Отец Иоанн скончался семидесяти девяти лет от роду. Возраст весьма преклонный, указанный еще Моисеем, человеком Божиим: Дние лет наших, в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет (Пс. 89, 10), но для отца Иоанна как будто небольшой. Кто видел его прекрасное моложавое лицо, юношескую подвижность и изумительную кипучую деятельность его за девять лет до кончины, тот и подумать не мог, что батюшка уже недолгий житель на этой земле. Наоборот, всем почитателям отца Иоанна хотелось думать, что ему и веку не будет. Тяжелый недуг преждевременно свел отца Иоанна в могилу. По имеющимся у меня данным, любезно сообщенным мне нынешним настоятелем Кронштадтского Андреевского собора протоиереем П. И. Виноградовым в письме от 22 декабря 1911 года, “прихварывать дорогой батюшка стал с 18 марта 1902 года, в 1904 году болезнь его усилилась настолько, что 25 ноября этого года отец Иоанн за слабостью уже не мог служить в соборе, и так болезнь его, то ослабевая, то усиливаясь, продолжалась до февраля месяца 1905 года, когда батюшка опять мог служить”.
В начале января 1905 года болезнь отца Иоанна настолько усилилась, что он пожелал пособороваться и свое желание изложил в письме к отцу ключарю собора протоиерею А. П. Попову от 2 января:
“Ваше Высокопреподобие! Достопочтеннейший собрат отец Александр Петрович.
Пришло мне на мысль принять Святое Таинство Елеосвящения по чину Святой Церкви, которое и прошу соборную братию совершить завтра, после поздней Литургии, взяв с собой из храма обеденные Дары в потире. При этом моя покорная просьба всей братии совершить Святое Таинство, громко выговаривая все, чтобы я мог слышать, чувствовать и молиться с Вами”.
Согласно просьбе батюшки, соборовали его 3 января после поздней Литургии. Для совершения соборования назначены были три священника из причта Андреевского собора, именно: протоиерей Л. П. Попов, священники П. И. Виноградов и Н. В. Петровский, затем духовник отца Иоанна церкви при Кронштадтской военной тюрьме протоиерей Феодор Бриллиантов и церкви при “Доме трудолюбия” священник Андрей Шильдский. Наконец, по просьбе протоиерея Петра Петровича Преображенского и священника Николая Николаевича Вертоградского, служившего в то время в Кронштадте при кладбищенской церкви, соборный священник П. И. Виноградов хлопотал перед отцом Иоанном, чтобы им было позволено участвовать в соборовании, на что отец Иоанн выразил свое согласие. Таким образом, соборовали батюшку семь священников во главе с протоиереем П. П. Преображенским. Соборование происходило в кабинете. Молящихся здесь было немного, живущие на одном дворе с батюшкой и из Иоанновского монастыря игуменья Ангелина с начальствующими сестрами. Весь народ со слезами и с молитвой стоял стеной на Михайловской улице перед окнами квартиры отца Иоанна. В конце соборования батюшка устал и просил сократить. Час или два спустя после соборования мы с женой приходили проститься с отцом Иоанном: он лежал на постели в подряснике с закрытыми глазами и, казалось, сильно страдал. Все среди глубокой тишины по очереди подходили к нему, кланялись и целовали его руку, прощаясь с ним, может быть, навсегда, ибо надежды на выздоровление по человеческим соображениям почти не оставалось. Но, невозможная у человека, возможна суть у Бога, Единого Врача душ и телес, Который воздвиг от одра болезни раба Своего болящего протоиерея Иоанна и продлил жизнь его еще на четыре года. 27 февраля, в Прощеное воскресенье, батюшка служил первую Литургию после болезни, затем служил весь пост и Пасху,– все четыре года до своей кончины.
Что за болезнь была у отца Иоанна и где ее причина? Тяжелая и неожиданная болезнь отца Иоанна тогда же породила много толков в Кронштадте и в Петрограде. Сущность их сводится к следующему.
