В предыдущей главе мы установили понятие об обрядах как необходимых телесных посредствах благодатного освящения верующего человека. Несомненно, в этом именно смысле св. Василий Великий называет обряды церковные догматами от предания [20].
      Впрочем, должны здесь оговориться, что при столь значительном множестве обрядовых действий, существующих в нашей церкви, мы не можем утверждать, что всякий обряд есть непременный и безусловный проводник благодатного воздействия на человека.
      Епископ Феофан уподобляет внешний чин церкви ризе Господней. Великое множество людей теснило нашего Спасителя постоянно во время Его прохождения по городам и весям Палестины, великое множество касалось Его одежды; но исцелилась чрез одежду только кровоточивая.
      Для души младенчески-верующей, искренно жаждущей общения с Богом, Господь открывается на всяком месте, во всякой вещи, потому что искупительная смерть Богочеловека устранила средостение (Ефес. 2, 14) и плоть, обожившаяся в Первенце из мертвых, по единству естества, стала теперь способна к этому обожению во всем мире, во всякой вещи. В Ветхом завете богослужение непременно приурочивалось сначала к скинии, а потом только к храму Иерусалимскому, оно непременно выражалось в определенных внешних действиях и церемониях, из которых ни одно не имело своего собственного значения проводников благодати освящения, а только значение символическое, потому что Иисус не у бе прославлен (Иоан. 7, 39). Так что и слова Иисуса Христа, сказанные самарянке (Иоан. 4, 23-24) о том, что должно наступить время, когда истинные поклонники будут поклоняться Богу духом и истиною не в Иерусалиме и не на горе, совсем нельзя понимать в том сектантском понимании, по которому Господь будто бы этими Своими словами воспрещает молиться в храме или вообще молиться открыто, а равно сопровождать молитву каким-либо внешним действием. Богослужение ветхозаветное, так называемое обрядовое, было Богопоклонением во плоти, в известных формах, не одухотворенных живым действием благодати Божией, поэтому не могло быть и освящающим человека; а как лишенное творческого начала, оно было замкнутым в строго определенные формы, причем эти обряды как формы, символически изображавшие будущие предметы и явления времени Мессии, были для еврея строго обязательны. Не таково Богопоклонение в Новом Завете. Здесь богослужение совершается уже в "духе и истине": не чувственные движения и обрядовые действия являются господствующими, а дух благодати, одухотворяющий самые внешние богослужебные формы, и обряды наши уже - не символы, но истинное явление спасающей силы Божией, которая, правда, и в Новом завете действует чрез телесные посредства, потому что обращена на существа духовно-телесные, но не подавляет ими свободного духа человеческого, а напротив, оживляя его, может разнообразить формы Богопоклонения до бесконечности [21]. Велико разнообразие обрядов в православной церкви, как велика и сила веры, которая оживляет церковь и, проходя чрез общецерковное сознание, как чрез призму, преломляется в массе разнообразных оттенков в отдельных душах верующих. И вот, каждая верующая душа, непременно усты исповедающая во спасение, несет в общую сокровищницу свое исповедание, которое не может не вливаться во внешние видимые формы. Значит, чем живучее дух веры в известной христианской общине, тем свободнее, разнообразнее формы Богопоклонения, разнообразнее и многочисленнее обряды. Почему мы так мало знаем о каком либо твердо установленном институте церковных обрядов первенствующей церкви? Не потому ли, что живая вера, столь отличавшая первых христиан, не стесняла их свободы в разнообразии обрядов?
