Глава VIII

БРАК С ЗОЕЙ ВЕНИАМИНОВНОЙ. 40 ДНЕЙ В БУТЫРСКОЙ ТЮРЬМЕ

В конце лета 1922 года я получил письмо от своей будущей жены — Зои Вениаминовны — с советом вернуться в Москву для окончания своего образования.

Я ее послушал, вернулся в Москву, вновь восстановился в МВТУ и стал прилежно учиться, в свободное время посещая собрания Христианского Студенческого Кружка.

Шло время. Зоя Вениаминовна училась на третьем курсе, я — на пятом. Мы все лучше и лучше узнавали друг друга, помогая в учебе и деятельности в кружке. Ко дню моего Ангела Зоя Вениаминовна подарила мне красиво вышитую крестиком закладку для Евангелия, на которой были вышиты слова: «Пойдем за Ним». В этот день мы поняли, что любим друг друга и нас объединяет общая цель — служение Христу.

Вскоре после Рождества 1923 года я сделал Зое Вениаминовне предложение, и мы решили весной повенчаться.

Нашу радость омрачало лишь одно печальное событие — В.Ф. Марцинковскому было сообщено в ГПУ, что он высылается за границу. Одновременно с ним высылались В.Г. Чертков (друг Л.Н. Толстого) и В.Ф. Булгаков (секретарь Л.Н. Толстого).

Как нам рассказывал сам Владимир Филимонович, в ГПУ, куда его неоднократно вызывали, ему сказали, что основным злом, за которое он высылается за границу, была работа и религиозная проповедь среди студентов.

Сразу после Пасхи 1923 года, 20 апреля, Владимир Филимонович выехал в Прагу. До последних дней продолжалось его общение с членами Христианского Студенческого Кружка. Диспуты, лекции, собрания не прекращались ни на

69

день. Прощаясь с ним, мы подарили ему картину, где нарисован странник с посохом в руке, идущий на высокую гору — там, на ее вершине, красуется Прага. Внизу картины была надпись: «Блаженны изгнанные за правду».

Пели гимн «Непобедимое дано нам знамя...» 

Непобедимое дано нам знамя, 
Среди гонений его вознесем. 
Бог нас в удел приобрел Себе вечный 
И нам победу дарует Христом.

Выйдем за стан, по Христу Иисусу, 
Взявши наш крест, Его смерть возвестим, 
Если страдали мы с Ним в этом мире, 
То и во славе восцарствуем с Ним.

Радуясь, носим бесчестие мира, 
Чтоб исповедывать имя Христа; 
На Нем Одном основа упованье, 
Песнью хвалы полны наши уста.

Бог даровал нам державную силу, 
Ею Христос сатану победил; 
Ей Он и в нас совершает победу 
Именем вечного Господа Сил.

Наша свадьба состоялась 20 мая 1923 года. Венчание происходило в Вознесенской церкви, известной в Москве под названием «церковь Вознесения на Гороховом поле» (на углу ул. Казакова и ул. Радио) против Елизаветинского института. Церковь находилась недалеко от училища, и многие преподаватели и студенты присутствовали на нашем венчании...

Из воспоминаний Зои Вениаминовны

Николай Евграфович в ту пору был настоящим красавцем-женихом. Многие девушки на него заглядывались. Высо-

70

кого роста, всегда подтянутый, с военной выправкой, безупречно выбритый (до свадьбы Николай Евграфович брился дважды в день), он производил впечатление на окружающих.

Родственники его меня невзлюбили, считая меня виновницей его внутренней перемены. И действительно, не изменившись внешне, он по внутреннему своему миру представлял совершенно противоположную картину. Отойдя от всех светских развлечений, стал замкнутым и немногословным.

— Зоя нам Колю испортила, он таким никогда не был, — слышалось в кругу тетушек за карточным столом.

— Ну можно ли в наше время быть верующим?!

— Да, можно! Мы верим и готовы умереть за Христа! — но наши слова вызывали лишь скептические улыбки.

Узнав о нашей свадьбе, приехал мой отец — Вениамин Федорович — врач, хирург. Пытался отговорить меня «выходить за чекиста-комиссара». Как могла убедила его, и вот, я слышу во время венчания, как он, стоя рядом, всхлипывает и нервно кашляет таким знакомым мне с детства кашлем.

На мне белое марлевое платье и белые матерчатые туфли — все, что можно было достать в то время. Николай Евграфович в военном френче, галифе и сапогах. Стол нам сделала моя сестра Раиса Вениаминовна. Через весь город на пролетке мы поехали к ней на Крымский вал.

Приехавшие после венца мать и отец благословили нас иконой «Знамения Божией Матери», висевшей когда-то в моей комнате в Угличе. Я не ожидала этого ни от мамы, ни от папы (они были в разводе, и отец имел другую семью в Ярославле) — но вот они стоят вместе, рядом перед дочерью в подвенечном уборе.

На свадьбе отец подвыпил, стал обниматься и целоваться с гостями и кричать «горько». На наших студенческих свадь-

71

бах христиан-кружковцев не принято было целоваться, и мы решили соблюдать эту традицию и на нашей свадьбе.

— Что же вы, дочка, не целуетесь? — спросила меня моя мать, — видно не веселой будет ваша жизнь.

— А я, мама, не для веселья вышла замуж!..

Студенты завели граммофон, и мы с Николаем Евграфовичем танцевали вальс.

Мы были молоды, мы были счастливы!

...После свадьбы нам в общежитии выделили отдельную комнату около шести кв. метров. Здесь 18 февраля 1924 года у нас родился первый ребенок Колюша 2.

Документальная справка

5 марта 1924 года Н.Е. Пестову было вручено Удостоверение №1384. В этом документе указано, что «им, Пестовым, к 25 февраля 1924 года прослушаны все курсы, исполнены все практические занятия по программе Технологического Отделения Химического факультета Училища (МВТУ) и выдержаны все испытания, согласно чего он имеет звание (квалификацию) инженера». 7 марта 1925 года Н.Е. Пестов поступил на службу в Московское Высшее Техническое Училище в должности научного сотрудника при кафедре технологии минеральных удобрений.

Между тем политическая обстановка в России менялась. В январе 1924 года умер В.И. Ленин. Уже летом 24-го года отношение властей к студентам-христианам резко изменилось. Запрещено было проводить религиозно-философские

--------------------------

1 Его жизнь и геройская кончина во время Великой Отечественной войны с Германией описаны мною в работе «Жизнь для вечности» (Новосибирск, 1997) или «Памятник на могилу сына» (прим. Н.Е. Пестова).

