Как хорошо чувствуешь себя, когда обновишься духом. И если бы не житейская расчетливость, а иногда и прямая нужда, следовало бы каждый год совершать паломничество хотя бы к ближайшей святыне.
В ином мире душа моя витала и блаженствовала неизреченно, неизъяснимо-чудесно... Какое назидательное впечатление производят на душу – особенно на душу сельского обывателя, особенно на душу, предочистившуюся исповедью,– отправление Богослужения “по чину” и внешнее благолепие храма Божия!..
Такого неземного счастья удостоивает Господь паломника. Благодарение Богу! Был и я паломником. Был счастлив я: за небольшое материальное лишение получил от Господа богатство духовное.
Им-то и хочу я поделиться с читателями.
1892 года, января 21 (вечер), 22, 23 и 24 (утро) я был в Кронштадте, у отца Иоанна. Всем известно его имя, его деяния. Много о нем писано. Но думаю, что и мои просто изложенные строки не будут лишены хотя бы небольшой доли назидательности и интереса. Делаю выписки из дневника, какой я вел во время поездки в Кронштадт.
Переночевавши в Петербурге, спешу в Кронштадт. За тридцать три копейки доехал по железной дороге до Ораниенбаума; здесь за сорок копеек нанял извозчика. Что за торжественный поезд был до Кронштадта по морю! Дорога по льду ровная и прямая, со столбами, с будками, и по этой линии гуськом, от самого Ораниенбаума и до Кронштадта, на протяжении восьми верст, почти беспрерывно вытянулись подводы извозчиков с пассажирами: едут в одну лошадь, едут парою, тройкою, сани всевозможных сортов, равно как и сами извозчики – русские, чухонцы, как и сами лошади – русской и чухонской породы. Сотни подвод едут в Кронштадт, обгоняют друг друга и все “к батюшке”. Едут изредка и обратно: вот летит резвая пара лошадок с санками, а в них сидят какой-то военный и рядом с ним женщина, и платочком последняя закрыла лицо: “верно плачет”, подумалось мне. Чем ближе подъезжал я к Кронштадту, тем более и более какое-то радостное чувство охватывало меня. Вот и Кронштадт: поверхность суши, на какой расположен город, почти ровна с поверхностью моря; видны целый лес мачт зимующих судов и трубы фабрик.
При самом въезде в город встречают гостей услужливые хозяйки квартир, “к нам, к нам пожалуйте: у нас батюшка бывает каждый день”, даже извозчик предлагает подобного же рода услугу, но я, запасшись раньше адресом покойной квартиры, строго приказываю извозчику везти меня на Андреевскую улицу, в квартиру против ворот отца Иоанна. Вот и собор Андреевский... Слава Богу! Вот и дом отца Иоанна! Какое счастье – видеть воочию то, о чем так много читал!.. Величие духовное скромно обставлено внешне. Вот ворота во двор, где надпись гласит: “Церковный дом Андреевского собора”: по обе стороны ворот– нечто в роде большого палисадника за высокой деревянной решеткой; во дворе виден двухэтажный дом каменный с железной крышей и в нем-то, на втором этаже, в нескольких комнатах, живет “он”, интересующий тысячи христиан, – отец Иоанн.
Вхожу в квартиру: хозяйка радушно встречает и предлагает за недорогую цену комнатку. Осматриваю новое временное жилище. Все говорит о дорогом батюшке: во всех комнатах, кроме икон с горящими лампадами, висят на стенах, в хороших рамках, большие портреты отца Иоанна с собственноручными его надписями; на столах, под иконами, – фарфоровые вазы с водою – для водосвятного молебствия. Приезжие прибывают и размещаются кто в общей комнате, кто – в особых. Характер совместной жизни приезжих между собою чисто семейный, даже с религиозно-набожным оттенком: все объединяются одною мыслью, одним желанием скорее видеть дорогого батюшку, помолиться, побеседовать с ним... Около четырех часов вечера. Пора к вечерне. Идем в собор; около полуверсты до него от нашей квартиры и дома отца Иоанна; и припомнил я читанное в биографии отца Иоанна, что он не может пройти эту полуверсту, а непременно нужно ехать, чтобы не задерживала толпа. Подхожу к собору: на ограде его развешана так называемая “уличная” библиотека: в рамках, за стеклом, по одну сторону собора развешаны “Троицкие листки”, а по другую – сведения об “Обществе спасения на водах”.
Вхожу в собор: чистенький, просторный, светлый, трехпрестольный. Началась вечерня; на клиросе были чтец и три-четыре человека певцов; отца Иоанна нет: в Петербург уехал.
После вечерни возвращаюсь в квартиру. Около шести часов вечера хозяйка сообщает: “Не угодно ли кому на акафист?” Я поинтересовался узнать более подробные сведения об этом; оказывается: читаются акафисты в доме купца Быкова, читает их “господин” (не духовная особа). Идем “на акафист”; желающих послушать его нашлось в нашей квартире немало.
