Вторая часть	О ЯЗЫКЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ИКОНЫ	Вторая часть

     Православные апологеты сравнивали икону со Священным Писанием. Библия несет в себе не только важнейшую информацию, но и ту животворящую силу, которая непосредственно воздействует на душу человека и проникает как луч в самые глубины его сердца. Священное Писание - это откровение и благодать Божия, заключенная в человеческом слове. Икона - это Церковное Предание и благодать Божия, проявляемая через линии и краски, как через цветовые письмена. Священному Писанию внимают в безмолвии; к иконе обращаются с молитвой. Священное Писание открывает духовный мир человеческой душе; через икону человеческая душа общается с этим миром. Сила, заключенная в Священном Писании, свидетельствует душе о том, что оно - истинно, что духовный мир существует и открыт для человека. Сила иконы свидетельствует о том, что этот мир близ нас, что сама душа - частица этого мира.
     В древние времена для иконописца самым важным были святость жизни и мистическая интуиция (способность воспринимать духовный мир), а уже затем - мастерство. Соединенные вместе, они создают то, что в миру называется гениальностью, а в Церкви прозрением.
     Икона имеет два поля. Первоначальное поле - человеческое сердце, в котором должна быть безвидно написана икона через молитву и внутреннее мистическое переживание. Это видение священного образа, еще не в красках и линиях, а в особом чувстве, которое мы можем условно назвать чувством достоверности: душа знает, с кем она общается, и потом узнает знакомый лик на иконе, или же отвергает его, как музыкант - фальшивую ноту.
     Мистический опыт общения с Небесной Церковью и переживание духовных реалий дает истинное содержание иконе, а образец, с которого снимается список - каноническую форму и историческую достоверность. Без мистической достоверности одна форма окажется "спящей иконой": она может быть внешне красивой, но не слышать, как во сне.
     Иконописец становится или аскетом, или лжецом - третьего пути нет.
     Теперь о том аспекте иконы, который проявляется на поле доски. Малое, замкнутое поле должно разомкнуться и расшириться до бесконечности. Икона должна включить душу в то дивное, кристалловидное море света, которое видел у престола Божия апостол Иоанн. Где благодать Божия - там дыхание вечности и бесконечности.
     Икона начинается с линии. Укажем три вида линии: 1) светоносная линия, 2) единая линия, 3) непрерывная линия.
     Светоносная линия - это то, что стоит за иконой, что указывает ее сферы, плоскости и поля, что объединяет икону в единое композиционное целое, что выявляет жизненное пространство иконы. Эта линия берет начало за пределами иконы и уходит за ее материальную плоскость. Она из царства невидимого. Связав икону с этим царством, она вновь исчезает в невидимом, как звук частоте> колебания, не прекращаясь, становится недоступным для восприятия человека.
     Светоносной линией можно назвать мысленные линии - только в святоотеческом значении этого слова, отличающего ум от рассудка. Ум для святых отцов был пробуждением и прозрением духа, который мог однако свободно пользоваться силами души.
     Единая линия исходит из человеческого сердца, она присутствует в каждой линии иконы. Слово, которое не исходит из сердца, если даже будет формально правдивым, все равно остается мертвым словом. Линия, которая не идет из сердца, будет ложной линией. Это уже не выявление тайны, а сочинительство. Линия, идущая от рассудка или воображения - это слепая линия.
     Третья линия - это непрерывная линия. Здесь реализация и практическое воплощение первых двух условий. Рука художника должна быть подчинена сердцу и рисовать линию единым, непрерывным движением, и ни в коем случае не вырисовывать ее. Иначе получится дробная линия с искусственно связанными точками. Здесь входит в свои права техника письма, но главным остается состояние: когда сердце свободно от грехов, страстей и забот, то кисть свободна от ложных импульсов и судорожного напряжения. Это вовсе не значит, что кисть должна быть расслаблена. Расслабленность кистиэто погашение ума, т. е. состояния медиумизма, когда к душе человека могут присосаться духи-паразиты.
     Кисть не должна быть напряженной - это признак гордости, обратной стороной которой является боязнь неудачи, недостаток внутреннего видения, который хотят компенсировать рассудочным знанием, как бы преодолеть слепоту силой воли, а иногда - отсутствие правильной техники письма... Кисть художника должна быть свободной, но находиться в состоянии готовности мышц.
     Чем отличается единая линия от неделимой, непрерывной линии? Поясним примером: брови на лике иконы - единая линия, а каждая бровь - неделимая, т. е. непрерывная линия, которую должен нарисовать художник одним движением без остановки руки.