72

собрания. Повсеместно закрывались и ликвидировались религиозные кружки и общества.

Христианский Студенческий Кружок в Москве просуществовал до 28 ноября 1924 года и был ликвидирован властями. Дом был отобран. Члены кружка подвергались всевозможным репрессиям. Происходили обыски, аресты, ссылки.

Как-то поздней ночью слышим стук в дверь. За дверью слышен голос коменданта общежития. Открываем... За комендантом стоят трое в кожанках... Предъявили ордер на обыск, затем последовал мой арест. Зою Вениаминовну пощадили, потому что она кормила грудью ребенка.

Сначала Лубянка, краткий допрос, а затем Бутырки. В Бутырках мы1 спали на нарах вместе с уголовниками. Драки, карты и ругань не прекращались ни на минуту. Там же сидели и члены студенческого кружка теософов.

Мы пробыли в тюрьме 40 суток. Были сведения, что нас спасла от высылки Н.К. Крупская — жена Ленина. Она пристыдила своих товарищей, говоря, что они «расправляются с младенцами».

Уведомление о том, что мне присуждено всего 40 дней ареста (а не высылка в дальние края), я получил в день своего Ангела — Святителя Николая. Тюремное начальство, получив извещение, что нам дается всего 40 дней ареста, отделило нас от уголовников в особую камеру с постелями вместо нар. Там мы проводили диспуты с теософами на религиозные и философские темы.

После объявления мне приговора я пробыл в тюрьме еще восемь дней. 27 декабря 1924 года в канцелярии Бутырской тюрьмы мне была выдана справка об освобождении, и вечером я был уже дома с женой и сыном.

-------------------

 За два дня был арестован весь состав Христианского Студенческого Кружка.

73

Глава IX

МАРОСЕЙКА. САРОВ И ДИВЕЕВО. 1925-1926 гг.

Заключение в Бутырской тюрьме имело для меня очень важное и счастливое, особенно в духовном плане, последствие. На нарах я там спал рядом с замечательным человеком К.К. А-м, впоследствии ставшим священником. Он был постоянным и прилежным прихожанином церкви Святителя Николая на Маросейке (храм Николы в Кленниках).

Настоятелем этой церкви был известный своим благочестием старец отец Алексий Мечев, в то время уже старый и больной человек. Духовное руководство в приходе после его смерти перешло к его сыну, о. Сергию Мечеву1.

Духовная жизнь в России в это время была очень сложна и разнообразна. Православную Церковь раздирали расколы. Было несколько основных группировок, в которых мне, молодому христианину, было трудно разобраться. Большинство храмов Москвы находилось в руках обновленцев, во главе которых стоял Александр Введенский (впоследствии обновленческий митрополит). Я в тот период еще не представлял себе той разницы, которая существовала между обновленцами и «Тихоновской Церковью» и посещал те и другие храмы. Так, несколько раз я присутствовал за службой, которую совершал А. Введенский, и слушал его пламенные проповеди. Нужно отдать ему должное — оратор он был блестящий. Трудно было его слушать без слез. Но дела его не соответствовали тому, о чем он говорил в своих проповедях. И в этом мне вскоре пришлось убедиться...

Вернувшись из тюрьмы, я по совету К.К. А-на перестал посещать обновленческие храмы, а стал постоянным прихо-

---------------------------------------

1 Погиб в период «культа личности» в 1941 г. в Ярославле.

74

жанином Маросейской церкви, посвященной моему святому - Святителю Николаю. По благословению старца о. Алексия я стал духовным сыном о. Сергия Мечева, мудрого и благочестивого пастыря. Маросейский старинный храм с небольшой колоколенкой стал вторым моим родным домом. Особая духовная атмосфера, царящая в этом храме, сделала нас, его прихожан, единой духовной семьей. Очень скоро у меня появилось много знакомых, близких мне по духу людей. В храме часто бывали всенощные богослужения, которые продолжались с вечера до раннего утра.

Гражданская служба не мешала моей духовной жизни и деятельности. По благословению моего духовного отца я был в храме кем-то вроде старосты — продавал свечи, ходил с тарелкой, участвовал в церковных собраниях.

Примерно к этому времени относится и мое начало приучения себя к творению так называемой «Иисусовой молитвы»: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного».

Практика ее творения описывается в книжке «Откровенные рассказы странника» Е. Поселянина. Мне передавали, что покойный старец отец Алексий Мечев относился очень одобрительно к практике творения этой молитвы. В нашей суетливой жизни, конечно, невозможно полностью подражать страннику в непрестанном творении этой молитвы. Но у нас имеется вполне реальная возможность, будучи в дороге, на транспорте, засыпая на ночь и т.п., придерживаться практики творения этой замечательной молитвы.

Я не придерживаюсь ее творения в той форме, как ее рекомендует странник. Мне кажется, что Богу более угодно, когда христианин молится не только о себе, но и о ближних и призывает при этом и помощь Богородицы. Тогда форма этой молитвы получается следующей: «Господи Иисусе Хри-

75

сте, Сыне Божий, молитвами Богородицы помилуй нас и меня грешного».

На Маросейке, под опытным духовным руководством, совершалось мое становление как христианина, закладывался прочный фундамент истинной духовной жизни.

Чтение духовных книг и общение с такими светлыми личностями, как о. Сергий Мечев, способствовало моему духовному росту и заставляло вновь и вновь переживать всю глубину зла, в которую прежде погружалась моя душа, не освященная молитвой и Таинствами Святой Церкви.

Так я понял, что моя первая исповедь в Церкви, при начале моего духовного пробуждения, была недостаточно полна и глубока.

Тогда я решил принести так называемую «генеральную исповедь» грехов всей прожитой жизни. Я попросил моего духовника принять от меня исповедь за всю мою жизнь...

Выслушав меня и прочтя разрешительную молитву, батюшка сказал: «Больше никогда не вспоминайте свои прежние грехи. Они отошли от вас навсегда!..».

Какую радость я тогда почувствовал... Тяжесть греховного прошлого была с меня снята. Я был счастлив как ребенок. Какая великая благость сообщается душе через таинство исповеди...

Паломничество

По благословению своего духовного отца я со своим другом, тоже духовным сыном о. Сергия Мечева — Колей Иоффе, совершил поездку в Саратов и Дивеево.

Это было в 1926 году, летом. В монастырях были еще монахи и монахини и шла прежняя нормальная духовная жизнь.

76

Со станции железной дороги мы прошли 60 км пешком до г. Ардатова - Переночевали в Ардатовском женском монастыре и на другой день пришли в Саров.

