Притчи о Небесном Царствии, составляющие содержание тринадцатой главы Евангелия от Матфея, представляют собой самое известное широкой публике место Нового Завета, и в то же время самое непонятное. А это очень плохое сочетание, поскольку, если что-то хорошо известно, возникает иллюзия, что это и хорошо понятно, и на этом процесс знания останавливается, иногда даже и не начавшись.
     Спросите первого попавшегося верующего, что такое притчи о Царствии, и скорее всего вы услышите следующее: это призыв к спасению, разъяснение того, что главной целью человеческой жизни должно быть его обретение. В общем, агитация и пропаганда.
     Но всякий агитатор и пропагандист старается говорить как можно понятнее и доходчивее, чтобы его словам вняло как можно большее число людей. А Иисус делает все наоборот: прибегает к иносказаниям, напускает какого-то тумана. Почему же Ему было не сказать обо всем прямо и четко, не разжевать и не положить в рот, если Его цель состояла в наборе максимума Своих последователей, в вербовке максимума душ?
     Эта несообразность свидетельствует о том, что мы совершенно неправильно понимаем суть дела спасения, а значит, и не можем успешно спасаться. Но ведь спастись - это важнее всего остального, значит, нам необходимо во что бы то ни стало разобраться в этом парадоксе и ответить на вопрос, почему притчи?
     Между прочим, ученики именно об этом и спросили Иисуса, так что никаких домыслов мы можем не строить. Спросили и получили однозначный ответ. Но мы, читая Евангелие, почему-то всегда пропускаем его мимо ушей, будто это что-то второстепенное, сказанное просто для гладкости речи. А в нем-то все и раскрывается. Давайте же вслушаемся в ответ Иисуса внимательно.
     "Для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: дня того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет" (Мф. 13, 10).
     Что это означает? Слова сии звучат для нас странно и даже пугающе. Настолько пугающе, что мы подсознательно не хотим в них вдумываться, инстинктивно чувствуя в них что-то неожиданно жестокое, к чему мы не готовы. Нам хочется отмахнуться от них, поскорее перейти к следующим фразам. Сквозь эти слова просвечивает совсем не тот образ Христа, к которому мы приучены, и мы предпочитаем не менять его и оставить все как есть. Но считать Христа не Тем, Кто Он есть на самом деле, значит, не быть христианином. Так что вдуматься все-таки надо.
     Как бы это ни расходилось с общепринятыми представлениями об Иисусе, как проповеднике и вербовщике, факт остается фактом: Он специально говорил так, что Его трудно было понять. Он пользовался особым языком, к которому надо было иметь ключ, я давал затем ключ только тем Своим ученикам, которых готовил к апостольскому служению. Они с трудом осваивали этот ключ, так что Иисусу приходилось проводить с ними повторные тренировки. Один раз Он учил их на примере притчи о сеятеле, другой раз на примере притчи о плевелах, и оба раза делал это скрытно от остального народа. "Сеятеля" стал объяснять лишь тогда, когда они "приступили к Нему", то есть подошли настолько близко, что можно было говорить только им, понижая голос, а "Плевелы" вообще растолковал после того, как "отпустил народ" и вошел с учениками в дом.*
     * Конечно, после того, как Евангелие было опубликовано, ключ к притчам стал доступен всем. Но тогда появились другие "секреты" христианства.".
     Что напоминает нам такое поведение? Хотим мы этого или нет, в памяти тут сразу возникает то, как вели себя торговцы ложками, развозившие когда-то свой товар по всей России. Они создали специфический жаргон, названный "феней", который был непонятен непосвященным и поэтому давал им возможность прилюдно договариваться о политике цен и разных других "маленьких хитростях" (потом этим жаргоном воспользовались гастролирующие музыканты). Другая аналогия, менее приятная, - жаргон "блатных", по которому они сразу узнают друг друга и тоже могут с его помощью скрыть что-то от слушающих их "фраеров". В общем, мы имеем тут типичный эзотерический язык, средство корпоративного общения. К нему прибегают в тех случаях, когда хотят передать некоторую информацию, предназначенную только своим и скрываемую от чужих. Неужели, Иисус в Своих притчах действует именно так? Утаивает информацию о Небесном Царствии от тех, кто не особенно хочет ее получить? "Кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет". Кто не торопится спасаться и слушает проповедь о спасении невнимательно, того Я нарочно буду убивать с толку, пусть гибнут...