      С этой точки зрения надо признать, что не любовь к обрядовой стороне и не обилие обрядов являются показателями упадка веры, а, напротив, оскудение веры необходимо вызывает и бедность внешнего ритуала. Худо не то, что у нас много обрядов, а опасна безжизненность их, которая является первым результатом оскудения духа веры. Обряды наши церковные созданы общим церковным духом на началах взаимной христианской любви, и высший распорядитель здесь - Св. Церковь. Кто живет в этой Церкви, как в своей родной стихии, тому любы и обряды. Ведь в сектантство уходят не от избытка веры и любви, а от избытка гордости, самоуслаждения. Будущий сектант, еще прежде чем совершится фактическое отступление его от церкви, еще числясь в церкви, непременно переживает свое духовное отчуждение от тела церкви и прежде всего освобождает себя от подчинения ее уставам и богослужебному строю. А ведь ничто так не сближает людей, как общее дело. Богослужение же наше общественное со всеми обрядами есть такое общее дело, в котором участниками могут быть все на равных основаниях. "Православная Церковь, - говорит К. П. Победоносцев, - красна народом. Как войдешь в нее, так почувствуешь, что в ней все едино, все народом осмыслено и народом держится" [22]. Никогда не будут лишними, никогда не покажутся безжизненными наши обряды церковные тому, кто живет общею жизнью церкви, кто ставит для себя правилами не свои выдумки или лжемудрствования вне церковного мира, а уставы церкви, кто одевается этими уставами, как бы ризой Господней. "Церковь своими уставами, - говорит еп. Феофан, - обнимает всю жизнь человека с рождения до смерти, и притом во всех ее проявлениях и порядках. Следовательно, нет движения и действия, где бы внимательный христианин не встретился с чем-либо церковным. Следовательно далее, нет движения и действия, которое не поставляло бы его пред лице Бога и чрез то не обязывало бы к действованию благоговейнейшему, как подобает действовать пред лицем Бога. Отсюда выходит, что действующий по-церковному, как следует, непрерывно проходит науку благоговеинства пред Богом, с посвящением Ему всего, а отсюда навык - с каждым делом видимым соединять все внимание ума, все сочувствие сердца и всю ревность воли, и все сие в религиозном духе. Ходи ты теперь в сем настроении, под влиянием церковных порядков - что получишь? Получишь то, что дух благоговеинства проникнет всего тебя и вселится в тебя. А отсюда выйдет то, что ты никакой многости в церковном замечать не станешь; ибо дух благоговеинства, пребывая в тебе неотходно, все объединять будет, и у тебя во внимании будет не многое, а одно. Выйдет также, что ты ни в каком последовании церковном не будешь замечать длительности; потому что никакое последование церковное не может быть столько длительным, чтоб сравниться в сем отношении с духом благоговеинства или превысить его, когда он не отходит и непрерывно действен. Как дыхание телесное освежает и оживляет весь организм, так и хождение в церковных порядках освежает и оживляет весь состав духовной жизни. Как кровоточивая, коснувшись края ризы Господа, привлекала целительную себе от Него силу, так всякий, делающий что-либо церковное или участвующий в том, приемлет приток духовных стихий в оживление своего духа. Внешний чин церкви есть риза Господа, самая же церковь - тело Его" [23]. Несомненно, этот именно дух благоговеинства, воспитываемый в каждом отдельном члене церкви непрерывным хождением его в уставах церкви, в храме Божием, в общем собрании многих верующих, соединяется, как некий светлый небесный атом, со множеством таких же подобных ему, и образуется в храме Божием, в нашем богослужении особая небесная атмосфера, в которой "и верится и плачется, и так легко, легко". Кто входит в храм Божий с верою, благоговением и страхом Божиим, тот хорошо знает, как много значит дышать этой атмосферой, особенно в детстве. "Приучайте детей к храму, - говорит прот. М. И. Хитров, - и пусть как можно чаще потрясает детскую душу благодатный дух церкви, пусть проникает все существо детской души, освятив мысли, наклонности, чувства! Тогда не так-то легко овладевают соблазны света и суета житейская сердцем, которое в храме Божием сретилось и тесно сроднилось с небесными впечатлениями" [24]. Или вот что говорит о значении наших обрядов для детской души известный наш педагог К. Д. Ушинский: "Обряды нашей Православной Церкви имеют великое воспитательное влияние уже и потому, что они сами собою, без посредствующих объяснений, обнимают детскую душу святым религиозным чувством, настраивают ее на возвышенный, торжественный лад" [25]. Не можем также пройти молчанием доброго слова о великом значении этой молитвенной атмосферы в деле воспитания детей, живущей в наших храмах и нашем православном Богослужении, принадлежавшего перу недавно почившего Харьковского архиепископа Амвросия. Вот это слово. "Говорят, наши дети еще малы; что они понимают в церкви? надобно, чтобы они сначала выслушали уроки закона Божия. Вот на что мы больше всего надеемся: уроки и уроки! Но уроками ли совершается самое раннее развитие детей? Чрез ум ли детский проходят все образы и картины жизни, и в виде ли логических понятий укладываются в их душах все впечатления, получаемые ими в природе и общежитии? Нет! Жизнь теснится в их души помимо их сознания; она проникает во все поры их нравственного существа прежде всякого научного исследования. Все мы знаем, как возбудительно действуют на детские души жизнь и картины природы - и солнечный свет, и небесные светила, и леса, и луга, и воды, и цветы, и птицы и животные. Все это вы спешите показать детям для из созерцания, наблюдений и удовольствий; а прежде всего признаете для них необходимым чистый воздух и движение. Теперь спросим: почему вы их не держите в классных комнатах, вдали от природы, пока они не узнают научным образом астрономию, чтобы насладиться видом звездного неба, минералогию, чтобы с удовольствием собирать камешки на берегу реки, ботанику, чтобы полюбить цветы, орнитологию и зоологию, чтобы любоваться птицами и животными, и пр. Вы знаете, что дети отупеют, прежде нежели путем науки доберутся до созерцания природы, что они умрут без чистого воздуха и движения. Предоставьте же их и в религии, как и в природе, прежде всего созерцанию и силе впечатлений, показывайте им храмы и богослужение, поставьте их под влияние красоты церковной, в благоговении молящихся, дайте им почувствовать невидимое присутствие Божие и веяние Его благодати и потом уже учите их и объясняйте им то, что они видели, испытали и уже полюбили" [26].