В первый же день пребывания в Сарове с нами произошел интересный и поучительный случай. Нам отвели место в монастырской гостинице, и после краткого отдыха мы пошли на службу в собор. Коля Иоффе был по национальности еврей и имел типичную для своей нации наружность. Мы вошли в собор и встали невдалеке от входной двери. Неожиданно из притвора появилась грязная и оборванная нищенка. Она подбежала сзади к Коле и резко ударила его кулаками по спине со словами:

— Вон отсюда, жид!

Коля не ожидал удара и чуть было не упал. Болезненный стон вырвался из его губ. У него было хроническое заболевание позвоночника, и спина постоянно болела.

В следующую секунду он, ничего не говоря, повернулся и, увидев перед собой искаженное злобой женское лицо, поклонился ему до земли. Нищенку точно обожгло кипятком. Дико взвизгнув, она побежала прочь.

На другой день, когда мы снова пошли утром в собор к Божественной Литургии, чтобы причаститься Святых Христовых Тайн, мы вновь увидели нашу «знакомую». Едва увидя нас, она устремилась к нам и, плача, поклонилась Коле в ноги.

Вечером того же дня мы пошли просить совета и духовного руководства у известного Саровского старца о .... Старец сам не принимал, отвечал через своего послушника. Отстояв большую очередь, я поднялся на крылечко, где стоял послушник — престарелый монах лет семидесяти...

«...Господь принял Ваше покаяние. Идите, живите с миром и трудитесь. Господь во всем вам поможет», — смирен-

77

но произнес монах и благословил меня маленькой иконой свв. Кирилла и Мефодия, учителей словенских.

...В дальней пустыне нас принял старец-иеромонах Афанасий. Из его уст мы услышали поучительные рассказы из жизни преп. Серафима и его собственной. Весь его облик был пронизан духом любви и кротости. После беседы старец сам накрыл на стол и пригласил нас на трапезу: хлеб и лук с квасом. Не знаю, чем это объяснить, но более вкусной пищи я в жизни больше не пробовал. Взяв у старца благословение, мы отправились в Дивеево.

В Дивееве мы посетили все святые места и, духовно обновленные, отправились в обратный путь. В то время в Дивееве был блаженный юноша, который пророчествовал о будущей славе Дивеева и говорил, что в свое время Дивеевский монастырь примет мощи преподобного Серафима (которые тогда находились в Сарове). При этом он с восторгом говорил:

— Какие великие торжества будут тогда в Дивееве!

Еще этот блаженный говорил некоторым: «И ты будешь здесь в Дивееве, будешь здесь в это время».

Я спросил его: «А когда это будет?»

Он сердито посмотрел на меня и отошел. Я понял неуместность своего вопроса. По слухам мощи преп. Серафима находятся сейчас (1970-е годы. Прим. сост.) у дивеевских монахинь.

...В 25-м году мы переехали на новую квартиру — маленькую полуподвальную комнатку с кухней и прихожей (Зоологический переулок). Наше тесное, бедное жилье, обставленное убогой, случайной мебелишкой, казалось нам в те времена вполне уютным.

78

Зоя Вениаминовна успешно окончила училище (МВТУ) и поступила на работу в должности инженера на Московский Алкалоидный завод.

8 сентября 1925 года наша семья увеличилась еще на одного человека. Господь благословил нас рождением дочери Наталии.

...Эти годы были для меня временем интенсивных самостоятельных занятий по богословию, философии и церковной истории. С большим удовольствием читал и изучал произведения русских славянофилов — В. Соловьева, Киреевского, Хомякова и Трубецкого. Книга «Добротолюбие» стала для меня родной и близкой. Такое же светлое впечатление произвела на меня книга о. Павла Флоренского «Столп и утверждение истины». Я неоднократно впоследствии перечитывал это глубокое произведение о Церкви.

79

...В конце 1926 года, по ходатайству Зои Вениаминовны, ей как ведущему инженеру и ударнице труда была предоставлена от Московского Алкалоидного завода отдельная 3-х комнатная квартира на ул. Карла Маркса (бывшая ст. Басманная). Я вновь стал жить на улице, где прошли годы моей юности. До этого мы и мечтать не могли, что наша семья будет жить в такой просторной и даже шикарной по тем временам квартире. В те годы жилищная проблема в Москве стояла очень остро. Почти все подвергались уплотнению и жили в коммунальных квартирах. А у меня появился свой кабинет, где я мог спокойно трудиться, никого не стесняя...

8 октября 1927 года у нас родился третий ребенок — сын Сергей.

80

Глава X

НИКОЛАЙ ЕВГРАФОВИЧ КАК ВОСПИТАТЕЛЬ СВОИХ ДЕТЕЙ

Из воспоминаний дочери

Я помню отца с первых лет моей жизни, т.е. с 1927-28 годов. От папы всегда веяло лаской, тишиной и покоем. Его любили не только родные, но абсолютно все: и соседи, и сослуживцы, и знакомые — все, кто его знал. Он был одинаково учтив как к прислуге, старушке, к простому рабочему, так и к дамам, и своим сотрудникам, и ко всем, с кем имел дела. С манерами джентльмена, сдержанный при любых обстоятельствах, папа редко повышал голос и никогда не выходил из себя. Если ему случалось раздражаться, а детская резвость кого не выведет из терпения, то папа спешил уйти в свой кабинет. Он выходил только успокоившись, помолившись, и тогда только начинал внимательно разбирать наши детские ссоры и жалобы. Папа подолгу беседовал с нами, троими детьми, но вообще, предпочитал разговаривать с собеседником один на один. «Где больше двух — там потерянное время», — любил он повторять пословицу. Отец никогда не уклонялся от нашего воспитания, никогда не отговаривался занятиями и работой и уделял много времени детям, борясь за наши души, как и за свою собственную.

Когда мама меня отстраняла, не желая меня ласкать, я начинала горько и безутешно рыдать. Тут приходил папа, брал меня на руки и утешал меня с бесконечным терпением и любовью. Обычно я долго не могла успокоиться, и отцу приходилось иной раз держать меня на коленях больше часу, а я все продолжала судорожно всхлипывать и прижиматься к папе, как бы прося защиты. «Дай отцу хоть пообедать-то», — обращалась ко мне мама. «Оставь, Зоечка, — го-

81

ворил отец, — нельзя прогонять от себя ребенка, если он просит ласки».

Помню, как я брала отца за густые бакенбарды и поворачивала молча к себе его лицо, не давая папе смотреть на собеседников. Окружающие нас смеялись и говорили: «Ревнует». «И что это за слово они выдумали? — думала я. — Ведь это мой папа!».