Входим в дом купца Быкова. Нашему взору представляется нечто в роде часовни: большая моленная комната, впереди – множество в ряд икон, как иконостас в церкви, со множеством горящих лампад и свечей. Народу уже было много и все что-то пели. Протискиваюсь через толпу вперед, к решетке; вижу “господина” – старичка, который, как после оказалось, есть не хозяин дома, а просто чтец “с благословения батюшки”. Стою вслушиваюсь: поют “благослови, душе моя, Господа”, “Блажен муж”, “Господи воззвах”, “Свете тихий”, “Сподоби Господи”. Обращается затем чтец к толпе и сообщает: “Вот только что получена из Москвы книжечка “Моя жизнь во Христе” – извлечения из дневника нашего батюшки отца Иоанна; прочтем из нее”. И прочитал он предисловие и несколько страниц названной книги. Было чтение и акафиста Пресвятой Троице, причем все присутствующие пели “Свят, свят”... и “Аллилуиа”. Читал и я акафист святому Митрофану. Одним словом, это времяпрепровождение напомнило мне наши деревенские богослужебные собеседования и очень понравилось.
Этим и закончился первый день, или, вернее, первый вечер моего пребывания в Кронштадте.
“Он весь в Боге и, видимо, угоден Богу!” – вот общее выражение того восторженного чувства, которое охватывает всякого, кто имел счастье быть близко, около отца Иоанна Кронштадтского.
Слава Богу, что удостоил Господь и меня, грешника, быть около досточтимого батюшки, видеть его, слушать его и даже быть его сомолитвенником. Я был настолько счастлив, что отец Иоанн был не только дома, но и его седмица служения была, тогда как в другую седмицу он мог бы служить Литургию, например в Петербурге. Начну же описывать по порядку.
Восставши от сна, прочитавши правило ко причащению Святых Тайн, в пять с половиной часов утра иду в собор. Нищие уже снуют по улице. Вхожу в собор: еще пуст и темен он; только у ктиторского ящика – освещение и люди. Народ прибывает и спешит занять место ближе к решетке, у солеи. Только что успел я осведомиться у псаломщика, можно ли будет и мне служить Литургию вместе с отцом Иоанном, и узнал, что этим отец Иоанн бывает доволен, только что успел снять с себя верхнее теплое платье и стать у боковых северных дверей алтаря, как вижу: еще в полумраке, как тень, промелькнула духовная особа в холодной (летней) ряске, небольшого роста, и – прямо к престолу, упала ниц, остановилась на несколько мгновений в молитвенно-недвижимом коленопреклоненном положении, приложилась к престолу, также быстро прошла к жертвеннику... Это он, отец Иоанн! догадывался я, и– не ошибся. В алтарь пробрались уже какие-то светские интеллигентные лица, которые через псаломщиков возложили на жертвенник записочки поминальные. Отец Иоанн поспешно просмотрел записочки; заметивши в алтаре присутствие незнакомых личностей, подошел к ним, на несколько секунд остановился, благословил их и выслушал просьбы. Подошел отец Иоанн и ко мне, поздоровались обычно, за руку, расспросил, откуда и кто я, причем я испросил позволения принять участие в богослужении.
Между тем утреню, в боковом приделе, начал другой священник. В алтарь прибывают новые и новые лица, которые и стараются на каждом шагу, на всяком месте уловить, остановить отца Иоанна, высказать ему свои просьбы... Когда замечает отец Иоанн, что слишком уж много суеты в алтаре, то, вероятно, боясь рассеяться мыслью и отвлечься вниманием от внутренней молитвы, он быстро идет, уже как бы не обращая внимания ни на кого, в третий придельный алтарь, где нет службы, скрывается там и, припадши ниц перед престолом или облокотившись на жертвеннике, несколько минут горячо внутренне молится; снова возвращается в главный алтарь и снова – докучливые просьбы с разных сторон.
Пока я вычитал светильничные молитвы, слышу: на клиросе уже начинается канон, пропели ирмос и кто-то читает так необычно – оригинально. “Это он”, подумал я, заметивши отсутствие отца Иоанна в алтаре, и перешел к южным дверям. Позиция самая удобная: вижу лицо отца Иоанна и слышу его чтение...
И что же? Ехал я за полутора тысячи верст сюда, чтобы чему-нибудь поучиться у отца Иоанна, а вот и чтение его – неподражаемое чтение! (А подражать все-таки многому у отца Иоанна можно и должно.) Читает отец Иоанн– именно как беседует, разговаривает с Богом, Богородицею и святыми. Голос – второй тенор – чистый, звучный; произношение – членораздельное, отчетливое, отрывистое; одно слово скажет отец Иоанн скороговоркою, другое протяжно, чуть не по слогам разобьет его; при этом все существо отца Иоанна настолько проникается мыслями, какие содержатся в чтении, что он не может удержаться от жестов самых выразительных; не спокоен он: то как бы блаженная улыбка сияет на устах его при чтении, например, о небесной Славе Бога, Богородицы и святых Божиих, то как бы праведный гнев срывается из уст его, особенно при чтении слов “сатана”, “диавол”, то наклоняется отец Иоанн главою своею к самой книге; то потрясает ею так величаво, так чудно-торжественно; то наконец, во время пения ирмоса или ектений, отец Иоанн, если не подпевает сам с певцами, преклоняет одно или оба колена тут же на клиросе, закроет лицо руками и умильно молится – молится, горячо молится. – Эта-то горячая молитва и есть вина только что описанных жестов отца Иоанна, и ничуть не свидетельствуют они о каком-то болезненно-нервном состоянии отца Иоанна, как ошибочно писали где-то.