В день Святой Великомученицы Екатерины 24 ноября 1904 года отец Иоанн вечером возвратился из Петрограда и, не заезжая домой, проехал прямо к кронштадтскому купцу Я. К. М-ву, жена которого была в этот день именинницей. Ужасный, совершенно больной вид батюшки, еще накануне цветущего здоровьем, поразил и напугал всех. Отец Иоанн ничего не говорил о том, что с ним произошло, но был так слаб, что с трудом, в сопровождении Я. К. М-ва, доехал до дома и слег в постель совершенно больным. Оказывается, в этот день отца Иоанна в Петрограде пригласили якобы служить молебен в одну квартиру на Николаевской улице. Квартира принадлежала сектантам-пашковцам. Последние, когда отец Иоанн приехал к ним, вытолкали или даже не впустили в комнату лица, привезшего батюшку, заперли двери и начали батюшку мучить: бросили его на пол, топтали ногами, в нос набили нюхательного табаку, в рот вставляли папиросы, мяли и давили его так, чтобы повредить внутренние жизненные органы в области живота и через то причинить ему ежечасные страдания и ускорить смерть. Отец Иоанн молча переносил все. Замучить его до смерти, по-видимому, не входило в расчеты злодеев: они или боялись ответственности перед законом за вопиющее преступление, или успокаивали себя мыслью, что батюшка теперь уже не опасен для них и что смерть его есть вопрос недалекого будущего.
Как относиться к этому рассказу?
Теперь, когда прошло десять лет после описанной болезни отца Иоанна, трудно восстановить истину, тем более, что батюшки уже нет в живых. Желая быть беспристрастным повествователем, приведу некоторые соображения: а) как будто подтверждающие правдоподобность сих слухов о причине болезни батюшки и б) отрицающие возможность рассказанного случая.
а) Что случай истязания отца Иоанна имел место и был причиной его тяжелого заболевания в ноябре 1904 года, это подтверждают: 1) удивительное совпадение идущих из разных источников сведений об усилении болезни батюшки к 25-му ноября 1904 года, в каковой день за слабостью он уже не мог служить в соборе, причина же слабости была в том, что батюшка претерпел накануне; 2) характерные признаки болезни: как будто бы все отдавлено внутри и оборвано, что-то попорчено в желудочной области, почему батюшка после болезни почти ничего не ел, совершенный упадок сил, указывающие на механическое повреждение, нанесенное батюшке совне, со стороны; 3) распространенность и живучесть рассказов о сем случае до настоящего времени среди лиц, близко знавших отца Иоанна. Так, на двух торжественных довольно многолюдных собраниях почитателей отца Иоанна в 1911 и 1914 годах здесь в столице я оглашал вышеприведенный рассказ о причине болезни батюшки, и никто из присутствовавших не возразил мне ни слова и не сказал: “батюшка, вы говорите неправду” или “ничего подобного не было”, а между тем на собраниях было много лиц, близко знавших отца Иоанна по Кронштадту и по Петрограду и дороживших, как святыней, всеми подробностями его жизни. Наоборот, и во время своего сообщения я слышал неоднократные чистосердечные восклицания слушателей: “Верно, батюшка!”, и после сообщения, беседуя с ними, выносил убеждение, что переданный мной рассказ им известен даже с большими подробностями и что он относится ко второму случаю изуверства, учиненного над отцом Иоанном, а что... первый случай, более ранний, имел место в Вятке, где батюшка был “помят” изуверами. 4) Как дыма без огня не бывает, так и подобные слухи не появились бы, если бы не было самого факта. 5) С попущения Божия, сатана, этот “коварный старец”, как называет его Преподобный Варсонофий Великий, наученный тысячелетним опытом борьбы с христианскими подвижниками, воздвигает против них или свои темные бесовские полчища, как, например, против Преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца, в самом начале его пустынного подвига, или злых людей, как против Преподобного Серафима, Саровского Чудотворца, на которого злодеи напали в лесу, повергли на землю, ударив обухом по голове, отчего изо рта и ушей страдальца хлынула кровь, и в беспамятстве лежавшего потащили к сеням кельи, продолжая яростно бить кто обухом, кто деревом, кто своими руками и ногами. Врачи, свидетельствовавшие старца после этого истязания, нашли, что “голова у него была проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана и все тело по разным местам покрыто смертельными ранами”. Удивлялись они, как старец мог остаться в живых после таких побоев.
Не напоминает ли нам это мучение Преподобного отца Серафима злыми людьми такого же мучения батюшки отца Иоанна?
б) Против достоверности случая 24 ноября 1904 года говорит то обстоятельство, что рассказ о нем исходит не от самого отца Иоанна, а от других лиц, которые не были очевидцами.