Я была готова просидеть на коленях отца весь вечер. До чего же мне было с ним хорошо! Через ласку отца я познала Божественную Любовь — бесконечную, терпеливую, нежную, заботливую. Мои чувства к отцу с годами перешли в чувства к Богу: чувство полного доверия, чувство счастья — быть вместе с Любимым; чувство надежды, что все уладится, все будет хорошо; чувство покоя и умиротворения души, находящейся в сильных и могучих руках Любимого.

Часто я сладко засыпала на руках отца. Если же сон не одолевал меня, а сходить с рук не хотелось, то папа прибегал к хитрости. Он подзывал старшего брата Колюшу и просил его поиграть у его ног в солдатики. Коля расставлял свои катушечки и кубики, начинал резвиться и манить меня в компанию. Это ему быстро удавалось, и я добровольно спускалась на пол.

Иногда папе все же нас приходилось наказывать, но потом папа всегда просил прощения даже у нас — детей. Мама останавливала отца, объясняя, что непедагогично извиняться перед ребенком, что мы его пример кротости и смирения примем за слабость характера. Строго папа нас никогда не наказывал, а мама говорила: «Дети из тебя веревки вьют!». Но папа отвечал: «Где действует любовь, там строгость не нужна».

Мы очень любили отца. Он ходил с нами гулять, руководил нашими детскими играми, читал нам вслух, объяснял картинки из Библии, брал с собой в церковь. В 4-6 лет мы

82

еще не понимали богослужения, стоять было трудно. Но мы терпеливо стояли, стараясь угодить папе. Мальчики часто спрашивали его: «Скоро домой?». Я спрашивала реже других и этим заслуживала похвалу папы, и он брал меня с собой часто одну. Я не скучала в храме. Я с наслаждением погружалась в свои думы, вспоминала сказки, сочиняла им продолжение. Я мысленно переносилась в дебри лесов, на моря и в горы, которых наяву не видела даже. Мне никто не мешал мечтать в церкви, и я даже жалела порою, что уже пора уходить. Поэтому я всегда просилась сопровождать папу, и он мне не отказывал. Быть в течение нескольких часов рядом с отцом было для меня счастьем, и я не боялась ни тесноты храма, ни трамвайной давки, ни холода зимнего вечера.

В те годы (30-32-й) папа еще ездил по храмам, выбирая то тот, то другой, смотря по тому, где какой священник служит1. Выходные дни тогда не совпадали с воскресными, была то «пятидневка», то «шестидневка».

Ясно помню весеннее холодное утро. Солнце грело еще слабо, огромные камни какого-то большого храма отдавали свой зимний холод и заставляли меня ежиться и дрожать. Церковь была пуста. Где-то вдали слабо звучало бесконечное великопостное чтение. Папа ушел куда-то вперед, а я долго сидела одна около двух-трех чужих старушек. Они посылали меня на улицу погреться на солнышке. Я выходила, с наслаждением вдыхала чистый аромат весны, но холодный ветер пронизывал меня насквозь.

Помню, как папа выходил ко мне, укрывал меня своей одеждой, старался меня согреть и просил потерпеть до кон-

----------------------------------------------------

1 В начале апреля 1931 года, в канун Благовещения, был закрыт храм св. Николая на Маросейке, где (26-28 годы) Н.Е. Пестов был старостой. Приход «непоминающих» с настоятелем о. Сергием Мечевым прекратил свое существование (свидетельство очевидцев).

83

ца обедни. Я не протестовала, на душе было так светло и радостно, что этот день я запомнила на всю жизнь.

В последующие годы, когда мы были школьниками, т.е. перед войной, отец уже не ездил ни в какую церковь. Любимые его храмы закрылись один за другим, а оставшиеся где-то папа называл «живоцерковническими» и в них не ходил. Дома иконы тоже попрятали в шкаф, загородили занавесками. Но папа подолгу молился как утром, так и вечером. Мама запрещала нам тревожить отца, говорила, что он отдыхает или занимается. Тогда мы стали подглядывать в замочную скважину: если в комнате был свет, то мы тихо входили и часто заставали папу на коленях с молитвенником в руках. Мама просила отца запираться на ключ, но он категорически отказывался, говоря, что дети всегда должны иметь к нему доступ.

«Не ошибается тот, кто ничего не делает», — гласит пословица. Поэтому и в нашем воспитании родители допускали промахи. Пишу же о том для предупреждения других родителей и для того, чтобы читатели знали, что недавно опубликованные труды Н.Е. Пестова не плод размышлений, а действительно — жизненный опыт1.

Папа сильно баловал нас. По вечерам мы с нетерпением ждали его возвращения с работы, потому что он ежедневно дарил нам что-нибудь, чему мама очень возмущалась. Коле папа дарил новенькие почтовые марочки, мне — художественную открыточку, Сереже — зверюшку из фанеры.

Игрушечные звери стали вскоре, почему-то, все собственностью Сережи. Он аккуратно расставлял их на своей полочке, сосчитать их еще не умел, но ставил так плотно друг к дружке, что сразу замечал, если какой-нибудь игрушки недо-

---------------------------------------------

1 Речь идет о четырехтомнике: «Современная практика православного благочестия» (Спб.: «Сатисъ», 1994-96) — богословских трудах Н.Е. Пестова, о которых будет еще сказано.

84

ставало. «Пустое место!» — кричал он, нервничал и плакал, потому что мы с Колей порой таскали у него зверят и забывали вернуть их, поиграв, на свое место. Сережа был капризным и очень болезненным, страдал отсутствием аппетита. Когда нам давали конфеты, то мы с Колей тут же съедали свою долю, а Сережа свои прятал. У него был свой деревянный ящик, прозванный нами «сундук-рундук». Сережа тщательно обклеивал свой «сундук» фантиками, пестрыми картинками и возил его с собой летом даже на дачу. Наличие этого «сундука» было источником зла и греха, рано обуревавшего наши слабые детские души. «Сундук» не запирался, стоял на полу и был всегда наполнен как свежими, так и засохшими, уже двух-трехмесячными конфетами.

Нам с Колей, естественно, хотелось порой полакомиться, но мы знали, что воровать нельзя, а просить у Сережи бесполезно: он был жаден и лишь изредка оделял нас из «сундука» маленькими частичками конфеток. Мама за это его хвалила: «Он ведь свое вам отдает, добрый мальчик!».

