По благословению архиепископа Пермского и Соликамского Афанасия (Инвалидам-колясочникам посвящаю)

Окончание.

Начало см. в № 7-8 за 2006 г.

И вот, в один прекрасный, солнечный зимний день во двор Строгановского дворца въехала карета государя в сопровождении казачьего конвоя. Казачий сотник и хорунжий первыми вошли в помещение и тщательно осмотрели его. Гриша сидел на диване в ожидании высоких гостей и смотрел на входную дверь. Дверь открылась, и вошел государь с императрицей.

Государь был видом настоящий богатырь. Приветливое широкое лицо его было украшено густой, окладистой бородой. Одет он был в военный мундир с аксельбантом под правый погон и белым крестом на шее, широкие шаровары заправлены в русские сапоги с голенищами гармошкой. Государь сел рядом с Гришей. Напротив в кресла села императрица. Взглянув на Гришу, она сказала императору по-французски: «Какое у него приятное солдатское лицо». Действительно, на Гришу приятно было смотреть: глаза у него были большие, ясные и кроткие, лицо чистое, обрамленное темной короткой бородкой. Волосы на голове недлинные и зачесаны назад.

Окружавшие Гришу люди засуетились и стали показывать иконы его письма. Иконы были безукоризненно прекрасны и понравились августейшей чете. Императрице особенно приглянулся Богородичный образ – «Млекопитательница», который тут же и был ей подарен.

– Ну, а теперь посмотрим, как ты работаешь, – сказал государь, вставая с дивана. Гришу перенесли в мастерскую, посадили на табурет и пристегнули к столу ремнями. Брат дал ему в зубы кисть. Гриша оглядел свою недоконченную икону, обмакнул кисть в краску, немного отжал ее о край и начал споро писать лик святого. Вскоре его кисть сотворила чудо, и с иконы глянул благостный образ Святителя Николая Чудотворца.

– Шарман, шарман, – посмотрев в лорнет, сказала императрица.

– Ну, спасибо, брат, уважил, – сказал император и, отстегнув золотые карманные часы с репетицией, положил их на столик рядом с Гришей. Затем обнял его и поцеловал в голову.

На следующий день из Канцелярии двора Его Величества принесли указ о назначении Грише пенсии – пожизненно, в сумме 25 рублей золотом ежемесячно. А также еще один указ – самарскому губернатору. – о предоставлении Григорию Журавлеву резвого иноходца с летним и зимним выездом. Пробыв в Петербурге до весны, когда с полей стаял снег, а по Неве прошел лед, Гриша с сопровождающими вернулся назад, в родные Утевки. И там жизнь пошла по-старому. С утра звонили в соборе, и изографа на иноходце с летним выездом везли на раннюю и сажали в кресло на клиросе, где он от души пел весь обиход обедни. Как почетному лицу и благодетелю, на серебряном блюдце в конце службы дьякон подносил ему антидор и в ковшике – сладкую винную запивку. После службы тем же путем ехали на иноходце домой, где он вкушал завтрак, смотря по дню – скоромный или постный. Помолившись в Крестовой комнате, он перемещался в мастерскую и с головой уходил совсем в другой мир, где не было кабаков, пьяных мужиков с гармошками, вороватых цыган, бранчливых краснощеких баб и усохших сплетниц-старух. А был там мир удивительных красок, которыми он на липовых и кипарисовых досках буквально творил чудеса. На поверхности этих досок его богоданным талантом рождалось Святое Евангелие в красках. Там был и радостный плач, и умиление, и неистовый вопль, и неутешные скорби.

Когда он уставал, то просил кликнуть блаженного Афоню, который не всегда – «шалам-балам» – нес всякую непонятную чушь, но мог говорить и удивительные речи. Обычно он садился на пол и, обсмоктав принесенную из кухни большую говяжью кость и выбив из нее жир, начинал разговор о том, что бывает мир праведный и неправедный. Мир – грешный, повселюдный и прелюбодейный – принадлежит людям и бесам и пишется через десятиричное «и» – МIРЪ, а мир праведный, Божий, по-древнежидовски называемый ШАЛОМ, пишется через букву «иже» – МИРЪ. «Так что ты, Гришуня, в надписании титлов на образах не дай промашки».

Удивлялся Гриша: и где это блаженный Афоня успел набраться премудрости такой?