По шестой песни и ектений отец Иоанн восклицает: “кондак” и читает его. Кончив чтение канона, быстро входит отец Иоанн в алтарь и падает пред престолом; укрепив себя молитвою, идет снова на клирос и читает “стихиры на стиховне”.
На первом часе мы, шесть священников, во главе с отцом Иоанном, вышли из алтаря, совершили “входные молитвы” и начали облачаться. Отец Иоанн скорее всех облачился и приступил к совершению проскомидии. Имена на записках читали все мы, часть их прочитывает и сам отец Иоанн, а чаще того, вынимая из просфор частицы, он молится вслух: “Помяни, Господи, принесших и их же ради принесоша... помяни всех поименно, их же имена Ты Сам веси...” Целые корзины просфор были снесены в придельный алтарь, и там два священника вынимали частицы.
Началась ранняя обедня.
В камилавке, с сияющим крестом и цепью на груди, с легким румянцем от внутренней теплой молитвы на лице предстоял наш настоятель и крепкий молитвенник. Вот он вдруг, неожиданно, порывисто берет святой напрестольный крест и с любовью целует, или, вернее, именно лобызает его: обнимет его обеими руками, глядит на него так умиленно, уста шепчут молитву, раза три, четыре облобызает и щекой и челом своим прильнет к нему!.. При возгласах на Литургии у отца Иоанна та же интонация голоса, как и при чтении канона на утрени, хотя некоторые возгласы произносит он и протяжно, но с таким усилием голоса, с таким умиленным взором очей на горнее место, или вовсе зажмурившись и углубившись в самого себя, что стоять в эти минуты около него равнодушно нельзя. Во время Литургии отец Иоанн не только внутренне, но и внешне покоен: внимание его всецело сосредоточено на имеющих быть вскоре на престоле Тайнах Христовых и тело его как бы приковано к престолу. Служебника отец Иоанн почти не касается; все молитвы прочитывает вполголоса на память. Чем ближе подходят минуты пресуществления Святых Даров, тем более и более возвышенное настроение души отражается в голосе и лице отца Иоанна.
Вот после Херувимской песни отец Иоанн скоро окончил положенную в служебнике молитву, облокотился о престол, объял лицо свое руками, челом своим прильнул к покрову, сокрывшему в себе имеющие вскоре преложитися Святые Дары: отец Иоанн сокрылся от любопытных взоров людских, он как бы застыл в этом положении, а душа горит огнем молитвенным... Дивное мгновение! Незабвенная картина! И это для нас, окружающих престол, а что же чувствовала его душа? Именно горе – к небу возносилась она!
Вот отец Иоанн воспрянул, как бы очнулся, и снова уста его выражают молитву сердца.
“Горе имеим сердца!” – восклицает отец Иоанн, обратившись к Царским вратам и к народу, возведши руки горе и тотчас же их опускает: как крыльями хочет взлететь и тело его туда, где витает дух его...
“Благодарим Господа! Достойно и праведно есть поклонятися...” – снова восклицает отец Иоанн: первые слова громче, а последние – тише – и начинает молитву. “Приимите, ядите, сие есть Тело Мое”, делает отец Иоанн особенное ударение и повышение голоса на слове “Тело” и так торжественно при этом указывая перстом. При возгласе “Твоя от Твоих”, особенное ударение голосом сделал отец Иоанн на слове “о вс-е-е-х”: чувствует душа его тяготу бремени, какое возлагают на него все просящие молитв его, и вот он сам просит у Бога подкрепления немощной плоти своей.
“Преложив Духом Твоим Святым! Аминь!” – искренноверующим тоном возглашает отец Иоанн и, как бы для большого уверения предстоящих в алтаре, дополняет: “Бог явися во плоти!..”; и еще что-то шептали уста его, но я уловил слухом своим выражение: “Окружаемый Ангельскими воинствами!..” Но и без слов по всем чертам лица отца Иоанна ясно видно, что он всецело занят Святыми Тайнами, это – излюбленная тема его молитвенных размышлений и в дневнике. Между прочим, это благоговение к Святым Тайнам проявляет отец Иоанн и в том еще, что несчетное число раз неспешно, без крестного знамения, преклоняет отец Иоанн главу свою пред великими Тайнами в глубине своего искреннейшего смирения... О, не напрасно я чаще всего упоминаю об искренности в молитве отца Иоанна...