     В иконе нет прямой перспективы, но это не делает икону статичной и плоской. Надо разделить икону на мысленные сферы, которые заменяют перспективу. Один отказ от прямой перспективы, без видения сфер, недостаточен: такая икона будет лишена композиционного совершенства, центростремительного движения и сферического полета.
     Сферы и пересекающиеся плоскости могут быть очерчены, а могут только подразумеваться. Окружность, в том числе эллипс, является лучшим выражением поля динамических сфер, застывших во внутреннем полете.
     Характерно, что язычник и люциферианист Рудольф Штейнер при построении своего храма "всех богов" в Париже требовал от резчиков по дереву, чтобы объемные изображения идолов Венеры, Меркурия и др. были угловаты и резки. Ломаная линия - символ распада.
     Что значит свободное движение руки? Это - движение твердое, плавное, цельное, единое, равномерное; движение, при котором кисть не отрывается от полотна и доски. В этом движении нет излишнего напряжения, кисть не останавливается, не делает дробных линий. В свободном движении нет вибраций - дрожания руки, нет тщательного вырисовывания, и в то же время нет небрежного расслабления, нет горделивого, самоутверждающего нажима кисти, нет боязливости и неуверенности, как будто движение происходит во тьме, на ощупь. Свободное движение руки дает возможность избегать изолированных, локальных линий, которые несовместимы с чувством единой линии и цельности композиции. Рука не должна иметь опору, она находится на весу. Нельзя также исправлять одну линию другой, наложенной на нее. В таком случае в двух линиях будет отсутствовать свободное движение: первая линия будет фальшива, а вторая направлена на исправление того, что не исправляется.
     Линия на иконе - это прорез в духовный мир, это просвет в мире косной и, поэтому, в существе своем, затемненной материи материю просветить может только благодать.
     Художники Китая и Японии создали технику и стиль, отчасти напоминающий живопись, но это - сходство внешнее и поверхностное. Если картину великих китайских живописцев по лаконичности языка и четкости каждой линии можно сравнить с иконой, то это икона перевернутая лицом вниз, это икона одушевленного космоса, икона, где нет Бога. В такой картине по сути дела нет места и для человека, - он такое же явление земли, как олень и птица. Гора или водопад занимают куда больше места в китайской картине - из них как бы брызжет сок земли.
     В японской живописи больше места уделено человеку. Некоторые лики могут показаться иконографичными, однако художники интуитивно выразили в этой странной иконографии притяжение земли. Угловатые лица говорят о силе воли; в фигурах, как ни странно, доминирует живот. Эти лица носят демонический характер; если приставить к персонажам картин рога или копыта, то мы увидим изображение демонов.
     В китайской картине - космическая гармония, в японской человек борец, который вступает в борьбу с соперником, стоящим за рамкой картины. Если сравнивать японскую живопись с иконописью, то это будет "прометеевская иконопись".
     Обаяние китайской живописи - в ее музыкальности. Художник заставляет картину петь. Это - космическая мелодия, которая напоминает не о том, что душа частица неба, а о том, что человек взят и слеплен из земли.
     В православной иконе - безмолвие, там нет музыки. "Музыкальная" икона стоит на грани между иконой и картиной. В иконографической картине китайских мастеров, похожей на лист партитуры, звучат мелодии, переходы и переливы.
     Православная икона пишется единой линией, непрерывающимися движениями кисти и созерцается единым взглядом. Икона, расчлененная на клетки и фрагменты, гибнет, как разрезанная ножом.
     Китайская иконографическая картина космоса похожа на глухую непроницаемую стену, йа которой нарисованы небо, облака и озера. Это - очаровательный, прекрасный тупик души, это - сладкая дремота души на золотой постели. По бумажному свитку китайского художника глаза скользят как по страницам книги, написанной иероглифами. Там не просветляется, а наслаждается душа, внимая музыке космоса, рождающего ассоциативные звучания и ритмы в самой душе: она питается тонким прахом, поднимающимся с поверхности земли. Китайский художник похож на старого аристократа, давно потерявшего веру в Бога, но сохранившего воспитанное веками благородство и изысканность манер.
     В японской живописи центральное место занимает человек. Он не эстет, восхищенный красотой космоса, а борец-самурай, вызывающий на бой духов неба и земли.
     Любимый сюжет японской живописи - гора Фудзияма. Это не модальность космоса, не его эмоциональное выявление, а скорее эмблема мироздания, или символ островов Японии, вздымающихся к небу. (В сердце Японии клокочущая лава, а на лице ее - улыбка.) Даже когда вершина Фудзиямы пустынна и одинока, в картине сохраняется бинарность восприятия: видимого вулкана и невидимого человека, соперничающих друг с другом своей мощью.
