Существует ли православная педагогика?
Дьякон Александр ШУМСКИЙ

На первый взгляд, кажется, что никаких сомнений в этом быть не может. Конечно, существует! Но как ни странно, есть мнение, что никакой православной педагогики не может быть, как не может быть православной физики, математики, химии и т.д. А есть просто педагогика. Хотелось бы сделать следующее возражение: гуманитарные науки, к коим, несомненно, относится педагогика, имеют существенное отличие от наук естественных. Действительно, ни математическая формула, ни тот или иной вывод естественных наук не имеют специфической религиозной или национальной окраски, но с гуманитарными науками дело обстоит совсем иначе.

Ведь они напрямую связаны с душевным и духовным миром людей, а совершенно очевидно, что абстрактного “общечеловека” в природе не существует. Каждый человек есть не что иное, как индивидуальное проявление своего народа, в той или иной мере отражающее его дух. И если гуманитарные науки хотят иметь дело с реальностью, а не с отвлеченными схемами, они должны говорить не о человеке вообще, а о человеке как представителе своего культурно-исторического типа. Крупнейшие мыслители XIX и XX вв. (Н.Я.Данилевский, К.Н.Леонтьев, О.Шпенглер, Н.С.Трубецкой, К.Леви-Стросс, Л.Н.Гумилев) показали, что так называемая “общечеловеческая цивилизация” — это либо фикция, либо подмена понятий, когда за “общечеловеческое” выдаются и агрессивно навязываются в качестве единственного образцы ценности западноевропейской культуры (или романо-германского культурного исторического типа, в терминологии Данилевского и Трубецкого). Все это впрямую относится и к педагогике.

Известно, как много сделал К.Д.Ушинский для развития народной, национальной, православной педагогики, как много времени и сил он отдавал борьбе с засильем немецкой педагогики в России. Германские теоретики утверждали, что они создали универсальную общечеловеческую педагогику. Ушинский блестяще доказал, что это ложь.

Он в частности писал: “Как нет человека без самолюбия, так нет человека и без любви к Отечеству, и эта любовь дает воспитанию верный ключ к сердцу человека и могущественную опору для борьбы с его дурными природными, личными, семейными и родовыми наклонностями. Воспитание, если оно не хочет быть бессильным, должно быть народным. Удивительно ли после этого, что воспитание, созданное самим народом и основанное на народных началах, имеет ту воспитательную силу, которой нет в самых лучших системах, основанных на абстрактных идеях или заимствованных у других народов. Народ без народности — тело без души, которому остается только подвергнуться разложению и уничтожиться в других телах, сохранивших свою самобытность. Особенность идеи есть принцип жизни”.

Константин Дмитриевич блестяще сформулировал два основополагающих педагогических принципа: “1) Общей системы народного воспитания для всех народов не существует не только на практике, но и в теории, и германская педагогика не более как теория немецкого воспитания. 2) У каждого народа своя особенная национальная система воспитания, а потому заимствование одним народом у другого воспитательных систем является невозможным”. Еще раз хочется выделить мысль Ушинского о претензии германской педагогики быть универсальной, общечеловеческой, и оказывающейся на деле не более чем теорией немецкого воспитания. Это очень актуально для нас с той лишь разницей, что засилье германской педагогики сменило засилье американской. Но суть от этого не меняется.

Но какова же духовная основа русской национальной педагогики? Без сомнения, это — Православие и созданная им культура “византинизма” (термин историка Ф.И.Успенского), ведь именно из Восточной Римской империи (Византии) Русь получила свет христианской веры.

Византинизм есть глубочайший корень, фундамент всего культурного организма Юго-восточной Европы, и, прежде всего России. Этот принцип, следовательно, является определяющим в развитии и формировании духовно-нравственных идеалов греков, большинства славян, русских. Под влиянием византинизма у этих народов веками воспитывались идеалы государственности, семьи, женщины, воина, системы образования. Таким образом, православная педагогика, являясь неотделимой частью всего организма православной культуры, берет свое начало в фундаментальном принципе византинизма.

Существует общепринятое определение науки педагогики. Педагогика — наука о воспитании человека; раскрывает сущность, цели, задачи и закономерности воспитания, его роль в жизни общества и развития личности, процесса образования и обучения. Включает теорию воспитания, дидактику, школоведение. Педагогика связана с философией, историей, психологией, анатомией, физиологией, медициной. Ее отрасли: детская педагогика (пред-дошкольная, дошкольная, школьного возраста), профобразования, семейного воспитания, вузовская, военная, специальная педагогика, методика преподавания учебных предметов, история педагогики. С этим общим определением более или менее согласятся педагоги, представляющие различные системы образования. Но дальше этого их взаимопонимание вряд ли пойдет. Здесь уместно будет обратиться к этимологии ключевых слов педагогики: воспитание, образование и просвещение.