Считаясь с указанным обстоятельством и желая узнать истину о причине болезни отца Иоанна, я обратился с письмом к хорошо известному мне по Кронштадту врачу А. В. К-му, лечившему тогда отца Иоанна и затем оказывавшему врачебную помощь батюшке до самой его кончины. Служа здесь в Петрограде в Морском корпусе, Алексей Васильевич очень любезно сообщил мне 12 декабря 1914 года по телефону несколько сведений и между прочим о том, что тогда во время болезни он спрашивал отца Иоанна: “Насколько достоверны слухи, ходившие в Кронштадте, что вас, батюшка, помяли?” и что отец Иоанн ему ответил: “Друг мой! Все, что рассказывают, вздор: никто меня никогда не трогал. Был случай: одна женщина укусила мне палец, и только”. По словам Алексея Васильевича, болезнь отца Иоанна, объяснимая его старческим возрастом, требовала для лечения продолжительного времени и покоя, которых он не имел, к тому же и не любил лечиться. Приезжая из Петрограда поздней ночью, усталый, измученный и недугом, и дневными трудами, батюшка хотел отдохнуть часок-другой – вставал он около четырех часов, а между тем сейчас же необходима была ему врачебная помощь, лишь мучительным путем доставлявшая некоторое облегчение страдальцу. Болезнь его усиливалась и осложнялась другими, находя благоприятную почву в некрепком от природы старческом организме. Приглашенные к больному знаменитости медицинского мира, лейб-хирург Н. А. Вельяминов и профессор Военно-Медицинской Академии С. П. Федоров находили нужным произвести операцию, но отложили ее из опасения, что отец Иоанн, ввиду почти восьмидесятилетнего возраста своего, не переживет операции, умрет во время ее, а ответственность за неблагополучный исход и неизбежные нарекания падут на них; да и сам батюшка, по-видимому, был против операции, предав себя воле Божией. Скончался он от старческой немощи 20 декабря 1908 года.
Вкратце изложенное сообщение представителя медицинского мира о ходе болезни батюшки заслуживает полного внимания за его спокойный деловой характер. Весьма ценно и приведенное здесь свидетельство отца Иоанна, что “его никто никогда не трогал” и что слухи о каком-то нападении на него, ходившие в Кронштадте, недостоверны.
Но возможно еще одно предположение: может быть, отец Иоанн не хотел говорить о нападении на него изуверов? Может быть, претерпев от них все по заповеди Господа: не противитися злу (Мф. 5, 39) и простив им от всего сердца как своим личным обидчикам, он оградил уста свои молчанием, дабы дать им возможность избегнуть наказания со стороны правосудия человеческого? Ведь одного слова, одной малейшей жалобы отца Иоанна было достаточно тогда, чтобы злодеяние их сейчас же было раскрыто, виновные найдены и понесли наказание, но отец Иоанн не обмолвился ни одним словом и предоставил отмщение Господу Богу, поступив так, как поступил преподобный отец Серафим Саровский с напавшими на него крестьянами.
Различие в том, что преподобный Серафим, придя в обитель, не мог скрыть от братии избитого лица, испачканных кровью волос на голове и на бороде, запекшихся кровью ушей и нескольких вышибленных зубов, измятых и окровавленных одежд и, по долгу иноческого послушания, рассказал обо всем случившемся настоятелю и духовнику, а батюшка отец Иоанн ничего не говорил и даже отрицал само нападение, ибо бросающихся в глаза наружных повреждений на его теле, как у преподобного Серафима, не было, о внутренних же более существенных повреждениях, только ему одному ведомых, старец Божий хранил молчание.
Кроме изложенного случая, если только он имел место в жизни отца Иоанна, при объяснении его болезни в 1904-1908 годах, надо иметь в виду то, что отец Иоанн не берег себя: живя для других, он не имел времени подумать о своем здоровье и не мог поддерживать его правильным образом жизни, например, чтобы в положенный час быть дома, обедать, заниматься или отдыхать. Почти целые сутки батюшка был вне своего дома, в разных домах, где должен был принимать угощение, чтобы не обидеть хозяев. Никакая погода его не останавливала от путешествий в Петроград – ни зимняя метель и стужа, ни буря на море весной и осенью. В дороге – на своем пароходике, в вагоне или в экипаже – батюшка забывался кратковременным сном, да и то не всегда, и это был его единственный отдых. Пятьдесят лет такой беспримерной жизни для других унесли с собой и силы, и здоровье отца Иоанна.