     В японских картинах, с полуобнаженными телами, нет красочной чувственности, как в миниатюрах Персии и Турана (Таджикистана), нет ни сладострастия, ни стыда, а есть нечто более глубокое и темное - это люциферианство, где свет превращается во тьму, а тьма - в мертвый фосфорический свет. Там человек изображен как оборотень: тело для него чуждое как одежда, как плащ, под которым китайские живописцы тщательно скрывают линии человеческого тела. Здесь человек не муравей, ползущий по глобусу, а титан, который хочет поднять над своей головой земной шар.
     Православная икона отражает небо и Божественный свет. Китайская картина - землю, в ее, оторванной от неба, автономной, и поэтому обреченной красоте. Она старается заменить трагедию мира элегией, лирической грустью.
     Японская живопись - это икона подземного царства, это свет падшего ангела, яркий, но тяжелый, холодный и мертвый свет, который воспринимается душой как непроницаемая тьма.
     В этом отношении интересна параллель между искусством, отразившим душу народа, и самой историей.
     Ни в одной стране христианство не было уничтожено с такой жестокостью и последовательностью, как в Японии. В этом отношении с Японией не могла идти ни в какое сравнение Римская империя времен Диоклетиана, или Персия во время царствования Сапора и Пироса.
     В позднее средневековье христиане Японии представляли собой значительную часть населения, третью по численности после буддизма и традиционного язычества - синто. Правительство сёгуна - главы военной администрации - приговорило всех христиан к смерти. Приговор был исполнен с непоколебимой волей и чрезвычайным усердием. В течение всего XVI века продолжалось избиение христиан. Южные острова Японии - оплот христианства - были окрашены кровью, как подмостки огромного эшафота. В последующие века, вплоть до второй половины XIX столетия, христианство рассматривалось как преступная, антигосударственная секта. Японец, поступая на государственную службу, должен был дать присягу, что он не христианин, и публично сломать крест. Этот закон, ставший ритуальным, был отменен только в XIX веке, под воздействием христианских держав. И еще один характерный штрих: самоубийство, которое считается самым тяжелым грехом для христианина, стало у японских самураев выражением высшей доблести и геройства. При этом самоубийство (харакири) совершается изощренно-жестоким образом: самурай своим мечом распарывает живот и затем круговым движением клинка вырезает свои внутренности. Здесь человеческая, а вернее демоническая, воля должна победить боль. В японских портретах, больше чем в социологических сочинениях, можно найти ключ к тайне: как пустынные острова Японии - похожие на камни, которые после постройки выкинули в океан - стали величайшей технократической державой мира.
     Китайская живопись - это космическая поэзия, но сам космос сконцентрирован в Земле: середина Земли - Китай, Китай - сердце вселенной. Это сердце живет, пока исправляются правила древних мудрецов. Там время обращено назад, прошлое и будущее поменялось своими местами. Перемены - это измена духу Китая, душам предков. Потеряв небесную красоту, китаец стал остро и чутко ощущать и переживать земную красоту, видеть ее в груде камней, в тающих снегах, в луче лунного света, проникающего сквозь щель хижины.
     Китайская живопись - это призыв к человеку увидеть красоту земли, раствориться в космосе, как капля в океане, жить ритмами космоса. Но вся вселенная не может заполнить бездны человеческого сердца, поэтому китайский эстет одновременно лиричен и жесток.
     Полотна с вершинами гор, окруженных прозрачными облаками, осенние сады, ивы, пригнувшие свои ветви к воде - это все декорация, скрывающая за собой другой сад "поднебесной империи" - сад пыток, сделавйшхся искусством, где палачи поступают не как простые мясники, а как художники своего дела.
     Господь сказал: "Войди в клеть (комнату, келию) свою, закрой дверь и там помолись Богу втайне". Мастерская иконописца должна быть похожа на келию, где все располагает к молитве. В ней, кроме икон и необходимых принадлежностей для работы, не следует иметь никаких посторонних вещей, того, что отвлекает и рассеивает внимание. Даже беспорядочно брошенные кисти и краски являются нежелательным раздражителем для ума иконописца. Он должен быть сосредоточен, как во время Богослужения. Закрывая за собой дверь мастерской, иконописец должен закрыть двери от мира и отряхнуть - как грязь у порога - мирские заботы. Не всех людей следует впускать в мастерскую иконописца. Присутствие чуждого духа, даже следы его пребывания, вызывают чувство тяжести, скованности и духовной пустоты.