В молитве покаянного канона ко Господу нашему Иисусу Христу есть такие слова: “...возведи к пажити Твоей и сопричти мя овцам избранного Твоего стада, воспитай мя с ними от злака Божественных твоих Таинств...” Воспитай, то есть напитай меня Благодатью Святого Духа. Известный дореволюционный педагог И.Скворцов в “Записках по педагогике” говорит: “Слово “воспитание” слагается из слова: “питание” (снабжение организма пищею, необходимою ему для развития) и приставки “вос” (вверх, в вышину) — питание ребенка до достижения им полного возраста. Так что человек состоит из тела и души, и последняя составляет величайшую часть человеческого существа, то и слово “воспитание” применяется главным образом к духовному развитию человека”. Здесь нужно еще добавить, что приставка “вос” имеет отношение не только к продвижению ребенка по возрастной шкале, но и к духовной устремленности — “горе”. В русской словесности есть такое замечательное выражение “обед душевный”. Так вот, различные системы воспитания, различные педагогики отличаются друг от друга прежде всего качеством этого обеда, этого питания и его направлением. Следовательно, о какой единой науке педагогике можно говорить, если то, что “хорошо для русского, для немца смерть”. Очевидно, что задачи и цели воспитания, скажем, у раввина, муллы, учителя немецкой гимназии времен Третьего рейха, американского проповедника ничего общего не имеют с целью воспитания, которую ставит перед собой православный батюшка. Точно так же обстоит дело с другой важнейшей категорией педагогики — образованием. Собственно говоря, образование неотделимо от воспитания, между ними есть взаимообусловленность. Этимология слова образование — от греческого слова икона — образ. Таким образом, для православного человека быть образованным — это значит соответствовать образу, стремиться к святости, запечатленной в образе, иконе. Понятие образование теснейшим образом связано с богословским понятием обожения. В сущности, конечной целью образования, высшей его точкой, является обожение, преображение всего человеческого естества. Это цель христианской жизни, а значит и сверхзадача православной педагогики. Ни одна другая педагогическая система таких задач не ставила и ставить не может.

С воспитанием и образованием теснейшим образом связано понятие “просвещение”, которое весьма часто употребляется неверно. В Евангелии от Иоанна читаем: “Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир”. Святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил по этому поводу: “Современное ложное просвещение удаляет от истинного света, а не приближает к нему. А без Христа тщетно все образование”. Под просвещением на Западе подразумевается прежде всего изучение наук, овладение различными техническими, технологическими умениями и навыками, т.е., по существу, под просвещением понимается обучение, очень важная, но все же прикладная категория педагогики. Восточное, византийское понимание просвещения совсем иное. В молитве Василия Великого ко Святому Причащению читаем: “...и да будет ми Святая сия во исцеление и очищение, и просвещение, и сохранение, и спасение, и во освящение души и тела; во отогнании всякого мечтания и лукавого деяния, и действа диавольского...” Истинному просвещению, таким образом, здесь противостоит ложное: всякое мечтание, лукавое деяние, дьявольское действие. В молитве св. Иоанна Златоуста сказано: “...сподоби неосужденно причаститься Пречистых, бессмертных, животворящих и страшных Христовых Таинств... во освещение и просвещение... в потребление и всесовершенное погубление лукавых моих помыслов и помышлений”. У св. Иоанна Дамаскина говорится: “...но приими мя, яко же оныя, и просвети моя душевные чувства...” В православной педагогике, таким образом, категория обучения занимает надлежащее ей место вслед за воспитанием, образованием, просвещением. Роль обучения — техническая, обслуживающая. Поэтому вряд ли есть основание говорить: просвещенная Европа; было бы правильно говорить: обученная, натасканная Европа (не случайно же на Западе так любят всякого рода тренажеры). А степень духовно-нравственной просвещенности Запада все могли оценить совсем недавно по “гуманитарно-санитарным” бомбежкам Ирака, Сербии и т.п. В этой связи хочется подчеркнуть, что истинная просвещенность предполагает благородство души, не позволяющее видеть в другом лишь средство для достижения своих целей и хранящее человека от низости и подлости.

