С. Надсон

День, с утра знойный и погожий, к полудню начал хмуриться. С северо-запада плыли тучи, темные или красновато-медного цвета, небольшие, но густые, словно чреватые грозой. Между ними еще просвечивала глубокая лазурь неба, но можно было предвидеть, что тучи вскоре сольются и окутают весь горизонт. А пока солнце окаймляло их зазубрины огнем и золотом. Над самым Иерусалимом и прилегающими к нему пригорками еще расстилалась полоса ясного неба, внизу воздух был неподвижен.

На высоком плоскогорье, называемом Голгофой, там и здесь стояли небольшие кучки людей, которые поспешили занять места раньше, чем шествие с осужденным на распятие Господом двинется из города. Солнце освещало широкое каменистое пространство, пустое, бесплодное и печальное. Общий однообразный, серовато-жемчужный тон нарушала только сеть расщелин и обрывов, тем более черная, чем более яркими лучами солнца освещалось плоскогорье. Вдали виднелись высокие холмы, одинаково бесплодные, окутанные голубой дымкой дали. Ниже, между стенами города и плоскогорьем Голгофы, лежала равнина, усеянная скалами, но уже не такая пустынная. Там из расщелин, в которых скопилось сколько-нибудь плодородной земли, выглядывали фиги с редкими и жалкими листьями. И там и здесь виднелись постройки с плоскими кровлями, прилепившимися, словно гнезда ласточек, к каменным стенам, и сверкающие своей белизной гробницы.

Ныне, по случаю приближающихся иудейских праздников и наплыва жителей провинций, около стен выросло множество шалашей и палаток - целый табор, кишащий людьми и верблюдами.

Отдельные кучки людей, с утра поместившихся на Голгофе, то и дело обращались к Иерусалиму, откуда шествие должно было выступить если не сейчас, то через несколько минут. Наконец оно показалось, направляясь прямо к Голгофе. Толпа была огромная, но и она, казалось, таяла среди простора каменистой пустыни. Из открытых городских ворот выплывали все новые и новые волны людей, а по дороге к ним присоединялись те, которые ожидали за воротами. По сторонам народного потока сновали рои детей. Шествие меняло свой цвет и пестрело белыми одеждами мужчин и красными и синими головными уборами женщин. В середине сверкали мечи и копья римских воинов. Шум смешанных голосов доносился издалека и становился все более и более ясным.

Наконец громадная толпа приблизилась к самой Голгофе. Первые ряды людей начали всходить на пригорок. Толпа спешила, чтобы занять места поближе, не пропустить ничего из подробностей казни Христа, вследствие чего отряд воинов, сопровождавший трех осужденных, сильно отстал.

Первыми появились дети, преимущественно мальчики, полунагие, перевязанные куском тряпки вокруг бедер, с остриженными головами, за исключением двух локонов у висков, смуглые, с голубыми глазами и пронзительным говором. За детьми на пригорок хлынул первый отряд разнокалиберной толпы. Лица у всех горели от движения и от надежды на любопытное зрелище. Между тем, из города наплывали все новые и новые волны народа. В толпе виднелись зажиточные люди Иерусалима, которые держались в стороне от жалкой голытьбы предместий. Появились и крестьяне-землепашцы, которых предстоящие праздники привлекли в город с их семьями и котомками за плечами, добродушные и удивленные пастухи, в одеждах из козьих шкур. Ряды женщин перемешивались с рядами мужчин.

Наконец появился и Синедрион, а посреди него Анна, старик с лицом коршуна и красными веками, и тучный Каиафа в двурогой шапке, с золоченой таблицей на груди. Вслед за ними шли фарисеи: одни из них волочили ноги, умышленно натыкались на ходу на разные препятствия; другие были с окровавленными лбами, которые также нарочно бились головой о стены, или сгорбленные, как будто готовые принять на свои плечи грехи всего народа. Угрюмая важность и холодная свирепость резко отличали их от шумливой толпы простого народа.