     Икона начинается с линии, а линия начинается из сердца; она не имеет другого основания, или обусловливающей ее причины. Образно говоря, она тянется из сердца, как нить из паука. Сердце в святоотеческом понимании, - это место пребывания духа человека или сам дух. Поэтому исходная точка иконы лежит в невидимом мире, а затем появляется и проявляется, как бы нисходит на плоскость иконы; она не повторение линии образца, с которого пишется икона. В интеллектуальном и эстетическом плане она необъяснима и недоказуема, как недоказуем философский постулат, на котором держится все здание дальнейших логизаций.
     Если первые, единые и непрерывные линии не удались, т. е. душа художника не приняла их чувством достоверности, то икона не удалась.
     Чувство достоверности - это чувство сходства лица, изображенного на иконе (его узнавание) с личностью святого, которого видело сердце в молитве не визуально, а в мистическом переживании. Здесь принципиальная разница между списком и копией. Список - близость к личности, копия - схожесть, или даже визуальное совпадение с иконографическим образом. Когда не удались первые линии, то исправление надо начать с собственного сердца, т. е. принести покаяние в грехах, особенно в горделивом самоутверждении и в тайной надежде на свой талант и способности. Затем смиренно просить святого, чтобы он вместе с художником невидимо держал кисть, т. е. направлял движение его руки.
     Надо помнить, что движением локтя можно изобразить геометрическую фигуру, но нельзя провести живую линию. Движение локтем - это мертвое, машинное движение, подобное раскачиванию маятника или движению колеса.
     Движением пальцев можно дорисовывать детали, расцвечивать и украшать, т. е. не создавать, а дополнять. Главное движение иконописца - это движение запястья. Главное в иконе - глаза, это духовный центр иконы. В глазах отражена душа, глаза в иконе это просветы из мира духа в мир материи.
     Символ глаза - круг, или круг с точкой в центре. Кроме того, круг - символ вечности, солнца, цельности, законченности, совершенства. От окружности, как от вечности, должны исходить линии композиционных сфер иконы и ее формы, хотя бы внешне не похожие на круг.
     Копирование - это смерть иконы. Чтобы сделать список, надо внутренне пережить икону, прочесть ее смысловой текст, а затем написать его своим почерком. Копировать - значит аналитически расчленить икону, а затем механически переносить штрихи и детали с образца на доску или полотно. Но икона не может быть сконструирована из частей и фрагментов. Душа - это единица, монада, а не сумма чисел.
     В списке сначала - содержание, а затем - форма. В копии сначала - форма, затем - содержание. В списке духовное единство передается через цвета и линии. В списке движение от внутреннего к внешнему: в копии - от внешнего к внутреннему, однако это внутреннее воспринимается через совпадение и сходство с образцом по окончании всех работ.
     Копировать - это значит выключить свое сердце из рождения иконы, а заменить его "наметанным" глазом и механическим движением руки. Здесь не пишется икона, а снимается ее "факсимиле". Еще большей ложью является сочинительство иконы, "творческое вдохновение" - состояние определенного нервного возбуждения, с расторможенной фантазией, не имеющей ничего общего с жизнью духа.
     В первом случае икона тиражируется, как ротационным станком, во втором - в иконе проявляется не личность святого, а сам художник: содержание его подсознания, воображения, памяти, эмоции и т. д., другими словами, им проецируется собственное "я" под видом иконы. Такой полет страстного воображения воспринимается верующим сердцем не как икона, а как грязь на доске.
     Рассказывают про знаменитого Дали, что он сделал копии нескольких картин с такой точностью, что привел в замешательство экспертов, которые не могли отличить копии от оригиналов.
     Великие иконописцы могли бы сделать то же самое, но тогда они превратились бы из мастеров в ремесленников. Их иконы были воплощением молитвы и реальным видением духовного мира. Поэтому в списках чудотворных икон были также чудотворные иконы, как явление Духа. Здесь тайна: почему у древних иконописцев списки никогда не совпадали с оригиналом? Без ощущения реального присутствия святого как невидимого, живого существа, и единого поля иконы, невозможно написать икону. Здесь художнику следует избегать двух крайностей одинаково опасных, двух профанаций: нарочитого примитивизма, который легко переходит в вульгарную грубость (как будто художник похлопывает по плечу святого и предлагает ему сесть на табуретку), и напротив, излишней изысканности и манерности форм, того вовсе не аристократического аристократизма, которыми отличаются души разбогатевших торговцев; тогда изображение святых на иконе становится не духовно-прекрасным, а "элегантным".
