Православный священник с английским умом и привычками

Задумаемся на минуту, что мы знаем о деятельности российского посольства в Лондоне в конце XVIII – начале XIX вв.? На память сразу приходит фамилия гр. С.Р. Воронцова – долголетнего российского посла в Великобритании. Но если мы захотим больше узнать о других членах российской миссии, окажется, что в современных публикациях Воронцов заслоняет их всех[1]. Однако в указанный период времени в Лондоне успешно действовали и другие выдающиеся россияне. Среди них выделяется священник посольской церкви[2] протоиерей Яков Иванович Смирнов (1754–1840 гг.).

Этот человек долгое время был почти совершенно забыт исследователями. С момента выхода в свет книги британского историка Э.Г. Кросса о россиянах в Британии, а также фундаментальной монографии академика М.П. Алексеева, посвящённой русско-английским литературным связям XVIII – начала XIX вв.[3], прошло более 20 лет до тех пор, пока жизнь и деятельность Смирнова стали темой новых публикаций[4], написанных на основе материалов российских и британских архивов[5] и мемуаров современников.

Хотя во всех работах Смирнова называют русским, он в действительности был украинцем (уроженцем Харьковской губернии), происходившим из семьи сельского священника. В 1776 г. выпускник Харьковского духовного училища, носивший тогда фамилию Линицкий, был в числе других лучших студентов отобран священником А.А. Самборским[6] для продолжения образования за границей. По пути следования из Харькова до Петербурга и произошло переименование Линицкого в Смирнова. Вот как он описывал это событие: «…Самборский нас уверил, якобы по каким-то предуверениям, некоторые члены тогдашнего министерства (т.е. российского правительства. – А.О.) весьма нерасположены были ободрять украинцев, и что если бы сделалось известным, что избранные им студенты все из Украины, то сие, почитал он, могло бы причинить не только вред, но может быть и совершенное уничтожение его плана. Не желая быть сему причиною, все мои сотоварищи и я согласились отдаться на его волю и он, будучи в Москве, по дороге в С.-Петербург переменил всех прозвание, либо окончание оных, а именно: из студентов Прокопович назван Прокофьевым, Флавицкий Флавиановым; а моё прозвание, взяв за верное, что оное произошло от латинского слова lenis, которое значит тихой или смирной, переделано в Смирнова, которым с тех пор я доныне прозываюсь»[7].

Впрочем, опасения Самборского оказались напрасными, и все студенты благополучно достигли мест своего назначения. Смирнов-Линицкий в июне того же 1776 г. прибыл в Лондон, где был определён на службу церковником[8] при посольской церкви. В этом качестве он пробыл в Великобритании три года, после чего осенью 1779 г. вместе с Самборским вернулся обратно в Россию. Поскольку отец Андрей был назначен настоятелем Софийского собора в Царском Селе, 9/20 октября 1780 г. Екатерина II определила на его место Смирнова. Через неделю епископ Псковский Иннокентий рукоположил его в сан священника. В конце 1780 г. новый батюшка вернулся в Лондон и приступил к исполнению своих обязанностей. Так началась его деятельность на этом поприще, продолжавшаяся 60 лет.

Кроме службы в церкви, что Смирнов всегда исполнял с любовью и старанием, он руководил деятельностью российских учеников и студентов, помогал послу[9] в самых разнообразных делах и, кроме того, выполнял неисчислимое множество поручений как государственных организаций, так и частных лиц по закупке в Великобритании необходимых вещей[10]. Он оказался незаменимым помощником для С.Р. Воронцова, прибывшего в Лондон в июне 1785 г. Граф был новичком в дипломатии и не знал особенностей страны, в которой ему предстояло работать. В этой ситуации только Смирнов мог взять на себя задачу ознакомления нового посла с обстановкой и помочь ему в исполнении некоторых дипломатических обязанностей. С.Р. Воронцов был так благодарен священнику, что вскоре между ними установились не только служебные, но и дружеские отношения.

Трудно представить, чтобы после выполнения столь многочисленных обязанностей, у Смирнова оставалось свободное время. Но талант и работоспособность отца Якова были настолько велики, что он успевал заниматься научными и литературными трудами, отвечать на массу писем делового и личного характера, общаться со своими лондонскими друзьями, среди которых было немало влиятельных людей. Любой британец, отправлявшийся в Россию, мог рассчитывать на внимание с его стороны[11]. Услугами Смирнова пользовались и другие иностранные путешественники. Он, например, много помогал знаменитому борцу за свободу Латинской Америки венесуэльцу Ф. де Миранде, когда тот в 1789–1792 гг. жил в Лондоне, спасаясь от преследования испанских властей, обвинивших его в государственной измене. (Импозантному южноамериканцу, побывавшему в 1786–1787 гг. в России, покровительствовали Екатерина II, кн. Г.А. Потёмкин и С.Р. Воронцов)[12].