Но, конечно, самым принципиальным отличием православной педагогики от других систем воспитания является обращенность к сердцу человека, всепобеждающая сила любви, о которой говорит Иоанн Богослов: “Да любите друг друга”. Интересно, что если латиняне приветствовали друг друга словами: привет тебе, салют, здравствуй, то греки при встрече говорили: радуйся! И в этом “радуйся” — обращенность к сердцу ближнего. Так же преп. Серафим Саровский встречал всех словами: “Радость моя!” Так в одном слове может запечатлеться духовный строй целого народа. Без стремления к этой радости, любви нет никакого смысла браться за воспитание детей. Какова эта любовь, отчасти открывается нам через дивные слова старца Силуана Афонского: “Господь не таков, как мы. Он весьма кроток и милостив, и благ, когда душа узнает Его, то удивляется без конца и говорит: “Ах, какой у нас Господь”. Вот к этому узнаванию Бога должен стремиться и православный педагог, и его воспитанники. Таким образом, в православной педагогике первичной является категория воспитания, а не обучения.

Выдающийся русский православный педагог и ученый Н.И.Пирогов пишет: “Не учивши дитя, можно вырастить круглого невежду, но если его не воспитывать, то оно воспитается собственными средствами. И вся разница будет заключаться в том, что оно может воспитаться дурно, тогда когда могло бы воспитаться разумно и правильно. Словом, от образования некоторого взгляда на вещи, правильного или неправильного, от основания своего рода нравственного кодекса вы его не убережете”. Лучшие русские педагоги всегда следовали апостольскому учению о “внутреннем человеке”. Тот же Пирогов говорит: “Не спешите с вашей прикладной реальностью. Дайте созреть и окрепнуть внутреннему человеку; наружный успеет еще действовать; он, выходя позже, но управляемый внутренним, будет, может быть, не так ловок, не так сговорчив и уклончив, как воспитанник реальных школ, но зато на него можно будет вернее положиться: он не за свое дело не возьмется. Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, из вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы; а главное, из вас будут люди и граждане”.

Вопрос о развитии “внутреннего человека” неразрывно связан с самым главным вопросом для православного человека — спасением души. От того, как мы относимся к “внутреннему человеку”, зависит наша вечная жизнь.

Западная педагогика никогда не делала такого акцента на значении “внутреннего человека” в воспитании. Тот факт, что отдельные мыслители, писатели и педагоги романо-германского мира правильно понимают этот вопрос, не меняют общей картины. Западные системы воспитания, основанные на католицизме, протестантизме во всех их современных проявлениях и разновидностях, озабочены совсем, другим. Чем же?

Ответ на этот вопрос нужно искать в принципиальном различии православия и инославия. Вот что по этому поводу пишет архиепископ Сергий Страгородский в книге “Православное учение о спасении”: “Я стал понимать, что разность православия и инославия заключается не в каких-нибудь частных недомолвках и неточностях, а прямо в самом корне, в принципе, что православие и инославие противоположны между собой так же, как противоположны себялюбие, жизнь по стихиям мира, ветхий человек и самоотверженная любовь, жизнь по Христу, человек обновленный. Предо мной встали два совершенно отличных, не сводимых одно на другое мировоззрения: правовое и нравственное, христианское. Первое я назвал правовым, потому что лучшим выражением этого мировоззрения служит западный правовой строй, в котором личность и ее нравственное достоинство пропадают, и остаются только отдельные правовые единицы и отношения между ними... Человек представляется в его отдельности, он живет для себя и только одной внешней стороной своего бытия соприкасается с жизнью общего, — только пользуясь этим общим; даже и Бог с точки зрения человека является только средством к достижению благополучия. Началом жизни, следовательно, признается себялюбие, а общим признаком бытия — взаимная отчужденность всего живущего”. Очевидно, что сказанное имеет непосредственное отношение и к педагогике. Главной задачей православной педагогики является воспитание нравственной личности внутреннего человека, а главной задачей инославной педагогики — воспитание правовой личности, внешнего человека. Утилитарный и правовой подход к воспитанию чужд православной педагогике. Поэт-сатирик XIX в. Алмазов пытался высмеять русский народ в одном из стихотворений:

Хотел высмеять, а пропел гимн Православию и русскому народу.

Интересно здесь привести наблюдение, сделанное современным русским философом А.Зиновьевым в его книге “Запад”. Он говорит о двух секторах образования и обучения на Западе. Он пишет: “Первый (сектор) в основном детей высшего слоя... В первом секторе молодым людям прививают сознание и амбиции будущих правителей, хозяев, вождей и наставников общества. Во втором готовят рабочую силу для предприятий и учреждений. Тут людям дают не знания, а умение работать. Их амбиции искусственно занижаются. Фактически тут производится огромная масса умеющих работать, но невежественных, идеологически оболваненных и манипулируемых людей”. Это предел утилитарности воспитания, где личность рассматривается не как цель, а как средство. Отсюда следует, что скрытой, но главной задачей западных систем воспитания является подавление внутренней свободы человека и замена ее нравственной вседозволенностью. Очевидно, что человек с таким пониманием свободы становится удобным объектом для любых нечистоплотных манипуляций.

