровин Г. Е. «Докончанский» период истории Плотницкого конца средневекового Новгорода (XI – середина XIII в.) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2016. № 2(64). С. 7–9, 12.

[171] См.: Шахматов А. А. Разыскания... С. 257–289; Артамонов Ю. В. К истории Жития Антония Печерского // Средневековая Русь. Вып. 3. М., 2001. С. 5–81.

[172] «Из рассказов КПП (Киево-печерского патерика.– М. П.) следует, что уже в последней четверти XI в. среди иноков существовало разделение на богатых и бедных, бытовала практика оплаты взаимных услуг, монахи имели частную собственность и т. д.» (Артамонов Ю. А. Киево-Печерская лавра // Православная энциклопедия. Т. 33. М., 2013. С. 10).

[173] Наличие своего собственного «стяжания» (имущества) летопись отмечает и у епископа-печерянина Никиты (НПЛ. С. 19, 203).

[174] ПВЛ. С. 120; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 283;Т. 2. Стб. 259–260; НПЛ. С. 19, 203. См. также: Артамонов Ю. А.Князья полоцкие – «великии милосники великой лавры Печерской» // Ad Fontem / К источнику: Сборник статей к 70-летию члена-корреспондента РАН С. М. Каштанова. М., 2005. С. 147–160.

[175] См.: Артамонов Ю. А. Житие Феодосия Печерского: Проблемы источниковедения // Древнейшие государства Восточной Европы, 2000 г. / Отв. ред. Л. В. Столярова. М., 2003. С. 173–277; он же. «Гипотеза, выстроенная на гипотезах»: По поводу нового исследования А. Поппэ // Вестник церковно истории. 2013. № 1/2(29/30). С. 377–382. В последней работе Ю. А. Артамонов убедительно опровергает контраргументы А. Поппе, сторонника версии о написании Жития в 80-х гг. XI в.

[176] В 1096 г. летописец отмечает подворье Киево-Печерского монастыря в Суздале. Его основание связано с переяславским титулярным митрополитом Ефремом, в епархию которого входила Ростовская земля (ПВЛ. С. 109; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 238; Т. 2. Стб. 228). Это указывает на безусловный факт переселения киево-печерских монахов вслед за епископами – выходцами из Киево-Печерской обители – в епархии, которые они возглавляли. Как отмечает В. Д. Сарабьянов, построенные Владимиром Мономахом в 1101 и 1103 гг. в Смоленске и Сузделе Успенские соборы «повторяли не только архитектурный облик Успенского собора Киево-Печерской лавры, но и систему фресковой декорации этой лаврской святыни, особое почитание которой, таким образом, начинает распространяться по всей Руси» (Смирнова Э. С., Сарабьянов В. Д. История древнерусской живописи... С. 86). Следует отметить, что собор Антониева монастыря ни разу не называется в летописании XII в. Рождественским, а только «Святой Богородицы». То же касается и соборного храма Печерской обители – он не Успенский, а просто «церкы Печерьская» (ПВЛ. С. 79, 85) или, в торжественной записи об освящении в 1089 г., «церковь Печерская Святыя Богородица манастыря Феодосьева» (ПВЛ. С. 88; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 208), или просто «церковь» (ПВЛ. С. 97). Похоже, киевским и новгородским книжникам было важнее подчеркнуть Богородичное посвящение храма, чем конкретный праздник, в честь которого он был освящен. Это «Богородичное братство» также, возможно, подчеркивало связь между различными иноческими центрами.

[177] ПВЛ. С. 97–98; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 232–233; Там же. Т. 2. Стб. 222–223.

[178] Патерик Киево-Печерского монастыря. Киев, 1911. С. 109; Древнерусские патерики… С. 55.

[179] Лифшиц Л. И., Сарабьянов В. Д., Царевская Т. Ю. Монументальная живопись Великого Новгорода. С. 536. Следует отметить, что Мирожский Спасо-Преображенский монастырь располагается во Пскове относительно городской крепости, Крома (на противоположном берегу реки Великой, в отдалении от городской застройки XII в.), таким же образом, как Антониев монастырь в Новгороде относительно Детинца. Мирожский монастырь существовал уже при Нифонте, по распоряжению которого в нем был выстроен большой каменный собор (НПЛ, С. 29, 216), также дошедший до нашего времени и хорошо известный благодаря выдающейся по сохранности и качеству фресковой росписи XII в. Не отражает ли это также некую программу по распространению монастырского общежития в Новгородской земле, возникшую, вероятно, при Никите (что отражено в духовной Антония как «благословение Никиты епискупа») и поддержанную спустя 2 десятилетия Нифонтом? Вопрос, который пока что остается без ответа.