Наличие «сундука-рундука» развивало у Сережи гордость и жадность, а у нас с Колей, с одной стороны, честность (как мы еще воровать не стали!), а с другой стороны — зависть, осуждение и злость на братца: «Скряга, жадюга!» — дразнили мы его. «А вы обжоры, завидующие глаза», — отвечал он нам. Эти пререкания переходили и в драки. Но вскоре (мне было года четыре) родители поручили наше воспитание строгим, но справедливым гувернанткам, а сами ушли на работу. Это подействовало благотворно; мы стали спокойнее, ибо воспитательницы не выделяли никого из нас, но ко всем троим относились ласково и внимательно. Одна из них была с нами год, другая более трех лет, и мы этих женщин очень любили. Они говорили с нами по-немецки, и я к 8-ми годам, как и братья мои, свободно объяснялась на этом языке.

85

Отец научил нас читать наизусть молитвы очень рано. Именно «читать», но не молиться, ибо молитва есть возношение ума и сердца к Богу. А умом своим мы еще были не в состоянии понять что-либо о невидимом Боге, сердца же наши были уже не чисты, но запятнаны греховными чувствами гнева, зависти и т.п. По утрам и вечерам нас ставили пред образами, но эти минуты вряд ли приближали нас к Богу. Я осуждала братьев, что они торопливо и небрежно произносят молитвы, а Сережа вообще-то еще сильно картавил и лучше читать не мог. Коля, наоборот, будто хвалился правильностью произношения и тем, что мог оттараторить все, как скороговорку. Меня это возмущало. Я читала медленно, с чувством, что ребят раздражало. Каждый из нас читал положенную ему молитву. Но если кто-нибудь замечтается, то другой возьмет и прочтет вслед за своими и «чужую» молитву. Так я вслед за тропарем мученице Наталии спешила прочесть и тропарь преподобному Сергию. Очнувшись, Сережа набрасывался на меня с ревом и слезами: «Она мою молитву прочла!». Мама с папой его успокаивали: «Ну прочти и ты». «Нет, — плакал малыш, — она уже прочла! Как она смела! Это мой святой!». Напрасно родители пускались в объяснения, что любому святому может молиться каждый, до нас теория еще не доходила, и я ликовала: «Зевай, зевай больше», — дразнила я братца. Родители заставляли нас насильно целоваться, но от этого чувства в душе менялись ненадолго. Так еще до семилетнего возраста сатана спешит удалить от Бога неразумные детские души. Но как мать, так и отец боролись за наши души, угождая Богу: мама делала необычайно много добра несчастным, бедным людям, а отец не разгибал колен и усердно клал поклоны, вымаливая у Бога спасение не только своей душе, но и спасение детских душ, вверенных ему Господом.

Одна из первых наших нянек — Маргарита Яковлевна — была немкой. Справедливая, но очень строгая, она била нас

86

по рукам, если мы дрались, и очень скоро приучила нас к сдержанности и дисциплине. С мая месяца по сентябрь включительно мы жили с Маргаритой на даче в лесистой Загарянке, родители приезжали к нам только на выходные дни, которые в те времена не совпадали с воскресеньем. К Маргарите часто приезжал ее родной дядя, пастор реформаторской церкви, приезжали и другие «братья и сестры», как сектанты зовут друг друга. Они пели чудесные гимны, слова звучали ясно и были доступны детскому пониманию.

Царство Небесное складывалось в нашем детском воображении, как милая Отчизна, влекущая к себе душу.

Эти слова соответствовали нашей жизни, ибо мы проводили дни в долгих прогулках по лугам и лесам, усыпанным цветами и изобилующим ягодами и грибами. Когда наступала пора возвращаться в темную московскую квартиру, лишенную солнца, из окон которой видны были одни только каменные стены, я горько плакала. Я с братцами сидела на телеге, нагруженной вещами; лошадка тихо шла по узкой лесной дороге, ветви деревьев задевали наши головы, окропляя нас холодной росой. А вдоль дороги изо мха на нас смотрели шляпки белых грибов, блестящих от дождя. Сколько радости доставляли нам в прошлые дни эти грибы, а тут мы ехали мимо них, обливаясь слезами! За телегой шли мама и гувернантка. Мне подали огромный белый гриб, и я всю дорогу целовала его.

Наступила зима. Мы не заметили, как исчезла Маргарита Яковлевна. Но однажды вечером в столовой появилась грустная, сдержанная и тихая Варвара Сергеевна — бывшая графиня Бутурлина. Мы, дети, встретили ее приход открытым бунтом. Узнав от мамы, что у нас опять будет гувернантка, мы кинулись искать поддержки у папы. Дверь к нему была заперта, и мы осаждали ее долго, стуча в дверь каблуками, кулаками, сопровождая стук криком и плачем. Папа дол-

87

го не отворял, видно молился, но потом вышел к нам и с трудом нас успокоил, уговорив подчиниться судьбе. Однако, когда Варвара Сергеевна начала нас водить на прогулки в сад, братья мои убегали от нее и держались поодаль. Я тоже сначала дичилась новой воспитательницы, но она скоро покорила мое сердце интересными рассказами. Она посылала меня за мальчиками, и я звала их, доказывая, что «тетя Варя» не злая, что она знает много чудных историй. Сначала за мной последовал Сережа, потом пришел и Коля, ворча себе под нос и называя меня изменницей. Вскоре мы привыкли к тете Варе и любили ее не меньше, чем родителей.

88

Глава XI

АРЕСТ ЗОИ ВЕНИАМИНОВНЫ

Тяжелым испытанием для меня явился арест Зои Вениаминовны.

Это случилось в 1930 году, когда немцы Поволжья оставили свои земли в России и все приехали в Москву хлопотать о выезде в Германию.

Из их среды мы пригласили как воспитательницу наших детей девушку Маргариту Яковлевну. Зоя Вениаминовна в то время работала как инженер на фармацевтическом заводе, а дома оставалось трое наших детей возрастом от 3-х до 8 лет со старушкой, бывшей монахиней Спасо-Ефимиевского монастыря в Суздале (все монастыри к этому времени были закрыты)1.

Вскоре все приехавшие из Саратовской области немцы были арестованы, и в их числе и наша Маргарита Яковлевна. Так как все письма к немке посылались через Зою Вениаминовну, то этого было достаточно и для ее ареста. Все арестованные были отправлены для разбора дела в Самару, а затем перевезены в Ульяновск.

После ареста супруги я сам поехал вначале в Самару, а затем в Ульяновск хлопотать через прокуратуру об ее освобождении. Дома с детьми оставались моя сестра и старушка-монахиня.