     Главные цвета иконы - это белый и черный цвет. Они не всегда доминируют в иконе, но неизменно присутствуют в ней, хотя бы в других цветах. Белым цветом пишутся блики на одеждах и высветы на ликах. Белый цвет в иконе - это самый глубокий и мистический цвет, это образ Фаворского света - вечных Божественных энергий. Этот свет озаряет святых не извне, как находящийся в пространстве источник; он не излучается изнутри, как пламя души через истонченный покров тела, - этот свет вне пространства и вне времени. Он свидетельствует о своем присутствии, но свести его к предшествующей причине, подчинить закону и правилу, или локализовать - нельзя. Он сам является причиной всего; он избирает, освящает, преображает и творит. Само изображение белых световых линий вопреки формам тела и складкам одежды как бы свидетельствует о том, что этот свет не подчинен законам физикального мира и антического восприятия. Этот свет сам находит святого. В каждой православной иконе присутствует Фавор.
     Белый цвет - это цвет начала - домирного и довременного прошлого. Это - цвет настоящего, как присутствие Святого Духа, явления Божественной силы, динамика духа, молитвы, безмолвия и созерцания. Это - цвет конца, обетованного будущего, когда все краски станут изнутри лучистыми, светлыми и прозрачными; когда белый цвет засияет, как на Фаворе, в своей таинственной красоте. Здесь отметим, что белый цвет - это не белая краска, а скорее, единство цветов в их цельности и взаимопроникновении; цвет всех цветов - белый цвет - это совершенство и полнота, в этом отношении он соответствует окружности.
     Черный цвет также мистичен. Он может иметь различные и противоположные значения. Это цвет уплотненного вещества, аналогичный четырехугольнику. Это цвет пустоты и отсутствия жизни, олицетворенных в падшем ангеле. Этот цвет не может быть применен к Божеству для того, чтобы подчеркнуть тайну Божества и Его надмирность, это - цвет апофатического богословия (богословие, которое путем отрицаний (негаций) показывает, что Бог несопоставим и несравним ни с чем; что Он неисследим в мысли и невыразим словом, и познать Его можно как тайну - через внутренне озарение). Тогда черный цвет служит выражением интенсивного света, который кажется человеку мраком.
     Черный цвет поглощает лучи, а не отражает. В контрасте с белым или другими цветами, он может служить образом тайны, в которую бессилен проникнуть человеческий ум. Иногда черный цвет соединяется с красным.
     Красный - это жизнь, выражением которой служит кровь.
     В белом цвете присутствуют, как тона, другие цвета. Белый цвет - это цвет Логоса, который пришел на землю, чтобы просветить, спасти и преобразить мир.
     Золотой цвет - это цвет вечности, величия, совершенства, но он чаще употребляется как фон или как нимб (слава святого).
     Все цвета, даже золотой, отвечают на вопрос "что". Один белый цвет может ответить на вопрос "кто", это - пребывание Божества в мире. Все цвета, кроме белого, опредмечены, как бы высоки и духовны ни были эти предметы. Один белый цвет является не качеством, но свойством, не эмблемой, а предвечной сущностью всех цветов.
     Для истинной иконы характерна не дробная, не раздельная на отдельные движения, а единая, целостная линия. Если нет этой линии, то нет иконы. Вырисованная несколькими дискретными движениями линия свидетельствует об отсутствии двух необходимых условий: соединения сердца с образом и с импульсом, идущим из духовного мира, когда иконописец становится посредствующим звеном, передатчиком и выявителем этого импульса. Это происходит не в бессознательном состоянии, как у медиума, а при ясном, даже особенно глубоком и четком мышлении ума. Только мышление приобретает не рассудочно-дискурсивный, а созерцательный характер. Мистическое чувство присутствия, приближенности, воздействия, проявления и включенности духовного мира в творение иконы, чувство единства изображающего с изображаемым обуславливает концентрацию ума, цельность восприятия, и поэтому не выключает, а проясняет сознание.
     Единая линия - это обнаружение, выявление, материализация и высветление в краске Того, кто присутствует безвидно.
     Дискретная линия - сложная, дробная, выраженная в нескольких движениях, являющаяся не свободной линией, а уплотненным рядом точек; линия колеблющаяся и дрожащая, написанная слепой, трусливой, вибрирующей кистью; линия, которую при дальнейшей работе художник исправляет и корректирует такими же дробными штрихами. Линия, в которой едва теплится жизнь - признак того, что в иконе нет главного - присутствия святого. Характерно, что в рисунке ребенка нет дискретных движений; там можно наблюдать способность создавать единую, цельную, четкую линию, схватывать главное и выявлять простейшие геометрические формы.