Но и другие, для которых он жил и которым вымаливал у Господа здоровья и всяких милостей, почитатели батюшки, не всегда относились к нему деликатно и бережно, сами того не замечая. Их любовь к дорогому батюшке проявлялась с такой неудержимой стихийной силой, что требовались и в церкви, и на улице меры для его охраны; без них можно было опасаться, что народ в своем неудержимом стихийном порыве может смять, придавить, сбить с ног и растоптать дорогого батюшку.
Встав с одра болезни в феврале 1905 года, батюшка не переставал болеть до самой кончины. Ежедневно служил, но только в Кронштадте, откуда выезжать стал редко. Под влиянием, с одной стороны, слухов о том, что батюшка по болезни не служит и приезжих не причащает, а с другой стороны освободительной печати, потоками грязи обливавшей безупречное имя Кронштадтского пастыря, меньше стало приезжать в Кронштадт и священников, желавших послужить с ним, и мирян богомольцев, уменьшился приток пожертвований на имя отца Иоанна, отчего сократилась его благотворительность, в печати реже появлялись сообщения об исцелениях по его молитвам. Такое уменьшение кипучей деятельности батюшки недоброжелатели его объясняли тем, что он отжил свой век и пережил свою славу и что яркая звезда его померкла и закатилась. На самом же деле телесная храмина его, истонченная недугами, отказывалась служить великому духу, а своей славы отец Иоанн никогда не искал, а искал славы Божией.
Особенное ликование и злорадство в лагере врагов отца Иоанна вызвал его отъезд из Кронштадта 27 октября 1905 года, в день кронштадтских беспорядков. Но ликование было совершенно напрасным и обвинение отца Иоанна в том, что он проявил недостаток мужества, испугался и бежал из Кронштадта в минуту общей опасности, было неосновательным: обстоятельства и время отъезда отца Иоанна из Кронштадта свидетельствуют, что поведение его было вполне безупречным и исключавшим всякие нарекания.
В то время я еще жил в Кронштадте и могу подтвердить, что самой страшной была ночь с 26-го на 27-е октября и что 27-го ранним утром уже приняты были решительные меры к прекращению беспорядков и всякая опасность для мирных жителей миновала. Между тем ночь с 26-го на 27-е отец Иоанн провел в Кронштадте, осведомленный о том, что совершалось кругом, как видно из следующего.
Вечером 26-го некоторые из морских офицеров были у отца Иоанна, просили у него благословения и молитв и, что легко допустимо, поведали батюшке свои опасения относительно ближайшего будущего. Позднее у отца Иоанна были мои родные, которым он говорил: “Кажется, в нас стреляют!” – и утешал их, будучи в обычном бодром настроении. Возвращаясь от отца Иоанна по Николаевскому проспекту в одиннадцать часов вечера, они слышали в стороне гостиного двора ружейную пальбу и жужжание пуль. Это было начало беспорядков. Завладев ружьями, матросы вышли из экипажей и первым делом разбили буфет морского собрания и уничтожили его содержание, затем открыли беспорядочную стрельбу на улицах. Позднее ночью взбунтовавшиеся хотели идти к нам, в гражданскую тюрьму, для освобождения заключенных, которые, по-видимому, сего ожидали, но, смешав гражданскую тюрьму с военной, сбились с пути и пришли в совершенно другую часть города, на северный бульвар к военной тюрьме, где и были схвачены. Благодаря такой счастливой случайности и положению нашей тюрьмы на окраине города, мы ночь провели спокойно и только утром узнали, какая опасность – быть под выстрелами – нам угрожала. Когда около пяти часов утра духовенство Андреевского собора шло к утрене, то выстрелы еще продолжались; посему шли с опаской. Один из псаломщиков рассказывал, что видел на улице валявшихся убитых. Перед утреней, между четырьмя и пятью часами, отец Иоанн в сопровождении ключаря собора отца А. П. Попова пешком пришел к коменданту крепости, генералу Тимофею Михайловичу Беляеву (проехать по улицам в экипаже было невозможно), и