Жалко, обидно вспомнить, что есть люди неверующие этой искренности! Они сами никогда не испытывали, что значит искренняя – горячая молитва,– не хотят ее видеть и в других. А между тем тут ли место подозрению? Полнейшее бескорыстие и нелицеприятие – вот вернейшее ручательство того, что отец Иоанн, его жизнь, его молитва “поразительнейшее знамение времени”, как выразился покойный Высокопреосвященный Никанор, архиепископ Херсонский. Тут ли место какому-то притворству дивного пастыря? Опомнитесь, кощунники!.. Подумайте о себе: не уподобляетесь ли вы отчасти тем современникам Спасителя, которые и Его – Спасителя – Святейшую Истину – называли “веельзевулом”? Подобает и тут соблазнам быть, но горе тем, ими же соблазн приходит!..
Вот приобщился отец Иоанн Тела и потом Крови Христовых и, ставши вдали от престола, пока подходили причащаться мы, снова молится отец Иоанн– умиленные взоры очей то возведет горе, то опустит долу... Приступил отец Иоанн к раздроблению частей Агнца для приобщения мирян; и тут, хотя в Служебнике не положено никаких молитв, но, чтобы при таком святом деле, сохрани Бог, не смутили душу праздные мысли, отец Иоанн снова шепчет молитву, и до моего слуха доносились отрывочные выражения из канона Симеона Логофета “на распятие Господне и плач пресвятой Богородицы”.
Литургия кончилась. Отец Иоанн, не разоблачаясь, быстро идет к столику около жертвенника, собирает жертвы – рублевые и более крупные бумажки, поспешно и'небрежно кладет их в карман, через южные двери спешит на клирос и здесь оделяет чтецов и певцов; последние – особенно мальчики – спешат целовать руку благодетеля. А в боковых алтарных дверях уже ожидают новые просители благословения и молитвенной помощи; заметивши их, отец Иоанн быстро проходит царскими вратами и, помолившись перед престолом, затем уже выслушав наскоро просьбы лиц, стоящих в алтаре, выйдя для того же и на солею, в разные концы ее, начинает молебен.
Молебен отец Иоанн совершает поскору, и, однако, молитва его плодотворна. В этом именно месте нелишним я считаю привести выдержку из дневника отца Иоанна о молитве: “Можно ли молиться с поспешностию, не вредя своей молитве? Можно тем, которые научились внутренней молитве чистым сердцем... Но не стяжавшим сердечной молитвы надо молиться не спешно”. И вот отец Иоанн, как уже стяжавший от Бога драгоценный дар – сердечно-внутреннюю молитву – внешнюю обрядовую форму ее выполняет поспешно. А я занимаюсь часто казуистическими вопросами в своей пастырской практике, преследую букву, а “дух” опускаю без внимания. Горе мне, ленивому!
Молебен, совершаемый отцом Иоанном, был без акафиста. Евангелие прочитал отец Иоанн опять тем же разговорным тоном и, кончивши это чтение, с искренним чувством благодарности воскликнул: “Слава Тебе, Господи, слава Тебе!” К Евангелию и кресту почти никого не допустил.
Теперь кто свободен, может уходить из храма Божия, а отец Иоанн остается сам со своими “друзьями”, “детьми”. Внимание! Начинается общая исповедь – одно из потрясающих явлений в Кронштадтском нравственном мире. Я, разоблачившись, стал на левом клиросе, где стояли и некоторые интеллигентные лица.
После начального возгласа отца Иоанна молодой с сильным голосом псаломщик читает отчетливо и скоро “последование о исповедании”. Выходит из алтаря на амвон в смиренном виде, без камилавки, отец Иоанн... Говорит он поучение о покаянии. Дорого тут и то, и другое, и третье; и кто говорит, и о чем говорит, и как говорит. Прямо, без обычного “Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа”, отец Иоанн два раза при мне начинал поучение так: “Грешники и грешницы, подобные мне! Вы пришли в храм сей, чтобы принести Господу Иисусу Христу Спасителю нашему покаяние во грехах своих...” Сказавши несколько прочувствованных слов, отец Иоанн заявляет: “Слушайте... буду читать покаянные молитвы”.
И – читает!.. Неописуемо, невыразимо хорошо читает эти молитвы отец Иоанн. “Боже Спасителю наш”... взывает отец Иоанн, умилительно взирая на икону Спасителя, “...рабов твоих с-и-х” читает отец Иоанн эти слова протяжно, разбивая их по слогам, обратившись к народу, и тут-то... ах! какие поразительные жесты делает отец Иоанн всякий раз при слове “сих” или “их”: или всей раскрытой десницею поведет над главами низу амвона молящихся, или– что еще выразительнее, как пророк грозного и праведного Судии, указует перстом в толпу, в ту или другую сторону ее... Ах, как это выходит трогательно, умилительно и в то же время страшно, когда вспомнишь невольно свою нравственную нечистоту.
Прочитавши молитву, отец Иоанн заявляет, что ее нужно “протолковать”, и продолжает опять речь о покаянии: как согрешили упоминаемые в молитве цари Давид и Манассия, как каялись они и как нам нужно каяться. Поучение, по-видимому, простенькое по выражениям, не хитро – витиеватое по изложению и, однако, своеобразное во всем: и в слове, и в изложении, и в самом произношении. Приметил я, что с особенною любовью отец Иоанн произносит имя Спасителя или святой Троицы и к этому имени непременно присоединит эпитета три-четыре с постепенными повышением и ударением голоса на каждом слове. Впрочем, можно догадываться, что отцу Иоанну присуща какая-то особенная тайна сильно действовать на сердца слушателей.