Смирнов также всегда радушно и гостеприимно принимал соотечественников, оказавшихся в Лондоне. Свои воспоминания о встречах с ним оставили многие люди, покорённые его гостеприимством, добротой и выдающимися способностями. Одним из первых знакомство с отцом Яковом описал литератор, критик, переводчик, издатель журнала «Московский Меркурий» П.И. Макаров, посетивший Великобританию в 1795 г. После возвращения на родину он посвятил ему (сокращённо именуя «священником С–вым») несколько строк путевых заметок. Макаров так описывал своего нового знакомца: «…человек довольно молодой, довольно недурной, высокого роста, стройной, статной, осанистой, одетый с величайшим старанием, но без всякого оказания неприличного щегольства, словом сказать: молодой, хорошо воспитанный лорд – и сей лорд был г. С–в, русский священник при посольстве». Далее автор сообщал: «С–в человек очень умной; знает хорошо латинской язык, говорит по французски, по немецки, по англински, и (естьли не ошибаюсь) по италиянски, – много читал, и сам переводит и сочиняет. Он любит англичан до чрезвычайности; за то и англичане любят его. Не думаю, чтобы он захотел жить где-нибудь в другом месте, кроме Лондона»[13]. Н.М. Карамзин в «Письмах русского путешественника» рассказывает о том, что Смирнов водил его в один из кофейных домов британской столицы, где собирались купцы, торгующие с Россией[14]. И хотя это упоминание осталось единственным указанием на знакомство писателя со Смирновым, можно предположить, что большинство прогулок по незнакомому городу автор совершил в компании посольского священника.

Содействие путешественникам было личной любезностью Смирнова, которую он готов был проявить в то время, когда не служил в церкви или не был занят выполнением ответственных поручений российского правительства. В Петербурге же в первую очередь нуждались в поступлении достоверной информации о внутренней жизни Великобритании и о том, какую «русскую» политику собирается проводить британский кабинет. Поскольку посол не мог лично заниматься сбором информации подобного характера, эту задачу пришлось взять на себя Смирнову, его ученикам церковнику А.Г. Евстафьеву[15] и переводчику А.В. Назаревскому, секретарю посольства В.Г. Лизакевичу, а также личному секретарю посла швейцарцу Ф. Жоли. Кросс называет их «разведывательным отделом» посольства и пишет о том, что «…они добывали информацию для российской Коллегии иностранных дел через обширную сеть своих знакомств, а также пытались воздействовать на английское общественное мнение. Эти усилия принесли выдающиеся плоды во время "Очаковского кризиса" 1791 г. и событий 1793–1795 гг., связанных со вторым разделом Польши»[16].

Историк упоминает здесь о том, как российское посольство сумело переиграть премьер-министра Великобритании У. Питта Младшего в т.н. «памфлетной войне», когда Лондон грозил России вмешательством в русско-турецкую войну 1787–1791 гг. Члены посольства тогда в многочисленных газетных статьях и в нескольких анонимных памфлетах на английском языке сумели доказать преимущество для Великобритании торговли и дружбы, а не войны с Россией. (Конечно, такой успех мог быть возможен только в ситуации, когда большинство британцев были настроены пацифистски[17].) В период второго раздела Польши «разведывательный отдел» посольства нейтрализовал деятельность в Лондоне польской эмиграции и раскрыл планы поляков по организации сопротивления России[18].

Эти и другие успехи Смирнова позволили К.Г. Боленко сделать следующий вывод: «…российская агентурная сеть в Англии к концу XVIII столетия была широкой, и действовала весьма эффективно. Создаётся впечатление, что невыполнимых задач для русской миссии не было и всегда и везде среди англичан имелись люди, на которых можно было опереться при решении любого вопроса – будь то копирование секретной карты, знакомство с техническими новинками или передача в Россию дипломатической переписки»[19]. Для современного читателя, привыкшего к определённому образу «рыцаря плаща и кинжала», хотелось бы уточнить некоторые моменты. Участие в сборе разведывательной информации не может поколебать представление о Смирнове, как о высоконравственном и порядочном человеке, искреннем друге Великобритании. Не по своей воле занимаясь этим делом, он всегда стремился сохранять и укреплять дружественные отношения двух стран, борясь только против того, что, по его мнению, их разъединяло, не принуждал никого из своих друзей к сотрудничеству и не использовал во вред им полученные сведения. Смирнов, как и помогавшие ему британцы, понимал: российские войска никогда не вторгнутся на британскую территорию, поэтому информация, которую они ему передавали, не может повредить обороноспособности их страны. Невозможно также увидеть в действиях священника материальной заинтересованности. Его заслуги в разведывательной деятельности, сохранившие стране миллионы рублей и тысячи жизней, были оплачены весьма скромно. В 1791 г. за антивоенную кампанию он получил 200 ф.ст. (1600 руб.), в 1795 г. за борьбу с польской эмиграцией 150 ф.ст. (1200 руб.) единовременно и ежегодную прибавку к жалованью в 50 ф.ст. (400 руб.)[20].