     Может это не совсем так, но тут проглядывает совсем другая концепция спасения, чем та, которая является сегодня столь популярной. Христос не тянет к Себе сомневающихся и колеблющихся, а ставит пред ними дополнительный барьер: не захотите его преодолеть, тем хуже для вас. Он не сглаживает различия между теплыми и прохладными, а увеличивает их, согревая теплых и еще больше остужая прохладных. Он не нивелирует людей, а размежевывает их. Размежевание в некотором смысле можно назвать сквозной идеей Нового Завета: место, которое мы обсуждаем, находится в его начале, а в самом его конце всплывает опять: "Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще" (Откр. 22, 11 ).
     Зачем нужна эта поляризация, легко понять из притчи о плевелах. Рабы сказали хозяину поля: "хочешь ли мы пойдем, выберем их? Но он сказал; нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе и то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу Мою" (Мф. 13, 28). Смысл того, чтобы ждать до осени, ясен: только что взошедшая зелень вся почти одинакова, но если дать ей подрасти, естественные различия между полезной культурой и сорняками станут проявляться все отчетливее и в конце лета разложить их на две кучки будет совсем легко. Внешнее размежевание здесь обличает отсеивание одного от другого, поэтому, если бы хозяин мог каким-то искусственным способом его усилить, он сделал бы это (например, применил бы какое-то опрыскивание, делающее пшеницу желтой, а сорняки - синими). Так вот, Иисус и применяет такой искусственный способ для усиления поляризации человеческого рода на праведных и нечестивых: таким способом является эзотерическое проповедование языком притч. Строго говоря, это даже не проповедование, а тайное обращение к "верным" с целью еще больше укрепить их в верности и еще дальше отвести от ненадежных, чтобы эти две группы не смешивались между собой.
     Таким образом, дело Христова спасения - не набор, а отбор. Для большинства это будет неожиданностью, но это так. Читатели могли сами убедиться, что никакого иного вывода на основании евангельских текстов сделать просто невозможно. Иной вывод делается нами лишь потому, что мы предпочитаем оптимистическую ложь грозной правде.
     Концепция "агитации" или "набора" кажется нам более гуманной, чем концепция отбора, а поскольку мы считаем Христа великим гуманистом, нам трудно взглянуть на вещи объективно. Образ Христа агитатора заключает в себе больше снисходительности, а это-то как раз нам и нужно. Нам хочется, чтобы Он был вербовщиком, уговаривателем: раз Он уговаривает нас спасаться, значит, Ему это очень нужно, значит, Он не будет нас строго судить на Своем Суде. Вот какова подсознательная логика, настраивающая нас против идеи отбора. Ведь отбор есть нечто беспощадное, это прокрустово ложе: кто не подойдет по размерам для рая, тот отправится в ад и никакие мольбы ему не помогут.
     Тем не менее христианство есть отбор, и та "щадящая" трактовка Евангелия, которую мы впитали, есть не что иное, как проявление общей тенденции нашей цивилизации: долой страх Божий! Зачем ей это надо? Затем это надо тому, кто эту цивилизацию выпестовал и кто сегодня вдохновляет ее во всех основных ее проявлениях, - персонажу, хоть и невидимому, но, по достоверным сведениями, имеющему рога и копыта. Не имея своей собственной онтологической жизни, он существует лишь всасываемыми им в себя нашими жизнями, которыми ему удается овладеть, поэтому каждая неспасенная человеческая душа есть для него еще одна порция пищи, еще один объем горючего, продляющий его заимствованное бытие. Если бы этой подпитки не было, он давно зачах бы и увял, а чем ее больше, тем пышнее он расцветает своим злым цветом. Естественно, что всю хитрость своего изощренного ума он употребляет на то, чтобы отвратить нас от спасения, и одна из сравнительно недавно изобретенных им для нас ловушек оказалась особенно эффективной. Раньше он через очарованных им писателей и общественных деятелей поносил Евангелие, оспаривал его подлинность, высмеивал христианские догматы и т. п. Но это становилось все менее успешным, поскольку и исторические документы, и археологические раскопки, а в последнее время и результаты естественных наук стали все более подтверждать Священное Писание. Тогда он сменил стратегию: стал изо всех сил поддакивать Евангелию и содействовать его тиражированию и распространению, но, поддакивая, незаметно перемещал акценты таким образом, что эта спасительная книга начала переходить в свою противоположность. Теперь мы читаем Евангелие, а он потирает руки и хихикает: имея глаза, мы не видим и, имея уши, не слышим.