Это происшествие заняло около 2-х месяцев напряженной жизни, пока жена не была освобождена.

-------------------------------------

Все эти годы (с 30-х по 50-е) матушка Евникия, как звали монахиню, жила в семье Пестовых под видом матери Николая Евграфовича, к тому времени уже скончавшейся. Монахиня Евникия скончалась в возрасте 95 лет в 1957 году.

89

Из воспоминаний дочери

Как арестовали маму, мы не слышали. Мы проснулись утром, и как обычно около нас была тетя Варя и «бабушка» — монахиня Евникия, прожившая в нашей крохотной кладовой целых 27 лет. Вечером отец пришел с работы и сказал нам, что мама уехала к дедушке, который заболел. Нас только удивило внимание, которое с того дня стали нам оказывать наши тетушки — Раиса Вениаминовна и Зинаида Евграфовна, приходившие с того дня к нам чуть ли не ежедневно. Меня они начали учить держать иголку, а на Рождество они устроили нам елку, даже позвали к нам знакомых ребятишек. В праздничный вечер я только сожалела, что с нами нет мамы, потому что нас не переодели в парадные матросские костюмчики, и мне при гостях было стыдно за свои дырявые локти на красной кофточке.

Однажды утром почтальон принес открытку на имя Коли. Брату подходил седьмой год, и он с интересом начал разбирать незнакомый почерк. Вдруг появился папа, выхватил у Коли открытку и скрылся в своей комнате. Мы стояли, как ошеломленные, но нас уговорили не плакать, потому что «папа весь задрожал, по-видимому, очень взволновался открыткой», — объяснили нам взрослые. Папа вышел минут через 20, уже одетый в дорогу и с чемоданом в руке. Он коротко сказал Варваре Сергеевне, что едет в Самару, искать жену, ибо в открытке было написано: «Дорогой Коля, твоя мама едет поездом в Самару. Шура».

Мы, дети, по-прежнему ничего не поняли. Только 16 марта, когда мама вернулась домой после трехмесячного ареста, мы узнали из ее рассказов о следующем.

Маму арестовали ночью. Собрав вещи в дорогу, супруги сняли образ, и мать благословила им спящих детей. Потом супруги, прощаясь как бы навеки, поклонились друг другу в ноги, обнялись и со слезами целовались. Видя эту трогатель-

90

ную сцену, дворник и комендант, присутствующие как понятые, опустили головы и тоже заплакали.

Квартиру тщательно обыскивали, ворошили белье, постели, но никто не знал, что ищут. В темном коридоре стоял чемодан и корзина с вещами Маргариты Яковлевны. «Чьи это вещи?» — спросил милиционер. «Нашей прислуги, которая уже ушла».

Приоткрыли чемодан. «Аккуратность просто немецкая! — восхитился сыщик. — Жалко такой порядок портить!». «Да, она немка была», — подтвердила мама. «Так это вещи не ваши, нечего их и перебирать», — решил чекист и захлопнул чемодан. «Бог спас нас», — рассказывала впоследствии мама. Если бы развязали стопочки белья, перевязанные ленточками, то нашли бы всю переписку с Германией тех немцев Поволжья, которые собирались бежать из СССР, как евреи бежали из Египта. Но на границе эти немцы были задержаны, а во главе их стоял пастор — дядя нашей Маргариты. И все письма шли к нему через Маргариту, а посылались на наш адрес, на имя Зои Вениаминовны Пестовой.

Маму поместили сначала в камере Бутырской тюрьмы. Холодная, грязная, тесная и вонючая камера не так угнетала ее, как полное неведение о судьбе своей семьи и незнание, за что она арестована. На допросах ее спрашивали о родных, об образовании, об отношении к заводу, который она очень любила, т.к. была энтузиастка своего дела, спрашивали ее о знании немецкого языка, который она совсем не понимала. Зоя Вениаминовна со слезами умоляла сообщить ей о муже и детях, но получала такие ответы:

— Муж сидит, дети в детдоме.

— За что же!?

— Скажите сами.

91

Мама рыдала, терзалась сердцем и мысленно умоляла Пресвятую Деву заступиться за ее семью. Настрадалась моя бедная мамочка. Голодный паек и вши не так ее мучили, как безнравственное общество воров и скверные анекдоты женщин. Тогда она взяла инициативу в свои руки. «Я доказала им, как мелки и пошлы их интересы, я показала этим падшим людям, как прекрасен мир, какая есть художественная литература, как интересна история. Я рассказывала без устали и о царевиче Дмитрии, нашем углическом чудотворце, и о Борисе Годунове, и об Иоанне Грозном, о Петре I и о «Братьях Карамазовых» Достоевского, и о Евангелии, и всём, всём, что знала, чем горело мое сердце, — говорила мама. — Меня слушали, затаив дыхание. Сочувствуя этим темным людям, я легче переносила свое горе».

В одной камере вместе с мамой сидела молодая идейная партийная работница из райкома — некая Шурка, как она себя сама называла. «У меня голова ленинская», — хвалилась она формой своего черепа и хлопала себя по затылку. Но до ленинского ума ей было далеко. Шурку посадили за следующее, как она сама рассказывала:

«Я выросла в городе и не имела ни малейшего понятия о сельском хозяйстве. Всей душой преданная Советской власти, я быстро продвинулась и заняла высокое место в райкоме как крупный партийный работник. Последней весной (а это был период коллективизации сельского хозяйства) в райком пришла жалоба, что крестьяне одного села отказались выезжать в поле и засеивать землю. Меня послали выяснить это дело и наладить посев. Я приехала из города как представитель власти, созвала крестьян и спросила:

— В чем дело? Почему не засеиваете поля?

— Нет посевного, — слышу.

— Покажите мне амбары.

92

Открыла ворота сараев. Гляжу — горы мешков.

— А это что? — спрашиваю.

— Пшено.

— Завтра чуть свет вывезти его отсюда в поле и посеять! — прозвучала моя команда.

Мужики усмехнулись, переглянулись между собой.

— Ладно! Сказано — сделано! — весело откликнулся кто-то. — За работу, ребята!

Я торжествовала: «Послушались. Видно голос у меня внушительный!».

Подписав бумаги о выдаче пшена крестьянам, я спокойно легла спать. Проснулась я поздно, позавтракала, пошла к амбарам: «Работают ли?». А в сарае уже пусто, вывезено все под метелочку. К вечеру назначаю опять собрание. Народ сходился веселый, подвыпивший, где-то гармонь играет, частушки поют. «Почему гуляют?» — недоумеваю я. Наконец пришли мужики, смеются.