Если при Екатерине II отец Яков получил лишь орден Св. Анны 2-й ст., то после восшествия на престол Павла I ему был пожалован орден Св. Иоанна Иерусалимского с одновременной прибавкой жалованья[21]. В сентябре 1800 г. последовало новое проявление милости императора. Как писал сам Смирнов в письме на имя Павла I, «едва успел я изъявить чувствования искреннейшей благодарности за всемилостивейшее удостоение меня орденом Святого Иоанна Иерусалимского, как почти в тот же день извещён я о новых щедротах на меня излиянных пожалованием мне тысячи гиней[22], во изъявление, по словам графа Фёдора Васильевича [Ростопчина][23], Высочайшего Вашего удовольствия за усердие, с коим стараюсь я исполнять возложенные на меня поручения по делам службы». Далее отец Яков восторженно превозносил щедрость самодержца. «Коль блаженны подданные, кои имеют щастие служить толь премудрому, справедливому и милосердому Государю! Для совершенного их благоденствия, да сохранит Господь дражайшее здравие Ваше навсегда, безвредно и непоколебимо и да исполнит всевожделеннейших благ вся дни драгоценнейшей Вашея жизни»[24], - писал он. Как видим, у Смирнова не было никаких личных причин ненавидеть Павла I, скорее наоборот, но через несколько месяцев политика императора поставила посольство в такое сложное и двусмысленное положение, что как раз прекращение «драгоценнейшей жизни» вызовет невольный вздох облегчения у посольского священника.

С этим эпизодом связан единственный случай в истории российской внешней политики, когда духовному лицу поручалось исполнение дипломатических обязанностей. Как известно, в 1800 г. Павел I, глубоко оскорблённый нерыцарственным, с его точки зрения, поведением Великобритании, не оказавшей ожидавшейся помощи своим союзникам по второй антифранцузской коалиции, пошёл на открытый разрыв с Лондоном и на сближение с Францией. С.Р. Воронцов, который выступал против этой меры, был смещён со своего поста, а его имения конфискованы в казну за долги британских банкиров. Император требовал его срочного возвращения в Россию. Граф не желал возвращаться, поэтому уехал в Саутгемптон и тянул время, запросив разрешение на проезд не через Гамбург, а через Кале (он надеялся, что французское правительство не даст такого разрешения врагу республики). Пока решался этот вопрос, поверенным в делах России в Лондоне назначили Лизакевича. Но вскоре он был переведён на новый пост, в Копенгаген. Отъезд Лизакевича из Лондона, вызванный наложением в России эмбарго на имущества британских подданных, был настолько быстрым и тайным, что напоминал скорее бегство[25]. В посольстве не осталось ни одного чиновника, могущего выполнять дипломатические обязанности и тогда 29 сентября / 11 октября 1800 г. решением императора неофициальным российским представителем в Лондоне назначили Смирнова[26].

Будучи, так же, как и С.Р. Воронцов, убеждённым сторонником российско-британского союза, Смирнов не одобрял политики Павла I по отношению к Великобритании, но должен был подчиняться высочайшим приказам. Это потребовало немалого мужества, т.к. дело явно шло к войне и британское правительство установило за ним тайный надзор, лишавший его возможности выехать по собственному желанию из страны[27]. Но смерть Павла I в марте 1801 г. коренным образом изменила ситуацию. Сразу после получения известия об этом событии (курьер Безелер прибыл в Лондон поздним вечером 1/13 апреля) священник отправил графу в Саутгемптон краткое письмо, в котором были следующие строки: «Успокойте, ваше сиятельство, дух ваш от временных беспокойств. Павел I-й отъиде в вечный покой»[28].

После таинственного визита курьера в российское посольство по Лондону стали распространяться слухи о смерти императора, но точно никто ничего не знал. Между тем, перемена правления в России имела жизненно важное значение и для Великобритании и для Франции. Известно, как был раздосадован Бонапарт, когда узнал о смерти Павла I. Из-за этого ему пришлось временно пойти на улучшение отношений с Великобританией (в 1802 г. с ней будет подписан Амьенский мир). С другой стороны, британские министры не скрывали своей радости, но хотели знать, какой будет политика нового императора Александра I. Поэтому Смирнова стали осаждать многочисленные посетители, пытавшиеся узнать хоть что-то конкретное о событиях в Петербурге. Среди них посольство посетил французский уполномоченный по обмену военнопленными опытный дипломат Л.Г. Отто. Правительство его страны, надеясь на сближение с Россией, всё-таки выдало паспорт С.Р. Воронцову на проезд через Кале, и Отто за два дня до своего визита уже получил от Смирнова расписку. Несмотря на это, отец Яков вновь услышал от него сообщение о выдаче паспорта.

Изумлённый Смирнов не мог понять цели столь странного разговора, пока француз не перешёл к главному. Вот как об этом рассказывал в письме к гр. П.А. Палену сам священник (беседа достойна того, чтобы привести её целиком). «Потом вдруг, обратясь ко мне, он (Отто. – А.О.) воскликнул: "но, мой Бог! Какой слух распространился по всему городу!" (разумея о кончине императора Павла Первого). "Вы в это верите, месье?" "Да, - отвечал я ему, - я верю, что это правда". "Так значит, вы верите, что это правда, месье?", - повторил он. "У меня нет никакой причины, месье, - повторил я, - в этом сомневаться". По сём, сказав несколько других слов, он опять повторил: "Таким образом, надо верить, что это событие было?" "Я в это верю, месье", - сказал я. "Ах, - прибавил он, - это очень печально, месье". После сего он мне сказал, что он через день, либо два будет писать к своему правлению и что, если граф Воронцов имеет какие-нибудь дальние (т.е. дальнейшие. – А.О.) приказания, либо желания, то он охотно о том сообщит. Я, поблагодаря за учтивость, сказал, что не оставлю известить о том его сиятельство»[29].