Начал отец Иоанн читать вторую молитву и на середине же вставил объяснение, так что и само объяснение, выраженное церковно-славянским оборотом речи, составило как бы продолжение молитвы; и все это произнесено сердечно-задушевно, то в обращении к иконе Спасителя, то к народу. А в народе давно уже слышатся молитвенные воздыхания, слезы – у многих на глазах, а отец Иоанн именно о них-то чаще всего и напоминает в поучении. Понравилось мне особенно одно выражение: “Да! У нас что за покаяние?.. Все мы только верхушечки, стебельки грехов срываем. Нет! Корни– корни грехов нужно вырывать...” И действительно, своими словами, с увлечением сказанными, своими жестами, естественно и так выразительно-сделанными, отец Иоанн довел кающуюся тысячную толпу до такого настроения, что когда, приблизившись еще шага на два по амвону к толпе, почти в повелительном тоне произнес он: “Кайтесь же! Кайтесь!” – и повел рукою в разные стороны, то по всей церкви поднялся страшный, неслыханный плач-рыдание... Вопит отчаянным голосом какая-то женщина: “Батюшка! Прости! Дорогой ты наш, помолись!” “Прости меня, Господи, окаянного”, – слышится еще сильнее голос с другого конца... Слезы у всех льются неудержимо.
Чем дольше времени, тем больше слез: вот и сзади меня и напротив, на правом клиросе, стояли доселе, по-видимому, равнодушные, более любопытствующие лица, но вот и они преклоняют колена и проливают горючие слезы... У меня самого растеплилось сердце черствое – огрубелое, скатилась слеза и у меня, слеза покаянная, слеза благодатная, слеза живительная, слеза спасительная! Ах, как усладительны те слезы покаянные!.. А сам батюшка? А он, высказавши последнюю просьбу: “Кайтесь же! Кайтесь!”, повторивши ее на амвоне и на двух концах солеи, стал на амвоне и, не отвращая лица от народа, прислушиваясь к покаянному плачу его, – сам, посредник между небесным Судиею и кающимися грешниками, сам, земной судия совестей человеческих, стоит недвижимо, поник главою и весь погрузился во внутреннюю молитву...
Наконец и сам отец Иоанн пролил слезы, отер их белым платочком и – перекрестился в благодарность Богу за слезы покаянные – народные... О, незабвенная картина!.. И она была довольно продолжительна – никак не меньше пяти, а то и всех десяти минут (не до точных вычислений было).
Дух сокрушения о грехах проник во все сердца. Перечисления грехов, наименования их я не слышал, а, говорят, бывает иногда. “Тише-тише, братья”, – слышится новая просьба батюшки. Устанавливается тишина, хотя и слышится глухое, затаенное в глубине стесненного сердца воздыхание. “Слу-шай-те! Мне, как и всем священникам, Бог даровал власть вязать и разрешать грехи человеков... Слушайте, прочитаю молитву ра-зре-ши-тельную! Наклоните главы свои: я накрою вас епитрахилью и благословлю и получите от Господа прощение грехов”. Тысячи голов смиренно преклоняются, читается разрешительная молитва, берет отец Иоанн конец своей епитрахили и проводит по воздуху на все стороны и благословляет.
Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Удостоил Ты и меня, грешника, испытать блаженное состояние: слезы, туга сердечная сменились неизъяснимою радостью, облегчением на сердце. Да, что ни говорите, как ни судите, люди маловерующие, а здесь необычное явление. Здесь же и урок мне. Например, пастырь Кронштадтский в “общей” исповеди достигает несравненно больших плодов, чем я в частной исповеди, хотя бы я не только пять – десять, а и полчаса и целый час говорил бы о покаянии каждому пришедшему ко мне на исповедь грешнику. Вот и осуди, законник, общую исповедь отца Иоанна: Бог заступник его. Равно как нет здесь и поблажки лени моей: за мою общую исповедь Бог осудит меня. Отец Иоанн в исключительных условиях в этом случае.
При таком чтении молитв, при таком толковании их, а главное – при таком наглядном результате всего этого, какой мы уже видели, не представляется особенной надобности читать положенное в требнике увещание “се чадо”.., и оно опускается отцом Иоанном.
Слышится новое заявление батюшки: “Теперь слушайте молитвы ко причащению”, и молодой псаломщик громко, отчетливо читает их; сам отец Иоанн молится перед престолом. Недолго продолжается чтение молитв: отец Иоанн выносит большой потир, наполненный Святыми Тайнами, отец дьякон становит на амвон деревянную устойчивую колонку и поддерживает поставленный на нее потир. “Друзья! Вы будете причащаться. Со страхом Божиим и верой приступите, кронштадтские сторонитесь, пусть подходят прежде приезжие.., не толпитесь, стойте задние по своим местам... Подходите к чаше со скрещенными на груди руками... Причастившись, целуйте край чаши, как ребро Господа нашего Иисуса Христа. После этого не кладите земного поклона... Помните, к чему вы подходите: в самой малой частице– всецело Христос”, такое и подобное краткое увещание делает отец Иоанн и начинается причащение не менее тысячи оплакавших свои грехи христиан,– постоявши еще немного, я вышел из храма Божия. А следовало бы еще и еще постоять: быть может, услышал, бы еще что-либо. Говорят, что иному отец Иоанн отказывает в причащении до времени более искреннего раскаяния; многие кронштадтцы объясняют мне это прозорливостью отца Иоанна; верю этому и я.