— Ну как, пшено посеяли? — спрашиваю.

— Все в порядке, — отвечают, — распорядитесь, завтра что сеять?

— А что у вас во втором амбаре?

— Мука! Давайте завтра ее сеять! — хохочет пьяный мужик.

— Не смейтесь, — говорю, — муку не сеют!

— Почему не сеют? Раз сегодня кашу сеяли, значит завтра и муку сеять будем!

Меня как обухом по голове ударило.

— Как кашу сеяли? Да разве пшено — каша?

— А вы думали — посевное?! Ободранное зерно — это каша, а вы распорядились ее в землю сеять.

93

У меня все в глазах помутнело. А тут гудок — Черный ворон за мной подъезжает. Вот и попала я в тюрьму как вредительница. А что я понимаю?».

Вот эта-то молодая Шурка оказалась предоброй душой. Она от всего сердца расположилась к Зое Вениаминовне и взялась отослать сыну Коле открыточку о судьбе его мамы. Когда поезд остановился в Самаре, было около десяти часов вечера. Николай Евграфович спрыгнул на занесенный снегом полупустой перрон. Поезд ушел, воцарилась тишина, немногочисленные люди быстро исчезали. Мороз крепчал, сверкали звезды.

«Куда идти? Где искать жену?» — думал он. «Скажите, пожалуйста, как найти тюрьму?» — этот страшный вопрос, звучавший на темных, пустынных улицах, наводил на людей ужас, и редкие прохожие спешили отмахнуться и скрыться от высокого, крепкого мужчины с пушистой черной бородой, какая была тогда у него. Он был легко одет; мороз давал себя знать. Николай Евграфович скоро понял, что надо искать ночлег, чтобы не замерзнуть и не попасть в руки плохих людей в чужом, незнакомом ночном городе. Окоченевшие ноги вязли'в глубоких сугробах пушистого снега; огни в домах угасали, город засыпал; кругом царила мертвая тишина; прохожих не стало.

Отец горячо молился. Привожу с его слов: «Я прочел трижды тропарь преподобному Серафиму и решил, что пойду на огонек в третий по счету дом». Постучался. Дверь отворила приветливая старушка и любезно пригласила войти и обогреться. Он извинился, что побеспокоил хозяев в поздний час, вошел. Его усадили к самовару, который весело пищал на столе, покрытом белой скатертью. В углу висели иконы, под ногами лежали теплые половики, в комнате было уютно и чисто. Хозяйка пила чай со своими двумя взрослыми дочерьми, которые напоили незнакомца горячим чаем и приня-

94

лись расспрашивать гостя о цели его посещения. Он откровенно рассказал, что приехал искать свою жену, арестованную два месяца назад и переведенную в Самару. Сказал, что дома у него остались трое маленьких детей, что жену его зовут Зоей.

— А как зовут ваших детей? — живо спросила одна из девушек.

— Коля, Наташа, Сережа.

— Так благодарите Бога за то, что Он вас привел в наш дом! — воскликнула девушка. — Я работаю медсестрой в тюремной больнице, и у меня в палате лежит ваша жена, которая постоянно вспоминает о своих детях. Да не беспокойтесь, она чувствует себя неплохо, кашляет. Она изболелась сердцем о доме. Пишите ей скорее письмо, завтра я принесу вам ответ от жены.

Николай Евграфович кинулся на колени перед иконами и громко зарыдал от радости, что нашел жену.

Медсестра указала отцу, по какой тропке ему надо будет утром пройти, чтобы жена могла его увидеть через окошко. И он несколько раз, будто ожидая кого-то, медленно прошелся под окнами больницы. Супруги увидели друг друга. «Сердце мое сжалось», — рассказывала мама, — ведь мороз-то был 30 градусов, а на ногах у мужа были только легкие штиблеты и даже без шерстяного носка!».

Но ему было не до простуды. (Он от этого никогда не болел). Папа проявил инициативу, связался со следователем и прокурором и выяснил, в чем дело. Он пробыл в Самаре дня три, ежедневно переписывался с супругой, и уехал в Москву успокоенный, ибо было доказано, что мама арестована по недоразумению, не имеет с немцами никакой связи и скоро будет отпущена. А любезная медсестра обещала папе держать больную в больнице как можно дольше, ибо кашель у

95

нее не проходил, хотя после свидания с мужем она чувствовала себя хорошо и повеселела. Энергичная и изнывающая от безделья, мама взялась топить в больнице печки, перештопала все больничное белье, даже вышила мне платье. Она выдергивала нитки из сурового полотенца и этими нитями расшила множество полос ришелье и мережки, разными рисунками, сверху донизу, сделав мне нарядное белое платье. Мама часто рассказывала мне про тюрьму, причем всегда благодарила Бога за посланное ей испытание.

Глава XII

НАУЧНАЯ И ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ РАБОТА. (1923-1941 гг.)

Еще не окончив своего образования в МВТУ, я по рекомендации моего руководителя, академика Э.В. Брыцке, был зачислен сотрудником Научного Института по Удобрениям, где преподавал и вел исследовательскую работу...

Тотчас же по окончании МВТУ я стал помогать академику Э.В. Брыцке в качестве ассистента и около 1928—29 годов стал вести технико-экономические расчеты при кафедре минеральных удобрений и затем читать доцентский курс по технологии азотных, калийных и сложных удобрений. Из МВТУ перешел с хим. факультета во 2-й МХТИ, а затем в Военную Академию Химической Защиты Красной Армии им. К.Е. Ворошилова, где в должности зав. кафедрой калийных солей проработал до октября 1933 года.

С осени 1933 года оставил Военно-Химическую Академию и до осени 1937 года преподавал в МХТИ им. Менделеева, где читал курс, руководил дипломным проектированием и дипломными работами по специальности «технологии минеральных удобрений». Помимо указанной педагогической работы я читал эпизодические лекции и циклы на предприятиях для инженерно-технического персонала (в Бобри-нах, на Воскресенском химкомбинате), преподавал в Высшей Академии комсостава промышленности и руководил аспирантами НИУ.

...Мои научные работы посвящены термическим процессам переработки фосфатов на удобрения, комбинированным и сложным удобрениям, методике анализа удобрений, методам расчета, обследованию установок, технологии чистых и технических фосфатов и др.

Будучи на работе в НИУ, принимал участие в работе опытных установок на заводах и обследовании производст-

97

венных установок (Черноречье, Константиновский химический завод).