Гриша часто задумывался об иконописном каноне. Иногда у него возникало искушение добавить что-то от себя, но совесть и религиозное чувство удерживали его от этого. Он знал, что иконописный канон создается, во-первых, святыми, – через мистические видения и через их духовный опыт; во-вторых, через откровения Божиим людям в чудесах, наитием Святаго Духа; и, в-третьих, он черпается из сокровищницы Священного Писания и Предания. Иконописцы были только ревностными исполнителями. Но при этом они обязательно должны были быть людьми праведной жизни. Что касается последнего условия, то как раз оно-то соблюдалось довольно слабо, – если, конечно, не считать богобоязненных монастырских изографов. Еще можно было поручиться за старообрядческие иконописные мастерские, откуда были изгнаны табак, водка и вообще все было строго и по чину.

У Гриши в Самаре был знакомый иконописец – выкрест Моисейка. Таланта у него было, хоть отбавляй. Учился в Московском училище живописи и ваяния, стипендиат фабриканта-миллионера Рябушинского. Но был Моисейка человеком неукротимой плоти, силой и ростом походил на Самсона, сына Маноева, и жил, как говорится, «нога за ногу». То он, как одержимый, запирался в мастерской и писал иконы, то целый месяц бражничал по кабакам с непотребными девками, пока не пропивался дотла. Иконы его расходились больше по дворянству, интеллигентам-русофилам, а также по богатым кабакам и гостиницам. Так, все больше для антуража, или, как сейчас говорят, – интерьера. Православный народ их не брал, и не потому, что цена на них была высока, а потому, что они были безблагодатны, лишены высокого духа святости. Бесспорно, они были красивы и эффектны, но какие-то приземленные, портретные. А все потому, что Моисейка был блудник и пьяница. Много раз его Гриша укорял за эти пороки, но Моисейка, ухмыльнувшись, возражал:

– Тебе, Гриша, легко быть праведником: рук нет, ног нет, девку обнять нечем, а мне-то каково?! Если во мне два беса сидят лютых – пьяный бес и блудный? Они меня долят (одолевают), и я ничего не могу с собой поделать.

И когда он, по своему обыкновению, напился в Утевках и подрался с кабатчиком, Гриша велел его связать и везти к Владыке  в Самару, чтобы тот его упек в монастырь на исправление и покаяние.

Конечно, изографы были только исполнителями воли святых. Так, преподобный Андрей Рублев никогда бы не написал своей знаменитой «Троицы», если бы не наставил его Преподобный Сергий Радонежский. В сравнительно недавние времена, в конце XIX века, преподобному старцу Амвросию Оптинскому было явление Божией Матери на воздусях, благословляющей хлебную ниву. И вот, по этому случаю стали писать новый Богородичный образ – «Спорительница хлебов». Правда, икона эта пока еще была мало распространена, но впоследствии, благодаря своей благодатной идее напитать всех труждающихся и обремененных хлебом духовным и хлебом ржаным, по милости Божией, распространится она по всей Руси Великой.

Итак, минуту за минутой отстукивал маятник старинных часов в Гришиной келье, день за днем раздавался мерный колокольный звон с собора Святыя Живоначальныя Троицы. Год за годом с шумом шел по реке ледоход, предвещая приход Пасхи и унося в вечность времена и сроки. И вот, наступил новый, двадцатый век; век, в котором человечество опозорило себя неслыханно кровавыми войнами, чудовищными злодеяниями, наглым и гордым богоборчеством, глумливым и гордым прорывом в космос – этим современным аналогом Вавилонской башни.

Хотя у Григория были средства, но иконописную мастерскую он не заводил, а по-прежнему писал образа сам. За его иконами приезжали не только с далеких окраин России, но даже из других православных стран. Гриша всегда был в ровном, мирном расположении духа, ничто не колебало и не омрачало его души. Всегда веселый, остроумный, жизнерадостный, как огонек светил он людям, поддерживал их, как мог, в трудные времена. Очень любил ездить на рыбалку, где часами просиживал на берегу реки с легкой удочкой в зубах. Но в 1916 году, когда шла тяжелая кровопролитная война с Германией, он заскучал, стал часто болеть. Во время одной трудной болезни ему в сонном видении было откровение: скоро наступят лихие времена, когда и он сам, и его иконы никому не будут нужны. Церкви начнут закрывать, закроют и Утевский собор во имя Святой Троицы, осквернят и запоганят его, как говорится в Откровении Иоанна Богослова, и превратят в овощной склад. А через три года так и случилось. И слава Богу, что Гриша этого не видел, потому что уже лежал в могиле.