Слава Богу за все виденное и слышанное!
Сейчас же, непосредственно по окончании приобщения мирян, не заезжая домой, на извозчике, даром предложившем свои услуги батюшке-кормильцу, отец Иоанн отправился служить молебны по квартирам, где есть приезжие и куда звали хозяева их квартир.
И вот мы также ждем его посещения. Проходит одиннадцатый час, проходит двенадцатый и первый часы в томительном ожидании отца Иоанна для молебствия. Все приготовлено для этого: лампадки все зажжены, на столе, в “общей” комнате, сложены поминальные записочки, а на тарелочке – жертвы (серебряные монеты), даже ваза с водой открыта...
Вот уже и отец Иоанн в соседнем доме... Мы в тревожно-возбужденном ожидании... Вдруг мимо наших окон промчалась пара лошадей с извозчиком в санках... “Отца Иоанна увозят! Отец Иоанн уезжает в Петербург!”– пронеслась между нами печальная весть... Меня просит хозяйка сопутствовать ей в соседний дом с просьбой к отцу Иоанну посетить и нас. Идем. Меня пропускают в дом и дверь входную – на запор, так как на улице уже собралась толпа, которая окружила санки и напирает в двери дома. Стою я в выходном коридоре, прислушиваюсь и наблюдаю: кратко и поспешно совершается молебен в комнате одной, потом другой; замечаю большую суету в доме, особенно самой хозяйки: то быстро подойдет она к выходным дверям и прикажет, чтобы заперли и никого не пускали в дом; в самом доме те двери отворит, другие затворит; сами квартиранты чуть не буквально бегают из одной комнаты в другую, очевидно, за батюшкой...
Быстро растворяется дверь и отец Иоанн быстро идет к выходу; какая-то старушка накидывает на него его теплую рясу, и не заметил я, как моментально он надел ее, на ноги калоши, взял шапку и уже очутился совсем у выходной двери, а тут и сани; его преследует толпа, в коей замешался и я; со всех сторон слышатся просьбы: “Батюшка! Зайдите к нам! Благословите! Болящая! Батюшка! Батюшка!..” У выходных дверей, несмотря на все старания молодого псаломщика, так стиснули отца Иоанна, что он немного поморщился, но не сказал ни слова; прорвался он через толпу, сел в сани; но толпа устремляется к саням, хватает за рясу; отец Иоанн возлагает руку, на все стороны, раз даже назад подал руку, и все это так быстро, что едва успеешь уследить; просьбы своей я, оттесненный толпой, не успел высказать... Сани скоро скрыли отца Иоанна из вида толпы... Толпа рассыпалась на две стороны...
И в только что описанной обстановке отец Иоанн сосредоточен на внутренней молитве: он как бы ничего не видит и не слышит, хотя по временам и вслушивается в содержание просьбы, даст краткий ответ и скорее спешит туда, где больше всего и скорее всего нужна его молитвенная помощь.
“Этому батюшке и поесть некогда! Он весь занят молитвой и нуждами других. Если бы мы имели хотя сотую долю этой самоотверженной любви, любви не к себе, а к другим, то не тянуть отца Иоанна к себе, а, напротив, до поры до времени уклонять его от своих докучливых просьб должны бы; пусть-де он справляется да отдохнет хотя немного, а я подожду. Нет, нам хочется в один день все дела сделать и поскорее уехать восвояси, а о том мало думаем, что и у отца Иоанна как ни одухотворенное, а все же пока бренное человеческое тело” – так утешал и укорял я себя и своих соквартирантов и оправдывал отъезд отца Иоанна в Петербург.
Закончился день вечерней в соборе и чтением акафистов в частном доме для желающих.
Говорят мне, уже на сон грядущему и вопрошающему об отце Иоанне, что он приедет из Петербурга часов в одиннадцать ночи. Вышел я в десять часов ночи на улицу и вижу: толпа нищих наполнила улицу. Хозяйка поясняет мне, что от тысячи до полуторы нищих кронштадтских собираются утром, перед утреней и ночью перед приездом батюшки, получать милостыню, и батюшка через доверенное лицо высылает крупную сумму; это доверенное лицо меняет эту сумму на рублевки и рубль выдается на двадцать человек: утренний пятачок идет на пропитание, а вечерний – на ночлег.
Так и уснул я в эту ночь с мыслью: “вот истинный благотворитель для бедных и нуждающихся!”
Новый день. Я во второй раз служил Литургию вместе с отцом Иоанном. Сегодня отец Иоанн отнесся ко мне настолько внимательно, что, по окончании Литургии, дал просфору, и я осмелился просить о посещении им квартиры моей; обещался быть, чем и порадовал я своих соквартирантов, и вот ждем дорогого гостя. Желалось бы принять его с подобающей ему честью. Сегодня отец Иоанн не приобщал; через день он приобщает; а потому рано окончил дела в церкви, и скоро будет к нам...