     Линия не должна быть заостренной и угловатой, как бы сломанной (угловатость, судорожность, изломы, заостренные концы относятся к изображению темной силы). Окружность и округленность, естественное движение линии - это жизнь линии, а угловатость признак сложности, надлома, крушения, противоречия, противопоставления, изменения движений, дисгармонии, противостояния и распада.
     Здесь говорится о линиях движений и тел, а не о геометрических формах.
     На иконах многоугольное изображение обычно помещается в круг, сферу или окружность (как не кажутся заостренными спицы между осью и ободом колеса).
     При медиумичности (демонической внушаемости) выключается или подавляется сознание. Разум следует за линией, она открывается как бы из мглы. У иконописца линия прежде всего - мысленная линия. Разум "видит" линию, которую рисует рука, а не следует за рукой, как слепой за поводырем.
     В медиуме действует сила помимо его воли, которая уничтожает художника как личность. Он становится придатком кисти и красок, а по сути дела пленником непонятной для него силы.
     В иконописи духовный импульс действует не только через иконописца, но в единстве с ним, через ясность интеллекта, преданность воли и одухотворение чувств.
     Чувство единой композиционной линии, как лейтмотива картины, особенно характерно для египетских фресок и китайской пейзажной живописи. У египтян это выражение коллективизма: люди, похожие друг на друга, как двойники, изображены как бы застывшими в движениях и позах, выражающих не только последовательность, но и ритм работы. Здесь место человека занимает муравей в работе.
     Портретные фрески египтян - это апофеоз смерти: фигуры статичны, отсутствует прямая перспектива; лица не выражают чувств и страстей. Они напоминают иконные изображения, но только внешне. Бесстрастие лиц - это не мир души, а спокойствие смерти. Там соблюдена обратная перспектива - важнейший принцип иконы, но нет другого - сфер, поэтому духовный мир на фресках заменен загробным миром, пустой и темной вечностью - царством теней.
     Китаец примиряется со смертью, как с неизбежностью. Египтянин терпит поражение в титанической борьбе против смерти (пирамиды - надгробные памятники этой борьбы).
     Китайская живопись - это космизм. Пейзаж - облака, ступенчатые горы, стебли тростника - это ноты космической музыки. Но дух космоса - безликая сила, которой нет дела до человека, поэтому ее аккорды вызывают не восхищение и восторг, а тихую грусть.
     Икона не имеет границ. Рамка выделяет икону из мира обыденных, неосвященных предметов, но не ограничивает ее, поэтому иконописцы иногда нарочито пишут изображения не только на плоскости, но и на ободке иконы.
     Краски из минералов дают ощущение внутренней емкости и глубины. Кристаллы делают двухмерное изображение почти объемным, как бы предуказывая на скрытые возможности материи, которые проявляются в ее преображении и одухотворении. Кристаллы дают возможность чувствовать в веществе и четвертое, световое, измерение.
     В иконе может существовать несколько сфер, особенно в иконе со сложной композицией, но и в одной сфере могут присутствовать проникающие и пребывающие друг в друге планы.
     Иконописец, желая выразить полноту действия и дать большую возможность для молитвенного созерцания святого, часто изображает фигуру святого в полуобороте, как бы показывая его одновременно под несколькими углами зрения. При этом разворот остается условным: он означает не пространственное движение, не действительную позу, не лучшую позицию для молящегося, а другое открытость и обращенность святого, возможность взглянуть на икону как бы изнутри, будто сам молящийся начинает чувствовать себя в мысленной проекции полей иконы.
     Отсутствие линейной перспективы, и в то же время пребывание в иконе нескольких плоскостей, планов и сфер, позволяют выразить духовную объемность, лишенную материальной тяжести. При этом тело не превращается в призрачную тень души, а напротив, возводится в высшую степень реальности. Это одна из причин того, что древние иконописцы избегали размытых линейных границ, оттенков и полуцветов, а напротив, писали четкими, иногда даже контрастными цветами.
     Переливы красок и переходы цветов одного в другой характерны для картин с прямой перспективой и одним планом. Краски тела и одежды на иконе условны, потому что реалия тела - это образ будущего воскресения преображенного тела, а не увековечение плоти.