просил его разрешить служение молебна в Андреевском соборе по поводу переживаемых событий, на что и получил разрешение. От господина коменданта отец Иоанн отправился в собор, в котором, по обычаю своему, служил и утреню, и Литургию. Еще ночью комендант крепости приказал у Северного бульвара поставить пушки и пулеметы и направить их вдоль Николаевского и Михайловского проспектов, чтобы в случае надобности продольным огнем очистить улицы, но надобности в этом не представилось. Принятыми мерами утром порядок в городе был окончательно восстановлен, и мирные обыватели, в том числе, конечно, и отец Иоанн, могли спокойно оставаться в нем, не опасаясь за свою жизнь. Отслужив Литургию, отец Иоанн около девяти часов утра ездил на Песочную улицу, в район морской Богоявленской церкви. Упоминаю об этой подробности потому, что она опровергает ходивший в Кронштадте слух, что батюшку еще до заутрени или насильственно, или обманом, сонного посадили в карету и увезли на пароходную пристань для следования в Петроград. Ничего подобного не было, а в двенадцатом часу дня отец Иоанн на обыкновенном извозчике приехал на пристань и затем на пароходе уехал из Кронштадта, через Сестрорецк, в Петроград. Таким образом, как добрый пастырь стада Христова, отец Иоанн стоял на Божественной страже в часы наибольшей опасности от вторжения хищных волков, именно вечером, когда успокаивал приходивших к нему, ночью, когда пламенно молился Господу, не смыкая очей, и ранним утром, когда под выстрелами пешком шел к коменданту крепости и от него в собор; не успел еще батюшка кончить Литургию и выйти из собора, как явились помощь и избавление. Исполнив свой пастырский долг в Кронштадте, отец Иоанн, шесть дней перед этим не выезжавший из него, поехал туда, где присутствие его было более необходимо. Без него около часа дня в Андреевском соборе соборным духовенством, во главе с протоиереем А. П. Поповым, был отслужен молебен для искавших подкрепления в молитве.
28-го октября состоялось мое перемещение в Петроград. Надо было уезжать из Кронштадта, где в молитвенном общении с отцом Иоанном счастливо протекли первые годы моего священства. 12-го ноября вечером, накануне отъезда, я пришел к батюшке проститься. Никогда не забуду того трогательного радушия, с которым меня приняли в семье отца Иоанна все, начиная с его супруги, матушки Елизаветы Константиновны, в то время уже почтенной старушки, отличавшейся кротостью и смирением. В объяснение трогательного приема, естественного при прощании с отъезжающим, могу указать на то, что у меня в Реальном училище учился внучатый племянник матушки, прекрасный мальчик И. Ш., очень ко мне привязавшийся и очень сожалевший о моем уходе. Он постоянно бывал у своих “дедушки и бабушки”, как называл отца Иоанна и глубокоуважаемую матушку Елизавету Константиновну, рассказывал им об уроках Закона Божия, обо мне и о том, как утром 12-го ноября учащиеся прощались со мной и на прощании поднесли мне икону, а он при этом говорил речь своего составления. Матушка Елизавета Константиновна очень любила и баловала своего маленького внука, славного и способного второклассника реалиста и свою любовь перенесла и на меня, его законоучителя. Меня провели в столовую – небольшую комнату с двумя окнами, между которыми стоял стол, а над ним в простенке висел писанный красками во весь рост портрет отца Иоанна, сохраняющийся на этом месте и по сие время. С правой стороны стола у окна в кожаном кресле сидела супруга отца Иоанна, тут же был ее внучек. Через некоторое время из кабинета вышел отец Иоанн: он был в светлом шелковом стеганом на пуху подряснике. Струя холодного воздуха вместе с ним ворвалась из открытой двери кабинета. Вся фигура отца Иоанна дышала свежестью и небесной чистотой: он явился как светлый Ангел из Горнего мира, в сиянии неземной красоты, и принес с собой радость и счастье. Батюшка узнал меня и назвал по имени. Ласково