Ах, редкое счастье! До доски моей гробовой не изглаждайся из сердца моего и памяти моей ты, отрадное впечатление! Был в квартире отец Иоанн, был, только что ушел плотью своей, но духом своим еще вот-вот, здесь, около меня отец Иоанн!
Начну по порядку описание сего посещения.
В четырех-шести саженях от нашей квартиры стоит подвода отца Иоанна... Он там! Он скоро, скоро будет и здесь!.. Будет, несомненно будет... Все мы в притрепетно-благоговейном ожидании!.. Несколько раз выходил и я встречать у порога приближающегося дорогого гостя; выходили и другие лица... Уже толпа около саней собирается, подходят и к нашей квартире... “Едет!” Спешу я на встречу. Сходит наш дорогой гость с саней; встречаем его у входа; немного поддерживаю его под руку, ограждая от натиска толпы; с другой стороны тоже делает псаломщик. Поднялась суета в квартире. Сняли с батюшки теплую рясу, а он молчит и только благословляет на все стороны. Входит отец Иоанн в ближайшую комнату, и двери запираются; меня, впрочем, пропускают. Облачается отец Иоанн в епитрахиль и начинает краткое молебствие: “Благословен Бог наш”, а молодой псаломщик поспешно и отчетливо запел баритоном прямо “Бог Господь”, тропари Спасителю и Божией Матери, два раза запев: “Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе” (вместо “Иисусе сладчайший, спаси нас” – в нашем крае) и “Пресвятая Богородице, спаси нас”; отец Иоанн читает Евангелие; вскоре же отец Иоанн погружает святой крест в воду, псаломщик поет “Спаси, Господи” и отец Иоанн говорит краткую заздравную ектению, на которой с псаломщиком прочитывают записочки; делает отпуст, кропит святой водой молящихся и приготовленные для освящения овощи (яблоки, виноград и прочее). Благословенные и освященные овощи, как и сама вода, разбираются молящимися и долго берегутся ими.
Предупреждая батюшкину поспешность, во время самого молебствия, особенно же перед концом его, раздаются слезные мольбы: “Батюшка! Болящая! Благослови!” Батюшка оборачивается в разные стороны и возлагает руку свою; причем утешает: “Надейся!.. будешь здорова” и что-нибудь вроде этого. При переходе в другую комнату выслушивает отец Иоанн разные просьбы и обещает исполнить или отклоняет их. Особенно поразило меня обстоятельство, бывшее в “общей” комнате, где был более бедный люд.
Была тут крестьянка из дальней губернии, сильно больная, муж водил ее, и она едва передвигала ноги; ходили и они за батюшкой, не смея обратиться с просьбой и всегда оставаясь сзади толпы... Только вдруг отец Иоанн делает крутой поворот назад, подходит прямо к этой крестьянке и, возложив руку свою ей на голову и потом на плечо, утешил ее, а нас всех умилил словами: “Бог благословит! Бог благословит!.. Будешь здорова...” На одном из таких переходов из комнаты в комнату встречаю и я отца Иоанна и прошу зайти в мою комнатку!..
Вошел он и тут наедине мы побеседовали довольно продолжительно. Много утешил меня отец Иоанн своей беседой!..
Здесь, между прочим, когда увиделся я с отцом Иоанном, так сказать, лицом к лицу, нелишне сказать о его внешности. Глядя, бывало, дома на портрет отца Иоанна – премию “Русского Паломника”, я представлял его более или менее физически крупным человеком; на самом же деле, когда я впервые увидел отца Иоанна в соборе, то он показался мне вовсе небольшого роста человеком; теперь, уже присмотревшись, все же нахожу его человеком среднего роста; лицо его, хотя и худощавое, но приятное по правильности своего очертания, легкому румянцу, разлитому по щекам; а сколько добра светится в голубых глазах его! Немного русые волосы головы редки и коротки: обсекаются они, вероятно, но нельзя и в мысли допустить, чтобы отец Иоанн занимался подстрижкой головных волос; а что он изредка причесывает их и прямым рядом раздваивает их – это я сам видел в соборе. Борода у отца Иоанна тоже не длинная, и в середине начинает пробиваться седина: шестьдесят два года уже. Ряса на отце Иоанне приличная, но не щегольская. Походка у отца Иоанна, как уже не раз приходилось описывать, быстрая, порывистая, хотя, например, во время великого входа со Святыми Дарами отец Иоанн идет прямо, стройно, спокойно, твердой поступью, как будто каждый шаг отсчитывая. Вот, кажется, и все, что можно сказать о внешности отца Иоанна.
Отслуживши еще один молебен в моей квартире, отец Иоанн распростился с нами и уехал в Петербург.