Вдали шум усилился, раздался свист, вой, потом все сразу стихло. Послышались бряцание оружия, тяжелые шаги воинов. Толпа всколыхнулась, расступилась, и отряд, сопровождавший осужденных, медленно продвигался к Голгофе. Впереди, по сторонам и сзади ровным шагом шли солдаты, посредине видны были три перекладины крестов, которые, казалось, сами плыли в воздухе, потому что люди, несущие их, совсем сгибались под своей ношей. Легко можно было подумать, что между этими тремя людьми не было Христа: лица двух осужденных носили явные следы порока и преступления.

Господь шел за крестом в сопровождении двух стражников*. Он был в пурпурном плаще, накинутом сверху одежды, а на голове Его был терновый венец, из-под шипов которого показывались капли крови. Одни медленно стекали по Его лицу, другие засыхали на челе, наподобие ягод дикого шиповника или зерен коралловых четок. Христос был бледен и двигался медленно, неверными, ослабевшими шагами. Он шел среди издевательств толпы, как будто погруженный в задумчивость, заходящую за пределы видимого мира, словно уже оторванный от земли, не слыша криков ненависти, со всепрощением, переходящим меру человеческого прощения, с состраданием, превышающим меру человеческого сострадания, уже облеченный бесконечностью, вознесенный над уровнем земного зла, кроткий и скорбящий великой скорбью всего мира.

Толпа, рвущаяся к Господу, тесным кольцом окружила солдат, и они должны были сомкнуть свои луки, чтобы охранять осужденного от ярости народа.

Повсюду можно было видеть простертые руки со стиснутыми кулаками, глаза, чуть не выходящие из орбит, сверкающие зубы, растрепанные бороды, пенящиеся уста, извергающие проклятия. А Он, оглянувшись вокруг, как будто хотел спросить: "Что Я вам сделал?" - поднял к небу глаза и молился.

Осужденного повели вперед, на место, где в расщелине скал уже были укреплены три столба, которые должны были служить основаниями крестов. Римская стража пустила в ход свои палки, чтобы отогнать на приличное расстояние толпу, мешающую исполнению казни. Начали привязывать двух разбойников к боковым крестам. Третий крест стоял посредине, а на верхушке его была прибита белая таблица, которую колебал все более и более усиливающийся ветер. Когда солдаты, приблизившись к Назорею, стали снимать с Него одежду, в толпе раздались крики: "Царь, Царь! Не поддавайся. Царь!.. Где же Твои полчища?.. Защищайся!"

По временам раздавались взрывы смеха, казалось, вся каменистая площадка вдруг разражалась порывом могучего хохота. А Осужденного тем временем повергли навзничь на землю, чтобы прибить Его руки к поперечине креста и потом вместе с ней поднять на главный столб.

Солдаты, приставив к рукам Господа гвозди, начали ударять по ним молотками. Послышался тупой звук железа о железо, который сменялся более ясным звуком, когда острия гвоздей, пройдя сквозь тело, начали углубляться в дерево. Толпа стихла. Христос оставался безгласен, и на верхушке площадки раздавались только зловещие и страшные удары молотка.

Наконец работа была окончена, и тело Казнимого вместе с поперечиной поднято кверху. Римский сотник певучим однообразным голосом отдавал надлежащие распоряжения. Один из солдат начал прибивать к столбу стопы Господа.

Потом распяли двух преступников: одного по правую, а другого по левую сторону. Над головами распятых поставили дощечки с обозначением их имени и преступления. На дощечке, прибитой к кресту Господню, Пилат написал: "Иисус Назарянин, Царь Иудейский". Эта надпись была сделана на еврейском, греческом и римском языках. Судя по ней, приехавшие на праздник еврейской Пасхи, особенно чужестранцы, могли подумать, что Распятый на кресте был действительно царь иудейский. Первосвященники поняли, что это сделано им в насмешку, и просили переменить надпись. "Напиши, - просили они, - не царь иудейский, а выдававший себя за царя", - но Пилат ответил: "Что я написал, то написал".