[180] Сарабьянов В. Д. Собор Рождества Богородицы... С. 8.

[181] Гиппиус А. А. К истории сложения текста Новгородской первой летописи // Новгородский исторический сборник. СПб., 1997. Вып. 6(16). С. 40 («княжеский летописный свод, продолженный записями летописцев Всеволода»), 69 («княжеская летопись»); Гимон Т. В. Как велась новгородская погодная летопись в XII в.? // Древнейшие государства Восточной Европы, 2003. М., 2005. С. 326–330 («летописец князя Всеволода»).

[182] Лихачев Д. С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. // Он же. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 166–174.

[183] А. А. Гиппиусу принадлежит наблюдение, что до статьи 6640 г. Мстислав, а затем Всеволод упоминаются только по имени, а со второй части статьи 6640 г. к имени Всеволода добавляется «князь»: «налицо явное изменение точки зрения: упоминание князя только по имени естественно для княжеской летописи, тогда как добавление слова "князь” отражает внешнюю по отношению к княжеской среде точку зрения владычного летописца» (Гиппиус А. А. К истории... С. 41–42). На мой взгляд, это наблюдение лишь подтверждает смену одного летописца другим в 1132 г., которую доказал А. А. Гиппиус. Однако сочетание «князь N» вообще мало характерно для киевского монастырского (некняжеского) летописания конца XI – начала XII в. (Начальный свод и его продолжение).

[184] Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 92.

[185] НПЛ. С. 21, 205.

[186]Там же.

[187] Янин В. Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2001. С. 22–30; он же. Новгородские посадники. С. 95–99, 119–120.

[188] Шахматов А. А. Разыскания... С. 184–185; Лихачев Д. С. «Софийский временник»... С. 174–180; Гиппиус А. А. К истории... С. 40–41; Гимон Т. В.Как велась новгородская погодная летопись. С. 331; Бобров А. Г. Д. С. Лихачев как исследователь новгородских летописей (Диссертация «Новгородские летописные своды XII в.») // ТОДРЛ. Т. 61. СПб., 2010. С. 134–139; он же. А. А. Шахматов и спорные вопросы раннего новгородского летописания // Академик А. А. Шахматов: Жизнь, творчество, научное наследие: Сборник статей к 150-летию со дня рождения ученого. СПб., 2015. С. 245–248.

[189] Учение о числах // Мильков В. В., Симонов Р. Р. Указ. соч. С. 318, 324.

[190] «В лето 6625…В то же лето игумен Антон заложи церковь камену святыя Богородиця манастырь… В лето 6627. Заложи Кюрьяк игумен и князь Всеволод церковь камену манастырь святого Георгия Новегороде … Томь же лете съвершена бысть черкы Антонова святая Богородиця Новегороде… В лето 6633… Томь же лете испьсаша божницю Антонову…. В лето 6635… Томь же лете обложи трьпезницю камяну Антон игумен Новегороде… В лето 6636. Преставися игумен Кюрьяк святого Георгия… В лето 6639... Тъгда же Антона игуменом Нифонт архепископ постави… В лето 6655… Тъгда же умре Онтон игумен» (НПЛ. С. 20–22, 27–28, 204–207, 214).

[191] Гимон Т. В. Новгородское летописание XI–XIV вв… С. 259. Тот факт, что в случае Антония и его обители «Новгородская первая летопись с беспрецедентным для деятельности частного лица вниманием фиксирует жизнь новообразованного монастыря», отмечает также В. Д. Сарабьянов(Лифшиц Л. И., Сарабьянов В. Д., Царевская Т. Ю. Монументальная живопись Великого Новгорода… С. 534). Данный феномен отметил уже Е. Е. Голубинский, писавший, что летописные известия о прп. Антонии «весьма кратки для нас, но по отношению к ней самой, по отношению к тому, насколько летописи уделяют у себя места истории монастырей, оне не кратки, а исключительно пространны. Летопись не ограничивается только одним известием о построении монастыря, как это обыкновенно, но совсем необычным образом дает целую краткую летопись его постепенного строения». Данное наблюдение Е. Е. Голубинский, однако, применил лишь для обоснования своего вывода, что «это заставляет именно предполагать, что строитель его был человек исключительно знатный»(Голубинский Е. Е. Указ. соч. Т. 1. 2-я пол. С. 595).