Умер он в конце 1916 года, перед революцией. До самой своей кончины он все писал Богородичный образ «Благоуханный Цвет». За этой иконой несколько раз приходил недовольный заказчик, но Гриша по болезни никак не мог дописать ее. Накануне из храма пришел батюшка, исповедал Гришу, соборовал и причастил Святыми Дарами. Всю ночь шел проливной холодный дождь, тяжелые капли, как слезы, ползли по стеклу. Мерно стучали ходики, где-то скреблась мышь, и трещали потолочные балки. Огоньки лампадок в святом углу трепетно освещали отходящего страдальца, который беспокойно метался на постели и все кричал, чтобы Ангел Божий пришел и дописал икону «Благоуханный Цвет». К утру, когда нарождался новый день, Гриша предал дух свой Богу. Пришли старухи. С молитвой обмыли, опрятали покойника и положили на столе с иконкой на груди.

Он лежал маленьким, коротким обрубком, – исполнивший в жизни этой меру дел своих. Лицо его было спокойно и выражало какую-то солдатскую готовность, как заметила когда-то императрица Мария Федоровна. Наверное, там, в другом измерении, в неведомых нам областях, он приступил к каким-то новым неземным обязанностям. Монахиня в черном размеренно читала Псалтырь, на «Славах» поминая покойного. Ровными желтыми огоньками горели свечи. У изголовья, на полу, обняв ножку стола, сидел и плакал блаженный Афоня. Народ приходил прощаться, крестясь на иконы и на покойного. Хоронили его торжественно. Народу собралось много, приходили из соседних деревень и даже из Самары. Преосвященный Владыка распорядился, чтобы Гришу похоронили в церковной ограде, у алтаря. Гробик был маленький, короткий, наподобие раки, в которой покоятся мощи святых. Пропели «вечную память». С пением «Святый Боже, Святый Крепкий» понесли к могиле.

Время было суровое, – шла тяжелая война, в которой Россия терпела поражение. Было много убитых, раненых, отравленных газами. По базарам, прося милостыню, ползали в кожаных мешках безногие калеки. Но близились времена еще страшнее и ужаснее. Времена гражданской войны, голода, сыпного тифа, разрушения православного уклада жизни и семидесяти лет царства Хамова.

Когда, в очередной раз, пришел заказчик за своей иконой «Благоуханный Цвет», она оказалась законченной, и даже была покрыта олифой. Кто завершил икону – неизвестно.

А на могиле Гриши поставили простой православный крест и написали на нем: «Се, Человек».

В. Н.  ЛЯЛИН,

2000 г.

Свет Журавлевских икон

В Свято-Троицком храме села Утевка Нефтегорского района Самарской области недавно появилась еще одна икона уникального иконописца Григория Журавлева. Ее передали в храм жители села. На редком по композиции образе изображены в полный рост Господь с предстоящими Пресвятой Богородицей и святым Иоанном Предтечей. В храме много прекрасных икон этого дивного мастера, чья жизнь не только поражала его современников, но и заставляет застыть в изумлении тех, кто живет сегодня.

Бывший дом Журавлевых сохранился, он стоит недалеко от великолепного однокупольного Свято-Троицкого храма. Вышел из него, перекрестился, повернулся – и вот он, наискосок справа (правда, сейчас старинный деревянный пятистенок купил кто-то состоятельный и одел в кирпич). Из этого дома иконописец Григорий Журавлев выкатывался, ложился на бок и по зеленой травке перекатывался до храма. Мама Григория очень стеснялась, когда сын ее вот так отправлялся в церковь – катился по травушке. А катился Григорий по травке, потому что ходить сам не мог, родился без рук и без ног.

Григорий Николаевич Журавлев – фигура яркая и поразительная, как и многое в нашей православной вере. Его жизнь стала наглядным воплощением духовного закона: «Сила Божия в немощи совершается». Родившись глубоким инвалидом, по всем мирским меркам – несчастнейший из людей, Григорий Журавлев был одним из самых счастливых людей на земле. Талант, данный ему Богом, он приумножил во сто крат и вернул Творцу. Он был веселый, любил шутить. Значит, жил радостно. Уважаемый был человек в селе. Какое истинное достоинство в лице, каким глубоким, кротким, все понимающим взглядом смотрит он на нас с фотографии. И нам бы, глядя на него, хотя бы немного так научиться жить: во всех наших скорбях, немощах, тяготах горячим любящим сердцем непрестанно славословить и благодарить Бога. И Господь нас тоже одарит щедро.

Мы приехали в Утевку 14 января, в день праздника Обрезания Господня. Высокий Троицкий храм с большим синим куполом со звездами, с сияющим золотом крестом поразил своим величием, крепостью и мощью. Когда прежний Владыка Евсевий вновь освящал его, то сказал: «Ваш храм как богатырь, купол – как шапка богатыря былинного». А ведь он строился по проекту самого маленького и немощного из всех взрослых жителей села – Григория, но дух этого избранника Божия был мощным и сильным.