Удивительная беседа двух людей, которые ничего не знают о том, что произошло в Петербурге! Смирнову, как и всем остальным российским представителям за границей, сообщили только о том, что император неожиданно скончался «апоплектическим ударом». И хотя он чувствовал, что на самом деле всё обстояло не так просто, но ни одним словом не выдал своих сомнений. В то же время, следует обратить внимание на то, в каких трудных условиях приходилось работать российским представителям за границей в начале XIX в. Они слишком часто не имели достоверной информации о планах своего правительства, но, несмотря на это, успешно действовали в сложнейших политических обстоятельствах. Так могли поступать только внутренне свободные люди, имеющие свой взгляд на развитие международных отношений и не боящиеся брать на себя ответственность за принятие необходимых решений.

Вскоре Александр I восстановил С.Р. Воронцова в должности посла в Великобритании. Жизнь российской миссии постепенно нормализовалась и Смирнов мог с полным основанием сообщить в Петербург о том, что все её чиновники возносят молитвы за сохранение здравия «…Александра Первого, давно уже в сердцах верноподданных своих особенною благостию и добродетелями воцарившегося»[30]. Восстановление российско-британских отношений при новом императоре действительно чрезвычайно обрадовало священника. Он никогда не скрывал своей привязанности к Британии и британцам, не переходившей, впрочем, в слепую англоманию.

Но после подписания в июне 1807 г. Тильзитского мира между Россией и Францией российские дипломаты вновь вынуждены были покинуть Лондон. В британской столице остались только служащие посольской церкви. Их число также постепенно должно было сокращаться в целях экономии денежных средств, доставление которых, и до этого достаточно нерегулярное, было ещё более затруднено. К продаже был назначен даже посольский дом под № 36 по Хэрли стрит (Harley street), обходившийся казне достаточно дорого[31]. Была уволена вся прислуга посольства, набранная из англичан, вплоть до сторожа. С.Р. Воронцову, оставшемуся жить в Великобритании на положении частного лица, с огромным трудом удалось добиться разрешения российских властей на то, чтобы Смирнову позволили не выезжать из Лондона ради сохранения православной церкви, «…дабы не отступать от давнего и полезного предмета сближаться с единоверцами»[32].

Покупателей на посольский дом не находилось, он стоял заброшенным, и в него несколько раз наведывались грабители. Поэтому в октябре 1808 г. отец Яков с семьёй переехал туда на жительство[33]. Основную часть своего времени он теперь тратил на устройство жизни оставшихся на британской земле российских подданных, к которым вскоре начали прибавляться военнопленные. Материальное положение этих людей было отчаянным. Все они с огромным трудом добывали средства для жизни. В донесении российскому министру финансов гр. Д.А. Гурьеву от 19/31 января 1812 г. Смирнов писал о том, что «…частые по разным их нуждам и потребностям отношения поездки в фьякре в разные департаменты [британского] правительства и другие места, а иногда для избежания пословицы сухая ложка рот дерёт, хотя небольшие угощения тех, к коим прибегать должно с просьбами, вычерпали из моего кармана немалое число шиллингов…»[34]. Жизнь россиян во враждебной стране, - горестно резюмировал Смирнов, - хоть они и не в тюрьме, мучительней тюремной.

Большинство из тех, кого в это время опекал отец Яков, с благодарностью принимали его помощь. Но иногда среди них попадались люди, которые доставляли священнику немало ненужных хлопот и поступки которых вызывали у него тяжёлые переживания. Много сил и средств потратил он на чертёжника департамента водяных коммуникаций Главного управления путей сообщения В.И. Дусаева, случайно попавшего в Великобританию в октябре 1809 г. До этого тот находился во Франции в составе российской гидрологической миссии, но был выслан в Россию за пьянство, пренебрежение служебными обязанностями и многочисленные долги[35]. Государственный канцлер гр. Н.П. Румянцев лично убедился в этом во время посещения Парижа. Чертёжник гулял во французской столице с размахом, пропив и проиграв всё, вплоть до одежды. Чтобы не обострять отношений с властями, российскому послу кн. А.Б. Куракину пришлось выделить деньги на оплату его долгов, обмундирование и провоз до Риги из средств посольства, предназначенных на чрезвычайные расходы[36]. Но самому Дусаеву эту весьма значительную сумму (2415 франков или 1690 руб. 50 коп. по курсу того времени), естественно, не доверили. Их вручили капитану российского брига «Елизавета Алексеевна» Ю. Типкесу, который должен был следить за Дусаевым во всё время плавания и по прибытии в Ригу сдать его на руки Лифляндскому гражданскому губернатору. С самого Дусаева взяли подписку о том, что он будет беспрекословно подчиняться своему наставнику[37].