Между тем, воины, окончив распятие, поделили между собой одежды Христа, причем хитон Спасителя достался одному из них по жребию. Так исполнилось пророчество Священного Писания: "Делят ризы Мои между собою, и об одежде Моей бросают жребий" (Пс. 21, 19). Окончив раздел, солдаты стали подле крестов стеречь распятых.

- Отче! Прости им, ибо не знают, что делают, - послышалось с креста.

Было около шести часов дня*. Облака, которые с утра клубились на небе, теперь закрыли солнце. Отдаленные пригорки и скалы, до сих пор горевшие нестерпимым блеском, сразу угасли. Свет начинал меркнуть. Зловещий медно-красный сумрак окутывал всю окрестность и сгущался все более и более, по мере того, как солнце глубже заходило за громадные тучи. Казалось, кто-то сверху сыплет на землю тяжелую, подавляющую темноту. Жгучий ветер рванул раз-другой и потом стих. Воздух становился невыносимо душным.

Вдруг и эти красноватые отблески потухли среди царящей тишины. Те, которые пришли вместе и затерялись в толпе, начали окликать друг друга. И там и здесь раздавались встревоженные голоса:

- Ой-ах! Не правого ли это человека распяли?

- Он проповедовал истину... Ой-ах! Кто-то крикнул:

- Горе тебе, Иерусалим!

Вдруг вся земля затряслась...

Поток молний вырвался из глубины туч, наподобие толпы огромных огненных фигур. Голос народа стих, или, вернее, затерялся среди свиста вихря, который с неслыханной яростью поднялся разом и начал срывать с людей одежды и разбрасывать их по равнине.

- Земля трясется! - опять слышалось в толпе. Одни бросились бежать, других страх приковал к месту, и они стояли, остолбеневшие, без мысли, с одним только смутным сознанием, что совершилось что-то страшное. Но к девятому часу мрак вдруг начал редеть. Вихрь гнал тучи, развивал и свивал их, и разрывал вновь, как гнилые лоскутья. Свет усиливался все более, наконец темная завеса туч разорвалась, сквозь образовавшуюся расщелину на землю хлынул поток солнечных лучей... и все проявилось: и пригорок, и кресты, и испуганные лица людей.

- Отче! В руки Твои предаю Дух Мой...

Г. Сенкевич. "Пойдем за Ним"

Вися на кресте, Иисус Христос испытывал самые страшные мучения. Он не мог двинуть ни одним членом. Гвозди с каждой минутой все более и более раздирали язвы на Его руках и ногах. Иудеи своими насмешками еще более усиливали предсмертные муки Божественного Страдальца. Любопытные толпами стекались к кресту Иисусову, читали прибитую на нем надпись и, кивая головой, говорили: "Эй! Разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого. Если Ты Сын Божий, сойди с креста".

Первосвященники с книжниками и старейшинами, наслаждаясь подле креста мучениями своей жертвы, со злобным торжеством говорили: "Других спасал, а Себя Самого не может спасти. Если Он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него. Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему, ибо Он говорил: "Я - Божий Сын".

Увлекаясь общим примером, воины также ругались над Иисусом Христом. Даже один из распятых с Ним злодеев, убийца, и тот, в последний мучительный час свой, нашел в себе довольно силы, чтобы также укорить невинного Страдальца. "Если Ты Христос, - говорил он, - спаси Себя и нас". Впрочем, другой из распятых разбойников не был похож на этого ожесточенного изверга, напротив, он даже унимал своего товарища и говорил ему: "Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? Мы осуждены справедливо, потому что приняли достойное нашим делам, а Он ничего плохого не сделал". И потом, обратясь к Иисусу Христу, сказал с чувством глубочайшего благоговения: "Помяни меня, Господи, когда придешь во Царствие Твое". На такое трогательное выражение искреннего раскаяния и крепкой веры Господь отвечал каявшемуся разбойнику: "Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мною в раю".