     Небесная Церковь нераздельно соединена с земной Церковью, особенно в таинствах и храмовом богослужении. Поэтому иконописец должен быть церковным христианином, в самом прямом и глубоком значении этого слова: он должен жить жизнью Церкви, освящаться ее таинствами, дышать ее духовной атмосферой. Церковные обряды, ритуалы и обычаи - это условие истинности его творчества. Только тогда он может мысленно сказать Господу: "Сам во мне живи. Сам через меня твори. Сам пребывай в моем сердце, Сам управляй моей рукою".
     Иконописец всегда должен чувствовать свою греховность и недостоинство, видеть недостаточность своего мастерства, то, что мешает благодати Божией действовать в нем и через него.
     Человек получает от Бога то, что он может воспринять: по засоренному каналу вода будет сочиться по каплям, хотя бы он был соединен с огромной рекой.
     Пребывание в Церкви, мистическая одаренность, художественная способность и мастерство, и самое главное - присутствие благодати в сердце, дает иконописцу возможность различать и отделять священное от несвященного, свое (церковное) от чужого, истину от лжи. Царь Соломон пишет: "Пей воду из твоего водоема, текущего из твоего колодца". Иконописец не только пьет, но черпает из колодца и дает эту воду другим.
     Что касается иконописного канона, то это - многовековый драгоценый опыт всей Восточной Церкви, опыт духовного видения и трансформации его в визуальном изображении. Канон не сковывает иконописца, а дает ему свободу. От чего? От сомнений, от опасности разрыва между содержанием и формой, от того, что мы назвали бы "ложью на святого". Канон дает свободу самой форме, заменяя копирование списком.
     В Православной Церкви существует феномен чудотворной иконы. Некоторые склонны объяснять это психологической подготовкой, как верой в чудотворность иконы, другие употребляют выражение: "Намоленная икона стала чудотворной". Здесь следствие спутано с причиной: икона оказывает воздействие, и потому перед ней молятся, а не наоборот. Чудотворная икона - это проявление святого через икону, его выбор, его особое духовное присутствие. Чудотворность иконы не может быть сведена и объяснена какими-то внешними причинами. Сам святой своей свободной волей выбирает икону как место своего духовного присутствия, пребывает с ней, творит через нее - поэтому она становится чудотворной. Люди идут пить к колодцу, потому что в нем вода, а не вода появляется в колодце потому, что люди хотят пить.
     Единая линия, присутствие сфер, плоскостей и полей делают невозможным повторение иконы. Напротив, икона, созданная в одном русле канона с точным соблюдением иконописной традиции и правил, всегда новая и неповторимая.
     Световая линия - это мысленная, иногда четко очерченная, иногда едва намеченная, или невидимая и только подразумеваемая линия сфер и плоскостей, которая дает иконописцу возможность выразить последовательность событий вне времени, глубину и объемность изображений вне прямой перспективы. Другими словами, это новое видение пространства; одновременная обращенность святого к Богу и к молящемуся перед иконой. Последнее в некоторых случаях достигается тем, что фигура святого рисуется на двух или на нескольких плоскостях, как бы на листах полуразвернутой тетради. Этим достигается максимальная открытость святого для молящегося как будто его созерцают на иконе сразу с нескольких сторон.
     Обычно сферы указывают на события, происходящие в двух мирах - небесном и земном, духовном и материальном, вечном и временном; сферы могут также указывать на степени преображения.
     Присутствие нескольких плоскостей в сложной композиции иконы дает возможность выделить и обособить каждую личность как бы в отдельную икону и через обращенность каждого святого к Богу показать их внутреннее единение. Без этого сложная композиция может превратиться только в графический аналог рассказа, а множественность - в групповое изображение.
     Сферы и плоскости дают возможность увидеть в иконе ее объединяющий энергетический центр, к которому обращены, как радиусы, все линии иконы.
     Картина, даже абстрактная картина, - это фиксация существующего в мире или в воображении художника, поэтому картина смотрит из прошлого в настоящее.
     Икона - это образ будущего века, преображения мира, поэтому она смотрит из будущего в настоящее,. Фактор жизненности, единства, действенности и целостности иконы один - благодать Божия.
     Первое падение иконописца и превращение иконы в картину с религиозным содержанием - это подмена духовного уровня душевным. Единство в духе (молитве и созерцании) заменяется единством настроения.
     Музыка душевных ритмов может быть по-своему красива и гармонична. Мир часто называет ее духовной, но молящееся сердце почувствует в ней фальшь, сентиментальность, лиричность, самолюбование, чувственную плаксивость, тонкий запах тления. Она бессильна выразить глубину молитвы, как и звуки скрипки - глубину безмолвия. Полем такой иконы является поле человеческой страсти.