Шла праздничная служба. Храм и внутри величествен, с высокими сводами, окрашенными в голубой цвет стенами, на которых там и тут – большие, полустертые фрески. Непередаваемый уют тихой сельской церкви; немногочисленные прихожане, в основном бабушки и женщины в пуховых оренбургских и белых хлопчатобумажных «рождественских» платках. Храм от души трогательно украшен к празднику. Сияют яркими огнями Вифлееемская звездочка над вертепом, две новогодние елочки у солеи и верх иконостаса, над которым склонились рукотворные Ангелы в бело-голубых рождественских одеждах. Праздничную Божественную литургию служит настоятель Свято-Троицкого храма протоиерей Анатолий Копач. После службы он рассказывает нам о Журавлевских иконах:

– В храме много икон Журавлева. Но есть они до сих пор и в некоторых семьях в селе – он много писал икон сельчанам на заказ. Родственников Григория Журавлева в Утевке уже никого не осталось – или умерли, или разъехались. Когда закрывали храм в 1932 году, многие унесли оттуда домой иконы. Хранили их, передавали из поколения в поколение. Но вот прекрасную икону Пресвятой Богородицы «Взыскание погибших» отдали в школьный музей; над ней издевались, колупали краску на ликах, до сих пор видны следы. Другой образ – Спасителя, – был огромный, сохранилась только его верхняя часть: он не помещался в маленьком деревенском доме, и нижнюю часть его хозяева отрезали.

О том, что это именно журавлевские иконы, мы узнаем не только от людей, у которых они хранились. Я отличаю их от других по тому, что они как живые, доступные для души. Есть иконы, в которых чувствуется глубокий прикровенный духовный смысл. А здесь он более открытый простому человеку. Григорий ведь и грешить-то не мог – ни рук ни ног, никуда не ходил. Он жил в чистоте, поэтому и иконы его сияют чистотой. Монах должен поститься и молиться, чтобы написать икону, так и Григорий, видимо, все время был в таком состоянии, и иконы его отличаются духовностью, детской радостью.

– Старожилы рассказывали, весь храм был расписан фресками, каждая стена, а где не было фресок, были красивые узоры, – вступил в разговор псаломщик храма, руководитель церковного хора Александр Евгеньевич Мальцев. – На куполе изображены Святая Троица и семь Архангелов. На фресках сейчас просматриваются Иоанн Богослов, митрополиты Московские Петр и Алексий, апостол Андрей Первозванный.

– Акустика здесь поразительная, – восхищенно говорит отец Анатолий, – я, например, нигде больше такой не встречал. Для этого наверху в стенах встроены специальные горшки. И когда народу мало, даже шорох слышен, бабушка какая-нибудь придет в шумных сапогах и слышно, как она идет. Когда храм заполнен – на Рождество, на Пасху, служить всегда очень просто, голос сам по храму летит. Легко служится, легко поется. Приезжал хор семинарии, певчие из Владимирского храма, пели и наслаждались; диаконы, протодиаконы любят к нам приезжать служить. Храм очень праздничный. Несмотря на то, что он большой, высокие своды, в нем нет ни одной колонны. С любого места видно всю службу, все торжество. Есть маленькие храмы с колоннами, где можно поплакать, а тут сама архитектура открытая, праздничная, чтобы был праздник на душе, – ты пришел к Богу и дышишь в полную грудь… Это душа у Григория Журавлева была такая открытая, праздничная.

– Не ставился ли вопрос о канонизации утевского иконописца? – не могу удержаться от вопроса.

– Некоторые говорят, что нет чудес, – отвечает отец Анатолий. – И это сейчас первая загвоздка. Но разве не чудо, что мы в такое трудное время построили колокольню, поставили на нее купол и водрузили крест! Обновили купол и крест на самом храме. Я считаю, что это чудо. И чувствую духовную помощь Григория Журавлева, потому что если бы не было ее, вряд ли мы что-нибудь сделали. А так – помаленечку, все само по себе идет.

Все, что связано с Григорием Журавлевым, чудо – вся его жизнь. Журавлев чувствовал пластику рук, ног, а ведь он сам их не имел, и это удивительно. На его иконах святые как будто не изображены, а явлены из-под кисти. Он писал большие иконы, огромные фрески святых, расписывал купол, это физически даже здоровому человеку тяжело. На нем самом была явлена сила и слава Божия. Рук нет у человека, чтобы держать в руках кисть, а он смог быть иконописцем, и каким – это была воля Божия и желание и вера самого человека. Всемогущество Бога проявилось в судьбе Григория Журавлева. Он растворялся в Божией любви. И этот подвиг любви светит утевцам и после смерти иконописца.

Людмила БЕЛКИНА.

Фото А. Евстигнеева

21.01.2005 г.