Однако бриг «Елизавета Алексеевна» вскоре после выхода из французского порта Морле попал в руки британцев и как военный трофей был отведён ими в Дувр[38]. Оттуда Дусаев, узнав об оставшемся в Лондоне священнике, начал бомбардировать Смирнова просьбами о денежной помощи[39]. Отец Яков, как всегда принявший близко к сердцу страдания соотечественника, выслал ему 76 ф.ст. на первые расходы и пригласил перебраться в Лондон, где он мог бы устроить его на жительство в дешёвый пансион[40]. Одновременно Смирнов 9/21 декабря 1809 г. направил письмо Румянцеву, в котором, подробно описав все злоключения Дусаева, которого он принял за человека «с талантами и достоинствами», сообщал канцлеру свои планы по поводу устройства жизни чертёжника в британской столице[41]. Дусаев же, к удивлению Смирнова долго откладывавший свой приезд в Лондон, прибыл туда только 14 декабря и отказался от сделанного ему предложения. Он объяснил, что в Дувре у него нашлись состоятельные друзья, которые будут ему помогать во всё время пребывания в городе[42]. Этот поступок породил у священника первые сомнения в честности Дусаева, ибо как мог он так быстро обзавестись друзьями в совершенно незнакомой ему стране, к тому же находящейся в состоянии войны с Россией? Подозрения, к сожалению, оказались более чем обоснованными.

3/15 января 1810 г. Смирнов получил от Дусаева письмо, в котором содержался прямо-таки вопль о помощи. В письме сообщалось о том, что по приказу мэра Дувра россиянин несправедливо посажен в тюрьму якобы только из-за отсутствия у него паспорта. Больше никаких подробностей в письме не приводилось, но Дусаев убеждал священника, что по приезде в Лондон он сможет совершенно оправдаться от всех возводимых на него обвинений (каких именно, он не указывал) и будет «…приносить по совету приятелей жалобу на господ[ина] мера (мэра. – А.О.), которая уже приготовлена. Ежели же хотите избавить меня от поносной отправки в Лондон, - писал он далее, - то хотя из человеколюбия, естьли, чего не думаю, сумневаетесь о заплате моего вам долга российским министерством, доставьте на 15 фун[тов] кредиту; ибо все платья мои сожжены, я сам почти не потерял жизнь и теперь нахожусь в опасной болезни. От капитана моего буду я по приезде в Россию требовать отчёта, о чём равно с вами в Лондоне объяснюсь[43]. Не откажите ради Бога в сём крайнем положении [выдать] малое пособие, о коем прошу, иначе принуждён буду почти нагим ехать в Лондон»[44]. После получения этого письма подозрения Смирнова по поводу «проказ» Дусаева ещё более укрепились. 4/16 января он отправил в Дувр письмо, в котором, выражая уверенность в том, что в Англии «…вовсе не в обычае хватать людей и сажать в тюрьму…» без вины, объяснял Дусаеву, что денег он более дать ему не в состоянии[45]. Единственное, чем Смирнов мог ещё помочь незадачливому соотечественнику, это снабдить его необходимой одеждой на свой счёт и в случае обращения к нему британских властей подтвердить его российское подданство[46].

Объяснение истинных причин, заставивших Дусаева вновь обратиться за помощью к священнику, не заставило себя долго ждать. Вскоре в двух номерах газеты «Таймс» появились сообщения о пожаре в дуврской гостинице «Лондон», во время которого погиб ремесленник Робинсон из Кентербери, а сама гостиница была сожжена дотла[47]. После проведённого городскими властями расследования выяснилось, что виновником трагедии был ни кто иной, как российский «джентльмен» – пассажир брига «Елизавета Алексеевна». Оказалось, что Дусаев и в Дувре пытался жить на парижский манер. Вместе со своими новоявленными «друзьями» (видимо, такими же кутилами, как он сам), чертёжник во время очередной попойки устроил пожар в гостинице, после чего был арестован и посажен в тюрьму[48].

Вскоре был получен и ответ Румянцева, в котором выражалось сожаление по поводу того, что Смирнов мог принять проходимца и лгуна за достойного человека. Но иначе и быть не могло, ибо сам будучи честен и прям, отец Яков в других людях предполагал наличие тех же качеств и, к сожалению, не раз бывал обманут. Зная это, канцлер в том же письме выражал пожелание, чтобы «вы впредь без особенного приказания начальства не снабжали деньгами на мой щёт никого, кто бы это ни был». Всё же, учитывая сложившуюся ситуацию, которая, без сомнения, в некоторой степени усугубила неприязнь британцев к России и к россиянам (заметка в «Таймс» не могла остаться незамеченной), Румянцев просил Смирнова «…не упускать из виду Дусаева во всё его пребывание в Англии и употребить старание ваше об отправлении его как можно скорее в Швецию, предварив (т.е. предупредив. – А.О.) о том находящегося в Стокгольме инженер-генерала фон Сухтелена[49], а вместе с тем и меня уведомив, дабы я мог принять нужные меры для дальнейшего его сюда (т.е. в Россию. – А.О.) отправления»[50].

Бриг «Елизавета Алексеевна» был освобождён из-под ареста в том же январе 1810 г. Смирнов приложил максимум стараний для того, чтобы Дусаева выпустили из тюрьмы и позволили ему вернуться в Россию. С помощью влиятельных британских друзей удалось добиться не только этого, но и прощения всех оставшихся на Дусаеве долгов, чему сам он был немало удивлён[51]. Кое-какие его мелкие долги в Дувре были заплачены капитаном Типкесом[52]. После этого 16/28 марта 1810 г. чертёжник наконец-то покинул Великобританию.