Сегодня же, до вечерни, я посетил “Дом трудолюбия”, где заходил в школы и спальни для мальчиков и девочек; был и в столовой. Все устроено прекрасно, и рады дети, когда я, указывая на большой портрет батюшки, “основателя” сих заведений, спросил: “Кто это?..” Где-то во дворе есть особое отделение для чернорабочих. Жалею, что не пришлось быть в церкви: сторожа дома не было: а хороша, говорят, церковь.
Сегодня же был и у секретаря отца Иоанна.
В военном мундире он. Объяснял он мне, что “вот сейчас у меня под рукой до шести тысяч писем; дни и ночи, не разгибая спины, сижу, делаю разборку им”... Раз видел сего секретаря и в соборе с каким-то докладом к батюшке, а батюшка, выслушавши его, говорил ему что-то и давал деньги для отсылки кому-то.
Еще новый и уже последний день моего пребывания в Кронштадте. И паки удостоил меня Господь милостей своих: в третий и последний раз служил я Литургию вместе с отцом Иоанном...
Сей же день отъезда из Кронштадта я ознаменовал для себя и тем, что отслужил панихиду на могиле матери отца Иоанна – Феодоры (на общем кладбище, под часовней), там же помянул и отца его чтеца Илью.
Я уезжаю из Кронштадта. О, как жалко-грустно, мне расстаться с ним! Покидаю я уголок благословенный,– еду на страну далече... и буду снова объят суетой мирской... О, да не погибну, Господи, в волнах житейского моря, – утопающему же в них, за молитвы досточтимого пастыря отца Иоанна, простри и мне, яко апостолу Петру, всесильную руку Твою! Каким я был и каким стану? О, если бы иметь мне хотя тысячную долю пастырской ревности отца Иоанна.
Остается теперь сделать еще общие замечания и общее заключение и тем закончить дневник свой.
При всем, по-видимому, подробном описании внешней стороны общественной молитвы отца Иоанна остается обширная область молитвы домашней, область, недосягаемая ничьему наблюдению: как отец Иоанн молится дома– это величайшая для всех тайна! А она– молитва– возрастала там, в уединении...
Хотя дерзновенно, но нелишне коснуться здесь семейных и служебных отношений отца Иоанна. Детей у отца Иоанна не было и нет. Жена Елизавета теперь, за усердные молитвы мужа, видит в нем особенного избранника Божия. Сослуживцы относятся к отцу Иоанну с почтением и уважением не только как к протоиерею и ключарю собора, но и особенно как к крепкому молитвеннику.
Рассказывали мне кронштадтцы: батюшка наш часто молится о своей собратии и сильно скорбит о нерадивых пастырях; раз даже выразился: “Если бы все мы пастыри были бы как должно... то дьяволу нечего было бы и делать”.
Не удержусь при этом, чтобы не выписать сюда, в свой дневник, некоторые выражения из дневника отца Иоанна.
“Священник Ангел, не человек... Господи Иисусе! Священницы Твои да облекутся в Правду, да помнят они всегда о высоте своего звания и да не запутываются они в сетях мира и дьявола, да отбежит от сердец их печаль века сего, лесть богатства и прочих похотей, входящих в их сердце”. “Кто этот Ангел, предстоящий престолу Господню? Ибо Ангелам свойственно служить непрестанно Господу и предстоять престолу Его. Это ходатай о людях, носящий образ Ходатая, Богочеловека Иисуса Христа, это – один из человеков, поставленный на службу Богу, как говорит Апостол Павел; но его служение ангельское. Он посредник между Богом и людьми, близкий друг Его, по слову Господа: вы друзи есте, аще творите елика Аз заповедаю вам: это как бы Бог для людей с властью вязать и решить грехи человеков, священнодействовать для них животворящие и страшные тайны, обожаться ими и других обожать через них; это второй новозаветный Моисей, руководствующий сонм Божий по пустыни мира сего в землю обетованную; это Илия новозаветный, низводящий с неба невещественный огонь Духа Святаго на предлежащие Дары; это Иосиф новозаветный, питающий братию свою хлебом небесным во время духовного глада греховного. Высоко звание священника!”
Не последствие ли таких молитв и молитвенных размышлений отца Иоанна (а их много и как прекрасны они! См. книгу: “Моя жизнь во Христе” и “Русский Паломник” с 1891 года) то обстоятельство, спрашивали меня кронштадтцы, что с каждым годом приезжает в Кронштадт большее и большее число священников?
Таков подобает нам иерей! Таким-то, или хотя подобным, а не иным совсем, и мне иерею быть должно. А я-то, я... Ох, Господи Иисусе Христе, пастыреначальниче мой! Страшно-страшно становится за себя, когда сравнишь дивное пастырское усердие отца Иоанна и свое холодное небрежение!.. Страшно становится за себя! Недаром сказал некогда святой Иоанн Златоуст: “Не мню многих быти во иереех спасающихся, но множайших погибающих”. Страшно слово сие! Увы мне!..
Слава Богу, что в наше время Господь воздвигает среди нас, грешных, такого подвижника, как отец Иоанн.
“Познан буди и прочими людьми твоими тако, яко же мне явился еси, человеколюбче!” (“Моя жизнь во Христе”.)
Буди, буди познан Господи: се есть истинный и вечный живот всех людей Твоих.
1894 года, июня 24 дня