      Душевен же человек не приемлет, яже Духа Божия: юродство бо ему есть, и не может разумети, зане духовне востязуется (1 Кор. 2, 14). Конечно, и наша точка зрения, по которой мы утверждаем, что наши богослужебные обрядовые действия и молитвословия несомненно создают особую духовную и благодатную атмосферу и как бы чрез самое дыхание, даже помимо отчетливого сознания (например, в детях и в нашем простом народе), неустранимо вселяют в душу христианскую Самого Христа (Ср. Галат. 4, 19; Ефес. 3, 17), может вызвать недоумения со стороны людей, привыкших в своих суждениях полагаться больше на свое личное разумение, чем на голос церкви. А между тем последняя опытом лучших представителей своих, еще на земле горевших огнем общения с небом, аскетов, удостоверяет нас, что "какая-то, - скажем словами Е. Поселянина, - духовная атмосфера, впитавшая в себя главные пережитые человеком чувства, окружает всякую человеческую личность; эту атмосферу носит он всюду с собой, и она-то чувствуется нашим внутренним чувством. Но если чувство, кем-либо испытываемое, очень сильно; если человек, с которым мы встречаемся, находится под влиянием какого-либо могучего, цельного, стихийного настроения, необъяснимою психологическою тайною он и нас этим настроением охватывает, подчиняет нас ему, приобщает нас, помимо даже нашей воли, тому, что сам чувствует, тому, о чем сам мыслит. . . Христанские аскеты думали даже, что душа человеческая не только заражает своими чувствами другую живую душу, но сообщает известную психологическую силу и известную нравственную окраску и вещам человека" [27]. И мы на это, то есть на то, что благодать Божия может почивать даже и на вещах, которыми пользуется человек облагодатствованный, горящий особым духом праведности, имеем тысячи свидетельств. Прежде всего мы имеем свидетельство Св. Дееписателя, сообщающего в Деяниях Апостолов, что даже одна тень проходившего ап. Петра исцеляла больных (Деян. 5, 15), или убрусы и главотяжи ап. Павла совершали чудотворения (Деян. 19, 12). И засим мы имеем пред собой великое множество показаний благочестивых наших паломников, которые на самом деле опытом испытали, какое непостижимое благодатное влияние оказывают разные предметы, освященные употреблением тех или иных угодников, как-то: покровы со св. мощей, мантии (преп. Серафим), шапочки, рукавички, вериги, бывшие на теле св. угодников, и даже песок с могил их или деревянное масло из лампадки, горящей пред св. мощами. Не можем мы здесь обойти молчанием также и факт явления чудотворных икон. Таких икон в нашей России особенно много. Как и чем объяснить то, что в известном месте из многих существующих икон вдруг начинается выделяться одна как такая, которая непостижимо сообщает особую благодать Божию чрез молитву пред ней или чрез прикосновение? Конечно, последнее объяснение этого факта в воле Божией. Но если мы станем на точку зрения, нами выше принятую, которая вполне логически вытекает из идеи совершения спасения нашего Богочеловечеством, то и явление чудотворных икон становится нам в некоторой степени понятным. В самом деле. Молитва есть общение духа человеческого с Духом Божественным. Но ведь наш дух посредствуется плотью. И мы достаточно знаем из примеров и древней библейской истории, и новой христианской, что во всех так называемых богоявлениях человек входил в Богообщение чрез посредство какого-либо телесного образа или даже предмета. Что же удивительного в том, что если Всеблагий Господь, снисходя нашей немощности и телесности, открывается душе нашей не в какой-либо мысленной, неуловимой абстрактной форме, не каком-либо только эмоциональном движении нашей души, а в более наглядном явлении, воспринимаемом всем нашим духовно-телесным существом, при посредстве наших внешних чувств, т. е. чрез зрение, слух, обоняние и даже вкус и осязание (прор. Исаии 6, 5-7 и Иеремии 1, 7-10)? "По той мере, - говорит о. Иоанн Кронштадтский, - как ты начинаешь молиться "духом и истиною" пред св. иконою, например, Спасителя, по той мере к иконе привлекается дух того, кто изображен на иконе, так что если вера твоя в присутствие лица, написанного на иконе, дошла до того, что ты видишь живым то лицо, то Он действительно благодатию Своею