Смирнов продолжал активно действовать в Лондоне в течение всего периода российско-британского конфликта 1807–1812 гг. Служба в церкви не прекращалась ни на один день. Кроме того, он по-прежнему снабжал высших российских чиновников подробной информацией о политике британского правительства, рискуя при этом, как минимум, своей свободой. Так, например, в марте 1809 г. Куракин просил сообщить ему для доставления в Петербург «…самое откровенное и обстоятельное известие… о настоящем течении дел в Англии, о мерах тамошним правительством к продолжению войны предпринимаемых и вообще о настоящих деяниях, видах и желаниях англинского министерства и парламента»[53]. Отец Яков переслал в Париж свои подробные «Замечания» на все эти вопросы, но начинал донесение словами о том, что он надеется на употребление собранных сведений «…со всею тою тайною и снисхождением со стороны вашего сиятельства, о коих я вас прошу всенижайше и коих необходимость нынешних обстоятельств требует»[54]. В переписке с Куракиным он высказал очень важное для Александра I, с тревогой наблюдавшего за ростом напряжённости во франко-российских отношениях, соображение о том, что в Великобритании сохраняется желание возобновить мир с Россией, причём без обязательства для последней после этого вступить в войну с противниками британской короны[55]. И всё-таки Смирнов шёл на серьёзный риск, поскольку, как он сам объяснял в письме своему другу адмиралу П.В. Чичагову в том же 1809 г., хотя «…мог бы сидеть, сжав руки и стиснув зубы», но не позволял себе молчать «…при тех случаях, где, кажется, польза либо партикулярных (т.е. частных лиц. – А.О.), либо общественная требует, чтобы я не молчал»[56]. Эти слова являются лозунгом всей жизни Смирнова, прошедшей не ради достижения личных выгод, но для блага конкретных людей в России и Британии.

В это время священник также продолжал заниматься снабжением всем необходимым российских военнопленных и гражданских лиц, организовывал помощь им со стороны британской общественности (поскольку средства из России по-прежнему часто запаздывали или не приходили вовсе), готовил отправку россиян на родину[57]. В декабре 1812 г. Смирнов встречал в Лондоне нового посла гр. Х.А. Ливена, которому передал ключи от сохранённого посольского дома и ценнейший архив лондонской миссии. С Ливеном им предстояло сотрудничать 22 года и ему отец Яков окажется нужен и полезен не менее чем С.Р. Воронцову. Заслуги священника в сложный период развития европейский истории были по достоинству оценены. В 1817 г. Святейший Синод возвёл его в сан протоиерея, а в 1818 г. он был награждён крестом для священников в память 1812 г. и лично от Александра I бриллиантовым перстнем[58].

После свержения Наполеона и установления мира в Европе Смирнов смог, наконец, больше времени уделять своим литературным и научным занятиям. Он всегда стремился помогать британцам в познании России и полагал, что лучше всего делать это при помощи знакомства с литературой другого народа[59]. Вклад священника в сближение российской и британской культур настолько велик, что это позволило Алексееву сделать вывод о том, что в начальные годы XIX в. литературно-переводческий кружок, существовавший в российском посольстве под руководством Смирнова, взял «…в свои руки инициативу ознакомления англичан с русской художественной литературой…»[60]. Впоследствии эту работу продолжил второй сын Смирнова – Иван[61], прекрасно знакомый с культурами и языками обоих народов. Заслуги И.Я. Смирнова оказались настолько значительными, что его избрали членом нескольких британских научных и литературных обществ[62].

Весьма значительными и продуктивными были также связи отца Якова с британским учёным миром. О занятиях Смирнова любимой им агрономией и о его участии в российско-британском обмене сельскохозяйственными знаниями подробно рассказывает в своей книге Кросс[63]. Кроме того, священник был знаком со знаменитым философом и правоведом Джереми (Иеремией) Бентамом, который, собираясь в 1785 г. предпринять путешествие по странам Европы и в том числе посетить Россию, где в это время жил его брат Сэмюэл, воспользовался рекомендательными письмами, полученными от Смирнова[64]. Поистине неоценимой оказалась помощь, которую отец Яков постоянно оказывал петербургским Академии художеств и Академии наук в их контактах с британскими учёными и деятелями культуры[65]. Вообще, от внимания священника не ускользала практически ни одна новинка, полезная для России. В его письмах можно найти самые разнообразные сообщения на эту тему, начиная с паровых машин и новейших станков и заканчивая незаменимой на российском бездорожье патентованной фурой из двух телег.

Ну и, конечно, Смирнов по-прежнему продолжал радушно встречать в Лондоне путешествующих соотечественников. В 20-х – 40-х гг. XIX в. все россияне, будучи в Великобритании, почитали «золотым правилом» посещение дома отца Якова. О встречах с ним и о добрых впечатлениях от этого знакомства писали племянник известного русского драматурга А.П. Сумарокова П.И. Сумароков, долгое время живший в Западной Европе старший брат декабриста Н.И. Тургенева А.И. Тургенев, возвращавшийся домой из путешествия по Востоку крестьянин (редкий случай в первой половине XIX в.!) Д.И. Цикулин, профессор Харьковского университета К.П. Паулович и многие другие[66].