Романо-германский культурно-исторический тип выработал понимание свободы как освобождения от Бога; а славянский культурный тип выработал понимание свободы, как свободы ради Бога и в Боге. Для православной педагогики уяснение этого различия имеет огромное значение. В этом понимании свободы кроется тайна невероятной стойкости, которые всегда вызывали удивление, непонимание и раздражение наших западных недругов. Они готовы были объяснять эту терпеливость и стойкость чем угодно, чаще всего рабской психологией славянина, но не внутренней свободой. Им было невдомек, что такие колоссальные напряжения в своей истории русский народ всегда переносил потому, что не утрачивал идеала, не утрачивал до конца понимания, что он живет ради Бога. И даже в годы Великой Отечественной войны, перед которой коммунистической партией, казалось бы, все было сделано для того, чтобы русские забыли свои идеалы, забыли своего Бога, проявилась эта непостижимая для гитлеровцев внутренняя свобода русского Ивана. Здесь можно привести в качестве примера гениальный рассказ Шолохова “Судьба человека”. Там есть два потрясающих момента. Один, когда пленных, раненых, измученных русских солдат фашисты загнали в православный храм и закрыли там. И вот одному русскому солдату-верующему стало плохо и ему потребовалось выйти на улицу. Немцы не выпускали его. Он не захотел осквернить храм Божий, стал изо всей силы стучать в дверь, и немцы, разозлившись, расстреляли его. В не менее талантливом, чем рассказ, фильме Бондарчука “Судьба человека” показано, как серьезно и глубоко отнеслись к происшедшему с православным солдатом другие пленные, многие из которых были воспитаны в духе атеизма. Нет сомнения, что этот подвиг останется в их сердцах навсегда. И второй момент, когда рядовой Соколов, главный герой произведения, вступает в поистине эпический поединок с комендантом лагеря. В Соколове поражает сочетание удивительных качеств: мужества, силы духа и кротости. Никаких громких слов, никаких поз, ничего специфически героического, все скромно, даже обыденно. На предложение выпить за победу фашистской Германии, Соколов отвечает тем, что без слов ставит предложенный ему комендантом полный стакан на стол. Тогда фашист предлагает выпить ему за свою погибель. На что Соколов отвечает, что за свою погибель, избавление от мук он выпьет с радостью. Все это он, измученный русский солдат, произносит тихо, без ненависти, но в этом и заключается тайна его непобедимости. А дальше происходит невиданный, небывалый поединок двух типов, культур, личностей, представляющих с одной стороны романо-германский мир, а с другой — славянский.

Здесь сошлись в очном поединке два архетипа. С одной стороны гордыня, презрение к людям второго сорта, а с другой — смирение, тихость и несгибаемая воля. В этой связи вспоминается еще лермонтовское “Бородино”, где “тих был наш бивак открытый” и “слышно было до рассвета, как ликовал француз”. Но как говорит Писание: “Придет гордость, придет и посрамление”. Интересно отметить, что ни история Великой Отечественной войны, ни история “доблестных” люфтваффе, гордости фюрера, не знают ни одного случая, чтобы немецкий асс пошел на таран. Так же ни один представитель высшей расы не бросался под танки, обвязанный гранатами, или на амбразуру пулемета. Наши русофобы пытались объяснить героизм Талалихина или Матросова чем угодно, только не глубинными действиями тех духовно-нравственных начал, которые через столетия пронес православный русский народ. Объясняли эти подвиги идеологическим оболваниванием коммунистов. Но тогда возникает вопрос: почему гитлеровцы, которых не меньше подвергали геббельсовской обработке, внушали, что нет ничего выше, чем отдать жизнь за фюрера, не шли на ночной таран или не взрывали себя в подводной лодке, не желая сдаваться врагу.

Откуда же бралась такая сила духа у русских людей в критические моменты их истории: ответ один — от православного понимания свободы как свободы ради Бога и Родины. В этой связи следует сказать, что православному русскому человеку по его природе чужда оторванность от рода. Родовое начало, чувство сопричастности к роду никогда полностью не угасало в русском человеке, хотя для этого было сделано все возможное. Это чувство присуще вообще всем восточным славянам. Поистине великое значение в деле православного воспитания имеет постижение смысла связи индивидуума с родом.