бывает тут. Пример - чудотворные иконы, говорившие, источавшие слезы, кровь и проч.; именно потому все они смотрят живо и выразительно. Что невозможно для Бога, который может оживотворить камень!" [28]. Что же удивительного в том, что Заступница рода христианского обнаружит свое участливое явление какой-либо в тяжкой беде, обиде, горе находившейся страдалице-сироте чрез доску, на которой изображен лик Богоматери, в силу ее неотступной веры и молитвы, и почиет на этой иконе благодать Божия, так что уже во все последующее время не отымется от нее, и все, притекающие с верою и любовию, будут пить здесь воду утешения и укрепления? Что удивительного в том, что чудотворные иконы Спасителя или Божией Матери или иных угодников посредствуют людям действительное снисхождение Божией благодати, когда мы видим, как льются здесь, пред сими иконами, ручьями и потоками слезы душ, томящихся в отчуждении от Бога? И кто дерзнет сказать или даже подумать, что Господь, призывающий к Себе "всех труждающихся и обремененных", не явит здесь Свое присутствие тем или иным ощутительным образом? Замечательно, что этим нашим соображениям касательно облагодатствования св. икон, ради веры и любви скорбящих и обездоленных, вполне соответствуют слова известного русского свободомыслящего писателя Герцена [29].
      Воочию являя действительную силу чудесами и знамениями, "чудотворные иконы Божией Матери и других святых научают нас, - скажем словами о. Иоанна Кронштадтского, - взирать на всякую икону, как на самого того Святого или Святую, которым молимся, как на живые и собеседующие с нами лица, ибо они близки к нам так же и еще больше, чем иконы, только бы с верою и сердечным расположением мы молились им. Также и о Кресте Животворящем должно говорить. Где крест или крестное знамение, там Христос и сила Его, и спасение Его, только с верой изображай его и поклоняйся ему" [30].
      Кажется, мы уже достаточно привели свидетельств за то, что наше православное Богослужение со всеми своими обрядами глубоко благодатно и наши храмы со своими священными предметами, св. иконами, мощами, крестами, одеждами действительно полны небесной атмосферы, этого "воздуха вечности", который уже один может оживлять задыхающуюся душу земного скитальца. Не этому ли "воздуху вечности" обязан наш многострадальный русский народ сохранением своего бытия и своей народной силы среди бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю? Не здесь ли родник всех русских сил, не здесь ли хранилище драгоценнейших наших преданий, не здесь ли тайная сокровищница судеб наших, еще вполне не раскрывшихся? И как, действительно, бережет наш русский человек свои богослужебные обряды, любя и почитая их святыми не из полезности лишь одной, а по вере, как благодатные посредства Животворящего Духа Божия! Самое разительное свидетельство в пользу сейчас сказанного у нас налицо - это наш церковный раскол, который живет и держится в своей внутренней организации, по-видимому, только обрядами. И это замечательная, исключительная привязанность нашего народа, особенно простого, к истовому церковному богослужению (например, монастырскому) нередко приводит в восторг представителей того исповедания, откуда обыкновенно мы привыкли слышать лишь обвинение в невежестве да суеверии. "Мы стояли, - вспоминает преосв. Антоний, архиеп. Харьковский, один эпизод, случившийся, кажется, еще во время его студенческого путешествия, - с католическим ксендзом невдали от одного знаменитого южно-русского монастыря; гудел тысячепудовый колокол, и пестрая, разнокалиберная толпа представителей всей сотни русских губерний дружно потянулась из гостиниц в прекрасный собор на вершину живописной горы. Мы говорили что-то о польском вопросе, причем ксендз, вопреки обычаю, разоткровенничался в своих суждениях о России. "Ну посмотрите, посмотрите!.. - вскричал он, указывая на открывшуюся грандиозную картину. - Если бы да нам эти лавры и соборы, что владеют дурни-москали, то мы взяли бы всю вашу Русь и увели бы, как Моисей Израиля, куда бы только захотели. Мы бы унесли ее на небо, как на орлиных крыльях, а вы сидите сложа руки, как сидели прежде, и будете сидеть, пока штунда и раскол не оберет вас до последнего человека" [31].