В то время, когда бессмысленная толпа и злобные враги старались насколько возможно усугубить страдания Господа в последние горькие минуты, Пресвятая Дева и любимый ученик Христов Иоанн, Мария Магдалина, Саломия и многие другие преданные Ему женщины из Галилеи стояли вдали и смотрели на Него с безмолвной горестью. И какова должна быть скорбь Богоматери при виде такого незаслуженного позора, таких страшных мук Ее Божественного Сына. Теперь-то оружие пронзало Ее материнское сердце, как некогда предсказывал Ей Симеон Богоприимец. Иисус Христос, и среди мучений не переставая заботиться о Своей Матери, с креста поручил Ее защите и попечению любимейшего Своего ученика. Чтобы передать им Свою мысль, не обнаруживая их присутствия перед Своими врагами, Господь обратился к Своей Матери и, взором указывая Ей на Иоанна, сказал: "Жено! Се, сын Твой". Потом, посмотрев на ученика и указав ему на Марию, сказал: "Се Матерь твоя!" Иоанн понял желание своего Учителя, последняя воля Его была для него священной. Он взял Богоматерь в свой дом и, подобно сыну, с нежностью заботился о Ней до самого дня Ее блаженного успения.

Протоиерей А. Рудаков

Иисус Христос мучился на кресте от двенадцати до трех часов пополудни. В третьем часу, когда страдания Его достигли высшей степени, Он воскликнул: "Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил!" На еврейском языке "Боже Мои, Боже Мой" звучало: "Или! Или!". По сходству слов "Или" и "Илия" некоторые из стоявших у креста с насмешкой говорили: "Вот, Илию зовет!"

Между тем, у Иисуса Христа появилась сильная жажда, предвестница близкой смерти для распятых. "Жажду!" - произнес Он в смертельном томлении. Этот жалобный вопль тронул одного из стоявших на страже воинов, он омочил губку в сосуде с уксусом и, укрепив ее на трости, поднес к запекшимся устам Иисуса и напоил Его. Иудеи и в этот момент показали свое бесчеловечие. "Постой, - кричали они с досадой тому воину, - посмотрим, придет ли Илия спасти Его". Иисус, вкусив уксуса, воскликнул громким голосом: "Совершилось!.. Отче, в руки Твои предаю дух Мой!" - после этих слов Он преклонил голову и испустил дух.

Еще со времени распятия Спасителя солнце померкло и густая тьма распространилась повсюду. В минуты же Его смерти потряслась земля, разодралась с верхнего края до нижнего церковная завеса, разселись каменные утесы, раскрылись находившиеся в них гробовые пещеры и многие усопшие воскресли. Выйдя из гробов, они вошли в святой град и явились многим. При этих знамениях все, кто был на Голгофе, затрепетали и, ударяя себя в грудь, с поникшими головами разошлись по домам. Вокруг почившего Иисуса воцарились тишина и безмолвие. Сотник и прочие стражи, стоявшие подле креста, видя происшедшее, говорили с трепетом: "Воистину Он был Сын Божий!"

А. Круглое

Представьте себе, что кто-нибудь из вас попал в плен - и в такую землю, где пленников продают, как невольников. И вот этот несчастный очутился в руках жестокого хозяина, который мучает пленного тяжкими работами и морит голодом.