     Это очень серьезно! Дело обстоит так, что мы находимся под угрозой стать жатвами грандиозного обмана, может быть, самого грандиозного за всю человеческую историю. Нас обманным путем хотят лишить главного спасательного средства - святого Евангелия, от нас хотят утаить голос Самого Бога. Что же нам делать?
     Чтобы врагу нашего рода это не удалось, мы в первую очередь как раз и должны твердо и навсегда усвоить ту несомненную истину, что после смерти нашего тела будет уже поздно каяться и менять свое поведение, ибо нас ожидает не перевоспитание, а Страшный Суд, то есть отбор. Если мы еще сомневаемся в этом, послушаем последнюю из притч, сказанных Иисусом Своим ученикам.
     "Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и севши хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы и отделят злых из среды праведных и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов" (Мф. 13, 4750).
     Кажется, чего уж яснее? И все-таки чернь сомнения продолжает точить душу, не правда ли? Бог не может быть так беспощаден. Ведь перед каждым причащением мы обращаемся ко Христу со словами, которые написал для нас святой Василий Великий, а он не мог ошибиться: "Не хощеши бо, Владыко, создания Твоею руку погубити, ниже благоволиши о погибели человеческой, но хощеши всем спастися, и в разум истины прийти". Бог всем желает спасения! Может ли Он в таком случае нарочно производить поляризацию, которая обличит ему рассортировку, превращая ее в чистую формальность?
     Да, может производить и постоянно производит. В апостольские времена Он прибегал для этого к эзотерическому языку притч, а сегодня попускает диавольские соблазны нашей комфортной цивилизации и даже диавольское искажение собственной Благой Вести, не действующие только на подлинно верных, а остальных влекущее на ту дорожку, которая в конце приводит в ад. Но, глядя на тех, кто вступает на эту дорожку. Он не испытывает никакого злорадства. Почему же Он не перекрывает этот путь?
      Ответ прозвучит странно, но он верен: из человеколюбия. Суть в том, что отправка души в ад есть вовсе не месть, а предоставление человеку того окончательного местопребывания, к которому он подготовил себя в течение земного этапа существования. В раю грешнику было бы еще хуже, чем в аду. Представьте себе картежника, которому запрещено играть, или сплетника, не имеющего возможности злословить, - да их же стошнит от Царства Небесного, где все это исключено. Наверно, если бы им показать и то, и то, они сами выбрали бы ад, где собрана подходящая для них компания. А чтобы облегчить этот выбор, чтобы пребывание души в раю или в аду было более органичным, а значит, пребывание в аду было менее мучительным. Господь еще при нашей жизни поляризует нас и разводит подальше друг от друга.
     Но отчего же в преисподней все же "плач и скрежет зубовный"? Не от сковородок, а от досады. Огонь, который жжет грешников в аду, - это запоздалое раскаяние. Только там они начинают понимать, что грешная жизнь не приносит истинной радости, ибо она противоречит космическим законам, и в них пробуждается сожаление, что они упустили свой шанс, данный им на земле.
     Давайте же молиться, чтобы вместо этого "они" нам не пришлось когда-нибудь сказать "мы". И не только молиться, но и действиями своими стараться предотвратить это.