поздоровавшись, посадил около себя, начал расспрашивать о моей новой службе и припомнил, что он бывал в Мариинском институте по приглашению начальницы института. Как радушный хозяин, отец Иоанн сам налил мне стакан чаю и положил в него сахару, затем налил рюмку прекрасного вина и угостил любимым кушаньем жителей Архангельской губернии – тресковыми котлетами. В разговоре и в угощении принимала участие и матушка. После чаю я попросил отца Иоанна подписать купленный мной его большой фотографический портрет. Батюшка сейчас же написал на нем: “Достопочтенному собрату и сослуживцу, отцу Законоучителю Мариинского Института, Иерею... в знак братского молитвенного общения. Кронштадтского Собора Настоятель, Протоиерей Иоанн Сергиев. 12 ноября 1905 года”. Затем батюшка пошел в кабинет и вынес оттуда две книги своих проповедей и дал мне их на память. Это были: третий том его сочинений (издание первое, Спб, 1892 год) и слова, произнесенные им в 1903 году (издание первое, Кронштадт 1904 год). При прощании отец Иоанн несказанно обрадовал меня тем, что изъявил полное согласие на исполнение моей просьбы частного, семейного характера. Те недолгие минуты, которые мне пришлось провести в семье отца Иоанна, были счастливейшими в моей жизни. Сам отец Иоанн, его ясные лучистые глаза, света которых невозможно было выносить, его голос и обращение; матушка Елизавета Константиновна в черном шелковом платье и с черной кружевной наколкой на голове, с любовью и внимательно слушавшая каждое слово своего супруга, с которым протекла вся ее жизнь; наконец, вся обстановка столовой с печатью достатка во всем, но без роскоши, живо встают перед моими глазами. Как будто бы их видел вчера, а не десять лет тому назад. Матушка Елизавета Константиновна ласково простилась со мной и уже простилась навеки. Мне не пришлось больше видеть ее в живых, а видел ее умершей, участвуя в служении заупокойной Литургии, в отпевании и погребении ее тела в ограде Кронштадтского Андреевского собора и в молитвенном поминовении ее в сороковой день после кончины, чем до некоторой степени отблагодарил ей за привет и гостеприимство. Вечная ей память!
13 ноября директора Тюремного Комитета подносили мне на прощание святую икону и адрес. Эти знаки внимания мне очень дороги, между прочим, потому, что соединяются с именем отца Иоанна: на адресе первая собственноручная подпись принадлежит ему, как директору Тюремного Комитета, точно также на обратной стороне святой иконы имя отца Иоанна стоит первым среди директоров Комитета, почтивших меня такой высокой честью.
18 ноября, согласно своему обещанию, отец Иоанн приехал ко мне на крестины моей дочери и был ее восприемником. Чин крещения предположено было совершать в моей бывшей тюремной квартире, куда батюшка и прибыл около часа дня со своим псаломщиком И. П. Киселевым. Для своей крестницы батюшка привез даже золотой крестик.
Все положенные для восприемника слова и действия он произносил и совершал истово, с глубоким благоговением, стоя около святой купели рядом с восприемницей. Особенно умилительна была минута, когда отец Иоанн, восприняв младенца от святой купели и с нежностью и любовью держа его на руках, предшествуемый священником, ходил кругом купели и пел вместе со всеми: “Елицы во Христа креститеся”... Пение было одушевленное и прекрасное, ибо собрались знатоки этого дела; голос батюшки как бы покрывал всех. В его голосе, как и во всем его существе, чувствовалась живая радость, что отроча, родившееся в мир, соделалось чадом Божиим, крестившись и облекшись во Христа. По окончании крещения сам батюшка отнес младенца к матери, поздравил ее, затем откушал чаю и вместе со всеми разделил трапезу. Рассказываю об этом случае потому, что он дает право увенчать преподобный лик отца Иоанна еще одним чудным благоуханным цветком: любовью к собратьям – пастырям, готовностью доставить им радость и самому радоваться с радующимися.