Так проходят долгие годы. Наконец весть о пленнике доходит до его родины, и там больше всех принимает в нем участие один добрый человек. Этот человек, желая спасти пленника, продает все свое имущество и отправляется в далекий край, чтобы выкупить несчастного у жестокого рабовладельца. Но хозяин ни за какие блага не хочет расстаться с пленником. Тогда добрый человек решается сам сделаться невольником, лишь бы только пленник получил свободу. Под таким условием с пленника снимают оковы и надевают их на его искупителя, а пленник возвращается домой. Очутившись на родине, освобожденный скоро забывает о своем благодетеле. Он почти не вспоминает о нем, не пишет ему и даже не питает чувств любви и дружбы к его домашним, родным и близким.

Теперь смотрите, как рассказанное прилагается к людям. Все мы, до пришествия Христа на землю, были во власти греха и погибали в греховном плену. Господь наш Иисус Христос, по воле Отца Своего Небесного и по Своей любви к людям, пришел к нам в этот грешный мир и искупил наши грехи, проклятие и смерть Своей кровью, приняв позорную смерть на кресте.

Е. Ростопчина

В смутные времена самозванцев на Руси злонамеренные люди силой принуждали святейшего Патриарха Гермогена согласиться, чтобы на Всероссийский престол вступил сын польского короля. Святитель Гермоген не убоялся угроз и не согласился. Видя его непреклонную волю, один из вельмож устремился на архиерея Божия с кинжалом. Гермоген тотчас оградил его крестным знамением и едва сказал: "Буди на тебе сила крестная", - как оружие выпало из рук убийцы. Злоумышленники хотя и были вне себя от гнева, но на этот раз прикоснуться к человеку Божию не осмелились.

Священник К. Образцов

Святой Прохор, ученик Апостола Иоанна Богослова, рассказывает, что тот однажды встретил на дороге больного человека и исцелил его крестным знамением.

А вот и еще случай, рассказанный святым Прохором. Жил один бедняк-христианин, который, не зная чем расплатиться с заимодавцами, решил покончить с собой и с этой целью пошел к одному волхву. Тот дал ему какого-то яда, и несчастный, придя домой, растворил его в сосуде с водой. Потом он перекрестил этот сосуд крестным знамением и выпил... Яд не подействовал. Тогда он снова пошел к знахарю и стал просить яда посильней. Знахарь очень удивился, что христианин остался жив, и дал ему новой, сильнодействующей, отравы, которая и в самом небольшом количестве должна была вызвать немедленную смерть. Бедняк опять перекрестил сосуд и, когда проглотил содержимое, снова остался жив. Приходит он опять к волхву и начинает бранить его. Тот не верит своим глазам.

- Да не делал ли ты чего, когда пил отраву? - спросил знахарь.

- Ничего особенного, - отвечал христианин, - я только каждый раз осенял сосуд с ядом крестным знамением.

Удивленный знахарь дал того же яда собаке, и собака тотчас пала. После этого оба отправились к святому Иоанну Богослову и рассказали о случившемся.

Уверовавший в силу крестного знамения волхв крестился, а бедняк-христианин, по приказанию святого, принес вязанку сена, которое Апостол Иоанн сейчас же превратил крестным знамением в золото.

Был уже седьмой час. Затмение солнца кончилось, и оно спускалось к западу. Наступил вечер, канун Великой Субботы. Евреи просили Пилата, чтобы тела казненных были убраны с крестов до наступления полночи и кровавое зрелище не омрачало бы светлого праздника. Палачи получили приказание перебить у распятых голени и тем ускорить их смерть. Они так и сделали с двумя разбойниками, но когда подошли к Христу, то увидели, что Он уже мертв.

"Может быть, Он только так... обмер", - подумали они, так как распятые на кресте часто впадали в обморочное состояние. Тогда один из стоявших около креста воинов пронзил копьем левый бок Господа, и из раны истекли кровь и вода. И не тронули палачи Господа, так как убедились, что Он уже мертв.

Таким образом, сбылись два древних пророчества: одно в книге Исход гласит: кость... не сокрушится (Исх. 12, 46), - а другое - пророка Захарии: воззрят на Него, Которого пронзили
(Зах. 12, 10).