К 1830 г. относятся воспоминания о нём начинающего художника (впоследствии профессора живописи и ректора Академии художеств) Ф.И. Иордана. Смирнов, принявший Иордана, по выражению последнего, как «отец родной», обещал ему, прежде всего, выхлопотать прибавку к жалованью, зная обычную стеснённость российских студентов в средствах, а также свести его с известным лондонским живописцем Раймбахом, к которому Иордан желал попасть в ученики[67]. В день посещения мастерской Раймбаха священник предстал перед молодым художником «…будучи одет лордом старых времён: в длинном фраке с фалдами, доходящими почти до пят, с пряжками на башмаках, в штиблетах, с низкою шляпою с большими полями и могучею большою палкою в руке с серебряным набалдашником. Весь этот внешний вид внушал к нему искреннее почтение. Он шёл тихо, описывая палкою круг, и при его почтенной наружности, с косою назади, с сильно напудренными волосами и с зачёсанными висками, он казался мне живым портретом голландской школы XVIII века»[68]. Интересно отметить совпадение впечатлений Макарова и Иордана, хотя между ними и лежит 35 лет. За время жизни в Лондоне православный священник приобрел чисто английскую привычку к постоянству в манере одеваться.

Даже когда с середины 1837 г. Смирнов из-за преклонного возраста и по слабости зрения оставил службу в церкви (27 августа из Парижа ему на помощь был прислан иеромонах Нифонт), он продолжал принимать русских гостей в кругу своей семьи. Известный издатель и журналист Н.И. Греч в путевых записках сообщал о том, что в британской столице среди прочих соотечественников он посетил «…почтенного священника нашего посольства Якова Ивановича Смирнова, осмидесятилетнего старца, который шестьдесят лет живёт в Лондоне, и пятьдесят лет тому назад принимал и руководил там молодого Карамзина. Он бодр духом и телом, только глаза его слабеют». Греч, однако, в отличие от Макарова и Иордана, увидел в отце Якове одинокого русского, старающегося окружить себя на чужбине тем, что было ему близко и дорого дома. «Мне казалось, что я посетил благочестивого отшельника, живущего на уединённом острову, посреди бурных волн чуждого океана. Русские иконы, лики русских царей, русские книги и русское сердце – вот всё, что он сохранил от кораблекрушения. Довольно для здешнего света и – для будущего»[69]. В этих словах Кросс видит стремление автора следовать принципам «теории официальной народности»[70]. Нельзя отрицать справедливости подобного замечания, но следует отметить, что к этому времени Смирнов действительно превратился в живой памятник XVIII столетию. Уже не было на свете большинства из тех британцев и россиян, которые когда-то составляли круг друзей отца Якова. Жизнь ушла далеко вперёд и новая Британия, как и новая Россия, были неуютны для него. Об этом свидетельствуют записки лицейского товарища А.С. Пушкина писателя и переводчика Н.А. Корсакова, посетившего Лондон в 1839 г. Корсаков увидел перед собой старца «…с зонтиком (т.е. с солнцезащитным козырьком. – А.О.) на глазах, одетого в старинный французский кафтан, штиблеты и в напудренном парике». Расспросив гостя о своих петербургских друзьях и узнав, что многих из них уже нет на свете, он сказал: «"А я всё ещё живу, но такова воля господня". Когда я у него спросил, - пишет Корсаков, - не думает ли он возвратиться в отечество, то он отвечал: "Нет, всё моё семейство состоит из двух, здесь родившихся, дочерей, пристроенных в Лондоне, а я не вынесу такого дальнего пути"»[71].

Смирнов умер 16/28 апреля 1840 г. и был похоронен на кладбище Кэнсал Грин[72]. В России никто не откликнулся на это печальное событие. Короткое сообщение в несколько строк появилось только в лондонском «Журнале для джентльменов» («The Gentleman’s Magazine»)[73]. Имя его постепенно совершенно стёрлось из памяти людей. Это, конечно, было несправедливо, поскольку личные достоинства отца Якова очень велики, таланты многообразны, а деятельность потрясающе плодотворна. Он, без сомнения, является выдающимся общественным деятелем, высокообразованным литератором, переводчиком и полиглотом. Его заслуги перед Россией и Великобританией невозможно переоценить. Справедлива оценка Кросса, который назвал Смирнова хранилищем всех знаний об Англии, существовавших в России в конце XVIII – начале XIX вв.[74]

Почему же Смирнов был забыт на такой долгий срок? На мой взгляд, забвение это было незаслуженным, но, к сожалению, совершенно естественным. Рано оторвавшись от родной среды, он приложил все усилия для того, чтобы стать своим среди британцев. Во многом именно Великобритания сделала Смирнова выдающейся личностью, но если бы православный священник с английским умом и привычками вернулся в Россию, он, вероятно, не нашёл бы здесь своего места. Вспомним фразу Смирнова из письма Дусаеву о том, что в Англии не в обычае без вины арестовывать людей и сажать их в тюрьму. Возможно, отец Яков сравнивал Англию с «беззаконной» Францией, а может быть с Россией? Постепенно Россия стала для него только смутным воспоминанием, причём воспоминанием, относящимся к концу XVIII в. Когда ушли из жизни все те люди, с которыми Смирнов был близок духовно, исчезла и знакомая ему страна. Новая Россия слишком быстро шагала вперёд и не сохранила памяти не только о лондонском священнике, но и о многих других замечательных россиянах.

 

Приложения

 

Донесение Смирнова гр. С.Р. Воронцову от 29 мая / 10 июня 1804 г.

Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

С крайнейшим душевным огорчением и прискорбием за долг поставляю донесть Вашему Сиятельству о нещастном приключении, случившемся по-видимому в течение прошедшей ночи в нашей Церкви. Готовясь по обычаю сего утра на Священно-служение (так в тексте. – А.О.), пришедший один из Церковников, взяв у меня ключи, пошёл отворить Церковь с тем, чтобы там сделать надлежащее приготовление Риз и прочего, но вдруг возвратясь, прибежал назад, сказывая, что разломаны церковные двери. Я тот час пошёл с ним в Церковь и увидел, что при входе или притворе, ведущем в Церковь, у дверей плоским рычагом, сделанным наподобие вил, как можно примечать на дверях, замок, которой был очень крепок, выворочен и язычок, либо болт в оном согнут и почти отломлен, в других дверях, отворяющихся в Церковь, замка, которой также очень крепок, сколько ни силились, выворотить и сломать воры не могли. Затем прорезали и выломали в дверях одну четвертную панель железными орудьями, из коих одно второпях позабыли в Церкви, и, в ту дыру влезши, похитили из жертвенника серебрянныя чашу (так в тексте. – А.О.) с позолоченною ложицею, с лежащего на престоле Евангелия сорвали наугольные четыре бляшки с выбитыми на оных изображениями Евангелистов и среднюю овальную с изображением Спасителя Нашего. Кроме того, взяли кадильницу и маленькой подсвешник, да из ящика, в котором хранилось несколько Риз и прочей одежды, выломав большой кусок дерева, вытащили сквозь ту дыру две ризы и подризник и пояс, и всё сие бросили на полу, отрезав токмо от пояса позолоченную застёжку, которую также унесли с собою, прочее же всё, благодарение Богу, осталось в целости и без повреждения. Откуда и каким образом воры пришли, следов почти совсем нет, а токмо против одного пустого соседственного дому (так в тексте. – А.О.) на засохлом дереве, стоящем у каменной стены, сломано несколько сучьев и к забору приставлена лестница, принадлежащая к моему саду, но как сего утра был довольно сильный дожжик, то других никаких следов вовсе неприметно.

Прося покорнейше извинения за нанесение Вашему Сиятельству беспокойства сим неприятным известием, честь имею быть с глубочайшим почтением и совершенною преданностью,

Вашего Сиятельства,

Милостивого Государя,

[Я.И. Смирнов][75]

 

Донесение (цидула) в ГКИД от поверенного в делах России в Лондоне барона П.А. Николаи от 6/18 декабря 1804 г.

Означенные в Реестре, приложенном при Канцелярской цидуле из Государственной Коллегии Иностранных дел от 21-го числа Октября текущего году[76], купленные на место покраденных церковных здешних вещей, а именно: Сосуд, Дискос, Звезда, два блюдца, лжица, кадило, шандал и 14 штук (так в тексте. – А.О.) [бляшек?] на Евангелия получены мною исправно и вручены здешней Миссии Священнику Смирнову для надлежащего при священнослужении употребления, о чём да благоволит Государственная Коллегия быть известна[77].

Письмо Смирнова обер-гофмаршалу императорского двора и президенту придворной конторы гр. Н.А. Толстому от 12/24 января 1815 г.

Сиятельнейший Граф,

Милостивый Государь!

Ободрен будучи оказываемою мне в бытность Вашего Сиятельства в Лондоне с отличным снисхождением благосклонностью, беру смелость, на которую в другом [случае] не отважился бы, напомнить Вашему Сиятельству относительно одежд, книг и утвари, испрашиваемой мною для здешней нашей церкви, о чём Ваше Сият[ельств]о изволили докладывать Государю Императору и тогда же изволили ощастливить меня Высочайшим ответом, что Его Императорское Величество изволил Всемилостивейшее повелеть всё сделать по моей нижайшей просьбе. Что я доселе означенных в поданном мною тогда списке вещей не получил, причину тому отгадать нетрудно, а именно: поздое (так в тексте. – А.О.) Ваше возвращение с Государем в С. П[етер]бург; множество хлопот при отправлении опять Его Императорского Величества в Вену; время, потребное на заготовление некоторых из требуемых мною вещей; множество собственных Ваших, и по службе накопившихся в отсутствие Ваше, дел, и пока Вы были озабоченны (так в тексте. – А.О.) сими делами, то между тем и прошло время судоходства. И как мне тех вещей нельзя будет получить уже прежде Июля, либо Августа месяца, то теперь главнейшая моя просьба состоит в том, что не будет ли угодно Вашему Сиятельству доставить ко мне из С. П[етер]бурга, или уполномочить меня здесь взять от Господ Гармана и компании просимую мною сумму денег до шестидесяти фунтов стерлингов, нужных для переделки, починки и вновь подкладки нынешних обветшалых уже риз, подризников и проч[его] и также на подкладки разных покрывал из той материи, которую прислать изволите будущим летом.

Честь имею быть с глубочайшим почтением и совершенною преданностию,

Вашего Сиятельства,

Милостивого Государя

Нижайший слуга

Св[ященник] Яков Смирнов[78]

-----

А.А. Орлов,

доктор исторических наук,

профессор кафедры новой

и новейшей истории МПГУ