     Потеря Бога ведет к дурной антропософии; потеря Бога и человека - к языческой космологии, где увековечена сама материя в ее олицетворениях, персонификациях. Предметы видимого мира оживают в своих подчеркнутых и гиперболизированных свойствах: море, горы и камни как бы выкрикивают свои имена.
     Если говорить условно и схематично, то византийская икона прежде всего - теология, персидско-туранская миниатюра - антропология, пейзаж средневековых китайских художников - космология, японский портрет - демонология.
     Вне православной иконы могут существовать плоскости, но не сферы. Чем же сфера отличается от плоскости?
     Сфера - отражение реального бытия. Это - мир, имеющий свою внутреннюю автономию, свои формы жизни, качества и свойства; и хотя сферы на иконе не растворяются друг в друге и не размывают своих границ, все же это не переходит в самоизоляцию гностической плеромы. Сферы сосуществуют и взаимопроникают друг в друга. Можно сказать, что сферы - это ступени бытия по отношению к началу источника и цели бытия - Божественному свету.
     Что же касается плоскостей в иконе, то это форма широкого охвата и диапазона видения, это - соединенные воедино углы зрения.
     Изображение как бы рассматривается одновременно с нескольких позиций и получает внепространственную глубину. В этом отношении плоскости можно сравнивать с инженерным чертежом или с анатомическим атласом духа. Плоскости - это видение вне прямой иллюзорной перспективы, зависящей от строения глаза; это - видение духом, некое предугадывание будущего видения, когда внешнее станет как внутреннее, а внутреннее как внешнее.
     Сферы дают возможность почувствовать бесконечность и вечность не как безграничную протяженность пространства и времени, а как новую форму бытия, в то же время не как статику, а как динамичное состояние, как вечное устремление к Богу, как совершенство, которое не имеет завершения и конца.
     Вне иконы сферы переходят в одноплановость и часто подменяются "сценами", т. е. последовател?ным развертыванием событий.
     Особое место в православной иконописи занимают символические иконы. Круг их крайне ограничен. VI Вселенский Собор запретил символические изображения Христа в виде пастыря, пасущего овцу, агнца, держащего крест, Орфея, привлекающего своей музыкой диких зверей. Но здесь запрещение символических икон надо понимать как ненужность и нецелесообразность изображать загадочные и иносказательные образы Того, Кто жил на земле во плоти.
     Символически изображается Святая Троица и ангельский мир - т. е. те, кого нельзя увидеть глазами. Эти символы связаны с феофанией (явление Божества, например, явление Святой Троицы в образе трех ангелов), пророческими видениями (Книга пророка Даниила, "Апокалипсис") и с Церковным Преданием (явление ангелов).
     В протестантском мире, порвавшем с древними христианскими традициями, в том числе с иконописью, изображения обычно носят ложно-символический характер. Библейское событие под кистью художника превращается в туманную аллегорию, похожую на иллюстрацию к сказкам или басням. Например, Христос изображается в виде пингвина, питающего своего детеныша собственной кровью, вытекающей из груди. Такая "живопись" открывает широкий доступ для фантазии и вымысла, и в религиозном плане ведет к ложному мистицизму. "Басенная морализация" характерна для немецких гравюр эпохи реформации. Следует отметить, что эта живопись хотя и пыталась заполнить вакуум, создавшийся после протестантского иконоборчества, однако сама не претендовала на роль иконы. Гиперболизированная аллегория воспринимается православным сознанием как профанация святыни, почти карикатура.
     В иконах особое место занимает пейзаж. Это не только фон, но космос, ожидающий своего преображения через человека. Скала на иконе - это отточенная глыба гранита, с причудливыми многоугольными плитами, похожими на огромные кристаллы - скала, которая должна превратиться в алмаз в будущем Царстве света: море, отмеченное колеблющимися линиями волн, должно стать подобным небу - морем света: деревья, нарисованные такими же скупыми линиями, как скалы, - расцвести как райские цветы. Пейзаж подчинен человеку. Земля ждет через него своего обновления - второго духовного рождения.
     На иконе космос - узник, еще закованный в цепи, но ожидающий своего освобождения: до времени преображения "земли и неба" (1 Петр.) ему разрешено говорить только шепотом.
     Наиболее яркими красками изображена пустыня, где живут отшельники. Это - сад небесных цветов; в нем отблеск райской красоты (икона "Детство пр. Иоанна").