С переселением в Петроград я лишился возможности часто видеть отца Иоанна и принимать его у себя в доме; виделся с ним лишь в Андреевском соборе, когда приезжал в Кронштадт послужить с батюшкой, но ни разу не встречал его в Петрограде и ни разу не беспокоил его просьбами посетить меня здесь, как бывало ранее в Кронштадте. С каждым приездом к батюшке замечал, что здоровье его становилось все хуже и хуже: розовый цвет лица его сменился темным и болезненным, продолжительные церковные службы были ему уже совершенно не по силам, служил он поскору и причащал немногих. Тревожные вести об ухудшении его здоровья особенно в последний год жизни достигали до Петрограда, но не хотелось им верить; наоборот, хотелось успокоить себя мыслью, что болезнь еще не так опасна и что батюшка поживет. В последний раз мне пришлось служить с ним после Пасхи 1908 года, перед отъездом его в Вауловский скит, где отец Иоанн прожил с мая по август месяц. По словам матушки Евпраксии, игуменьи сего скита, отец Иоанн очень любил живописный Вауловский скит и по летам приезжал отдыхать сюда. О себе рассказывал, что умеет косить и жать, чему научился на родине в молодые годы, и что еще в детстве не любил сидеть без дела. По просьбе матушки Евпраксии – благословить жниц перед отправлением их в первый раз на жатву – отец Иоанн благословил серпы и сам раздал их всем, причем, вручая серп, каждой в отдельности говорил наставление. Молитвам батюшки сестры приписывают то, что имеют теперь хорошую воду для питья: узнав от сестер, что скит в первое время нуждался в хорошей воде, отец Иоанн помолился Богу и указал место, где надо было рыть землю: стали рыть и открыли источник хорошей питьевой воды.
Живя в Ваулове летом 1908 года, батюшка тяжко страдал от усилившейся болезни: целые ночи проводил без сна, сидя в кресле, ибо лежать не мог. Однажды, рассказывала мне матушка Евпраксия, я пришла к батюшке и вижу: сидит он в своем кресле с закрытыми глазами и творит умную молитву. Тяжело ему, но ни ропота, ни стона. Жалко мне его стало до слез, а как помочь и утешить? Думаю: помолюсь за него. Читаю в уме тропарь Успению Божией Матери, у меня в угольнике икона этого праздника, и вижу, что батюшка лицо свое обратил к этой иконе и поклонился. Начинаю читать: “Заступнице усердная...” Батюшка поклон Казанской иконе Божией Матери. Видимо, дорогой батюшка читал в моей душе.
По возвращении из Ваулова в Кронштадт отец Иоанн среди тяжелых страданий прожил всего четыре месяца.
Известие о кончине его утром 20 декабря, с быстротой молнии в тот же день распространившееся в столице, побудило меня с семьей ранним утром 21-го выехать в Кронштадт. Я уже не застал выноса тела отца Иоанна из квартиры в Андреевский собор, а участвовал в служении панихид и парастаса, который со всей торжественностью и благолепием совершен был Преосвященным Кириллом, Епископом Гдовским. Всю ночь без перерыва у гроба служились панихиды кронштадтским и приезжим духовенством. Всю ночь непрерывной лентой прощались с почившим его духовные дети и прихожане. Весь Кронштадт от мала до велика перебывал у дорогого гроба. Каждому хотелось в последний раз приложиться к исхудавшей деснице батюшки с небольшим деревянным крестом в ней. Литургию в семь часов утра совершал Преосвященный Кирилл с сонмом духовенства. Мне Господь судил принять участие как в служении Литургии, так и в проводах тела почившего до столицы. Особенно трогательно было то, что почившему оказаны были воинские почести. С крестным ходом, под печальный перезвон колоколов, под величавые звуки “Коль славен”, духовенство, военные и светские власти и бесчисленное множество народа провожали смиренного служителя Церкви и вместе доблестного слугу Царя и Отечества. Путь пешком от Кронштадтских ворот до Ораниенбаума был не из легких, ибо лежал по неокрепшему и гладкому, как зеркало, льду, покрытому местами водой, при свежем ветре с моря. Дубовый гроб с телом почившего в городе везли на погребальной колеснице, а по льду – на дрогах, установленных на полозья. Когда подходили к Ораниенбауму, уже начинало темнеть. Местное духовенство, во главе с Преосвященным Кириллом, на берегу моря встретило погребальное шествие. Весь Ораниенбаум собрался к вокзалу. Стоявшие на площади перед вокзалом войска воздали усопшему военные почести. Гроб был внесен в траурный вагон, отслужена лития и поезд отошел в столицу по тому пути, по которому так часто отец Иоанн проезжал живым. В этом же поезде следовали Преосвященный Епископ Кирилл, духовенство, провожавшее гроб из Кронштадта, и родственники почившего. Не описываю встречи и проводов гроба в Петрограде: ибо не был очевидцем и не участвовал в них, утомленный как продолжительным богослужением накануне и в этот день, так особенно непривычным путешествием по льду из Кронштадта в Ораниенбаум.