Замечательные слова об этом находим у Великого князя Симеона Гордого: “Я пишу вам се слово... чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла”.

На протяжении столетий наши внешние и внутренние враги не раз пытались погасить эту свечу, но каждый раз в самые критические моменты истории, она вдруг неожиданно вновь вспыхивала и на удивление всему миру рассеивала липкий бесовской туман, окутывавший Родину и Церковь. Так было в период католической экспансии, когда святой благоверный князь Александр Невский круто изменил политическую ситуацию и создал предпосылки для образования Московской Руси. Так было, когда преп. Сергий благословил русское воинство на решающую битву с грозным восточным недругом. Так было, когда св. Геннадий Новгородский и преп. Иосиф Волоцкий взяли на себя тяжелейший крест борьбы со страшным внутренним врагом. Так было, когда умирающий священномученик патр. Гермоген благословил русский народ на борьбу с польскими захватчиками. Этот перечень можно продолжать очень долго.

В этой связи необходимо особо сказать о роли исторического предания в деле воспитания подрастающего поколения. Обратимся к В.О.Ключевскому, который немало внимания уделял педагогике: “Без общих понятий и целей, без разделяемых всеми или большинством чувств, интересов и стремлений люди не могут составить прочного общества; чем больше возникает таких связей и чем больше получают они власти над волей соединяемых ими людей, тем общество -становится прочнее. Устаиваясь и твердея от времени, эти связи превращаются в нравы и обычаи. В силу тех же условий общение возможно не только между отдельными лицами, но и между цельными чередующимися поколениями: это и есть историческое преемство. Оно состоит в том, что достояние одного поколения, материальное и духовное, передается другому. Средствами передачи служат наследование и воспитание. Время закрепляет усвояемое наследие новой нравственной связью, историческим преданием, которое, действуя из поколения в поколение, претворяет наследуемые от отцов заветы и блага в наследственные свойства и наклонности потомков”.

В.Ключевский дает как бы сверхсжатую программу для православного педагога. Из нее вытекает, что одной из ключевых задач в деле православного воспитания является кропотливая и сложнейшая работа по восстановлению почти разрушенного исторического предания. Эта работа осложняется еще и тем, что ее приходится выполнять в борьбе с сознательно действующим и хорошо организованным противником, для которого это восстановление означает гибель.

Бывший госсекретарь США Генри Киссинджер, один из крупнейших специалистов по России, прямо заявил, что его беспокоит не возможность восстановления СССР сталинского типа, т.е. коммунистической державы (к этому, считает он, нет возврата), но реальная возможность восстановления на основе православия образа той страны, которая было до 1917 года. Поэтому здесь идет борьба не на жизнь, а на смерть.

Говоря об одной из важнейших задач православной педагогики — восстановлении исторического предания, восстановлении духовно-нравственной преемственности поколений, нельзя не обратить особое внимание на язык, с помощью которого православный педагог будет решать воспитательные задачи. Проблема языка — одна из важнейших проблем православной педагогики. Н.В.Гоголь писал: “Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку”.

Нравственное здоровье народа, как и самое его существование, в конечном счете во многом зависит от языковой среды, в которой этот народ пребывает. К.Д.Ушинский считал, что не нужно обладать какими-то специальными филологическими познаниями, “чтобы убедиться, что язык народа есть цельное органическое его сознание, вырастающее в своих народных особенностях из какого-нибудь одного, таинственного где-то в глубине “народного духа запрятанного зерна”. По его мысли, язык народа несет на себе отпечаток всей его истории, народ “в сокровищницу родного слова складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, воззрения, следы прожитого горя и прожитой радости. Когда исчезает народный язык, — народа нет более”. Через слово входит в нашу душу любовь к Богу, ближнему, Отечеству.

Сегодня православный учитель сталкивается с большим препятствием в воспитании детей — страшным искажением языка, с так называемым “новоязом”, когда люди говорят вроде бы на русском языке, но совершенно не по-русски. Как часто сегодня приходится встречать молодых людей, которые весьма сносно изъясняются на иностранных языках, но когда начинают говорить по-русски, то в пору затыкать уши. Беда еще и в том, что мы сами в той или иной степени заражены “новоязом” и, следовательно, православный учитель должен внимательно следить за своим языком.

В заключение хотелось бы привести строки из стихотворения К.Р. (Великого князя Константина Константиновича Романова), которые он назвал “Завещанием сыну”. Его можно адресовать нашим современникам — как педагогам, так и ученикам:

“Десятина”, №15-16 (26-27)