В последнее время (начало 40-х годов — сост.) работал над методикой научно-исследовательской работы (написал ряд статей и книгу), над получением магниесодержащих удобрений и определением физико-химических свойств в удобрениях. Всего имею около 160 научно-исследовательских работ, монографий и статей.

В 1931 году получил премию за научные труды от Комитета по химизации...

В 1933 году был премирован ударной грамотой в НИУИФ, и в 1935 г. в МХТИ. им. Менделеева.

В ноябре 1934 года утвержден ВАК в звании профессора по кафедре минеральной технологии. .

11 мая 1935 года утвержден ВАК в ученом звании действительного члена института НИУИФ по специальности «Химическая технология».

С 1935 года по 1937 год состоял председателем программно-методической комиссии ГУУЗа НКТП по Химическим ВТУЗам».

Выписка из трудовой книжки

Сведения о поощрениях и награждениях 1923 г., 4 ноября

Моя работа в Менделеевском институте закончилась конфликтом с общественностью.

Шел 1937 год. Почти ежедневно на страницах центральных газет помещались сообщения о процессах над «врагами народа» — видными государственными и партийными деятелями, представителями советской науки и интеллигенции.

«В Москве мучительно воспринимали арест того или другого человека, в невиновности которого были убеждены», — писал о тех годах в своих мемуарах И. Эренбург.

Я не присутствовал ни на одном собрании, где выступили бы люди, протестуя против расправы с товарищами, в невиновности которых они не сомневались... Мы видели, как арестовывают людей, никогда не примыкавших ни к какой оппозиции, верных приверженцев Сталина или честных беспартийных специалистов. Народ окрестил те годы «ежовщиной».

В те годы, по словам того же И. Эренбурга, чтобы выжить, нужно было «жить, сжав зубы, и научиться одной из самых трудных наук — молчанию»1.

Но были мужественные люди, которые находили в себе силы сказать «нет» тому, что творилось вокруг них. Эти люди заплатили смертью за свое мужественное поведение.

...Тухачевский, Постышев, Эйхе, Брюханов, Рудзутак... Да всех разве перечтешь. Среди них были и те, кого я лично знал в годы революции и гражданской войны.

------------------------------------------------

И. Эренбург. Люди, годы, жизнь.

99

Да, выступить в те годы против официальной линии, так сказать нарушить «молчание», было равносильно подписанию себе смертельного приговора.

И, тем не менее, мне пришлось это сделать при следующих обстоятельствах.

В Менделеевском институте я работал на кафедре проф. Н.Ф. Юшкевича, под его непосредственным руководством. Это был талантливый ученый-химик, оказавший большое влияние на развитие отечественной химической школы. Именно по его представлению я был утвержден ВАК в звании профессора.

В апреле 1937 года зав. кафедрой проф. Юшкевич был арестован ГПУ, потом освобожден, а затем снова арестован. В связи с этим аспиранты потребовали провести собрание кафедры, чтобы выяснить, что вредного было в педагогической деятельности «врага народа» Юшкевича.

Как старший на кафедре, я должен был председательствовать на собрании. Открыв собрание и взяв себе слово, я высказался за то, что необходимо пока подождать осуждать Юшкевича до разбора его дела в ГПУ и официального уведомления об этом руководства института. Это противоречило мнению молодых и горячих аспирантов.

— Профессор, — сказала мне одна девушка, — неужели Вы не понимаете, что ГПУ не ошибается?!

Мне ничего не оставалось делать, как уйти с собрания кафедры, передав председательство одному из доцентов...

Через несколько дней, придя на работу, я увидел, что люди стараются как бы не замечать меня. Виновато улыбаясь, прячут глаза и стараются со мной не разговаривать. Было обидно и больно за них, но я старался работать, как будто бы ничего не произошло. Неделю спустя, придя на работу, я получил приглашение зайти в отдел кадров, где мне вручили

100

выписку из приказа № 168 по Московскому Химико-Технологическому Институту им. Менделеева.

Приказ

Профессор кафедры основной химии Пестов Н.Е., как не получающий учебно-преподавательской нагрузки (часов) с пересмотром штатов на 37-38 уч. год, освобождается по МХТИ с исключением из штата с 1 июля 1937 года.

Основание: распоряжение тов. Маслова.

Через несколько дней после увольнения из МХТИ им. Менделеева я был освобожден от председательствования в программно-методической комиссии ГУУЗа по химическим ВТУЗам.

Но у меня еще оставалась работа в научно-исследовательском институте по удобрениям (НИУИФ). Положение мое было очень серьезным. Почти ежедневно, скорее еженощно, я ожидал ареста. Считаю, что только по молитвам моих детей, жены и духовного отца я в то время не был арестован и остался жив.

Прошло два года. Летом 1939 года совершенно неожиданно для себя я получаю по почте письмо следующего содержания:

«Многоуважаемый Николай Евграфович! Сообщаю, что Вы единогласно избраны на заседании Совета 16/У1-39 г. заведующим кафедрой химической технологии нашего института. Прошу по получении сего зайти в институт.

Зам. директора проф. Шлифштейн».

На бланке стоял исходящий номер и штамп Московского Иженерно-Экономического Института им. Серго Орджоникидзе.

101

«Недоразумение какое-то, подумал я, — этого не может быть!».

Но бумага передо мной, и это не галлюцинация...

На другой же день я был в институте и принимал поздравления от своих будущих сослуживцев.

С 1 сентября 1939 года я приступил к работе в МИЭИ.

В документах Николая Евграфовича сохранились документы, подтверждающие его работу в МИЭИ. В одном из этих документов говорится:

«Профессор Н.Е. Пестов зачислен по конкурсу в МИЭИ на должность заведующего кафедрой химической технологии с 1 сентября 1939 года и работает непрерывно на этой должности по настоящее время. Помимо того, с декабря 1942 г. по октябрь мес. 1943 г. состоял деканом химического факультета. С октября 1943 г. состоит заместителем директора по научной и учебной работе...».

...На базе моих научных исследовательских работ я написал докторскую диссертацию «Физико-химические свойства порошкообразных и зернистых продуктов химической промышленности». После защиты этой диссертации в январе 1941 года в Академии Наук СССР я получил степень доктора химических наук и был утвержден в этой степени приказом ВАК.

Моя диссертация размером в 15 печатных листов была напечатана отдельным выпуском Издательством Академии Наук СССР; в 1947 году мой брат Владимир Евграфович, живший в эмиграции в Болгарии, узнал обо мне, посетив в Габрове выставку работ Российской Академии Наук.

102

Оглавление   1-29стр.   30-68стр.   69-102стр.   103-160стр.